Город, что стоит на окраине континента

– Прошу прощения, но господин Ампер не упоминал никаких друзей. Все платят поровну.

– Дайте мне с ним поговорить. Он все подтвердит!

– К сожалению, я ничем не могу вам помочь. Либо платите, либо освободите место в очереди.

– Всего минута, пустите меня к нему всего на одну минуту. Минута и вы от него услышите ровно то же, что сейчас сказал я! – все в очереди уже начинали гневно коситься на странного покупателя, который, к слову, ни капельки не смущался.

– Вы и сами знаете, что это невозможно. Прошу, покиньте очередь.

– Чтоб вас! – топнув ногой, мужчина взял за руку стоявшую подле него полноватую даму и лишил окружающих возможности лицезреть друга самого Александра Ампера.

Даже после того, как на глазах всех собравшихся стало невозможным трогательное воссоединение друзей детства, очередь все еще явно нуждалась в том, чтобы ее покинуло пару десятков таких же – настолько длинной она была. Толпа людей – зрелище крайне редкое. Само ее появление уже свидетельствует о каком-то знаменательном событии, либо о грандиозном надувательстве. Александр Ампер, звезда театральной сцены – так прозвали его журналисты за его кричащий белый костюм – давал свой первый концерт в главном оперном театре города.

Кричащие вывески, громкие слоганы и большие ожидания – так можно описать все то, что предшествовало самому выступлению. Зал заполнялся невероятно быстро, а бедным продавцам уже приходилось подыскивать слова, чтобы успокоить тех, кому сегодня не суждено будет попасть на это действо. Двое молодых людей, купив последнюю пару, начали громко разговаривать и делиться своим мнением о предстоящем концерте по пути к залу. Каждое их слово сопровождалось восторженным движением руки, их улыбки, казалось, сейчас настолько растянутся, что поделят лица пополам. Подходя к своим местам, они обменялись последними словами, после чего расселись и резко замолчали.

Заполненный зал томился под светом распухшей луны, которая от нечего делать поглядывала в чужие дома. Собравшиеся нервно потирали руки и молча переглядывались. В тот момент, когда повисшее напряжение стало слишком осязаемым, на сцене из ниоткуда появился сам виновник торжества. Уложенные назад волосы, белый костюм и приподнятые в слегка заносчивой улыбке уголки губ. Ампер приподнял руку вверх, чем тут же вызвал бурю аплодисментов, сделал глубокий вдох и приготовился произносить вступительную речь.

– Дамы и господа, я безумно рад видеть вас, собравшихся сегодня в этом чудном месте. Знаете, вчера был безумно странный день. С момента, как я проснулся, все шло наперекосяк. У меня настолько першило горло, что я не мог пропеть ни одного слова, сколько бы ни пытался. Даже еда по вкусу походила на пережеванный кусок бумаги. – Ампер выдержал небольшую паузу, обвел взглядом собравшихся и продолжил. – Я даже подумывал о том, чтобы навсегда завязать с пением после сегодняшнего выступления – настолько плохой вчера был день. Скажи, Ампер, зачем тебе это все? Зачем тебе каждый день надрывать глотку? Голос же не вечен, может пропасть в любой момент и все, останешься молча сидеть у разбитого корыта. На что тебе все это тряпье, если его не наденешь в холодную погоду?

Признаюсь вам честно, что не нашел ответа ни на один из этих вопросов. Да, мне абсолютно точно нечего вам сказать. Все, что я смог – переселить себя. Лучше прожить жизнь без ответов на вопросы, чем с сожалениями о вполне реальных вещах. Все мы, люди, одинаковые. Все мы мучаемся одним и тем же, все наступаем себе на горло. Готов поспорить, что половина из собравшихся еще вчера думала: «А может к черту этого Ампера?», но вот вы тут. Не буду лгать – когда мы разойдемся, то вновь станем друг другу чужие, вновь заговорим на разных языках и споем в разных тембрах, но пока мы все еще тут, то давайте встанем и похлопаем друг другу.

Ампер первый начал бить в ладоши, и остальные тут же начали за ним повторять. Зал залился аплодисментами, люди переглядывались и пожимали друг другу руки. Такое единение перед началом оперы заставило людей окончательно отринуть все сомнения и проникнуться пусть и странной, но манящей фигурой на сцене. Зрители были похожи на горящие свечи, с которых так и норовит упасть капля воска.

