Обручье

скачать книгу бесплатно


***

«Ворожба на последнюю седмицу, Ладо на весь год путь оказывает, ворожба на последнюю седмицу, Ладо на весь год путь оказывает…» – пришёптывала Татьяна Афиногеновна. До времени, когда начинать, оставалось ещё минут пять. Полночь стояла над Бобрецами, безмолвная, как чёрная вода в колодезе. «Звезды–то какие нынче крупные – рассыпчатые, как и не на Волге, а, прости Господи, в Аравии какой. Аж голова от них кружится, особенно если на Гончих Псов глядишь. Или это от «Беломора»? Совсем дерьмовый табак стал, развелось олигархов–хитрованов, гонят контрафакт всякий». Старуха затушила папиросу, ещё разок глянула на Псов и ушла в дом.

Полусаженная чёрная свеча горела ровно, огонёк отражался в тазу с дурманным травяным настоем. Ведьма припала губами к бурой маслянистой жиже и, не переводя дыхания, выпила весь таз. Крякнула, распустила космы, уселась перед свечой, вперила в огонёк по–совиному округлившиеся глаза, широко развела руками. Тишина загустела, как сметана, Афиногеновна слышала, как поскрипывает малая косточка где–то в плече. Резко хлопнула калитка, и сразу – дверь в сенях. Взрычал, будто на зверя, сторожевой пёс Гарнизон и замолк, как не было собаки. Старуха кошкой метнулась к двери, ударилась всем телом, но с тем же успехом она могла биться об стену. За спиной скрежетнул засов, кто–то заложил ставни. Сама собой вдвинулась в трубу печная заслонка, на дверце печки расцвели узоры инея. Тяжёлые шаги простонали по сеням и затихли у двери. Огораживая себя взмахами чёрной свечи, бабка отступала в угол, губы шептали обережный наговор. Вот лопатки упёрлись в стену, дальше – некуда.

– Ты, Яндова, не боись, найдётся на тебя управа, – негромким басом сказали в сенях. И сразу с грохотом выпал засов из ставня, и настежь распахнулись все двери и калитки. Ведьма прянула вперёд в сени, во двор, в сад. Постояла и медленно, по–старушечьи шаркая, пошла назад, в горницу. С натугой взбираясь на крыльцо, ступеньки которого перед ворожбой засыпала сплошным слоем соли, увидела – нет ничьих следов, кроме её собственных. Впрочем, иного и не ждала.

***

«Но голос взвывшей от боли собаки рассеял все наши страхи. Кто уязвим, тот и смертен, и если она ранена, значит, её можно и убить. Боже, как бежал в ту ночь Холмс!» – Митя отложил книгу и прислушался. Кажется, постучали в окно. Он выглянул, но ничего кроме темноты не увидел. Тогда он вышел во двор. У окна никого не было. Непостижимый узор звёзд висел над спящей деревней. Митя представил себе, как доктор Ватсон, размахивая револьвером, мчится за Шерлоком Холмсом, настигающим собаку Баскервилей. «Хорошо им вдвоём работать, – позавидовал Митя. – И преступления вон какие заковыристые. А в нашем районе одна вечная антиалкогольная кампания с отягчающим мордобоем. Ладно, будет и на моей улице праздник. Все участковые с бытовухи начинали. Сколько там времени?» Фосфорные, как шерсть собаки Баскервилей, стрелки на Митиных часах слились в одну – ровно полночь. В зелёных цифрах на циферблате было что–то таинственное, они светились, словно глаза каких–то поселившихся в часах маленьких волшебных зверей. Но Митя Байков знал, что лейтенант милиции не должен впадать в мистический символизм. Тем более что завтра ехать в Ферапонтовку, искать свидетелей расхищения запчастей с новой сеялки. Хотя и без свидетелей ясно, что сеялку уконтрапупили дядя Жора с Анваром, но выспаться все–таки надо.

***

Вася ещё пару раз кликнул мышкой. Все в порядке, кадр сохранился, качество превосходное. Он отправил файл на печать. Принтер подумал и с ласковым жужжанием выдал картинку. Мальчик осторожно вставил ещё тёплую бумагу в рамку и укрепил на заранее вбитом гвоздике. Теперь Пенелопа Крус всегда будет смотреть со стены на своего верного обожателя. А даже если кто и заметит, что это – вылитая Катька, так я не при делах – знать не знаю, фанатею от актрисы, и отвяжитесь на фиг. Бабушкины часы в гостиной с расстановкой пробили двенадцать раз. Однако в открытое окно вливался свежий ночной воздух, и звезды над соседней девятиэтажкой перешёптывались так, что спать не хотелось совершенно. Вася чуть передвинул монитор, чтобы, не отрываясь от фильма, краем глаза видеть Пенелопу—Катьку.

