Eruption. Беседы с Эдди Ван Халеном

Но вместо того, чтобы ныть и причитать по поводу «недостатков» своей гитары, Эд взял в руки долото и переделал свой Les Paul, поставив хамбакер на уровне бриджа[14]. Еще он снял крышку звукоснимателя (на нэк) P90, чтобы увеличить его мощность. То, что другие посчитали бы надругательством над инструментом, для Эда было переходом на новый уровень, апгрейдом. Когда он понял, что ему не нравится золотой цвет инструмента, то решил содрать слой краски и перекрасить гитару в черный цвет. Эти изменения дали Эдварду то, чего он хотел, и в дальнейшем он будет делать так чаще.

Мало кто в начале 1970-х осмеливался модифицировать гитару с помощью новых или запасных деталей. Это был крайне радикальный шаг, но было наглядно видно, откуда Эд, осознанно или нет, черпал вдохновение. Южная Калифорния была родиной культуры хот-родов, где дворовые автомеханики, работая со старым хламом, соревновались друг с другом, желая посмотреть, кто соберет самую быструю и крутую тачку.

Пасадена, «родной» город Эдди, была перенасыщена такими механиками-автолюбителями, и буквально всюду были несерийные автомобили. Легендарная автомастерская Дона Блэра Speed Shop, один из первых салонов, продававший подержанные запчасти в Южной Калифорнии, располагался менее чем в трех километрах от места, где вырос Эд, и многие подростки из его района переделывали и улучшали собственные старые тачки, устанавливая, к примеру, другой двигатель, перекрашивая корпус и наклеивая спортивные лампасы. По сравнению с этим замена звукоснимателя или перекраска корпуса гитары, вероятно, были не такой уж большой проблемой.

Следующее значимое событие, позволившее Эдди стать экспериментатором, произошло в 1970 году, когда он устроился грузчиком в музыкальный магазин в Пасадене Berry & Grassmueck Music Co., чтобы побыстрее выплатить долг за гитару Les Paul.

Как-то раз в торговый зал магазина привезли полный стек Marshall, состоящий из 100-ваттной «головы»-усилителя и двух колонок, каждая с четырьмя 30-сантиметровыми динамиками. Раньше этот Marshall был штатным усилителем в здании Rose Palace в Пасадене, где как раз совсем недавно перестали устраивать рок-концерты. Именно на таких усилителях играли Джими Хендрикс, Джимми Пейдж и, конечно же, Эрик Клэптон.

В то время усилители Marshall были в Соединенных Штатах дефицитом, и крайне редко новый можно было найти на рынке по цене около 1500 долларов. Воспользовавшись скидкой сотрудника, Эд заплатил за подержанный усилитель меньше – правда, чтобы выплатить весь долг, ему пришлось работать всю старшую школу.

Gibson Les Paul и стек Marshall были исключительным оборудованием для электрогитары в конце 1960-х и 1970-х. И теперь, обзаведясь внушительным шикарным оборудованием, Эд стал вступать в группы, в том числе в ту, которую они с Алексом назвали The Trojan Rubber Company – позже, для выступлений в Объединенной методистской церкви Святого Иакова, они сменили название на более коммерчески приемлемое Space Brothers – и другую под названием Genesis.

Для большинства его приятелей-музыкантов игра на гитаре была хобби, но для Эда это было делом всей жизни. Способность Эдди снять нота в ноту сложную песню Cream «Crossroads» была не просто достижением, а паспортом иммигранта, достойного дружбы, принятия в коллектив и уважения. Выходя на какой-нибудь дворовой вечеринке исполнять новейшую песню Black Sabbath, Эд больше не был тем «тихим чудаком из Голландии», которому тяжело учиться, он был истинной суперзвездой старшей школы.

Играя в группе, Эдди справлялся с социофобией. Пока он был на сцене и его стек Marshall звучал максимально громко, Эд мог проводить время с друзьями, не думая о том, как неловко он выглядит в их компании. «Я на самом деле стеснительный и нервный парень, – рассказал он журналу Rolling Stone в 1998 году. – Меня раньше легко можно было лишить уверенности и понизить мне самооценку. Вот почему я пил».

