Ночи тайного агента

С содержимым мочевого пузыря ушло напряжение экзекуции. Сразу полегчало, и в черепе засвербело: «Проверь бачок». И я послушно, после электрошока я весьма послушен, решил выполнить настырно кричащее в голове приказание.

Стеклянного глаза здесь не было. Без опаски окунул руку под крышку бачка − пусто. В третьем из пяти нащупал пузырек. Горошины-драже теснились до самого горлышка.

«Попробовать? Не отравлюсь? Впрочем, смерть не так страшна, как электрошок. Отравлюсь − избавлюсь от мучений, нет − возможно, узнаю причину зуда в голове».

Проглотил маленький шарик − ничего. Второй медленно сосал, но, когда и он растаял, результат не изменился. Правда, мозг успокоился, не теребила сумасшедшая иголка в извилинах, не проигрывала бесконечные повторы порочной тяги к бачкам.

Смертельно уставший, но успокоившийся, едва доковылял до постели. Коснулся подушки и провалился в глубокий сон.

Ночь пролетела без кошмаров. Совсем ничего не снилось, но, проснувшись, все вспомнил. Вспомнил, что номер АВС-333-421-Р получил совсем недавно, что всегда меня звали Георгием, что попал сюда по заданию комиссара Холла, и он тоже застрял на планете.

Вспомнил, как мы с Холлом лишь приступили к изучению местности, как были схвачены санитарами. В больнице уже среагировал и спрятал аптечку агента в бачок. Как мог, вдалбливал память о ней во все уголки серой массы нейронов, извилин и тупой тяги к приключениям. И вот, с силой вбитая в глупую голову мысль прорвалась сквозь блокировку памяти.

Когда нас брали, Холл вытащил маленькую коробочку и нажал единственную на ней кнопку, но ничего не произошло. По дороге на промывку мозгов, он ругал, не стесняясь в выражениях, техников. Змеей шипел: Это они, гады, не проверили контакты на пространственно-временной катапульте, а теперь подыхай зазря. При этом он не вспомнил, что у меня даже испорченной катапультой не пахло.

Надо признать, что на операцию шли совершенно не подготовленными. Не было роб, личных номеров (хотя бы липовых), не знали правил поведения на планете и того, что практически везде не дремлют стеклянные очи наблюдателей. Они в момент выследили двух придурков, не вписывающихся в схему поведения на Коммунарии.

После беседы с врачом нас отправили на блокировку памяти. Первому надели шлем Холлу. Вскоре он глядел на всех наивными чистыми глазами.

Вторым тащили на процедуру меня. Извивался ужом в руках дюжих санитаров и, словно утопающий тянется к соломинке, вбивал в нутро тягу к бачку.

Честно говоря, воспоминания ошарашили, но и заставили работать извилины. Обмозговав ситуацию, пришел к выводам: следует искать Холла, вернуть ему память, найти катапульту, исправить проклятые контакты и отчалить с планеты. Во всяком случае, нежиться дальше в «счастливом» коммунистическом обществе совсем не хотелось.

«Итак, начнем по порядку. Где Холл?» − но анализ ситуации остался без продолжения, ибо вошли санитары.

− Больной, к врачу.

У меня все оборвалось.

«Снова электрошок. Неумолимая, засасывающая без остатка трясина боли. А может, выпустят?!»

− Только к врачу? − заискивающе спросил, и удивился, как быстро я научился лебезить перед ничтожествами.

− Пока к врачу, − ехидно уточнил санитар. − Быстрее, пошли.

Привели ко вчерашнему Душегубу. Такое уж подарил доктору прозвище. Моя папка уже лежала на столе.

− Как себя чувствуем?

− Хорошо, − бодро отрапортовал. − А главное, как тянет работать?! Выписывайте, доктор.

− Прекрасненько, прекрасненько, − усмехнулся Душегуб, что-то внося в историю болезни. − Вы не спешите, лечитесь… Еще одна процедура крайне необходима… для вашего же блага, а то бывают рецидивы.

