Кент Бабилон

Пахло молоком и сосисками.

Я снова заглянул в список…

…Вспомнилось лето, техникумовские каникулы, дом отдыха «Занки» под Харьковом, Зоя, с которой познакомился в первый же день заезда, сосиски, манная каша и тёплый чай на завтрак, бетонный облупившийся перрон, утренняя электричка – до станции Андреевка, паутинки сквозь густой орешник, песчаный обрыв, серая река и влажный Зоин купальник, знойное полуденное солнце и умоляющее «Не надо… я так не могу… птицы смотрят… деревья смотрят…» и вдруг – повелевающее Зоино: «Отвернись», а потом – слепящая белизна на фоне чуть тронутого загаром её живота и ошарашивающее: «Только не вздумай в меня вливать»…

«Молодой человьек, ви мине случайно не подскажите, тощий кефир нам сегодня завезли? Или его сегодня не завезли? Я, как назло, забил дома очки», – пророкотал стоящий сзади старик и шумно вздохнул.

Меня мгновенно вышибло из лета, из юности. И занесло в «Ассортимент-прейскурант», где значилось: «Кеф. нежирн. – 13 коп.».

Я доложил старику, что кефир завезли, и вновь перенёсся в то лето…

…На борщи и котлеты нам было плевать. Сразу после завтрака мы садились в электричку и – подальше от любопытных глаз! – ехали в Андреевку, в лесок, на нашу полянку. Мы покупали в продмаге серый сыроватый хлеб, грушевое ситро и развесной яблочный джем…

Она рассказывала лав-стори своих подруг, и у меня не было уверенности, что это – не её истории…

Однажды в лесу нас застал ливень. Он грохотал, как рушащаяся стена, он выплеснул на наши головы не одно ведро небесной влаги, а через двадцать минут прекратился. Из мокрого валежника мы соорудили то ли шалашик, то ли чум, Зоя водрузила на него свой сарафанчик и трусики – сушиться. И мы, в чём мать родила, втиснулись в этот тесный, промозгло-колючий рай…

«Простите триста раз, а ванильные сирки по 12 копеек – так они есть?» – вновь дал знать о себе старик.

Я снова переключился на «Ассортимент».

«Внук просто обожает ихние сирки, – продолжал журчать у меня над ухом старик, – но они дерут за них так, что будь здоров, дочка пробувала брать обикновенный творог по 70 копеек и добавлять туда немножко ваниль. Получается ровно то же самое, что и сирки, но этот оболтус не даёт себя дурить. И не кушиит, пока ему не покажут бумажку, я имею в виду обёртку от…».

«Ванильных сырков нет», – сообщил я старику.

…Зоя была похожа на Тину Качинскую, мою «партайгеноссе» (с Тиной мы сидели за одной партой – в классе, кажется, шестом). Такие же светлые волосы, такие же пухлые налитые губы и лазурные глаза…

Пришла осень, мы продолжали видеться.

Зоя работала машинисткой в Госпроме. Оказалось, у неё есть муж. Жили они неподалёку от института радиоэлектроники. Муж налаживал какую-то аппаратуру для прессов и не вылезал из уральских командировок…

Мы встречались на Клочках, в квартире её подружки-невидимки, охранявшей, на наше – воровское – счастье, какую-то базу по ночам…

Ни я – подругу, ни она – меня – ни разу не видели. То ли Зое было неудобно, что я еврей, то ли – что она старше меня на 13 лет…

Когда я хватанул воспаление лёгких, Зоя, наплевав на конспирацию, примчалась ко мне на Москалёвку. Притащила кулёк яблок и бутылку виноградного сока…

О, если бы ты только слышал, читатель, что сказали мне потом папа с мамой!..

Хорошо ещё – у меня хватило ума не проболтаться, что Зоя – замужем…

Я был хорошим сыном и никудышным Ромео.

Зоя звонила, а я шелестел в телефонную трубку – сифилитическим голосом, зажав пальцами нос: «Вы ошиблись номером».

И вот однажды – я набрался нахальства, и…

– А сирковой массы с кишем-мишем у них тоже нема? – встрепенулся вдруг старик, «забивший» дома очки.

