Город, что стоит на окраине континента

С первым же дуновением ветра лепестки сбежали со стебля в разные стороны. Почти слепой старик стал судорожно ползать по земле в попытках собрать те из них, что еще не успели улететь слишком далеко. Истошно воя, он припал губами к холодной почве и, затаив дыхание, пустил по ветру прожитые им годы вслед за лепестками. Их занесло в далекий сад, в окна особняка, на крыши домов, что стоят на краю города.

Сатин, шелка и поцелуи. Иногда случается и такое.

У кого-нибудь есть друзья или знакомые там, на небе? Если есть, то будьте так добры и попросите их протереть звездную пыль с этой огромной полки над нами. Бывают дни, когда она отсвечивает особенно ярко, заставляя чувствовать меня ничтожным и ненужным. Да и вообще чистота должна быть везде, она свидетельствует о том, что в человеке живет человек. Ладно, по крайней мере кто-то раз в месяц катает по небу этот глупый шар. И на том спасибо.

Именно так за пару лет до своей смерти высказался оперный певец – по совместительству большой любитель питейных и публичных домов – Александр Ампер. Теперь же жители всего города с тоской подмечают, что звезд почти не видно. Поди, брюзжащий старик и вправду носится по небу с тряпкой! В свое время, правда, эти его слова поразили добрую часть черепах, что так любили, высунув голову из панциря, засиживаться в партере оперного театра. Их головы на сморщенных шеях никак не могли принять, что человек в белом шелковом наряде может быть не доволен звездами.

Таким уж глубоким стариком он на самом деле не был. Умер в возрасте пятидесяти лет за пару дней до собственного выступления. Случилось это настолько внезапно, что никто и поверить то в это не успел, а потому тот день вошел в историю, ведь до отказа набитый оперный зал час с лишним смотрел на опущенный занавес. Лишь из-за кулис иногда доносилось: «Черт его дери, где этот Ампер?». Хвала, почести и низкий поклон тому человеку, кто первый додумался сказать: «Может и впрямь помер?».

Паника, ругань, слезы, недовольство. В тот момент не нашлось ни одного человека, кто смог бы осознать всю величину старины Ампера. Даже мертвому ему ничего не стоило собрать полный зал, так еще и заставить ждать себя. Посидите, мол, еще чуть-чуть, и я, может быть, снизойду до вас. Похороны состоялись днем позже. День был настолько непогожий, что особо чувствительные даже утверждали, дескать, даже небо сегодня роняет слезы по ушедшему. Гроб стоял на Шатровой площади. Змеей к нему ползла очередь из желающих возложить букет любимых цветов покойного – красных роз. Вот так все просто, никаких тебе гортензий и камелий. Цветов к концу церемонии было настолько много, что самого гроба под ними уже было не разглядеть.

Со временем в театрах появились уже новые герои, а розы все же сменились на камелии. Александр Ампер смотрел на это своими глазами из мрамора. Каждый приходящий видел застывшую улыбку и думал, что Ампер с того света улыбается новым веяниям. Сам же певец, должно быть, проклинал нерадивого скульптора, который не постарался предоставить статуе возможность отпускать язвительные комментарии.

Для большинства стало открытием и то, что господин Ампер оставил после себя овдовевшую супругу. Эта простая женщина без каких-либо примечательных талантов не могла похвастаться и знатным происхождением, равно как и излишней красотой. Без образования, положения в обществе и изысканных манер она смогла заставить его жениться на ней. Каждый знал, что протяни Ампер руку, за нее тут же вспыхнет борьба среди сотен светских женщин. Никто бы и бровью не повел, будь это одна из его многочисленных интрижек, в конце концов, всем уже ни один раз оставалось только рукоплескать от странных выходок оперного гения. Тут же имела место женитьба. Женитьба – совсем другой разговор. Женитьба означает, что именно ей он доверяет все свое состояние. Женитьба означает, что именно она после смерти будет нести все бремя его имени. Если на небе и вправду рассматривают людскую душу на предмет оттенка, то здесь, на земле, о тебе будут судить по бумажкам в архивах и министерствах.