Он кивнул санитарам, а я приготовился к пытке. На этот раз шел сам, но на сердце давила глыба.

«Только бы не выдать пробудившуюся память. Выдержать. Не сломаться, − роились вполне достойные рассуждения и даже: − Жизнь продолжается и на электрическом стуле. Страдание − лишь еще одно испытание».

Но когда Душегуб пустил ток, рассуждения и философия испарились. Рык, визг, плач, заполнили комнату. Залитое слезами, безмозглое животное еще минуту назад считало себя Человеком.

… Санитары достали изо рта капу, промокнули пену на губах, сняли электроды и крепления инквизиторского кресла. Душегуб мазнул по губам нашатырем.

− Как вас зовут? − сразу спросил он.

Но я уже был начеку: − АБС-ЗЗЗ-421-Р.

− Ваше самочувствие?

– Вы-пи-сы-вай-те, − едва ворочался язык.

− Пока отдыхайте… Завтра, если обойдется без рецидивов, − он усмехнулся. − Выпишем.

Попробовал встать, но ноги, как и язык, не слушались. Меня, по-вчерашнему, понесли над линолеумом белые «ангелы» мук, и сознание опять уплыло.

Аутодафе продолжаюсь в постели: улыбчивый Душегуб ласково обещал еще подлечить, жал страшную кнопку, а меня трясло. Выскользнул из кошмара только вечером. Проглотил чудо-таблетку из бачка и миражи постепенно рассеялись.

«Где Холл?» − наконец шевельнулась хоть какая-то мысль.

Цепь, простейших умозаключений привела к выводу: искать ниточку к комиссару проще всего в истории болезни, а номер его больничной карточки где-то рядом с моим.

Уже стемнело, коридоры затихли. Только в соседней палате коллега выплескивал после процедурные кошмары стонами, бессвязным мычанием, вскриками.

Под вопли бедолаги легко скрывался шум шагов. Дежурный санитар клевал носом в конце коридора, и я, тенью, проскочил в приемный покой.

Хорошо запомнил место на стеллаже, где лежала моя история болезни. Сейчас ее на месте не было.

«На столе у Душегуба, − легко догадался. − Для удобства, пока в больнице мучают».

Снял с полки соседние папки: АВС-333-422-Р и АБС-333-420-Р. В первой данные женщины. Ее, не изучая, поставил обратно. Холла переименовали на АВС-333-420-Р. Я верно догадался о личном номере комиссара, поскольку мы попали в клинику одновременно, то и номера будут рядышком. Сомнений не было: в истории болезни вкратце описано наше пленение и обращение в «истинную веру», а на титульном листе вклеены цветные фото фас и профиль комиссара с номерами на груди и плече стандартной робы.

Излеченному комиссару рекомендовалось вжиться в стройные ряды отдела ассенизации. Уж очень часто, до чистки памяти, он величал медперсонал вонючками, рожденными прямой кишкой, цветами сортира и т.п. Воистину: судьбу лепит невоздержанность и глупость. Я, слава Богу, тогда помалкивал.

Первый пункт программы выполнен: найти Холла уже не проблема. Поставил больничную карту в «каталог судеб» и тихо выскользнул за двери.

Уже в коридоре скрипнула половица, санитар вздрогнул, оторвал от стола сонную голову:

− Чего шастаешь?

− В туалет, − кивнул в сторону тянувших мочой и хлоркой дверей. − После процедур невтерпеж.

− Это уж точно, − хихикнул санитар. − Многие на них гадят в штаны. Тебе душ не нужен? Вот, рядом.

− Мне повезло, слава коммунизму, − заискивающе хохотнул в ответ. − Портки чистые.

− Тогда не броди, спи.

Утром опять привели к Душегубу. Только сейчас заметил в, углу кучу отнятых у больных вещей. Здесь валялась моя записная книжка, а на самом видном месте, на вершине хлама, лежала катапульта Холла.