– Извините, – отшил я назойливого деда, – я вам не справочное бюро.

Старик мгновенно нашёлся.

– Что?! Ви не справочное бъюро?! Молодой человек, таки да! – огласил он на весь магазин. – Ви не справочное бъюро! Ви – г о ф н о!

Не знаю, как отреагировал бы ты, читатель, на такой событийный поворотец, но мне стало смешно до чёртиков.

Я не прекращал смеяться, – ни когда подошла моя очередь, ни когда возвращался с полными сумками домой. Встречные пугливо опускали глаза и шарахались в стороны.

…Марина ещё не проснулась. Тёща спросила, почему я такой весёлый. Я рассказал про «ви гофно». Тёща вздохнула и сочувственно улыбнулась…

Усуся

Говорят, если свадьба – в дождь, это к счастью.

Возможно, именно на дождь, на проливной ливень уповал Алекс, говоря о хорошей погоде в день предстоящего бракосочетания.

Однако к вечеру подморозило, и вместо дождя пошёл снег.

В зале было тепло, уютно. Пахло свежезаваренным кофе, колбасой и майонезом. Праздничный стол был составлен буквой «П».

Ровно в пять ансамбль уже стоял на сцене.

«Раз-раз-раз, раз-два-три-четыре-пять – вышел-зайчик-погулять», – проверял микрофоны Электрошурка.

Гости ещё не пришли, зал был пуст, Манюня дорезала на кухне сыр, поглядывая через широко распахнутую дверь, как бы лабушня не слямзила чего со стола.

«Раз… Раз… Раз… Я волком бы выгрыз бюрократизм, к мандатам почтения нету… Добавь ревера, убери чуть высоких. К любым чертям с матерями катись… Убери низких, а высоких добавь… С-с… С-с… С-с матерями катись!.. Катись! Тись! Тись!.. Нет, это до хера… К чертям катись… Вот так», – продолжал выделываться в микрофон Электрошурка.

С минуты на минуту должны были приехать молодые. Я спустился вниз, в предбанник.

Вскоре в предбаннике появился Диоген.

– Видел сегодня Накипелова, тебе от него привет, – сказал он, не глядя на меня, и закурил.

– Спасибо, Олег, я тронут, – был мой ответ.

– Он тоже сваливает…

– Куда?

– В Израиль…

Я промолчал.

Диоген, усмехаясь, тихонько пропел – на мотив пугачихиного «До свиданья, лето»:

Вновь евреи в группы собираются,Ждёт их в Израиль дорога дальняя.Очередь в ОВИР’е – офигенная!До свиданья, Харьков, до свидания.За окном ИванТормозит отправку…

На улице загудели клаксоны. Я выскочил в своём велюровом пиджачке на мороз – встречать молодожёнов.

Автомобильный кортеж возглавляла чёрная «Чайка» с обручальными кольцами на крыше и куклой на капоте. Нацепив взволнованную улыбку, я распахнул дверцу «Чайки». Рядом с шофером сидела расфуфыренная мужиковатая баба с лакированной сумочкой через плечо. На заднем сидении поёживалась прилизанная орлица в подвенечном платье, с тяжёлым, свинцовой спелости, кадыком.

Жениха в брачной карете не было.

– Здравствуйте, я Сева, ваш тамада, – обратился я к невесте.

– Усуся, – представилась та.

– Извините, но сегодня у нас Ингрид, – заметил я на всякий случай.

– Усуся, – нетерпеливо повторила невеста.

– Вы уверены, что попали куда надо? Сегодняшнюю невесту зовут Ингрид, – продолжал я гнуть свою линию.

– Я тобі людською мовою кажу: усуся! Терпіти більше не можу. Де тут у вас сральня? – с этими словами ясновидящая сунула мне свой букетик и начала выбираться из машины.

Я проводил её до туалета. По дороге поинтересовался, где Алекс.

– A бiс його маму знае, – ответила прорицательница. – Зараз, мабуть, приїде…

Здравствуй и прощай

Вскоре появился Алекс. Он приехал на украшенном лентами автобусе, со своими гостями.