Никчемная девка, как ее, скалясь, называли соперницы – разумеется, соперничество это было не на деле, а в их головах – после смерти певца почти не появлялась на публике, лишь изредка давала интервью крупным газетам, в которых не позволяла себе сказать ничего, кроме самых изъезженных, банальных и скучных фраз. Что это было? Шантаж? Роковая ошибка? Жили ли они вместе? Сколько других у него было на стороне? Эти вопросы еще встанут поперек горло всему бомонду, а каждый первый не поленится давать на них свои собственные, уникальные ответы.

Довольно о настоящем. Грязной лужей оно разлилось по прошлому, замутнив его до неузнаваемости. Должно пройти еще немало времени, прежде чем эта лужа высохнет окончательно.

«Сатин и шелк» гласила освещаемая светом луны вывеска, которую кто-то криво повесил на неказистого вида здание. Если расчет был на то, что ее кривизна сможет привлечь глаз проходящего мимо – идея не из удачных. Кого-то, разумеется, привлечь и удастся, но этот кто-то очень вряд ли будет заинтересован в сатине и шелках. Криво висящая вывеска с надписью «настойки» была бы обречена на гораздо больший успех.

– Видишь вывеску? – спросил один прыщавый юноша у своего друга, другого прыщавого юноши.

– Ну, допустим. – тот отвечал без явного энтузиазма. Он вообще всем своим видом показывал, что не очень заинтересован в разговоре. Нет, он показывал, что не заинтересован в том, чтобы в данную секунду находиться ровно в этом месте. Вместе с тем в его выражении лица читалось невольное смирение с обстоятельствами.

– Туда, поди, одни богачи ходят. Вот бы и у меня было много денег. Я бы тут все скупил! – глаза мальчика начали беспокойно бегать, а щеки залились румянцем.

– Согласен, ты бы и впрямь все тут скупил. – юноша хитро усмехнулся и отвел глаза в сторону.

– Как будто ты нет! Скажи, Ампер, а если бы ты был богачом, ты бы во что бы одевался?

– Если бы я был богачом, то меня бы такое не волновало. – устав стоять, юноша начал идти вперед, попутно пиная все встречные камни.

– А если бы волновало?

– Надоел. Точно не в то, что продается под кривой вывеской на окраине города.

Друзья побрели дальше в полной тишине. Вскоре на горизонте показался дом одного из них, и Ампер, попрощавшись с приятелем, пошел дальше, все еще пиная каждый камень. Если бы он знал, что пройдет еще каких-то пару лет, и они с другом больше никогда не увидятся, да и даже письма друг другу не пришлют, то он бы продолжил и дальше пинать камни. Разве что пинал бы их чуть дальше и сильнее обычного.

По дороге домой мальчик смотрел на небо, которое сегодня украшала россыпь звезд. Они напоминали ему маленькие камушки. Невольно в голове всплыла картина, как другой мальчишка, точно так же расхаживая по небу, смотрит на землю, а при этом, совершенно не задумываясь, откидывает ногами звезды в разные стороны. С неба, должно быть, не увидишь маленьких камушков, но если бы ему это удалось, то он бы тут же заключил, что они невероятно похожи на звезды. В его голове тут же всплыл бы незамысловатого вида юноша. Они бы обменялись взглядами, присмотрелись друг другу, и каждый бы тотчас понял, о чем думает другой. Тогда оба бы насупились, ведь это только им можно пинать камни и звезды, и это право они не станут уступать.

Дом был как никогда близок, но еще детские ступни внезапно споткнулись об деревянный столб с доской. Нога даже замахнулась, чтоб нанести удар по злосчастной деревяшке, но глаза зацепились за единственное висевшее объявление. На пожелтевшем куске бумаги от руки было нарисовано лицо девочки, которой, судя по всему, было около шести лет. Под рисунком красовалась надпись огромными буквами: «Пропала дочка. Живем в доме рядом». Рисунок был настолько плох, что не угадывалась ни одна из черт пропавшей. В сущности, таким образом можно было нарисовать любую девочку такого возраста. Две косички, улыбка до ушей – это присуще почти каждой из них. Косы и те уже, скорее всего, успели расплестись, а потерявшиеся дети не разгуливают по городу с натянутой на пол лица улыбкой.

Дом рядом. Да тут любой дом рядом, подумал Ампер. Да и что вообще значит рядом? Когда у тебя есть свой личный экипаж, то тебе все вокруг рядом, а для человека без ног и дверь будет вдалеке. Кому вообще на этой улице есть дело до какой-то девочки. Впрочем, в таком-то месте если кому и есть до нее дело, то от этого еще страшнее. Были бы умнее – сразу бы жандармам рассказали. Довольный своим цинизмом мальчишка побрел дальше, позабыв про камни.