«Слушай, оруженосец! Это говорю тебе я, граф Робер Артуа! Перед тем как отправляться в поход, ещё раз задумайся – способен ли ты ради дамы сердца на подвиги, от которых, может быть, зависят её жизнь и честь. Там, где в дело вмешались сарацины, – жди чего угодно. Ты можешь встретить на своём пути не только неверных, с которыми легко договориться языком меча. Говорят, что в землях, куда лежит путь Христова воинства, водится всякая нечисть – твари, подобные нашим вервольфам, люди с двумя головами и каменным лицом, птицы, способные поднять в когтях рыцаря в полном доспехе. Готов ли ты к встрече с ни…» И тут вырубились пробки. Вася сердито отключил блок бесперебойного питания и пошёл на кухню – искать запасную плавкую вставку. По закону подлости, конечно же, не нашёл. Он попробовал полюбоваться на звезды, но от вида ночного неба на душе сразу как будто сквозняк задул. Небосвод напоминал гигантскую воронку, грозил затянуть и унести неведомо куда. Оставалось только лечь, утро вечера мудрёнее.

***

Маргарита глотнула коньяк и откусила кусочек тартинки. Горячий клубок прокатился по горлу, и Маргарита почувствовала, как по телу волнами начинает расходиться блаженное тепло. Нервный озноб, мучивший её весь вечер, отступал. Она отпила ещё. Пламя свечей отражалось в бусинках икры, в уютной темноте кухни они сверкали, словно старинные самоцветы. Лалы – так в X веке назывались рубины. Красивое название. Красиво тонет живой огонёк свечи в золотистой глубине коньяка. Маргарита никогда не любила глупых застолий с хрусталём и свечами, ей казалось, от них за версту несёт театральщиной и дурацким снобизмом.

Но сегодня у неё совсем другой, особенный случай. Маргарита протянула ладонь к свече, легко коснулась кончиками пальцев дрожащего пламени. Язычок трепыхнулся, но Маргарита в тот же миг отдёрнула руку. Успела, не обожглась. Маргарита тихо засмеялась и потянулась за сигаретой. Конечно же, она молодец. И как все хорошо складывается в последнее время. Выходит, зря она так переживала из–за ухода Киргизова. Вот уж поистине не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Раскопки Вежецкого – это её настоящий шанс! Не безнадёжное копание в старых архивах, а весьма многообещающее практическое дело. Как удачно оно начинается! Сам Троепольский «нас заметил и в гроб сходя, благословил»!

После второй рюмки вдруг захотелось стать доброй–доброй, прямо сейчас. Что бы такое сдобрить? Придумала. Она выудила из помойного ведра томик Булгакова, обтёрла тряпочкой и отнесла на полку. Я дарю тебе жизнь! Эту книгу Маргарита не переносила на дух. Влюблённая неврастеничка, ставшая могущественной ведьмой, да вдобавок её тёзка – это уж слишком! Столь злобной иронии Маргарита не простила бы и самому близкому человеку. К книгам Марго относилась серьёзнее, чем к людям, и поэтому до сегодняшнего дня рука не поднималась выкинуть чёртову чушь. Сегодня на миг показалось, что уже можно все. Но вот ведь, не выкидывается… Сзади грохнуло, по затылку и спине хлестнуло осколками. Оглянувшись, Маргарита увидела на столе россыпь битого хрусталя и растекающуюся коньячную лужу. С минуту не могла пошевелиться, давешний озноб сковал тело. Сейчас сами собой погаснут свечи, полуночный мрак выдавит стекла в окнах, уже на лестнице слышны вкрадчивые шаги… Бешено повернувшись, она ударила по выключателю. Вспыхнул свет, и Маргарита внезапно вспомнила. Графинчик–то ещё тёткин, куплен в советское время. Маргарите как–то рассказывали, что тогда делали много дешёвой посуды из искусственного хрусталя. Но из–за неправильной термической обработки бокалы и салатницы часто трескались и взрывались прямо на столе. В общем, повезло, что успела спиной повернуться. Маргарита глянула на часы – три минуты первого. Надо бы ещё убрать осколки и вытереть лужу, но никак не удавалось унять дрожь в руках. Рассердившись, Маргарита просто плотнее захлопнула дверь кухни. Она приберётся здесь потом, когда отдохнёт. Но уснуть ей не удалось до самого утра.