Мы возлабали, как положено, Мендельсона.

Гости расселись.

Одной паре не хватило места.

Воистину, кто успел – тот и съел.

«У, говноеды! – шепнула мне Манюня на ходу, ковыляя за ещё одной вазой для цветов. – Заказали ровно на 102 человека. Нет, чтоб заказать на 110 – вдруг припрётся ещё кто-нибудь».

…Что сделал бы ты, дорогой читатель, на месте хозяев?

Придвинул к столу ещё пару стульев? Или тряхнул мошной и велел накрыть дополнительную поляну – на случай, если подтянется сверхплановая родня?

…Пока неустроенная супружеская пара – Галина Семёновна и Артемий Петрович – ждала положительного решения вопроса, между сватами вспыхнула дискуссия.

«Було ж домовлено – по п’ятдесят одній людині з кожного боку! У нас усі – ті, шо треба. Нікого лишнього. Це ви позвали біс зна скільки. Так шо з охвіциантками домовлюйтеся самі!» – выговаривал свахе папа жениха.

К сверкающей его кожаной куртке была пришпилена медаль «За трудовые заслуги». Ходил папа, опираясь на массивную резную палку, какие делают на Гуцульщине.

«Ми теж нікого лішнього не звали», – не сдавалась мама невесты.

«Ой, так вже й не звали!» – съехидничал отец Алекса.

«Перевірте своїх», – продолжала стоять на своём сваха.

«Може, хтось чужий прийшов – поїсти-випити на шермака?!» – высказал предположение папа. Затем откашлялся и объявил: «Так, шановні товариші! У залі можуть бути сторонні! А ну, мої гості, встаньте! А свахини – залишайтеся сидіти! А ми зі свахою зараз подивимося».

Жениховы гости поднялась с мест.

…Есть такой способ – погулять на халяву. Человек приходит на свадьбу, садится за стол. Невеста думает, он – со стороны жениха, жених думает – со стороны невесты. Как только затевается одаривание молодых, неоднократно остограммившийся и нахававшийся деликатесов шаровик отлучается, с понтом, в туалет. И, как разбухший, отяжелевший бумеранг, не возвращается уже никогда…

Папа со свахой медленно пошли вдоль стола, высматривая чужих среди своих. Отец – среди стояльцев, сваха – среди сидельцев.

«Ці, – взвизгнула мама невесты, указывая на одетого в шерстяной пуловер мужика с пожухлой рожей и сидящую рядом, виновато улыбающуюся томноглазую кралю в мини-юбке. – Ці обидва – не мої!».

«Не твої, кажеш? Та й не мої теж…» – вздохнул папа.

И, отоварив мужика, что есть силы, по хребту своей гуцульской палицей, гаркнул: «Геть звідсіля, сучьї діти!».

Мужик втянул голову в плечи.

Краля заголосила.

Папа отоварил прихлебателя ещё разок.

«Мамо, мамо, що ж він робить?! – всполошилась Усуся. – Це ж мій вчитель! Ясновідящий Полікарп!».

Ясновидящий схватил рыдающую спутницу за руку и, беспрестанно оглядываясь, потащил на выход.

Участливо вздохнув, Галина Семёновна и Артемий Петрович проскользнули на освободившиеся места. Предшественники позаботились, чтобы тарелки Галины Семёновны и Артемия Петровича были затарены маринованными лисичками, оливье и дефицитной атлантической селёдочкой. Кроме того, в тарелке Галины Семёновны оказалась пара бутербродиков с икрой, которые успела ухватить себе краля ясновидящего.

Усуся бросилась вслед за учителем. За ней – сорвался с места свидетель.

Жених остался сидеть, тщательно рассматривая свою вилку, нож и намалёванную на тарелке красную розу – эмблему любви. Что-то явно не ладилось в только что народившейся на свет семье…

Вскоре свидетель привёл зарёванную Усусю.

Отец жениха со свахой двинулись дальше.

Из-за стола поднялись двое молодых людей в синих лавсановых костюмах и без лишних слов сквозанули на улицу.