− Ну, как, еще полечитесь?! − заржал изверг.

− Нет, нет! − мгновенно сорвался с губ ответ.

Не сказать, как хотелось стащить катапульту, но не ценой лечения.

«Уж как-нибудь выкраду. Потом».

− А то, − Душегуб многозначительно утопил палец в воображаемую кнопку. − Нам электричества не жалко.

− Нет, нет! − еще бойче убеждал садиста. − Я здоров.

От его шуточек бледнел, голос дрожал, я не играл, это чертова клиника меня изрядно перекроила.

− Хорошо, − согласился доктор. − Но рекомендую вам сменить работу. Чистая столярка вас не вдохновляла. Так что… рекомендую ассенизацию.

Слова «рекомендую» и «ассенизацию» он говорил с нажимом и торжеством. Я тоже ликовал: путь к Холлу упрощался.

− Вы не против?

− Нет, нет!

− А то, как бы вновь не лечь к нам.

Душегуб нацарапал еще несколько строчек в мою Судьбу, поставил на стеллаж папку, вручил пропуск: − Идите, вы свободны!

Я искренне был благодарен своему мучителю, мог бы даже его облобызать.

− Спасибо, доктор!

Счастье несло по коридорам с зарешеченными окнами. На выходе санитар бегло прошелся сонными глазами по бумажке Душегуба и завизжал ржавыми петлями тяжелой железной двери.

Солнце, небо, ветер улыбались. Радостный, опьяненный свободой, закружился под пушистыми облачками, поющим комочком жаворонка, шелестом липы. Кружился, пока не уперся в чугунные буквы таблички: «Психиатрическая больница Коммунарии №333.»

«Мой личный номер, номер Холла и всех моих знакомых в городе начинался с тех же цифр. Для удобства учета…»

Размышления согнали дурацкую улыбку. Пора заняться делом.

Поиск бюро ассенизации начал с опроса дворников. Спустя четверть часа начальник всех клоак городка читал вводный инструктаж. За десять минут успешно усвоил специальность мусорщика.

Начальник подсунул замусоленный журнал: − Распишитесь.

− Где?

Толстый указующий перст уперся в пустую графу, и я вывел там кодовый номер.

− Поздравляю с зачислением в наш дружный коллектив, − начальник пожал руку. − К работе приступишь завтра. Утром вывешивают списки мусорных расчетов, там и себя найдешь. Еще раз поздравляю. До завтра.

− До свидания. Моя мечта − ассенизация, − бодро улыбнулся во всё зрящий теле глаз и выскользнул из кабинета.

Из-за ежедневной работы и политучебы не оставалось ни сил, ни желания на развлечения. А тут Душегуб и главный мусорщик подарили полдня безделья. Я улыбнулся солнцу, улице, теле глазу и отдался соблазнам. Автомат на перекрестке выдал ореховый пломбир. Молочная прохлада медленно таяла во рту. Под тишину пустынных улиц смаковал нехитрую радость в вафельном стаканчике, разглядывал коробки зданий, размышлял о суете, глупости и тупиках развития, бесконечно разбросанных в пространстве и времени цивилизаций.

Изнеженная до дебильности Астория. Черная религия Кайеркана. Цивилизация бесов и нечисти. А вот и навязанный «рай» Коммунарии. Мое время, моя Земля тоже кипят копошением тупых настырных душ, суетой политических страстей. Мой мир так же фантастично пропитан пороком, как и эти. Люди всегда были порочны. За тысячи лет до меня кричали: распни Его, Пилат. И распяли Бога, казнили Человека. Белую ворону клюет до смерти стая, Личность терзает толпа, народ. Народ всегда прав?! Ха-ха! Тысячи лет до Христа и после он свиреп, кровожаден, порочен. Может, мне просто не везло? Холл отправлял лишь в дефективные миры, а есть и цивилизации мечты? Спрошу у Холла. Найду, обязательно спрошу.