***

Он закрыл тяжёлую, переплетённую в крокодиловую кожу обложку и задумался. Фолиант лежал на чёрной, привезённой с конгресса в Стокгольме, простыне, окованные медью углы блестели, как инструменты инквизиторов. Necronomikon, «Книга Смерти». Ох уж это, исключительно латинское, стремление все окружать мистическим туманом, наводить тень на плетень. Наверное, из–за этой страсти к внешним эффектам западноевропейская медиевистика в целом и демонология в частности так недостоверны. Ведь славянские культы не имеют столь пугающего антуража, но, при детальном рассмотрении, таят в себе такие возможности… Куда там Necronomikon’у со всей алхимией и ересиографией в придачу! Михаил Троепольский не афишировал своего страстного увлечения историей колдовства, поэтому обычно занимался штудированием источников – как и сегодня – ночами, в полном одиночестве. Под окном кто–то вскрикнул жалобно и испуганно. Михаил легко вскочил на подоконник и высунулся в форточку – нужно осведомиться, что это за вопли в центре города посреди ночи, может быть, помощь нужна? Но на улице никого не было. Электронные часы на площади показывали 24:01. Электрическое зарево над городом съело звезды, только на юго–востоке, у самого горизонта, мерцала какая–то то ли звёздочка, то ли планета. Отсюда она казалась красноватой, зловещей. «Где–то в той стороне Вежецкое городище. Скоро, скоро отъезд, и это прекрасно». Спрыгивая с подоконника, профессор зацепился за торчащий из рамы кончик шурупа и здорово поранил ладонь. Тяжёлая, густая капля крови поползла вниз по запястью, щекоталась, пока он искал йод и вату. «Конечно, раскоп не обещает ошеломительных сюрпризов, – додумывал мысль Михаил, промокая ранку салфеткой, – однако, как говаривал Бендер, полную гарантию вам может дать только страховой полис… Странно, ранка небольшая, а кровь все никак не унимается…»

***

Человек, именовавший себя Магистром, досадливо пожал плечами, встал с дивана и зажёг настольную лампу. Придётся, хотя рукопись хочется читать именно так, как последние два часа, – лёжа, при свече. Её неверный свет не мешал звёздам заглядывать в окно, и Магистру казалось, что небосвод заодно с ним, что он тоже вглядывается миллионами своих звёздных глаз в витиеватые арабские письмена. И на того, кто их писал, смотрели те же самые, что и сейчас на Магистра, сияющие глаза неба. Они одинаково бесстрастно взирали и на то, как он скрипит пером по дорогому, подаренному самим Вторым Визирем, пергаменту, и на то, как грамотея волокут к жертвенному камню. Пускай, если задрать голову в Ширазе, увидишь совсем не те созвездия, что висят над Волгой, но это сути не меняет. Если взглянуть не снизу, из людской каши, а сверху, от звёздных хоров, то разницы между какими–нибудь Бобрецами и Ширазом никакой. Скоро, очень скоро, и он, Магистр, будет смотреть на мелочь людскую сверху, как господин и повелитель. Вот только сейчас придётся на секундочку воспользоваться электричеством – именно от этой буквы зависит смысл слова, а написана она как–то странно. Словно сочинителя–каллиграфа кто–то толкнул, едва не заставив уронить перо. Тем более что фотокопия есть фотокопия, оригинал он, наверное, разобрал бы вообще в темноте, одним лишь чутьём идущего по следу зверя. При свете лампы стало ясно, что это все–таки «алеф». Магистр нервно лизнул свежую царапину, бросил в рот виноградину и жадно впился глазами в текст: «Кованный из чёрной бронзы браслет, по дуге – три клыкастые твари…»

Глава 3. Инструментарий для работы с кровью

Перочинный ножичек в руках искусного хирурга далеко лучше иного преострого ланцета.

    Из сочинений Козьмы Пруткова

Голова – эквивалент всего животного, задние ноги хищника усиливают его связь с хтоническим миром.

    Е. Кузьмин. «Звериный стиль» евразийских степей

«…Кованный из чёрной бронзы браслет, по дуге – три клыкастые твари, и одна из них – волк, вторая – барс, а третья – тварь, невиданная в тамошних краях, обликом напоминающая гиену. И тот из людей, кто им завладеет, получит силу от бога лесного и звериного, обличьем волосатого, коего обитатели здешние смертно боятся и Хозяином почитают. И ежели кто тем браслетом завладеет, сможет принимать облик любой из трёх тварей и сможет по желанию обратить в волка любого встречного и затем повелевать им, как последним рабом, до смерти. А убить оборотней простым оружием никак нельзя, и даже добрый дамасский булат не берет их, в чем мы, пишущие эти строки, убедились доподлинно сами…»

Свет настольной лампы резал глаза, Магистр отогнул занавеску и долго смотрел в темноту. Дотошный автор описал артефакт достаточно точно. Нет сомнения, что и все прочие его сведения достойны доверия. Какое счастье, что этому сумасшедшему арабу удалось благополучно унести ноги и вернуться домой. Иначе драгоценные сведения так и затерялись бы в глубине веков, оставив только след в тёмных преданиях неграмотных потомков детей Велеса. Но теперь… теперь ясно, что надо делать. Правда, полной инструкции араб не оставил, ограничился глухими намёками, но это не преграда. Подробные описания древних ритуалов имеются в других, параллельных источниках, все они Магистру давно и хорошо известны. Абд Фарадж добавил последний факт, но зато самый решающий.

Из подворотни вывернула машина, свет фар раздробился на тысячи струящихся осколков – оказывается, на улице давно сыпался дождь. Наверное, также блестит в лунном свете дамасский булат. Интересно, как умудрился купец выкрутиться из ситуации? Впрочем, это были личные проблемы Абд Фараджа, не стоит зря ломать голову. И без того есть над чем подумать. Во–первых, добыть сам артефакт. Если догадка верна, то его местоположение известно. Браслет сильно повреждён, но при утроении ритуала должен сработать. И второе… для ритуала нужна ещё одна вещь. До выезда в поле осталось полмесяца, время поджимает, а жулик–антиквар тянет время. Или просто хочет выманить у покупателя побольше денег?