Так или иначе, дополнительные стулья не понадобились. И даже наоборот – два места за праздничным столом оказались свободными.

Свадебное действо началось.

Я, как обычно, подошёл к столу – с саксофоном наперевес, постучал вилкой о бутылку шампусика, призывая народ к тишине (так председательствующие стучат на собраниях по графину с водой) и звонким пионерским голосом объявил: «Дорогие товарищи! Разрешите. Торжественное застолье. Посвящённое. Дню бракосочетания. Алекса и Ингрид. Считать. Открытым!».

Мы врезали первый аккорд торжественного марша.

Послышался грохот отодвигаемых стульев, все встали.

Сразу за первым аккордом последовала модуляция, и мы перешли на «Обручальное кольцо».

Я дул без микрофона, прямо в лица счастливым почитателям живой музыки (уже тогда, в конце восьмидесятых, на сценах некоторых харьковских кабаков появились фанерщики).

Пока я дул, мамаша невесты засвиристела мне прямо в ухо: «Товаришу, я вас прохаю, не треба сьогодні ніяких Алексів, ніяких Інгрід. Мою доньку звати Ларою, а молодого – не Алексом, а Володькою. Це вони собі такі собачі прізвиська для роботи узяли!».

Сыграв в темпе марша припев, мы снова сделали модуляцию и закончили тем же мажорным аккордом.

Я продолжил: «Шампанское тоже – разрешите считать открытым. Прошу наполнить бокалы».

После чего выдал очередную ветхозаветную остроту, или – как говорят особо тупые свадебные шпрехмейстерши – репризу: «Мужчины, ухаживайте за дамами. Не забывайте, что сегодня может наступить такой момент, когда дамам придётся ухаживать за вами».

Пока гости открывали шампанское, я подбежал к молодожёнам – на предмет выяснения, как их теперь называть.

Получив добро на «Ларису и Владимира», я громко провозгласил: «Уважаемые гости! А сейчас давайте пожелаем долгих лет супружеского счастья нашей очаровательной паре – Ларисе и… Олегу!».

Клянусь, я и поныне не знаю, откуда вспрыгнул мне на язык этот злополучный Олег.

Ну, оговорился. С кем не бывает? Но почему вместо Володьки – именно Олег?! Тот самый Олег, с которым бедная Усуся встречалась до своего нынешнего жениха?!

Возможно – совпадение. Точно такое же, как недавняя заморочка безусого экстрасенса о спасении моего деда и реальная история с еврейским погромом в пригороде Вильно…

«Так, значит, вы уже в курсе насчёт Олега?!» – пробормотал Алекс-Володька. И вдруг заорал, указывая пальцем на тёщу: «Это она, она! Его подговорила эта старая сука! Я видел, как она с ним шепталась!».

«Ах, це моя мати стара сука?!» – воскликнула Усуся и залепила жениху пощёчину.

Алекс-Володька в долгу не остался и заехал невесте по печени.

К новобрачному подскочил родной брат Усуси. Через мгновение новобрачный утирал рукавом окровавленный нос. Первым, кто запустил в него тарелку, была тётя невесты Елизавета Васильевна Мыскина, старший продавец магазина готового платья, приехавшая на свадьбу аж из Конотопа…

Гости пошли врукопашную – стенка на стенку.

Это был день летающих тарелок, подбитых глаз и размётанного по стенам холодца.

Мы похватали микрофоны, инструменты и попытались было покинуть поле брани. И тут раздалась пронзительная трель милицейского свистка – это выскочила из кухни бесстрашная Манюня. Драка прекратилась. Манюня продолжала свистеть. Щёки её раздувались, как у легендарного джазового трубача Дизи Гиллеспи.

«Немедленно прекратите безобразие, иначе через минуту здесь будет милиция!» – объявила гостям Манюня.

Издалека долго

Дело приобретало привычный для крестьянской свадьбы оборот. Бойцы, только что бившиеся насмерть, пустили по кругу бутылку. Мероприятие продолжалось, – предстояли жареные куры, одаривание, шашлыки и сладкий стол. Я объявил проветривание. Жених умывался в туалете. Публика вывалила на улицу – покурить.