Поначалу Эд создавал группы, приглашая в них своих друзей: Деннис Трэвис или Кэвин Форд играли на бас-гитаре, Билл Максвелл – на гитаре, Гэри Бута был вокалистом, а сам Эд с Алексом (у которого теперь была установка Ludwig с двумя бочками) были главными составляющими. Когда весной 1971 года в Genesis пришел басист Марк Стоун, группа превратилась в мощное трио, и Эд даже выполнял роль вокалиста. Чуть позднее, после того как ребята узнали о существовании британской группы Genesis, они сменили название на Mammoth.

Genesis/Mammoth в основном исполняли песни, состоящие из долгих инструментальных импровизаций, включая композиции Cream «Crossroads» и «White Room», Black Sabbath «Iron Man», концертную версию «My Generation» группы «Jump» (с концертного альбома Live at Leeds) и безумное буги «I’m Going Home» Ten Years After. И хотя в плане мастерской игры придраться абсолютно не к чему, вокал Эда был на любителя.

Увидев выступление Genesis, амбициозный вокалист и болтун по имени Дэвид Ли Рот сказал Эду с Алексом, что им нужен нормальный певец, то есть он сам. К тому времени Эд и сам хотел отойти от микрофона, чтобы больше внимания уделить игре на гитаре, поэтому они с Алексом попросили Рота выучить несколько песен и прийти на прослушивание. Несмотря на всю браваду Рота, когда он пришел и спел, братья были не в восторге от его пения и отправили выскочку домой.

Недолго думая, Рот сколотил свою группу и назвал ее Red Ball Jets, в честь популярных кед, в рекламе которых молодежи обещали «бегать быстрее, а прыгать выше». Когда чуть позже братья Ван Халены и Стоун выступили в одном концерте с Red Ball Jets, они, к своему удивлению, увидели экстравагантно одетого персонажа со знакомым лицом, важно расхаживавшего по сцене. Нехватку вокального мастерства Рот с лихвой компенсировал энергией, харизмой и сценическим обаянием. Вскоре обе группы стали бороться за господство на местной сцене, сталкивая виртуозность Mammoth с артистизмом Red Ball Jets.

Дэвид Ли Рот и братья Ван Халены наконец собрались вместе, когда по стечению обстоятельств летом 1973 года вокалист оказался в группе Mammoth. В начале того же года Red Ball Jets распались, и Рот остался без группы. Примерно в то же время братья Ван Халены искали, где бы арендовать порталы, после того как их обычные источники повысили цены.

Зная, что у Рота имелись порталы, которые тот не использовал, братья обратились к нему за помощью. Рот им не отказал, но если первое время за аренду он брал небольшие деньги, то потом потребовал, чтобы взамен они дали ему исполнить на концертах несколько песен. В конечном итоге музыканты Mammoth рискнули принять столь решительно настроенного Рота в группу: и для того, чтобы сэкономить деньги и больше не брать в аренду его порталы, и для того, чтобы, наконец, освободить Эда от столь неудобной для него роли вокалиста.

«Мы с Эдом терпеть не могли Red Ball Jets или их музыку, – рассказывал Алекс в интервью журналу Classic Rock. – Но я понимал, что Эд не может быть нашим вокалистом. В то время Рот был слишком дерзким и наглым парнем; у него были длинные светлые волосы, и вел он себя чересчур самоуверенно. Я решил, что со временем его пение станет лучше, потому что пел он дерьмово. Серьезно. Но брал тем, что не закрывал рот, постоянно говорил и весьма необычно выглядел».

Незадолго до того, как Рот присоединился к Mammoth, группа пригласила клавишника Джима Певси, и стало легче вырабатывать фирменный звук и сочинять песни.

Теперь, когда новым вокалистом стал Рот, тяжелое рок-звучание Mammoth с долгими инструментальными импровизациями превратилось в более короткие поп-песни с фанковыми танцевальными элементами. Это изменение в основном было вызвано сильным желанием группы попасть с концертами в клубы, где попса пользовалась особой популярностью. Несмотря на то, что Mammoth привлекали все больше народу на дворовых вечеринках, где ребята выступали, они также привлекали внимание местных полицейских, и концерты часто срывали после того, как группа успевала отыграть всего несколько минут. Если парни хотели оказаться в клубах, то попса – хотя бы временно – могла предоставить им такой шанс.