Голос Ампера имел внушительный диапазон, что позволяло ему с легкостью играть на эмоциях слушателей резкими переменами в тембре. Этот талант он обнаружил в себе не сразу. Он, само собой, понимал, возможности своего голоса, но долгое время никак не мог найти им должного применения. Произошло это на одном из прошлых выступлений. В самом разгаре выступления он – уж неизвестно, по каким причинам это могло произойти – случайным образом взял ноту на две октавы ниже положенного. Человек он стойкий, а потому не подал никакого виду, разве что едва заметно улыбнулся. Все бы ничего, но в тот момент Ампер заметил, что у нескольких женщин начали течь слезы, а мужчины состроили слишком уж жалобные лица. Остаток выступления он провел, тренируя и повторяя этот прием. В тот день он впервые в своей жизни узнал, что такое искренность зрителя.

С первых нот, взятых Ампером сегодня, волна чувств прокатилась по стенам. На лицах людей попеременно возникали торжественность, сожаления, интерес и переживания. Сам певец уже давно вышел за пределы зала и пел для чего-то за его пределами. Ближе к концу выступления зрители поотрывали свои спины от стульев и ожидали кульминации. Не столько самой кульминации, сколько того катарсиса, что их неминуемо настигнет. Самому человеку угодно, чтобы в театральных стенах разыгрывалась маленькая жизнь. Страдания, счастье, подъемы и падения – все это тем веселее, чем размашистее. Все это тем веселее, чем больше накал. Тем веселее, чем менее затянуто. На большом мольберте краски быстро тускнеют, а цвета смешиваются в один.

Конец ознаменовался искусственной дрожью в голосе, а после тишиной. Слушатели вскакивали со своих мест и восторженно кричали, пока Ампер отвешивал поклоны. На выходе они сбивались в небольшие группы и заводили один и тот же разговор.

– Как вам понравилось сегодняшнее выступление?

– Вы знаете, невероятно! Клянусь, это было лучшее, что я слышала в своей жизни.

– А сам Ампер, каков красавец! Не зря носит своей прозвище.

– Знаете, а я вот о чем подумываю, не прикупить ли мне такой костюм?

Группа людей тут же залилась смехом.

– А тебе он на кой сдался? Ты то и петь не умеешь.

– Смейся сколько угодно, но разве это не отличная идея. Мне уже осточертела эта черная масса. Быть может, я никогда не спою, как споет он, но жить так же мне никто не запретит. Сиять для себя и остальных, разве это не замечательно?

Этого человека осмеяли, но совету его вдруг решил последовать каждый третий житель полиса. Черные фраки действительно стали сменяться на белые шелковые костюмы, состоявшие порой из пиджака и рубашки, а порой из фрака, рубашки и жилета – разница несущественна. Таких людей постепенно становилось все больше, они заполняли кабаки, трапезные, публичные дома и самые освещенные в городе переулки. Сидели в своих нарядах и всегда неприлично громко разговаривали, а их речи пестрили идеями о свободе, дружбе, равенстве и мире. Некоторые даже пытались в таком видел заявляться на работу. Горожане окрестили это явление «амперовщиной». Впрочем, сам Ампер никогда к такому не призывал и дурных идей со сцены не высказывал. Тем не мене, к любителю подраться, поскандалить и задрать нос они намертво приклеились. Теперь в каждом магазине одежда появилось гордое «Здесь продается белый шелк» или «Костюм Александра Ампера за полцены». Амперовщина приобретала небывалый размах.

Если, обыденно прогуливаясь по улицам своего города, вы обнаружите, что один из прохожих выглядит точь-в-точь как вы, то, протерев глаза, вы скажете себе: «Бывает же такое!». Разумеется, через некоторое время или, если угодно, несколько сотен шагов, вы начнете понимать, что у вас с этим незнакомцем просто совпали некоторые элементы одежды, а черты лица просто имеют одинаковую форму – в конце концов, геометрических фигур не так уж и много. Однако, что произойдет, если вы встретите не одного такого, а сразу десять, так еще и идущих рядом под милую болтовню?