В серую унылую улицу неожиданно кто-то вляпал яркое пятно рекламы: «Дом отдохновения».

«Вот то, по чему исстрадалось измученное Душегубом тело».

Лишь мелькнула мысль, а любопытный нос уже влез в двери. Всего за парой-тройкой столиков размеренно работали вилками едоки. Выбрал пустой столик в уголке, раскрыл меню. Не успел прочитать и строчки, как услышал:

− Чего изволите?

Первое место на Коммунарии, где обслуживали люди, а не автоматы, и это меня приятно удивило.

− Какое-либо мясо, на ваше усмотрение, и выпить.

− Общеукрепляющее или возбуждающее?

− Первое… после болезни, видите ли. Еще мороженое, ужас, как его люблю.

− Какое?

− Ассорти. Все, что есть, но понемногу.

− Есть свободные номера. Желаете, подсажу блондинку, брюнетку?

− Нет, нет! Я еще не оправился после болезни, − сказал и посмотрел на вездесущий стеклянный зрачок, нацеленный на столик.

«Не переигрываю ли? А то попаду на повторное излечение, − заворошились развитые Душегубом страхи. − Но, возможно, наблюдатель не обратил внимания, за всеми не уследишь, да и согрешил ли я?»

− Как желаете, − согласился официант, вежливо улыбнулся и исчез на кухню.

Лишь промокнул со лба признаки волнения, как сердце вновь екнуло. Пристально оценивая меня, поднималась из-за дальнего столика одинокая блондинка. Привлекательная, даже стандартная роба не скрывала достоинств фигуры. Но каждый ее шаг ко мне вызывал потуги тошноты и страха.

− Привет, дружок. У меня сегодня сексуальный выходной, − прямиком объявила она. − Поднимемся наверх?

− Нет, нет!

− Ты что, болен? − она вспыхнула гневом и, призывая поддержку, крикнула теле глазу: − Подлечить, что ли?

− Сегодня выписали, извини, красотка.

Заискивающий тон чуть-чуть смягчил блондинку. Она, еще гневная, хотела излить душу теле глазу, как вошел молодой красавец.

− Глянь, − мигом среагировал на новенького. – На что тебе я, больной? А он − двухметровый бог. Спеши, а то перехватит вон та брюнетка.

Действительно, еще одна девица поднялась с кресла, и блондинка, вприпрыжку, бросилась к гиганту.

Мне сразу захотелось отсюда, но заказа следует дождаться, ибо здесь от всего лечат.

Конкурентки пришли к финишу одновременно. Красотки размахивали руками, что-то кричали. Парень быстро разобрался, в чем дело, снисходительно улыбнулся, подхватил обеих спорщиц под локотки и пошел вверх по лестнице. Девушки успокоились, прильнули к избраннику, и уже о чем-то мило ворковал вечный «треугольник».

«Ну и нравы? Я для своего времени − динозавр, а уж тут…»

Пока принесли обед, спустились две раскрасневшихся пары. Их уже ждали сервированные столики.

Вскоре мои зубы впились в мясо. Когда дело дошло до мороженого, появилась удовлетворенная тройка. Блондинка льнула к гиганту, но кинула любопытный взор в мою сторону. Любимое лакомство заклинило в горле. Бросил ложечку и, от греха подальше, сбежал из развратного места.

Близилось время вечерней учебы. Душегуб надежно излечил от прогулов, и в положенный срок АВС-333-421-Р сидел за партой.

Класс заполнился. Все, разбившись на группы, галдели: обсуждали приключения в домах отдохновения, хвалились трудовыми успехами, наспех делились усвоенным материалом, просто «чесали языки». Сразу после звонка вошел лектор и отработанным годами жестом пригласил всех сесть.

Прошелся глазами по рядам: − АВС-333-421-Р, вы отсутствовали на двух последних занятиях?