Начав организовывать выступления за пределами Пасадены и в ее окрестностях, Mammoth привлекли к себе внимание еще одной группы под названием Mammoth из долины Сан-Фернандо. Эта группа старше, и, в отличие от подростков из Пасадены, с именем, попросила своего юриста отправить им просьбу с требованием прекратить карьеру под этим названием. Вынужденные придумать новое имя, братья Ван Халены предложили Rat Salad («Крысиный салат»), вдохновившись инструментальной композицией с альбома Black Sabbath Paranoid. Вот тогда-то Рот выдвинул замечательное предложение: назваться просто Van Halen, что, безусловно, им подходило, звучало круто и считалось уникальным. После чего Рот и братья стали еще ближе.

К тому времени как Van Halen организовали свой первый концерт в клубе Gazzarri’s, Певси уже покинул группу. И хотя они по-прежнему могли исполнять десятки песен в качестве трио с вокалистом, ребята все же искали возможность расширить свой репертуар, чтобы легче было исполнять чужой материал по 4–5 раз в неделю. Рот считал, что с вокальными гармониями в исполнении трех человек группа будет звучать насыщеннее и даже сможет заменить духовую секцию в песнях в стиле фанк и ритм-н-блюз, которые парни хотели играть. Проблема заключалась в том, что Марк Стоун не умел петь и наотрез отказывался даже пробовать. Другая проблема состояла в том, что Стоун никак не мог запомнить многие из 300 песен их богатого репертуара. Вывод был простой: нужно найти нового басиста.

Когда музыканты Van Halen приняли это решение, у них уже был на примете парень – Майк Энтони, басист и фронтмен Snake, группы из соседней Аркадии. Энтони обладал впечатляющим вокальным диапазоном и, в отличие от Рота с Эдом, легко брал высокие ноты. Несмотря на то, что Майк уже пересекался с братьями, впервые он привлек их внимание, когда Snake выступали на разогреве и хедлайнерами были Van Halen. Концерт состоялся 3 мая 1974 года в актовом зале старшей школы в Пасадене.

После выступления у братьев Ван Халенов завязался разговор с Энтони, и Майк предложил как-нибудь всем собраться и поиграть. Несколько недель спустя Эд вышел на басиста через общего друга, попросил взять с собой бас и усилитель и прийти на репетиционную базу Van Halen. После репетиции с Алексом и Эдом братья предложили Энтони стать их новым басистом.

«Он реально был энергичным музыкантом и обладал прекрасным голосом, а его коллеги по группе меня мало волновали», – вспоминал Алекс.

Выступление в клубе Gazzarri’s было не самым шикарным, но в конечном итоге многое у Van Halen стало получаться. В апреле 1976 года влиятельный голливудский эстет Родни Бингенхеймер зашел в этот клуб с другом, чтобы выпить и посмеяться над нелепыми кавер-группами, которые обычно выступали в этом заведении. Но вместо этого они, к своему удивлению, обнаружили весьма талантливую группу и клуб, забитый привлекательными девицами, включая даже тех, кто постоянно захаживал на «английскую дискотеку» самого Бингенхеймера, распложенную километрах в трех к востоку от клуба Gazzarri’s на бульваре Сансет, пока в декабре 1975 года ее не закрыли.

«Van Halen исполняли песни из репертуара топ-40, – рассказал Бингенхеймер Роберту Хилберну из газеты Los Angeles Times в начале января 1977-го. – Я был впечатлен и спросил у ребят, есть ли у них свои песни. Они предложили мне прийти к ним на выступление в Pasadena Civic. Приехав туда, я увидел, что на них пришло около 2000 человек. Ребята организовали концерт своими силами. Потрясающе».

Бингенхеймер помогал Van Halen с концертами в более престижных клубах, включая выступления на разогреве у таких международных коллективов как UFO в Golden West Ballroom в Норуолке и в клубе The Starwood на бульваре Санта-Моника, где играли национальные коллективы и местные группы, исполняющие собственный музыкальный материал. «Я даже привел Джина Симмонса из KISS [в клуб The Starwood], и они ему настолько понравились, что он оплатил парням билеты на самолет в Нью-Йорк, чтобы они записали демо», – сказал Бингенхеймер. Также он был первым ди-джеем, который поставил Van Halen на радио, включив «Runnin’ with the Devil» с демозаписи группы, и в декабре 1976 года взял интервью у громогласного Рота в своей новой программе на местной радиостанции KROQ в Пасадене.