Он их получит. Сначала – деньги. Потом, позднее, – все остальное. Магистр жёстко усмехнулся во тьму и вдруг так резко подался вперёд, что чуть не высадил лбом стекло. Внизу, в тени невидимых деревьев, перемещались две огненно–красные точки. Руки мгновенно стали липкими от пота, Магистр рванул на себя створку, позабыв выдернуть шпингалет, стекла жалобно задребезжали. В следующий миг до слуха долетел слабый звук двигателя отъезжавшей машины, красный отблеск мигнул и пропал. Подфарники! Ну конечно, а что это ещё может быть – в современном городе, в начале XXI века?

***

Сьва выгребла со стрежня, долблёнка сразу пошла ловчее, без натуги. Глянуть, разве, последний разок – где там гость? Над уже далёким островным берегом сиял Звёздный Воз. По тёмному склону опрометью, спотыкаясь, но ходко, бежала–карабкалась малая фигурка. Вот и ладно. Бежать может – значит, не вовсе плох, отойдёт… Больше не оборачиваясь, она частыми гребками погнала лодку. С ходу проскользнула неприметной для чужого глаза щелью в сплошной стене камышей, заполонивших берега заводи. На чёрной воде спали большущие снежно–белые лилии. Слабо журчала в тишине вливавшаяся в Мать–реку малая речушка. Убежище надёжное, даже самые сильные охотники стараются обходить это дурное место сторонкой. Всякое старухи рассказывали, а Сьве что? Было бы где долблёнку схоронить, а случись лихо какое – на то оберег есть. Укрыв лодку в заросшей пещерке, спрятавшейся локтях в ста от устья речушки–детки, она, хватаясь за прибрежный тальник, вернулась к заводи. Отряхнула нацеплявшийся на понёву травяной сор, выпрямилась и застыла как вкопанная.

В двух саженях перед ней ровный песок кончался и вверх вздымался глинистый обрывчик. Над его краем, перечёркнутый стрелами бурьяна, всходил рыжий щит луны, большой, как у пешего ратника… а между луной и берегом стоял ОН. Шести локтей в холке, весь узловатый. Помстилось, будто закрыл собой половину лунного щита… Чудище задрало морду, и длинный вой, от которого вмиг словно замёрзло все вокруг, насквозь пробил ночное небо. Будь на месте Сьвы Купава или Бусина – они бы пали и померли от боязни на месте. Но Сьва знала, и отец и старуха Костромонь сказывали, что было такое в старину – встречали люди оборотней, слуг Хозяина лесов, и живыми оставались. Только не бояться! Подземные боги – они слабее Велеса, им нипочём с Велесом не сладить. Лишь бы вступился Велес–то…

Зверина умолкла и бесшумнее шерстяного клубка покатилась вниз, к ней. Девушка выхватила поясной нож, дважды плюнула, полоснула по руке… Дымящимся кровью лезвием в два мига очертила запретный круг. Сунься–ка!

Зверь остановился перед наговорной чертой, скрипнул песок под когтями. Красные уголья глаз вспыхнули такой злобой, что волна жара в грудь ударила. Тупая морда улыбнулась до жути по–человечьи, и гадина спокойно шагнула в круг.

Сьва не успела и вскрикнуть – ОН прыгнул. Смрадная туша весом в бычью смяла девушку, получеловечьи–полумедвежьи лапы рванули рубаху от горла, на две стороны. Задохшаяся под такой тяготой, она не могла… Не могла бы, если б не была охотницей. Не успела вскрикнуть. Не могла шевельнуться. А нож всадила, как и сама не поняла, точно в срединную ямку, под основу шерстистого горла. В утробе твари тяжко чавкнуло, нож выпал, кровь густо хлынула в лицо Сьве. И страшная, разверстая дыра от клинка, каким медведя бьют, сомкнула края и исчезла. Когти чиркнули по голой шее Сьвы, предкам знать почему не распоров напополам. Лопнул шнурок с оберегом, нечисть зарычала, словно камни посыпались, победно вскинулась. Извернувшись, Сьва ухватила болтающийся на когтях оберег, сверкнула медью Берегиня–рожаница. Сжала в кулаке до хруста, ведь помирать сейчас, как в дорогу к предкам – да без оберега? И наугад ткнула кулаком вперёд.