− Болел, проходил курс лечения, − в свидетели правдивости махнул рукой в сторону теле ока.

Лектор, удовлетворенно кивнув лысым черепом, приступил к занятиям: − Тема сегодняшнего урока: «Подрастающее поколение».

Все открыли блокноты.

− Коммунизм хорош тем, что он ликвидировал тормоза развития личности и общества. Напомню о них: государственный аппарат, армия, полиция, тюрьма, семья. Это все − оковы свободы, а раб не может полноценно жить, работать, творить. Самое большое достижение общества – разрушение семьи. Она ограничивает личность в выборе сексуального партнера, требовала выполнения глупейших норм и обязательств. Много сил отдавалось на воспитание детей, а с другой стороны подрастающее поколение зависело от произвола родителей. Есть еще одна несправедливость: разные пары дают индивидуальное несхожее воспитание. Теперь вы чувствуете преимущество равноценного для всех, обезличенного обучения в яслях, садах и т.д.

Лектор плеснул в стакан воды и продолжил: − Теперь о генном неравенстве. Оно − вопрос времени. Генная инженерия решит проблему. Коммунизм устраняет все неравенства и различия. Вероятно, в далеком будущем будет жить бесполый, освобожденный от страстей, талантливый человек.

«Тема для анекдотов. Только что-то не смешно», − подумал о последнем уроке.

Учитель лопотал на тему общественного образования, а я уставился в блики лампы на безволосой лоснящейся коже головы и ушел в себя.

Ежедневная нудная проповедь завершилась радостным звонком. Все предвкушали вечер: кто распутные дома, кто кино, а я мороженое (уж оно отменное на Коммунарии) и сон в постели.

На сей раз, урвал две порции, не испугался лечебно-воспитательных мер планеты. Принято брать по одной, но вездесущее око прикрылось на пару секунд долговязым однокашником, и я выхватил из бездушных лап автомата фруктовое и шоколадное.

Сладкий вечер таял с мороженым во рту и багровым закатом в небесах. Сил смаковать вечер, после лечения Душегубом, не осталось. Глаза слипались. Дома сбросил робу, нырнул под одеяло, и сразу понесло по сказкам сновидений.

Ночь пролетела калейдоскопом Земных снов. Не хотелось с ними расставаться, но больница выработала стойкий рефлекс на звонок – сдуло с кровати в момент.

Холл за время работы на Коммунарии дорос до квартального дворника. Мне, как новичку в ассенизации, определили пост мусорщика-грузчика на мусоровозе. Квартал Холла закрепили за моей машиной (не зря цыганка в детстве нагадала удачу во всех делах), так что не придется специально искать встречу с комиссаром, сама работа к нему приведет.

Мы подъезжали к квартальной санитарной площадке, дворники грузили мне на спину свои вонючие сокровища, а я уже забрасывал тяжеленные тюки в ненасытную пасть грузового отсека. Четвертым на маршруте был Холл.

− Что, новенький? − весело приветствовал он, а в глазах не появилось даже малюсенькой искорки узнавания.

− Да, первый день на вахте.

Когда смердящие пакеты кончились, я протянул Холлу пилюлю: − Угощайся, соратник. Великую работу делаем.

Я указал в сторону лозунга на боку машины: «Очистим планету от скверны».

− Угу, гордо подтвердил дворник, смачно причмокивая пилюлю.

Мне показалось, что Холл прекрасно сроднился с работой и планетой. Он светился счастьем, личной значимостью, гордостью за чистый Мир и себя в нем, и я даже на мгновение подумал: а не оставить ли его на Коммунарии. Здесь он несомненно счастлив, а будучи комиссаром редко озарялся улыбкой. Но начав дело, я обычно доводил его до конца.

− Может, вечером вместе гульнем, товарищ?

− Давай, − сходу согласился подверженный амнезии босс. − Встретимся в раздевалке, после работы.

− Заметано.