Александр Ампер совершенно точно сегодня не планировал проводить вечер в трезвом уме, а потому, надев самый обычный фрак, отправился за бутылкой вина. Идет он и думает о своем новом диване, о предстоящем выступлении, о прекрасной супруге. Камни по-прежнему отлетают от его ног, а звезды, смущая и краснея, пытаются спрятаться за ширмой облаков от его пристального взгляда. Проходит пару мгновений, и тут он обнаруживает человека, одетого в его костюм. Он протирает глаза и идет дальше. Его фигура то теряется в темноте, то неожиданно всплывает в свете уличного фонаря. Заветное вино было уже в паре минут ходьбы, как вдруг он увидел большую компанию людей, одетых в точности как он. Они громко смеялись и обменивались любезностями, по очереди растворяя друг друга в ночной неге. Ампер же просто прошел мимо них, уткнувшись взглядом в землю. Это такое отвратительное чувство, когда кто-то вынуждает тебя смотреть в пол.

Вино было куплено, курс был взят обратно домой. Всю дорогу он озирался по сторонам, боясь и вместе с тем тайно желая увидеть еще парочку людей в такой же одежде. От закупоренной бутылки вина еще никто не пьянел, но шаги Ампера были неровными и сбивчивыми. Придя домой, он воровато оглянулся, скинул фрак, аккуратно повесил его, крепко сжал холодную бутылку вина и направился в гостиную, где застал лежащую супругу за чтением книги.

– Ну что, купил? – спросила она, не отрывая взгляда от страниц.

– Купил, купил. – пропел Ампер.

– Что-то не так? – Гертруда, так звали его супругу, отложила книгу в сторону и села на диван. – Я же вижу, что ты раздражен.

– Ничего от тебя не скроешь. – улыбнулся он.

– Неужели вино подорожало?

– Да, очень смешно. Снимаю шляпу перед новым словом в мире юмора. – Ампер снял воображаемую шляпу и присел рядом. – В общем и целом, это может показаться смешным, но готов поклясться, что видел целую толпу людей, одетых в то же самое, что и я.

– Ну да, все в этом городе носят черные фраки. Так, пожалуй, было еще и до нашего с тобой рождения. Что случилось? Неужели ты сподобился оторвать взгляд от неба и посмотреть на людей вокруг? – Гертруда откупорила вино и разлила по бокалам. – Ты только не пугайся, но некоторые из них еще и в домах живут. Дома эти у них могут быть подозрительно похожи на наш с тобой. Прости, что напугала тебя, но лучше ты узнаешь это от меня, чем на горьком опыте.

– Невероятно! Знаешь, надо спрашивать человека перед тем, как вот так беспощадно разрушать его мир. Если говорить серьезно, то проблема совершенно в другом. Видишь ли, они были одеты как раз в то, в чем я обычно выступаю.

– И? Пока не вижу в этом совершенно ничего плохого.

– Они одеваются в мои наряды, выдают себя за меня. Мне и раньше доводилось слышать про «амперовщину». Мол, какие-то люди носят белые пиджаки и говорят что-то про свободу и дружбу. Я считал это мифом до сегодняшнего дня. Они ходят, смеются, веселятся. Для них обязательно, чтоб их друзья тоже надели этот идиотский костюм. Несут всякую чушь, а меня из-за них теперь считают каким-то идейным вдохновителем всей этой ереси. Готов поспорить, что половина горожан думает, что у меня в руке некий волшебный предмет, что направляет этих идиотов, пока вторая половина уже наряжается перед зеркалом в белые наряды. Кретины, не иначе.

– Просто относись к этому спокойнее. – сказала Гертруда, смотря в потолок. – Видишь, вот и у меня появилась эта дурацкая привычка. Постоянно смотрю куда-то вверх.

– Нет, Гертруда, ты послушай. У меня ушел далеко не один год на то, чтобы я мог стоять в центре города в этом костюме. А что теперь? Они решили, что могу вот так взять и надеть его, начать бегать и прыгать в нем по городу, не забывая рассказывать всем про то, что жизнь – праздник свободы и веселья. По-твоему, это нормально? – Ампер был настолько зол, что даже отложил свой бокал, которым он так любит жеманно размахивать во время разговора.

– Послушай, а что в этом плохого? Ты нравишься людям – они за тобой повторяют. Как по мне, так это, наоборот, замечательно, что ты стал для них большим, чем просто певец. Ты стал для них вроде символа. Немногим такое удается.