Она пятилась к воде. Зверь, только что катавшийся по песку и ревевший на всю округу, умолк и шёл на неё. Левый глаз пылает, как горн в отцовской кузнице, правый – заплыл, будто стёрли его. Пасть ощерена, синие губы вытянуты в нитку, клыки – куда там вепрю. Волкодлак прыгнул, и Сьва кувыркнулась назад через голову, нырнула рыбкой–карасём вдоль воды. Зверюга сгоряча кинулась следом, влетела передними лапами в приплеснувшую тихую волну. Речка вскипела, от сивой шерсти повалил дым, и оборотень с воем вылетел на берег. Сьва не смотрела, что он там, ей казалось: взгляни ещё раз – и душа замрёт насовсем. Она плыла, плыла, хлебая воду, до ломоты в руках и ногах, лишь бы скорей, лишь бы подальше от бережка. Речные Берегини, оборонившие в страшный миг, и здесь не оставили: мягкие водяные руки подхватили снизу, вытолкнули на быстрину, на серебряной струе вынесли в Мать–реку.

Сьва опомнилась, когда вокруг заходили–закачались крутобокие волны. Они лоснились тусклым ножевым блеском, и Сьва поняла, почему взвыл волкодлак. Смертные у Матери–реки объятия, не подпустит она нечисть… Завертела головой, но правый берег, где осталась тварь, потонул в ночи, и не слышалось оттуда ни звука. Под руку ткнулась плывущая по течению коряга, Сьва ухватилась, перевела дух. Чего ж ей теперь делать? На берег выходить боязно, а ну как волкодлак стережёт, а и тут болтаться негоже. До утра, глядишь, унесёт ещё к самому морю Хазарскому. Звёздный свет сыпался с неба, ночь ещё только–только поворачивалась к рассвету.

Сьва отпихнула корягу и начала выгребать встречь течению, стараясь не терять черневшего берега, не то утащит на самую быстрину. Она гребла изо всех сил, вскидываясь на волнах, раздвигала ставшую неподатливой воду. От бесконечного колыхания у неё скоро зарябило в глазах, плечи отяжелели. Уже не всякий раз Сьва успевала взлетать на гребни, с головой срывалась в ямы между ними, горстями отплёвывая холодную воду. Ей казалось, что она плывёт бесконечно долго, но приметный мысок над овражком, за которым рукой подать до родного селища, все не показывался.

Тугие подводные струи тянули назад, словно арканом, стоило на мгновенье перестать грести, её сносило на несколько саженей. Пробудившийся перед рассветом с полуденной стороны ветер не мог помочь Сьве, только будоражил гладкие бока волн серебряной рябью.

Из последних сил она повернула к берегу, плыть сделалось сразу легче, видно, заветный мысок уже близко и прикрывает от течения. Вывернувший невесть откуда вал ударил в лицо, и Сьва закашлялась, забилась, как рыба в верше. Отплевавшись, смахнула воду с ресниц и краем глаза поймала, углядела, как метнулась в тёмном кустарнике на берегу алая точка. Метнулась и пропала, спряталась. Но Сьва знала, что ей не померещилось. Все тело нестерпимо болело, руки и ноги не слушались, когда она, стиснув зубы, поплыла опять вдоль берега.

Наверное, надо было сразу плыть до той стороны, Сьве не раз доводилось одолевать вплавь Мать–реку, и на сей раз бы справилась. Но что зря жалеть, теперь–то ей точно не доплыть. Сьве захотелось закрыть глаза, перестать бороться, и пускай упокоят её ласковые Берегини. Совсем уж было собралась, когда ноги зацепили вдруг вязкое дно.

Коса! Нет, не выдали её речные Берегини, оборонили до конца. Эту подводную отмель, вытянувшуюся подле приметного мыска саженях в сорока от берега, Сьва знала прекрасно.

Она с трудом сделала несколько шагов и остановилась: в зарослях на мысу кто–то был. Разглядеть наверняка Сьва не могла, но это и не требовалось. В предутреннем воздухе стоял густой запах колдовской свирепой злобы, и ошибиться было невозможно. Оставалось только ждать, ждать светлой зари, прогоняющей лесную нечисть.

Голова кружилась, девушке казалось, что в движущемся мире она одна остаётся на месте, а заветный мыс, за которым прячется родное селение, уплывает вдаль вместе с рекой. Холодные струи сделались совсем ледяными и давили на грудь, как невольничьи путы. Сознание временами пропадало, в короткий миг прояснения она увидела, что ночной мрак посерел и над поверхностью реки ползут, завиваясь, плети тумана. Радость захлестнула и тут же погасла. Нет, нельзя ещё выходить на берег. Хороший охотник умеет выждать, когда его добыча потеряет осторожность. Ночная тварь была хорошим охотником.

Сьва тоже ждала, ждала целую вечность, обратив лицо к востоку, беззвучно шевеля посиневшими губами: «О, трижды светлое, приди!» Все вокруг замерло и ждало вместе с ней: Матерь–река, мокрые от росы травы, кусты ивняка, тысячи мелких лесных жизней. И лишь когда над белой волной тумана сверкнул и медленно поднялся огненный щит солнца, мир вздохнул одной грудью и ожил.