Сотрудничество группы с Симмонсом обернулось горьким опытом. И хотя записывать демо было увлекательно – парни работали в студии Джими Хендрикса Electric Lady в Нью-Йорке, а также в Village Recorders в Западном Лос-Анджелесе, где Rolling Stones записали альбом Goats Head Soup, а Эрик Клэптон записывал партии к песне «After Midnight» – результатом парни остались недовольны. Еще больше Van Halen расстроились, когда менеджер KISS, Билл Окойн, не разделил энтузиазма Симмонса по отношению к группе, предложив подписать контракт с группой Piper, фронтменом которой был Билли Сквайер.

В конце 1976 года Van Halen снова стали давать концерты в Голливуде в клубах The Starwood и Whisky a Go Go, где как раз все стали снова исполнять живую музыку после того, как за полтора года до этого там были кабаре-эстрада и театральные постановки вроде «Let My People Go». Van Halen также выбили себе несколько выступлений на разогреве, включая шоу в канун Нового года в Санта-Монике, отыграв перед Sparks, и 30 января 1977 года на Long Beach Arena, где хедлайнером был Карлос Сантана. Но самыми успешными выступлениями были те, которые группа организовывала и продвигала сама, в Pasadena Civic Auditorium, куда приходили тысячи местных фанатов.

В середине 1977 года настойчивое желание Van Halen играть собственные песни в голливудских ночных клубах наконец принесло свои плоды. Группе потребовалось больше времени, чем следовало бы, чтобы добиться подписания контракта с крупным звукозаписывающим лейблом, но как только у них это получилось, выступления в клубах остались в прошлом: вместо них группа стала выступать на стадионах и концертных площадках по всей стране и за ее пределами. Этот переход произошел легко и гладко, отчасти благодаря полученному опыту выступлений в одних и тех же клубах.

* * *

– Кто вдохновил тебя на исполнение музыки?

– Отец. Он был душевным парнем. Профессиональным музыкантом и играл на саксофоне и кларнете как сумасшедший. Но музыкой прокормить семью он не мог, поэтому приходилось мыть посуду и убирать помещения. Маме тоже приходилось работать весь день. Она была горничной. Никогда не забуду, как помогал папе натирать воском полы в «Масонском храме» в Пасадене. Я научился управляться с натиркой полов и помогал маме с уборкой.

Но всех нас спасла именно музыка. В доме постоянно играла музыка, и все вокруг было с ней связано. Музыка была для папы смыслом жизни, а потом стала и смыслом моей жизни. Не знаю, что повлияло: гены или просто обстановка… а может быть, и то, и другое. Мама не была профессиональным музыкантом, но у нее имелся огромный оргáн с ритм-боксом внутри. На праздники мама с папой исполняли старые популярные музыкальные произведения, она на органе, а отец – на саксофоне.

Музыка помогала мне сбежать от реальности. Каждую неделю к нам в дом приезжала полиция, потому что мама гонялась за папой и била сковородкой по башке. Они любили друг друга, но и ругались много. И чтобы не видеть этого, я играл на пианино либо сидел в своей комнате и бренчал на гитаре.

Отец умер в 66 лет, потому что был алкоголиком, но прожил полноценную жизнь. Маме было 80, и она ничего не делала. Я пытаюсь найти баланс. Не хочу быть как мама и бесцельно дожить до 80 лет. Но и в 66 лет, как отец, умереть тоже не хочу.

– Какой была твоя первая электрическая гитара?

– Модель Teisco. Это иронично, потому что в ней было аж четыре звукоснимателя, а все знают, что обычно я использую только один. Первыми песнями, которые я научился играть на той гитаре, были «Pipeline», «Wipeout» и «Walk, Don’t Run» группы The Ventures. У меня, кстати, есть кадры, снятые на кинокамеру Super 8[15], где я в 6 классе выступаю на шоу талантов. Звука, правда, нет. После этого я стал играть песни Cream, а потом Grand Funk Railroad и Black Sabbath. Я уже давно продал свою первую гитару Teisco, но нашел точно такую же.

– Как ты учился играть на гитаре?

– Слушал песни либо радио и подбирал мелодии на слух. В молодости я был очень стеснительным. Часто молчал, из-за чего одноклассники считали меня придурком. Пить я начал в 12 лет – папа дал стопку водки и сигарету после того, как меня укусила немецкая овчарка, – и продолжил, потому что постоянно стеснялся и нервничал. Еще пил каждый раз, чтобы успокоить нервы, когда мы выступали с группой отца.