– Что случилось, чувак? Ты что-то не то ляпнул?! – поинтересовался Бонифаций.

– Всё бывает. И на «А» бывает, и на «О» бывает, и на «Ё» бывает, – ответил вместо меня Диоген.

Мы тоже пошли курить. Но не на улицу, а в предбанник.

– Надо бы с этого мудачья снять бабки. А то кто его знает, – что у них на уме, – сказал Электрошурка.

– Да мне сегодня как-то не в жилу, – ответил я. – Пусть пойдёт Андрюха. Или Боня.

– Нет, чувак. Ты командир, ты и пекись о башлесостоянии коллектива, – возразил Бонифаций.

Пришлось объяснять, что именно мне – сегодня могут не дать ни копья, да ещё и накостылять по рылу – за этого мифического «Олега», неизвестно откуда спрыгнувшего мне на язык. За бабками было решено командировать Андрея.

Мы поднялись в зал. Обе мамы собирали с пола осколки посуды и ошмётки паштето-винегрето-холодца. Манюня с папой жениха переносили уцелевшую закуску со стола на подоконники. Надлежало сменить скатерти. Ко мне подошёл мужичонка в белоснежной вязаной кофте и попросил спуститься в предбанник, к жениху. Мы вышли в предбанник, но там было пусто. Мужичонка выглянул на улицу.

– Вон он здесь, курит, – сказал мне мужик.

Я вышел. Перед входом стояла гомонящая мужская компания.

– Видишь ли, тут такое дело, – начал было мужик.

– Погодь, Петро, я зроблю це краще – перебил его здоровенный жлобяра и врезал мне вдруг коленом – промеж ног…

Дичайшая боль. Ни вздохнуть, ни охнуть. Я согнулся пополам и повалился на снежок.

…У этого амбала меня отбили трое.

Благодаря этим троим – уже через мгновение – я оказался в салоне старенькой «Победы», стоящей у обочины.

Град кулаков застучал по стёклам и крыше автомобиля.

Водила включил газ и тронул машину с места.

«Спасён…» – подумал я.

…Мы выехали на Красношкольную Набережную и остановились недалеко от кафе «Факел». Шоферюга заглушил мотор и сходу отоварил меня кулачищем в подбородок. В глазах взметнулся и сразу погас синий фейерверк искр.

Я почувствовал, что из меня выходит жизнь (оказалось, жизнь может заканчиваться фейерверком…).

Ещё фейерверк… И ещё…

…Когда я был маленьким, бабушка читала мне сказку: «…И почувствовал царь, что пришла к нему смерть, и велел он позвать царевича…».

Тогда я никак не мог понять, – как человек может ощутить приближение конца.

…Река ещё не успела покрыться коркой льда.

…Обволакивающий, впивающийся в тело холод сковал руки, ноги, шею, ударил в виски. Ощущение умирания мгновенно отлетело. Почувствовав вдруг необычайную, воловью силу, я легко оттолкнулся от липкого речного дна и попытался выплыть, выскочить, выкарабкаться на гранитный берег…

«Это есть, и это надо любить»

История с дедушкой, которую преподнёс мне экстрасенс, температура воды в реке…

Это уже чересчур.

Но где же та, четвёртая?

Всё отдам!

Жизнь соткана из совпадений.

Из случайных совпадений.

Редко – из счастливых.

Говорят же: «браки заключаются на небесах», «миром правит любовь»…

Бывают, правда, исключения.

Братья-близнецы Проушанские работали со мной в одном отделе. А отец их – заведовал складом готовой продукции на заводе шампанских вин. И было бы всё у него хорошо, если б не две новенькие кладовщицы – Светка и Олька.

Начали вынюхивать, как старые бабки, – что, куда и зачем.

А на складе, известно, – левый товар, пересортица…

Много чего нарыли подсиживательницы. Пакет нестандартных этикеток, подчистки-подправки в реестре учёта, поддельную печать. И – самое главное! – что двоюродная его сестрица имела тесный контакт с очернителем советской действительности Юлием Даниэлем – когда означенный очернитель учился в Харьковском универе…

Намекнули. И на очернителя, и на недостачу вино-коньячных изделий в общем размере 3952 единиц. Уйди, мол, сам. Не то – под монастырь подведём.