Переступая онемевшими ногами, Сьва побрела к берегу. В одном месте дно вдруг ушло из–под ног, и девушка чуть не захлебнулась, собственное тело стало тяжёлым, как ключ тянуло на дно. Сьва едва выползла на сухой песок, и её согнул пополам приступ свирепого кашля. Она схватилась руками за грудь, упала на колени. «Значит, все было зря, от злой лихоманки не убежишь, – подумалось равнодушно. – Отца только жалко… Ладно, лишь бы Линёк обратно в силу вошёл. Проживут как–нибудь вдвоём…»

Кашель унялся, стало можно дышать. Сьва вытерла рот и неверными шагами направилась к мысу. Она шла, и мир вокруг неё мерно кружился, покачивался, она ничего не видела и, когда вдруг упёрлась лбом в преграду, не сразу поняла, что случилось. Сьва медленно подняла глаза, взгляд скользнул по рубахе из волчьей шкуры, по широкой серебряной гривне, на которую падала густая, как ночной туман, борода. Позвид? Что жрецу Велеса нужно от Сьвы? Неужто волхв каким–то дивом прознал, что она посмела обратиться к Хозяину лесов сама, не спросясь его дозволения? Но предки всегда говорили с богами напрямую, отец рассказывал!

Сьва отважно взглянула Позвиду прямо в лицо и словно провалилась в чёрную яму. На месте правого глаза волхва взбух, налился кровавой синевой здоровенный желвак. Волхв медленно обнажил в усмешке частые волчьи зубы и неуловимо быстрым движением схватил Сьву за шнурок оберега. Блеснули четырехвершковые когти, не успевшие сделаться человечьими ногтями… Клочья шерсти, густо покрывающей кожу, распадались и таяли на глазах Сьвы, она увидела, как сверкнуло в лучах рассвета обручье чёрной бронзы на могучем запястье. Тогда к ней внезапно вернулся голос, она закричала, и звонкий мальчишеский голос отозвался сразу, словно эхом:

– Сьва, Сьва, сестрёнка! Я здесь!

Позвид рванул, шнурок лопнул, и волхв, повернувшись, исчез в зарослях за секунду до того, как на тропинку выскочил, припадая на больную ногу, встрёпанный Линёк.

***

Ранним воскресным утром город всегда кажется пустой квартирой, жильцы которой спешно укатили на дачу. За тёмными окнами офисов не теплится жизнь, на крыльце университета не гомонят студенты, редкие троллейбусы проползают по улицам спокойно и неторопливо. Водители не требуют от пассажиров сердитыми голосами «освободить двери», потому что и пассажиров–то никаких нет, кроме одного–двух чудаков, и кондукторша благодушествует, досматривая утренний сон прямо на рабочем месте. Хорошо ехать в таком троллейбусе утром, хорошо потом сойти в самом центре старого города и окунуться в тень липового сквера, прошитую косыми лучами ещё не горячего солнца.

Сразу за сквером торчит довольно массивное здание тридцатых годов прошлого века, того архитектурного стиля, который прозвали «сталинским ампиром». Прежде здесь помещался дом политического просвещения, в громадном зале на первом этаже собирались многолюдные собрания, гремели речи, в которых, очень может быть, намертво клеймились враги народа… Все в прошлом. Ампирный дом заснул и тихо ветшает уже второй десяток лет без капремонта. Оживает он только воскресным утром, ровно в восемь. Здесь собираются коллекционеры.

Магистр подождал в сквере под липами, пока толпа у входа не загустела окончательно, и смешался с ней. Поток коллекционеров внёс его в узкие двери (как и положено, из четырёх створок две были наглухо заперты) в зал, перегороженный сдвинутыми рядами столов. На столах было навалено все, что только когда–нибудь и где–нибудь копило человечество: марки сериями и россыпью, марки в кляссерах и кляссеры без марок, значки и старые открытки, ордена и иконы, спичечные коробки, старые чугунные утюги и изразцы XVIII века с надписями. Отдельным рядом расположились нумизматы, высыпав перед собой на столешницы горки мелких монет, в основном советских копеек разных периодов и американских центов.

Тут было на что посмотреть свежему человеку, было возле чего разинуть рот. Но Магистр, рассеянно скользя взглядом по столам, медленно двигался вместе с потоком идущих, не делая попыток притормозить и словно бы вовсе ничем не интересуясь. В конце зала людской поток запинался и тормозил, вынужденный обтекать нелепую квадратную колонну метров двух в сечении. Пользуясь этим, Магистр сделал шаг в сторону и остановился у бокового стола, уставленного всякой рухлядью. Здесь были пара скособоченных, как от хорошего удара, керосиновых ламп, несколько потемневших от времени серебряных ложек, пустой оклад от иконы и десяток железяк загадочного назначения. Хозяин, человек лет тридцати пяти, в джинсовой безрукавке со множеством карманов поверх клетчатой рубашки, сосредоточенно протирал бархоткой нечто, напоминающее овальный жетон калифорнийского полицейского, и даже не взглянул на покупателя.

Магистр извлёк из кармана серебряный николаевский рубль и нетерпеливо постучал ребром монеты о стол. Хозяин поднял глаза и, кажется, ничуть не удивился.

– А, это вы?