Мы пожали на прощание руки, я захлопнул дверцу, а водила порулил в сторону свалки.

«Комар носа не подточит, − размышлял под монотонный гул мотора. – Пилюля, на вид, как конфетка. Наблюдатели ничего не поймут, а Холл к вечеру созреет».

Вечером Холл все еще не узнавал своего агента (он помнил меня исключительно грузчиком мусоровоза), но уже хмуро морщил лоб, по крайней мере счастья в нем поубавилось, и я искренне за него радовался. И задумался: оказывается, можно радоваться избавлению от счастья.

− Потопали? – хлопнул дворника по плечу.

− Угу, − услышал рефлекторный ответ – приятель все еще не всплыл из пучины воспоминаний.

− Холл, − обратился к нему на улице. – Ты, помнишь меня? Комиссар вздрогнул.

− Холл? Холл, Холл, − бубнил он.

«Нет, это еще дворник, а не сыщик. Придется подталкивать ленивую память».

− Ты – комиссар. Комиссар полиции целого космического сектора. В нем затерялась и крохотная Коммунария. Дошло?

В глазах полицейского плескались страдание, тоска, растерянность.

− На, проглоти еще.

Холл послушно сгреб два шарика. Мы сели на скамейку переваривать драже и приливы памяти.

Сначала комиссар спокойно сидел, затем прижал ладони к лицу и тихонечко заскулил, закачал головой под волчью песню души.

Мертвый глаз легонько загудел сервомеханизмом, повернулся стеклянным зрачком к скамейке.

− Пошли, пошли, − потянул хнычущего комиссара от греха подальше.

Мы вышли из скверика, прошли квартал и оказались у входа в дом отдохновения под плакатом: «Любовь – мечта библеистов, стала реально доступной всем лишь в нашем обществе». А чуть ниже подпись одного из пророков Нового Завета Коммунизма: Мудаченко. На плакатах Коммунарии встречались старые знакомые по Земным лозунгам, но появились новые. Кто − апостолы, кто – пророки или святые.

Надо было где-то переждать, но идти в дом коммунистической любви не хотелось. Напротив дома похоти стоял храм. Коммунарцам тоже необходима вера. Церковь похожа на православную, но с красными пятиконечными звездами на куполах, и серпом с молотом под каждой звездой. Серпастые и молоткастые вершины золоченых куполов смотрелись совсем неплохо, но мне эти атрибуты набили оскомину и на Земле.

«Что же там?» − Вновь вырос длинный и глупый нос Буратино. Да видно уж горбатого могила исправит.

Сквозь распахнутые двери храма неслось разноголосое пение: − Вечные лета апостолу Сталину, вечные лета апостолу Брежневу…

Под разукрашенными фресками сводами собралось десятка три-четыре прихожан. Стены увешаны иконами: архангела Железного Феликса, с маузером в одной руке и веревкой с петлей в другой; Пречистой Девы Марии Александровны с лысым и бородатым крохотным Лениным на руках; знаменитый в мое время поцелуй взасос Брежнева с Хоннекером. Здесь висела уйма святых Коммунарии. Кто с ружьем, кто с ножом, кто разворачивал свиток речей, другие вешали или топили неверных, но у всех светились нимбы над лысыми и волосатыми черепами. Зло на планете перекрасилось под добродетель.

Внимание всех приковал алтарь с бурыми потеками, словно высохшая кровь. На нем лежала пожилая женщина.

− Дети мои, − обратился к прихожанам поп в алой рясе и с золотыми серпом и молотом, в руках. − Сейчас свершится великое таинство Лафаргизации. Словно святые Лафарги, потомки апостола Маркса, состарившись, первыми добровольно ушли из жизни, так и эта женщина обретет Покой. Зачем ей больное тело, зачем требовать любви у молодых? Честно, мудро выпить Чашу Забвения и не мучить молодежь своими болячками, нытьем.

Красный поп освежил пересохшую глотку из большой хрустальной чаши, передал ее женщине: − Выпей.