Цинизм для ребенка сродни запретному плоду. Как только ты становишься достаточно большим, чтобы тебя не выгоняли с семейных застолий, то сразу становишься свидетелем самого чистого цинизма. Ты слышишь его из уст всех взрослых, которые, позабыв про тебя, словно начинают меряться им друг с другом. То, что с самых ранних лет казалось тебя святым, безбожно втаптывается в грязь самым красивым образом. Тогда ты собираешься с силами, делаешь глубокий вдох и выдаешь что-то в их духе. Что-то безобразное, паршивое, но такое сладкое на вкус. Стоит тебе закончить, как тут же в области затылка вспыхивает неописуемая боль, вызванная столкновением с отцовской ладонью. Тебя обуревает сначала непонимание, а потом тяжкая обида. Пропадает всякое желание оставаться за столом с этими людьми, но не желание быть циничным. Теперь ты уверен, что разбираешься в этом мире. Теперь ты знаешь, что нет ничего, о чем нельзя помыслить плохо. Ближайшие пару лет для тебя не существует ни дружбы, ни любви, ни прочих бесполезных вещей. Если бы дети были умнее, то быстро смекнули, что чем человек ничтожнее, тем больше в нем цинизма.

Мальчик четко разглядел, что в одном из домов было настежь открыто окно. Окна обычно вообще не открывались, ведь ветер быстро гасил свечи. Открытое окно свидетельствует либо о богатых жильцах, что могут позволить себе лампу, либо о том, что в этом доме сейчас не до свеч. Крадучись, Ампер подошел к зданию и притаился возле окна. Детское воображение подсказывало ему, что в этом доме – так было бы с абсолютно любым домом, который выбивался бы среди остальных – происходит что-то до боли интересное и страшное, скажем, прямо сейчас там собрались какие-нибудь заговорщики. На таких собраниях все в странных рясах, и как следствие они вынуждены мучаться от жары. Вот и разгадана тайна открытого окна.

В такой занятной позе он просидел несколько минут и уже было собирался уходить, как вдруг услышал тихие стенания. Быстро смекнув, что источником звука было то самое окно, Ампер навострил уши. Стенания постепенно перерастали в женский плач. Даже у такого ярого циника от него сжималось сердце. Больше всего на свете он хотел заглянуть внутрь, но он понимал, что даже сумей он, то не выдержал бы такого зрелища. Ампер быстро догадался, что судьба его завела в тот самый дом, что был рядом. У него проступил холодный пот от ужаса осознания, что он подслушивал плач матери, потерявшей ребенка. Что-то приковывало его, не давало ему вставать и уйти. Испытывая отвращение к самому себе, он вынужден был продолжать слушать.

Внезапно женщина начала что-то напевать. Скорбным голосом она пыталась протягивать гласные буквы, делая свое пение еще невыносимее. Ампер придвинулся ближе, чтобы разобрать слова. Исходя из повторяющихся завываний, ему стало понятно, что она напевает по кругу одни и те же слова. Прошло около минуты прежде, чем он смог расслышать:

 «Стол накрыт, горит свеча,

Я сижу совсем одна,

Слезы льются с глаз моих

Жду домой детей своих»

Каждая гласная в последнем слоге протягивалась с особым усилием. Из глаз мальчика полились слезы. Он представил себе женщину средних лет с точеным лицом и аккуратным носом. Из ее уставших глаз тоже капали слезы. Она была облачена во все черное, сидела на коленях, сгорбив спину и сложив руки на груди. Перед ней стоял потрет ее дочери, взглянуть на который у нее доставало сил. Расплакавшись окончательно, Ампер побежал прочь, совершенно не волнуясь, что сделал это чересчур шумно.

Ему не было грустно. Ему вообще не было никакого дела ни до пропавшей дочки, ни до ее матери. Он понимал, что скорее всего эта обычная пышнотелая женщина небольшого ума. Понимал, что ее лицо далеко не такое красивое, каким он себе его представил. Он осознавал, что ему посчастливилось не увидеть все так, как оно есть на самом деле, не заговорить с этой женщиной. В его детской душе навсегда остался этот образ, застывший в слезинке, а в его ушах еще долго звучала незамысловатая песня. Скорбный, печальный образ, заставлявший его, человека безразличного к этой трагедии, плакать по ночам.