– Как видите. Или вы рассчитывали, что меня сегодня не будет? Вы потребовали у меня двухнедельный срок и обещали, что заказ будет выполнен. Сегодня закончится третья неделя. Предоплата внесена, и я хочу получить… вещь. Или вы не смогли достать, а зря кормили меня обещаниями? – в голосе Магистра змеёй проскользнула угроза. Николаевский рубль равномерно постукивал по столешнице.

– Прекратите стучать, это меня нервирует! – возмутился антиквар, бросая жетон и начиная тереть бархоткой переносицу.

– И все–таки? – Магистр поднял керосиновую лампу и начал с преувеличенным вниманием её разглядывать.

На лице антиквара одновременно выразились жадность и сомнение, но тут Магистр отвёл глаза от лампы и быстро взглянул из–под тёмных ресниц. Антиквар как–то пригнулся, вытянул из–под стола длинный ящичек, напоминающий пенал, и пробормотал:

– Здесь ваш заказ. Давайте деньги.

Магистр мягко отвёл ладонь продавца:

– Сперва покажите.

– Ладно. Но имейте в виду, вещь–то ценная, не стоило бы её тут. Впрочем, как знаете. Вот, не хотите ли инструментики глянуть?

Антиквар поставил на стол второй ящичек и сдвинул крышку. Внутри обнаружились чёрные круглые клещи устрашающего вида и нечто вроде скальпеля с круглым лезвием.

– Акушерские щипцы и ланцет, XVIII век, – бодро сообщил антиквар, одновременно сдвигая крышку первого ящичка.

Ноздри Магистра затрепетали. На куске выцветшей холстины лежал изъеденный временем нож длиной в полторы ладони, с круглым желобком посредине лезвия. Антиквар ловко захлопнул крышку.

– Я беру эти инструменты. – Магистр положил в ладонь антиквара заранее свёрнутые купюры. Свёрточек был тяжёл не по размерам, и недаром: внутри банкнот прятались четыре полновесных золотых соверена времён колониального владычества Великобритании.

Магистр не спеша обогнул колонну вместе с потоком народа, но на улицу не вышел. Вместо этого он свернул по коридору вбок и нырнул в дверь с обшарпанным клеймом WC. Но ни «М», ни тем более «Ж» за дверью не обнаружилось. Магистр увидел полутёмный коридорчик, заставленный швабрами и вёдрами, ничуть не удивился и прошёл в конец, где виднелась ещё одна дверца. Открыл её и вышел на улицу.

Глава 4. На пороге безопасности

Взирая на высоких людей и высокие предметы, придерживай картуз свой за козырёк.

    Из сочинений Козьмы Пруткова

Эта идея оказала огромное влияние на европейскую археологию, хотя позднее она была подвергнута критике…

    Археология (под ред. академика РАН В. Л. Янина)

– Короче, поехали с нами! Чего тебе одной в городе париться? В палатке жить будем, прикинь, как здорово. С одной стороны лес, с другой – Волга. Утром проснулась – сразу заныриваешь! – выпалив последний довод, Катька плюхнулась на пол и моментально сложилась в позу лотоса. В прошлом году она увлеклась йогой, три месяца бегала в студию «Деви» в подвале городского Дома культуры. Там её научили сокращать диафрагму, дышать животом и закладывать правую ногу за ухо. До левой дело не дошло, Катька с йоги переключилась на историю. Теперь ходит в кружок юных археологов при Гуманитарном лицее, вон даже в экспедицию её взяли.

Лиска с завистью вздохнула. Лето, считай, не начиналось, тепло наступило неделю назад, а Катька уже загорелая, словно месяц на Багамах отдыхала. Неужели в экспедиции ухитрилась? Чудно. В представлении Лиски археология прочно связывалась с землекопными работами, гробницами и прочей пылью веков.

Не позволит она Катьке втравить себя в очередную авантюру. С 1–го по 7–й класс Лиска безропотно несла бремя «лучшей подруги». Металась из танцевальной студии в кружок бисероплетения, собирала марки, лазила ночью на крышу считать звезды, курила в школьном туалете… От сигарет Лиску тошнило, рукоделие нагоняло тоску, а высоты она боялась с раннего детства. В 7–м классе Лиска взбунтовалась. Бросила секцию мотоспорта и самостоятельно записалась на курсы английского языка. Она занимается любимым предметом второй год, Катька вроде бы примирилась с такой «изменой», даже дуться перестала. И вот опять.

– Зачем я поеду, я же в археологии ничего не понимаю. И вообще меня не возьмут, я же не из кружковцев, – начала Лиска и запнулась. Внезапно ей захотелось поехать. Ночевать в палатке на берегу Волги… днём жариться на золотом песочке, освежаться заплывами до середины реки.

Лиска едва не застонала от предвкушения. И наплевать на эту дурацкую «пыль веков», вон Катька, судя по всему, не слишком ей пропиталась. Нет, подруга права, надо ехать, пока предлагают.