Когда я напивался, мог всякое ляпнуть, хотя это были пьяные бредни, и трезвый я бы такое не сказал. В школе было непросто, девочки вечно прикалывались надо мной и использовали, а среди качков и спортсменов я не вписывался, поэтому просто оставался дома и часами играл на гитаре. Почти все старшие классы я запирался у себя в комнате и говорил себе: «Послушай, гитара никогда тебя не предаст и не сделает больно, как очередная телочка». Чем больше усилий и внимания я прилагал к игре на гитаре, тем больше чувствовал отдачу.

– Когда ты начал играть в группах?

– Когда я научился играть на гитаре, были только мы с Алексом. Мы долгое время играли вместе. В самом начале басиста не было. Я играл чертовски громко, и его все равно не было бы слышно. Мы с Алексом выступали в группе отца: в загородных клубах, на свадьбах, церемониях, бар-мицвах. Папа каждый воскресный вечер выступал в клубе Continental, а мы ему аккомпанировали. Мы выступали в загородном клубе La Mirada, а он играл в местечке The Alpine Haus в долине Сан-Фернандо, и на нас была национальная одежда баварцев. Те песни в стиле «полька» очень странные. У всех ритм I–IV–V, но они напоминают кантри. Алекс сидел и играл с ними на барабанах, потом выходил я и играл на гитаре с Алексом. Когда группа делала перерыв, мы с Алексом играли вдвоем для публики, а папа ходил со шляпой, пытаясь собрать деньги. Занятное было время.

Все группы, которые играли в клубах Голливуда после нас, упускали важную деталь. Прежде чем перейти в клубы, они не выступали на свадьбах, бар-мицвах и польках, как это делали мы. Я не говорю, что нужно обязательно играть по клубам, но ты учишься понимать, как угодить разного рода публике.

– Van Halen действительно не звучали, как любая другая группа, игравшая в клубе в 1970-е, тогда как многие коллективы, выступавшие в клубах Голливуда в 1980-е, звучали как Van Halen.

– Раньше звукозаписывающие компании, по сути, определяли тренды и моду. Когда появились панк и Новая волна, лейблы подписали несколько панк-групп и коллективы Новой волны и продвигали их. То же самое было с появлением Nirvana и Pearl Jam, и сразу же каждому лейблу пришлось подписать гранжевую группу. Спустя какое-то время все приедается, и ты выжимаешь максимум, поэтому все циклично. Но главный элемент – это простота рок-н-ролла. Когда мы начинали, никто не думал о славе. Мы просто играли музыку.

– Я хорошо помню объявления в 1980-х о поиске музыкантов: «Обязательно длинные волосы». Было ощущение, что куда больше всех интересовал твой внешний вид, а не то, как ты играешь.

– Напоминало плохую службу знакомств. После нас были хорошие группы, которые играли по клубам, но спустя какое-то время музыка превратилась в индустрию, и всех стал интересовать исключительно внешний вид.

Сегодня у каждого второго дома есть рабочие станции, профессиональные студии, они могут слепить песню из кусочков, сделать что угодно, но живьем сыграть это не могут. Могут танцевать и открывать рот под музыку, однако исполнить ее они не в состоянии. Музыку исполняли живьем задолго до того, как появились технологии, способные ее записать. Думаешь, Бетховен или Моцарт стали бы тратить свое время на сочинение музыки, если бы у них под рукой была студия звукозаписи на 24 канала или Pro Tools? Просто представь, сколько они всего могли сочинить.

– Как от исполнения чужих песен вы перешли к своим?

– Когда мы играли по клубам, то учили ровно столько песен из «топ-40», сколько требовалось для выступления. Но нужно было играть 45-минутные концерты. Даже если ты знал тридцать песен, этого хватало лишь на два концерта по 45 минут, потому что большинство песен «топ-40» длятся всего три минуты. Мы решили, что можем исполнять собственный материал, и пока звучит ритм, всем плевать, чья это песня.

Однажды в Ковине мы выступали в клубе Posh. Никогда этого не забуду. Все свои песни «топ-40» мы сыграли и приступили к исполнению собственного материала. Владелец клуба подходит к нам, пока мы играли, и говорит: «Погодите! Я вас брал исполнять песни „топ-40“. А это еще что за дерьмо?!» Он велел нам проваливать и даже аппаратуру забрать не разрешил. Пришлось вернуться на следующей неделе и все забрать. И так было всегда. Либо гитарист слишком громко играет, либо играет чересчур психоделическую музыку. Все всегда жаловались именно на меня.