– Я стал для них шутом. Погоди вот увидишь, как тысячи людей, переодетых в мой костюм, надувают огромный шар, цепляют к нему огромную корзину, лезут в нее, расталкивая друг друга, и улетают к звездам – вот оно, самое веселое и продаваемое шоу, в центре которого я сам. Я, который никогда об этом не просил! – Ампер выдохнул и начал медленно расползаться по дивану. На его лице мимолетно блеснула улыбка, тут же сменившаяся прежним выражением недовольства.

– Допустим, тебе так не нравятся сотни людей, похожих на тебя. Видишь одного такого и начинаешь злиться, видишь двух и впадаешь в ярость. Но, послушай, так ведь можно и собственное отражение невзлюбить. Если будешь и дальше так жить, то в один день проснешься и поймешь, что сам себе не мил. Пройдешься по комнате и поймешь, что твои руки и ноги уже не твои, что они просто подражают тем рукам и ногам, что когда-то у тебя были. Начнешь петь и тут же стихнешь – голос то не твой. Твой бы никогда не звучал так паршиво. Оттуда только один путь – сам знаешь, какой. И что мне потом делать одной в таком большом доме? Продам его и перееду тихо доживать свои дни куда-нибудь на окраину. – Гертруда жалостливо улыбнулась и прижалась к плечу своего супруга. – Подумай и обо мне, которой только пару дней назад стукнуло тридцать.

В гостиной повисло молчание. Приятное, легкое молчание, которое часто возникает между людьми, искренне любящими друг друга. Гертруда положила голову ему на колени, а Ампер заканчивал бокал. Даже угрюмые лица с картин слегка улыбнулись от такого зрелища. Только в такие моменты человек может по-настоящему увидеть звезды, даже если от неба его отделяет потолок.

– Гертруда, скажи, что значит полюбить себя? – внезапно спросил Ампер.

– А как люди любят друг друга? Мне кажется, что любовь безусловна. Она не зависит от обстоятельств, от времени года, от твоего настроения или от того, какая сегодня погода. Ты чувствуешь, что вне этого человека ты и не существуешь вполне. Глупо пытаться объяснить свою любовь к кому-то его качествами. Я люблю кого-то, потому что он добрый и заботливый – бред. Там, где есть любовь, человека нельзя разобрать на хорошее и плохое. Он просто есть, а ты его просто любишь. Так же и с самим собой.

– Да, но ведь люди могут и перестать любить друг друга. Это происходит по разным причинам, но происходит.

– Значит, кто-то из них перестал быть самим собой. Самое страшное предательство – предательство самого себя. Человек попросту перестает существовать после этого. Так и случается, что люди любят друг друга, а кто-то из них вдруг перестает быть собой, от него остается одна только тень. От тени сложно избавиться, сложно вообразить мир без тени, но тень нельзя полюбить, как и нельзя полюбить, скажем, пустой бокал.

Все, конечно, намного сложнее и многослойнее. Помимо всего этого, любовь всегда держится на эмоциях. Мы считаем их мимолетными и часто не придаем им особого значения, но именно они составляют наше естество. Когда человек что-то делает, то конечной целью всегда остаются эмоции. Короткие, длинные, яркие или не очень, но все еще эмоции. Человеку вообще не свойственно смотреть на мир вне себя, а значит и вне своих эмоций. Именно в любви мы получаем постоянные эмоции, которые со временем входят в привычку и этот самый мир меняют прямо на наших глазах. Как смогла, так и объяснила.

– Из твоих же слов следует, что полюбить себя невозможно вовсе.

– Почему? – спросила Гертруда с неподдельным интересом.

– Ведь ты же не вызываешь никаких эмоций сам у себя. Бывает, что ты расстраиваешься из-за своих поступков, радуешься своим успехам, но все это какие-то действия, события, обстоятельства. Ты можешь быть недоволен какими-то своими чертами или, наоборот, гордиться своими достояниями. Сама ведь говорила, что любовь не подразумевает деления на хорошее и плохое, а радость, грусть и прочее – лишь ее составляющие.

– Все так. Полюбишь себя безусловно и начнешь смотреть на мир совершенно иначе.

– Это, опять-таки, невозможно. Разумеется, если я умру, то и существовать перестану, но любовь тут абсолютно ни при чем. Полюбить себя самого было бы возможно только в том случае, если тебя бы разделили на много других, отдельных друг от друга тел. Всех вас бы собрали вместе и поместили в одну комнату, после чего каждому бы выдали по букету роз и сказали подарить их друг другу. Каждый бы испытал радость от того, что дарит любимому и радость от того, что получает от него подарок. Так продолжалось бы до тех пор, пока букеты не вернутся в первые руки, и пока каждый по нескольку раз не испытает эту радость. После тебя бы вновь собрали воедино, стерли бы тебе память, оставив при этом где-то внутри тебя эти эмоции. Только в таком случае можно было бы себя безусловно и по-настоящему полюбить.