За окнами плавится душный июнь, клочья тополиного пуха бесформенными гирляндами кружат в потоках перегретого воздуха, как хлопья заварки в стакане, а запах горячего асфальта слышен даже в квартире третьего этажа. В такую погоду в городе остались только больные и трудоголики. Или такие растяпы, как она.

Лиска села напротив подруги и попыталась скрестить ноги.

– Пятку на бедро заворачивай, – заметила Катька, – да не бойся, нога не отвалится. В студию ходить надо было!

– Отстань. С чего ты взяла, что меня возьмут на ваши раскопки?

– Ага, зацепило! Я так и думала!

Лиска нахмурилась:

– Ничего подобного. Я просто спросила… и вообще мне некогда, надо к осенней олимпиаде готовиться. Победителей на месяц в Англию отправят, совершенствовать язык. Представляешь?

Катька с уважением кивнула. Стажировка в Англии – это было круто. Но буйный темперамент не позволил ей отступить. Все Катькины проблемы были от этого темперамента. Она уверенно сказала:

– Заниматься языком можно и в экспедиции. Копаем до четырёх часов, потом – свободное время. Хочешь – зубри, хочешь – на пляже валяйся. Кстати, на пляже учить куда лучше, чем в этой душегубке.

– А я копать не умею…

– Ерунда, никто не умел. Тем более лопатой махать тебе не придётся, для этого парни есть. Мы делаем тонкую работу, понимаешь? – Катька важно сложила ладони лодочкой в районе третьей чакры и исподтишка покосилась на подругу.

Лиска неуверенно хлопала пушистыми, как испачканные сажей одуванчики, ресницами. Она явно поддавалась на уговоры. Катьке очень хотелось вытащить её на раскопки. Во–первых, без Лиски было не то чтобы скучно, но совсем не так интересно. Во–вторых, Катька была щедрым человеком и любила делиться. Конфетами делиться или интересными впечатлениями – ей было по барабану, лишь бы человек адекватно реагировал. С Лиской делиться было интересно, она всегда все правильно понимала.

Катька, прищурясь, кинула на Лиску из–под правой пятки проницательный взгляд и скомандовала, как в прежние времена:

– Одевайся, в универ сгоняем. МВ сегодня там, поймаем его. Он классный дядька, наверняка разрешит тебе ехать.

– МВ – это кто?

– Профессор, Михаил Вадимыч Троепольский. Руководитель экспедиции. Его на какое–то совещание вызывали, обычно он с раскопок ни ногой. А я отпросилась, наврала, что зубы лечить. Нарочно ради тебя старалась, так что собирайся.

– А как же мама? Она же думает, я в городе, – выдвинула последний аргумент Лиска.

– Ерунда, позвони ей в санаторий и сообщи. Хочешь, я свою маму подключу? Она заодно объяснит, что это не какая–то лавочка, а экспедиция университета, все солидно и абсолютно безопасно. Как в государственном банке!

Лиска покосилась с подозрением, Катькины представления о безопасности были ей хорошо известны, но промолчала. В этот момент за окнами страшно зарычало, в форточку просочилась голубая струя выхлопных газов. Опять сосед с нижнего этажа пытается завести разболтанный жигуленок. Небось на дачу собрался. Лиска знала, что мотор будет реветь минут пятнадцать, не меньше, терзая уши и нервы жильцам. Наверное, именно в этот момент все и решилось. Разозлясь разом на себя и на соседа с его дурацкой таратайкой, Лиска вскочила и помчалась в ванную. Через десять минут девчонки уже запирали за собой дверь квартиры.

Позднее Лиска вспомнит и удивится – как это она тогда ничего не почувствовала? Если верить авторам «ужастиков», вроде Дина Кунца или Стивена Кинга, она просто обязана была ощутить нечто вроде внезапного озноба или хотя бы судорог в желудке – симптомов, которые полагается ощущать людям на пороге странных и жутких событий. События уже двигались на них полным ходом, как спятивший грузовик на детскую песочницу, но ни одна из подруг не испытала даже банального головокружения. Что поделаешь, на полноценных героинь кошмарного триллера Катька и Лиска явно не тянули.

***

Спустя полчаса девчонки в переваренном состоянии выпали из душного автобуса в центре города, на бывшей площади Ленина, не так давно вернувшей своё исконное название Пожарной. Всю дорогу Лиска мечтала о глотке свежего уличного воздуха, и, как оказалось, напрасно. Над площадью, размазывая чёткие силуэты особняков стиля провинциальный классицизм, висел сизый чад, дышать им было совершенно невозможно. Сплошной поток машин неохотно тормозил перед полустёртой «зеброй», и пешеходы форсировали площадь на свой страх и риск, как придётся. Выдирая вязнущие каблуки из распаренного асфальта, Катька с Лиской храбро перебежали «зебру» под носом летящего самосвала и нырнули в арку углового особняка.

Здесь, в тесном дворике, сеяли прозрачный пух тополя и было неожиданно тихо. Катька толкнула тяжёлую дверь с табличкой «Истфак» и провела Лиску полуподвальным коридорчиком куда–то вниз и вглубь.