Отношение к одному и тому же месту значительно разнится в зависимости от того, где его построить. Что такое оперный театр в центре города? – Там собираются ради того, чтобы позволить искусству завладеть собой, прикоснуться к вечному. Приходящий туда сидит тихо столько, сколько потребуется, не издает лишних звуков, не смотрит по сторонам, не ищет лиц. Лишь в самом конце он вновь сливается с толпой, ведь две его ладони, ударяясь друг об друга, теряются среди десятков таких же. Выступающий обращает внимание на зрителей лишь до и после своего выступления. Все остальное время он слишком занят, чтобы чувствовать себя собой.

К сожалению, цирк в городе всего один, а потому люди на окраине вынуждены довольствоваться ближайшим оперным театром. Его посетителю иной раз доставляет особое удовольствие после долгого осмотра не увидеть там своего коллегу – будет, чем похвастаться. Певец настолько отчаивается, что у него хватает времени увидеть, насколько все вокруг поглощены своими заботами. Фальшиво поаплодировав, публика мгновенно рассасывается, словно старая гематома.

Место не из приятных, но именно около одного из таких однажды продавались билеты на выступление некого Александра Ампера – худощавого двадцатипятилетнего мужчины в невзрачном наряде. Небольшой зал, жесткие скамьи и неубранная сцена, собравшись воедино, напоминали закрытый изнутри гроб с живым человеком внутри, который вот-вот и начнут закапывать. Если вовремя не начать стучаться, то уже вряд ли получится когда-нибудь из него выбраться. Столько прекрасных историй, рассказанных теми, кто открыл крышку, но никому еще не удавалось услышать хоть слово от тех, кого завалило землей.

До выступления оставалось порядка десяти минут, Ампер сидел за кулисами, уперевшись глазами в потолок. В его голове искрами вспыхивали и гасли разные мысли. Зачем им нужен выступающий, если они и без него найдут, чем тут можно заняться? Если хоть один послушает мое пение от начала и до конца, то я выйду победителем. Интересно, как там отец с матерью. Давно я их не навещал. Стоит ли? Пожалуй, зайду на днях. Или все-таки не зайду, рассказать то нечего. Со стороны я, должно быть, похож на человека, который заскучал от потолка.

– Звезды через потолок не увидите. Можете не пытаться. – усмехнулась девушка, работавшая в этом заведении. Она уже долгое время стояла тут, но никак не давала о себе знать. В ее волосах был цветок, самый обычный цветок, который сложно было отнести к какому-то из цветов. Обычные глаза, к которым подходила ее обычная одежда. Одним словом – обычная.

– Уже пытались? – Ампер не был настроен на разговор, но в данном случае рассматривал его в качестве орудия убийства.

– Разве у певца нет занятий поважнее, чем болтать о всяком?

– У певца должны быть такие, – он увалил одну ногу на другую и, оторвав взгляд от потолка, перевел его на свою гостью, – но лично у меня таких не найдется. Единственное, чем ты можешь заняться перед выступлением в таком месте – соорудить петлю. Я предпочел этому смотреть в потолок. Проще некуда.

– Вам так противно?

– Нет, мне по-обычному противно. Не противнее, чем, скажем, в десяти метрах отсюда. Сейчас я спою, получу свои гроши и отправлюсь на улицу пинать камни, что попадутся мне под ногу. Я очень, знаете ли, люблю пинать камни.

– Вы так говорите, словно вас силой сюда притащили. Человек всегда оказывается ровно там, где ему и положено. – девушка начала поправлять прическу, пытаясь этим скрыть, насколько сильно была раздражена.

– Вы, значит, тоже?

– Мой отец тут управляющий. Где мне еще прикажете быть?

– Ну, – Ампер по-глупому рассмеялся и прищурил глаза, – не попросите его накинуть мне немного сверху? Обещаю отдать часть этого его дочке в ближайшем трактире. Был бы признателен.

– Время. – Девушка указала на часы, стрелки которых кричали о том, что пришло время выходить на сцену, после чего развернулась и быстрым шагом вышла из комнаты.