От услышанного Гертруда залилась смехом. Она смеялась так сильно, что даже случайно опрокинула стоящий рядом бокал, который, к превеликому сожалению, разбился и скоропостижно скончался.

– Мне кажется, ты перемудрил. Что же ты тогда так ненавидишь этих бедняг, что наряжаются в белые костюмы? Вот, пожалуйста, и разделять тебя не пришлось. Сотни Амперов и так спокойно разгуливают по городу при свете фонарей. К чему вообще весь этот разговор? Хочешь понять, любишь ли ты себя?

– Пожалуй, так и есть.

– Проживи я еще тысячу лет, вряд ли встретила бы кого-то более самовлюбленного, чем ты. Не переживай понапрасну. – сказав это, она слегка ущипнула Ампера за руку.

– Я такое от каждого второго слышу и тем не менее.

– Поверь, если бы ты себя не любил, то не зашел бы так далеко. Не начал бы петь, не надел бы этот костюм, даже не задумывался бы о том, любишь ли ты кого-то там. Любовь к себе начинается ровно там, где ты мы начинаем искать новые эмоции. Покуда ты продолжаешь их искать, делаешь что-то для них, печешься о самом себе, то продолжаешь любить себя. Даже тот, кто самозабвенно помогает всем остальным, забывая поесть и попить, на самом деле расплывается в любви к самому себе. В глубине души он делает это ради себя, ради того, чтобы и дальше что-то чувствовать. Знаешь, как выглядит тот, кто по-настоящему себя ненавидит? Он ничего не хочет.

А вообще, – продолжила Гертруда, – вопрос сложный. На него можно дать тысячи ответов, каждый из которых будет правильным и неверным одновременно. Лучше не забивай себе этим голову – тебе еще много чего надо сделать. Давай поговорим об этом, когда станем совсем старыми.

Слегка потянувшись, Гертруда встала с дивана и принялась собирать валяющиеся осколки, насвистывая себе под нос. Ампер же продолжил лежать, выгнав из головы все мысли. Волновал его только холод, который он до этого не ощущал – знак того, что пора приниматься за новый бокал. Допив вино, он провалился в крепкий сон.

Следующую неделю Ампер провел в стенах собственного дома, выходил на улицу очень редко и каждый раз, видя очередного почитателя, старался абстрагироваться. Подготовка к предстоящему выступлению занимала у него большую часть времени, на репетиции иногда уходил почти целый день. Единственным и самым честным слушателем оставалась его супруга, которая всегда говорила ему прямо, если пение было отвратительным. Примерно так Ампер и представлял свою старость: богатый, уютный дом, куча свободного времени и жена, для которой он готов петь днями напролет. Никаких репетиций, выступлений и костюмов.

В свободное время Ампер разглядывал висевшие на стенах гостиной картины. Это были портреты, выполненные в совершенно разных стилях. Один был прорисован с точностью до каждой морщины и неровности, второй же наоборот предлагал только очертания лица, лицо третьего было составлено из разных геометрических фигур, четвертому крупно не повезло – его черты лица были намеренно искажены смеха ради. Изображенные на портретах люди были незнакомы Амперу. Он купил эти картины у какого-то модного художника, которого ему посоветовал один из его друзей актеров. Просто в каждом доме должны висеть какие-то картины, желательно, чтобы на них были изображены какие-то люди или скопления людей. Ампера иногда приводило в замешательство, что он вынужден жить под присмотром смешных, нелепых и чужих ему людей.

До выступления оставалось порядка восьми часов, и Ампер сидению дома предпочел прогулку на свежем воздухе. Когда все в его голове сплеталось в один аляповатый клубок, одной не слишком долгой прогулке всегда удавалось волшебным образом его распутать. Он уже вполне спокойно и даже снисходительно реагировал на людей в белых костюмах. Перестал думать о них, засматриваться и негодовать. Сегодня же, увидев очередного такого, он внезапно узнал в нем черты своего старого друга. В надежде рассмотреть получше и убедиться в том, что ему это просто показалось, он поднял взгляд. Он по-настоящему испытал страх, когда осознал, что их взгляды соприкоснулись.