Забавно, но как бы сильно я ни старался звучать как на пластинках – а я старался, – все равно звучал по-своему. Мы раньше исполняли песню The Isley Brothers «It’s Your Thing», но все считали, что это песня Black Sabbath, потому что я играл ее через усилитель Marshall. Это был фанк в стиле Black Sabbath! Мы исполняли «Get Down Tonight» группы KC and the Sunshine Band, все в этом духе. Но мне ближе всего были песни Black Sabbath. Однако мне повезло. Если постоянно играть, спустя какое-то время понимаешь свою сущность.

– В самом начале пути Van Halen вы хотели назвать группу Rat Salad («Крысиный салат»). Вы явно были большими фанатами Black Sabbath.

– Мы исполняли почти каждую песню Black Sabbath. Я раньше вообще пел в каждой песне Black Sabbath, которую мы играли, песни вроде «Into the Void», «Paranoid» и «Lord of This World». Я вырос, слушая Тони Айомми, но, если он носил крест и играл левой рукой, это отнюдь не означало, что мне нужно делать точно так же. Если у Клэптона была африканская прическа, это отнюдь не значило, что и у меня должна быть. Мне просто нравилась музыка. Дэвид Ли Рот любил говорить, и это было забавной правдой, что нужно просто знать, куда смотреть. Дело не во внешнем виде. Я никогда никого не копировал и не считал, что, если буду одеваться так же, у меня все получится. Или если напишу такую же песню, у меня все получится. Я просто слушал, как играют другие, чтобы и самому уметь сыграть.

Я считал Тони Айомми из Black Sabbath мастером риффов. Они мне нравились. Я не критикую Оззи за его пение, но послушай «Into the Void». Рифф охренительный. Это было за пределами серф-музыки[16] и джаза. Не похоже ни на что, что я когда-либо слышал прежде. Чертовски тяжелая музыка. Я ставлю ее в один ряд с (напевает вступление на четырех нотах в Пятой симфонии Бетховена). Что можно спеть поверх такой музыки? Послушай основной рифф, где Тони играет на шестой струне. Она звучит, словно обрушивается кирпичная стена, внушает страх. Каждая группа на планете до сих пор так делает. Таков шаблон рок-н-ролла.

– Ты также упомянул, что на тебя оказал влияние Эрик Клэптон.

– Да, оказал. Я снял несколько его гитарных соло нота в ноту, но дальше этого дело не пошло. Мне нравились концертные записи Cream. Мне кажется, там и зародился фирменный стиль Клэптона. Он был единственным парнем, кто в то время играл такие соло. Его концертные импровизации также помогли мне обрести собственный гитарный голос, потому что в плане оборудования я был ограничен. В 1968 году на тех концертных треках с альбомов Wheels of Fire и Goodbye Эрик использовал естественный перегруз со стеков Marshall. Денег у меня не было, и я не мог себе позволить купить фузз[17] или «квакушку», или что там еще было у Хендрикса. Я просто подключался напрямую через усилитель и врубал на полную мощность. Чтобы добиться иного и уникального звучания, приходилось использовать пальцы и воображение.

Я с уважением отношусь ко всему, что делал Клэптон, но мне также нравилась ритм-секция Cream. Послушай песню «I’m So Glad» на альбоме Goodbye и сделай баланс на правом канале – Джек Брюс и Джинджер Бейкер играли джаз через перегруженные стеки Marshall. Джек обалденный музыкант. Он играет всю песню, переходя с шестой ноты на пятую, но мне нравится, как он играет с этими двумя аккордами, отчего они звучат еще интереснее. Бас звучит безумно и необычно, с кучей сбивок и смен темпа, а всего два аккорда. Так необычно, но великолепно. Клэптон звучит отстраненно.

– Как ты начал искать на гитаре собственное звучание?

– Во многом это связано с тем, что я никогда не брал уроки, а это тоже сказалось на моей игре. Одну из своих первых гитар я купил в магазине Lafayette Electronics, который был как компания RadioShack[18]. У них была 12-струнная гитара Univox, которая мне очень нравилась, но 12 струн мне были не нужны. Я хотел шесть. Я спросил продавца, можно ли снять шесть струн, и он сказал: «Нет». Я спросил: «Почему? Я хочу купить эту гитару. Вообще мог бы мне и скидку сделать, раз я снимаю шесть струн!»