– Знаете, – Ампер сложил руки возле лица и начал кричать ей вдогонку, – чтобы увидеть звезды, мне достаточно представить небо. Они всегда на нем. – ответа не последовало, и он встал со стула, поправил свой костюм и пошел в сторону сцены.

Секунда, в сущности, мало чем отличается от ноты. За нотой следует определенный звук, за секундой – действие или событие. Из нот складываются симфонии, а из секунд – судьбы. С другой стороны, думал про себя Ампер, каждая секунда уже почти что целое произведение. Увертюра праздности, ода бессмысленности, реквием по потерянному времени. Стоило бы поставить перед этими людьми часы с мой рост – пускай себе наслаждаются. На их месте мне бы это доставило куда большее удовольствие. Секунда, секунда, секунда и ты уже глухой на оба уха старик – вот тебе и вся симфония.

Сегодняшнее выступление вызвало у зала не больше интереса, чем предыдущее. Предыдущее вызвало ровно столько, сколько вызвало ему предшествующее. Это навеивало спокойствие, заполнявшее зал подобно тому, как наполняет бочку вода. Амперу это было настолько привычно, что он мог с легкостью предугадать, с какой силой сегодня будут хлопать собравшиеся. Сам он предпочитал во время своего пения предаваться философствованию. После нескольких дней безделья это было для него резким дуновением холодного ветра прямо в лицо. Сходя со сцены в одном и том же месте, он давал концерты на улице, в оперном театре на возле Шатровой площади, перед всем городом, перед звездами.

Час пролетел незаметно одинаково для погруженной в себя публики и для ушедшего в забытие певца. Негласный договор, которым дорожили обе стороны, никогда еще не был нарушен. Публика не слышит выступления, а человек на сцене волен делать, что ему заблагорассудится. Уходя, они переглядывались и благодарили друг друга за этот прекрасный час.

Ампер вернулся в комнату за кулисами и обнаружил там уже новую незнакомку. На этот раз ей оказалась женщина средних лет, даже не пытавшаяся скрыть свое старение. Ампер невольно подметил, что морщины придают ей мудрости, а расшитое платье заставляет тебя чувствовать глупее, чем ты есть на самом деле. Стоя сейчас перед ней, ему казалось, что он собачка, которой сейчас начнут раздавать команды.

– Пели вы, скажу я честно, неплохо, но и недостаточно хорошо. Понимаете, – одним движением руки женщина раскрыла веер и начала картинно им размахивать, тем самым подчеркивая свою отчужденность. В ее глазах раскинулся лес, окутанный густым туманом. Протяни руку – не увидишь ни одного пальца, – вы пели невзначай, а всерьез думали о чем-то другом.

– Я, – Ампер замешкался, не знал, что сказать. Такое он чувствовал впервые с тех пор, как встал из-за школьной парты, – наверное, недостаточно хорошо распелся перед выступлением.

– Ложь. – отрезала его собеседница, взмахнув сильнее обычного. – У вас прекрасно поставлен голос. Проблема в вашей голове. Ставлю все свое состояние, что вы стоите и представляете себя кем-то другим. Поведайте, где вас носило сегодня?

– Уже и не вспомню.

– Вы чувствуете себя настолько заурядным, что хотите откреститься от себя самого. Несчастный. Знаете, что я вам скажу? Вам нужен шелковый костюм.

– Что, простите? Чем вам мой не угодил? При чем тут вообще костюм?

– Никто не выступает в шелковых костюмах. Наденете такой и думать забудете о всяких глупостях. Знаете, почему самые яркие всегда чуть другого цвета? – Женщина подошла ближе и начала всматриваться в потупившего взгляд певца. Вблизи ее платье стало казаться еще пышнее.

– Полагаю, из-за их яркости мы и видим их такими. – Ампер знал, что отвечает неправильно, но вместе с тем понимал, что такого ответа от него и ждут.

– Вздор! Сперва они надели другой костюм, а потом начали светить. Обычная звезда только и думает о том, как становится необычной, забывая про свой свет. Таких звезд сотни, если не тысячи. Только те немногие, что облачились в яркие наряды, смогли прогнать такие мысли и наконец начали светить, как и подобает настоящей звезде. Шелк. Помяните мое слово. Шелк подойдет вам лучше всего. – Женщина сложила веер, легко улыбнулась, совершила резкий поворот, обдав всю комнату запахом своего парфюма, и собралась уходить.