– Ампер! Старина, неужели ты? Сколько лет с тобой не виделись? – спросил его низкий и слегка полноватый человек с щетиной на лице.

– Да уж, поймал ты меня. Не знаю, сколько лет прошло, но, видимо, достаточно, чтоб ты успел превратиться это. – Ампер был зол из-за раболепия своего бывшего приятеля, из-за его глупой улыбки, простодушного выражения лица. По одному его внешнему виду Ампер уже мог понять, кем именно стал его бывший товарищ, и это тоже выводило его из себя.

– А ты все такой же! Слушай, можно у тебя спросить, как оно? Каково быть «звездой на небосводе искусства»? Вроде так тебя теперь называют.

– Прости, что отвечаю вопросом на вопрос, но каково это, будучи толстым, неказистым и низкорослым неудачником, расхаживать в костюме, который, если разобраться, даже не принадлежит тебе? – на лице Ампера красовалась самодовольная улыбка. Всей своей душой он желал ответа, хамства, злости со стороны своего собеседника.

– Грубо, конечно, но я могу понять. Знаешь, а у меня не такая уж и плохая жизнь. Недавно вот первенец родился, красивый такой. Я вообще к детям не очень, но когда своего увидел, то растаял. Работаю, на жизнь не жалуюсь. А костюм этот ношу…Мы ведь с остальными ребятами до сих пор общаемся, все очень рады за тебя, все считают, что тебе удалось сделать то, о чем мы мечтали. Когда люди видят тебя в этом костюме, то им весело, они радуются, забывают о повседневности. Я просто хочу делать то же самое. Петь я не умею, вот и все, что мне остается.

– Смотрю, ты по-прежнему видишь только то, что хочешь. Ладно, мне пора. – бросив сухое прощание, Ампер тут же ускорил шаг. Ему хотелось обернуться, но он продолжал смотреть прямо вплоть до своего дома.

В оперный театр Ампер зашел за час до начала выступления через черный ход. Он явно был не в духе. Швырнул свой фрак на свободный стул, сел, закрыл глаза и долгое время попросту молчал. Так продолжалось до тех пор, пока не пришел Карл, его помощник. Он принес с собой коробочку, в которой лежал аккуратно сложенный сатиновый костюм белого цвета. Он зашел, поздоровался и аккуратно положил коробку на стол.

– Вот, пожалуйста, держите.

– Убери это. – прошипел Ампер, не раскрывая глаз.

– Прошу прощения? Вы же всегда в этом выступаете. – Карл вдруг почувствовал себя виноватым.

– А сегодня вот не стану. Карл, убери, будь добр. Впрочем, можешь оставить его себе, если хочется. Только представь, что в этой толпе идиотов ты будешь единственным, кто носит настоящий костюм самого Александра Ампера. Мне не жалко. Нет, правда, а возьму и закажу себе новый, другого оттенка. Заодно посмотрим, как быстро до них это дойдет. Что скажешь?

– Скажу вам, – ответил Карл с небывалой серьезностью, – что вы говорите ужасные вещи, господин Ампер.

– О, правда? Давай же, просвети меня. Что такого отвратительного я сказал?

– Звезды красивые, потому что светят для всех. Если бы звезды не разрешали людям собой любоваться, то грош им цена.

– Вздор! Звезда сидит себе на небосводе, а про нас и знать не знает. Все, что нам остается – посматривать на нее и восхищаться. Не стоит заблуждаться на этот счет. Звезде одинаково плевать и на Карла, и на Ампера, и на остальных сомнительных персонажей. Некоторые из них уже вообще мертвы, а мы и не догадываемся. В любом случае, как это все вообще связано со мной?

– Вы так злитесь на тех, кто пытается вам подражать, хотя они просто пытаются показать свое восхищение. Что в этом плохого?

– Они восхищались, когда хлопали мне после выступлений, просили у меня советов, писали обо мне статьи и стояли в очередях за билетами. Сейчас все зашло намного дальше – они считают меня одним из них. Все, что я когда-либо делал, они считают, я делал именно для них. – Ампер с пыла стукнул кулаком по столу.

– А разве они не правы? Ведь так и должно выглядеть настоящее, вечное искусство. Оно создается для людей. Именно для их ушей вы поете, для их глаз рисуют художники. В конце концов, запоминаются голоса и картины.