Все в церкви затаили дыхание. Словно на средневековом аутодафе витали под сводами любопытство и страх.

Женщина сначала мелкими глотками, а затем все смелее и смелее перелила в себя содержимое огромной чаши, лишь несколько капель стекли по подбородку. Темно-красный напиток кончился, женщина выдохнула, и над головами пролетел легкий запашок кагора. Глаза заблестели, а с лица соскользнула печать тревоги и неуверенности.

− Ты, готова?

− Да, − пьяно мотнула головой героиня таинства.

Поп неуловимо быстро прочертил золотую дугу молотом ко лбу несчастной. Женщина опрокинулась на возвышение алтаря.

− Ах! − отразилось в сводах.

За молотом сверкнул в лампадах серп.

Кровь хлынула мощно, пузырясь в перерезанном горле. Так же быстро красно-бурый поток иссяк. Алтарь окрасился свежими алыми тонами.

Поп скрестил над головой окровавленный серп и молот: − Таинство свершилось, − тягучим басом пел он. − Геенна Огненная слижет все грехи, все очистит. Аминь!

Алтарь, словно под давлением пьяных глаз попа, покатился к разукрашенным огненной зубастой пастью дверям. Клыки распахнулись, на секунду сверкнув тугими языками газовых горелок, и захлопнулись за сброшенным в нее телом. Грянул хор певчих, а мы покинули храм.

Закат тлел последними светлыми тонами, вечерело.

Психиатрическая больница, наверняка, уже успокоилась, опустела. Остались только дежурные и пациенты. Пара браться за дело, но готов ли шеф?

− Ну, как, Холл, вспомнил?

Комиссар сжал кулаки, мотнул головой в сторону пустившего дымок кремации храма: − Неужели это не сон, Георгий?

− Сон кончился, а вокруг нас серая реальность местных будней. Праздники, думаю, круче.

− Да, − согласился Холл. − Ты прав. С планеткой все понятно. Дрянная планетка, но лечить ее паранойю рановато. Все идет к тому, что управление полностью перейдет к компьютерам.

− Какая разница?

− Большая, − уверенно вещал начальник. – Вот когда пробьет время «Ч». Незаметно сменим программу, и компьютер сам поможет выправить воспаленные коммунизмом мозги. Главное, как нам выбраться?

− Есть вариант.

− Какой? − Холл на глазах превращался в прежнего комиссара.

− Попробуем выкрасть из психушки катапульту. Вы ее исправите. Ведь исправите?

− Да, конечно, − полностью восстановился апломб самоуверенного полицейского.

− Вот и вся премудрость.

Когда дошли до больницы, уже царил на улице мрак. Зарешеченные окна сливались с тьмой. Лишь кое-где пробивался свет.

«Дежурные санитары бдят», − догадался я.

Пробираться в зарешеченную крепость решили по пожарной лестнице на чердак. Чего под крышей хватало, так это пыли.

− Чхи, чхи, − закудахтали мы, дружно вливая наши робкие потуги в хор стонов несчастных коммунарцев.

Люк на чердаке заперли на замок. Пришлось изрядно попотеть, пока не сорвали его длинной железякой. Прислушались, никто не бил тревогу, и мы спустились с чердака. Дальше, для конспирации, шли босиком. Так спустились до второго этажа, этажа с приемным покоем. В коридоре Холл ненароком зацепил жестяной мусорный бак.

− Что это… − возмутился непорядку проснувшийся санитар, но я голой пяткой вбил остатки вопроса в распахнутую пасть вместе с доброй полудюжиной зубов. После местного лечения мои симпатии к медперсоналу увяли.

Опростоволосившегося стража туго, до боли, связали. Угрызений совести и жалости к нему совсем не испытывал, потому что узнал в пленнике подручного Душегуба, недавно вязавшего к электрическому стулу, едва сдержался добавить еще пару раз по мерзкой хряпе.