– Стойте! У меня тут одна встреча намечается, – эти слова стоили Амперу больших усилий. Каждое особенно драло горло.

– С дамой?

– Сатин. Наденьте сатин и поцелуи вам гарантированы. – Не дожидаясь ответа, женщина сказала это самым бесцеремонным образом, после чего, не оборачиваясь, помахала рукой и медленно пошла в сторону выхода.

Какая странная дама, заключил Ампер. Все это не просто так, по-хорошему мне бы стоило последовать ее совету.

Белый костюм далеко не та вещь, которую можно нацепить в обычный или даже праздничный день. Человек в шелковом костюме идеально белого цвета будет выглядеть так, словно у него в руках табличка с революционным лозунгом. Вряд ли удастся спрятаться от взглядов прохожих, в каждом из которых читается одно и то же, словно все они успели сговориться. В каждом заведении посетители будут встречать и провожать тебя тихими перешептываниями между собой. Дело тут не в том, что они будут ошарашены дороговизной или изысканностью твоего наряда. Все дело в моде, которой они строго следуют. Ее игнорирование может быть чревато неоправданно жестокими последствиями.

Одно время по городу ходили слухи про странного господина, носившего клетчатые брюки. Слухи о таком пустяке уже говорят о том, насколько людям важно то, в чем ты одет. Люди готовы подвергать эти слухи сомнениям, оспаривать их правдивость, обклеивать их все новыми и новыми деталями. Даже размер клетки на брюках мог вызвать обсуждения длиною в полчаса, не меньше! Это еще полбеды, ведь если верить самим слухам, то беднягу настолько затравили за его клетку, величина которой так и осталась великой загадкой, что он умудрился привязать одну штанину к дверной ручке, а вторую обвить вокруг горла. Так и закончил он свое существование. В объятиях любимых клетчатых брюк.

Мода полиса полностью соответствовала своему месту – скучная и простая, но порой не знаешь, чего ожидать. Среди гражданского мужского населения в почете были костюмы, состоявшие из приталенного фрака, длинных узких штанов, жилетки и галстука, иногда незамысловатого цилиндра. Все это, разумеется, было выполнено в строгом сочетании черного и белого цветов. Женщины же облачались в длинные платья, под которыми почти всегда скрывался жесткий корсет. В особых случаях под нижнюю часть платья надевался кринолин, благодаря которому возникала структура и придавался объем. Богатство мужчины определялось по тому, насколько красиво расшито было платье его женщины. Женские наряды были разноцветны и узорчаты. Если собрать на Шатровой площади всех женщин города в их лучших одеждах, то с высоты птичьего полета покажется, что в городе без солнца выросло гигантское цветочное поле такой красоты, какой нигде не сыщешь.

Отдельно ото всех ходили жандармы и работники министерства. Первые любой верхней одежде предпочитали черные бушлаты с блестящими пуговицами. Головы их согревались фуражками с узором на козырьке: длинный меч, вплоть до рукояти обвитый лозой. Гордость, общность, неприхотливость и гордо поднятая голова – все это должна передавать форма на плечах идущего жандарма. Каждый в городе знал одну единственно верную вещь: человек в такой одежде лишний на громких балах, в тихом зрительном зале, в знойной академии и на праздном собрании художников. В полной тишине он шагает по улице, чтобы с диким воплем напиться в кабаке.

Люди из министерства мало чем отличались от остальных, но их выдавала собственная шинель. Шинель есть шинель, ее носили абсолютно все должности. Именно по этой причине человек в шинели всегда собирал на себе презрительные взгляды, а говорящий с ним подбирал слова тщательнее, чем на первом свидании. Никогда не знаешь, не окажется ли случаем этот угрюмый болван каким-нибудь большим начальником. «Я такой же, как и вы, простой человек, но, брат, на твоем месте был бы осмотрительнее» – говорит человек в шинели, даже не раскрывая рта.

Как в таком идиллии может прижиться белое шелковое безобразие?

– Два билета? Как вам угодно, сейчас рассчитаю вас,

– Подождите, я друг Ампера. Знаком с ним с малых лет. Нельзя ли мне за просто так посмотреть, каких высот достиг мой приятель, пока я прозябал тут, в отцовской лавке? – плутоватого вида мужчина с засаленными волосами явно был настроен серьезно и не желал сегодня расставаться со своими кровными.