И когда зав. складом узнал, что Светка и Олька взяли путёвки на море в пансионат «Шепси», он, не раздумывая, приобрёл в профкоме две такие же путёвки – для своих красавцев Марика и Гарика.

А поскольку проезд до места назначения винзавод обеспечивал в централизованном порядке, то и билеты у его сынков и обеих кладовщиц оказались – в одно купе.

Сели-поехали. Перекусили совместно, шампанского жахнули, анекдоты потравили. А когда из поезда выгружались, Марик взял Светкин чемодан, а Гарик – Олькин. Как говорил Лёха Каратеев из доменного отдела: «Это есть, и это надо любить!» (чувак потом в первые секретари выбился).

В такой незамысловатой комбинации они и отпуск провели, и заявления в ЗАГС подали. И свадьба у них была общая (двойная экономия) в ресторане «Турист» на 150 человек. И подарил папа каждой паре – по квартире, по «жигулю» и по хорошей сберегательной книжке, а невесткам своим – ещё и по колечку с брюликом. И угомонились кладовщицы, и перестали под папеньку копать. Им даже лучше – свёкор во имя их же блага горбатится, свободой личной рискует.

Настало время безалкогольных свадеб. Лигачёв виноградники вырубать начал. Закрыли винный завод, Проушанского-старшего на пенсию спровадили. Да что там – на пенсию! Советская власть рухнула, Союз распался, Путин от третьего срока отрёкся, – а две эти парочки живут себе душа в душу – вот уже 35 лет, и дети у них чудные, и внучата уже есть.

Да, так о чём это я?

Ах, да! О любви!

Был со мной случай.

Познакомился я с девушкой по имени Женя.

Хотя – нет.

Сначала – историйка, которую рассказал мне Диоген.

Он когда-то по набору ездил.

Остановился, как обычно, в одной сельской хате. Набрал фоток у всей деревни, – чтоб увеличить, раскрасить и сделать из них портреты, лохам на загляденье.

Вечер наступил. Попил Диоген с хозяевами чайку липового и пошёл было спать.

А над его койкой висел портрет, нарисованный углем. Девица какая-то.

В окошко светила луна, и был портрет такой устрашающий, что Диоген всю ночь не сомкнул глаз.

А утром начал допытываться у хозяйки – бабы Дуси, что за девица изображена на портрете.

И хозяйка рассказала. Оказалось, это её дочь. Умерла, бедняжка, восемнадцать лет назад – неизвестно от чего. А у Дуси – ни одной дочериной фотографии.

Пригласила Дуся художника из города и попросила, чтоб дочку нарисовал. Чтоб была как живая. И художник, сидя у гроба, изобразил дочурку точь-в-точь, только «открыл» ей на портрете глаза.

…Той Жени, которая когда-то заполонила мою душу, проникла в сны, жизнь без которой теряла всякий смысл – давным-давно нет в моём сердце…

И глупо, безнадёжно глупо – идти по стопам того скорбного живописца. Рисовать то, что умерло.

Боюсь, картина получится не из самых приятных, но…

Ведь я обещал рассказать о любви и невероятных совпадениях!

Женя

Это случилось летом 1969 – под Туапсе, где я столовался и загорал на правах домоотдыховского лабуха…

Море в тот день было неспокойно. Я накупался до солёных глаз и уже намеревался вылезать. Подплыл к металлической, сваренной из водопроводных труб, лестнице, ведущей на пирс. И увидел: сверху мне машет рукой кареглазая очаровашка в чёрном бикини.

Она стояла на заиленной лестнице, держась за ржавый поручень и сжимая меж бёдер надувную подушку.

Амазонка, оседлавшая красного коня!

Я не был уверен, что очаровашка машет именно мне.

Но в ответ всё же помахал.

И сходу (точней – с лёту!) получил той самой подушкой по башке.

Я ухватил запущенное в меня плавсредство, а амазонка рассмеялась, снизошла в пучину волн и, оттолкнувшись от ржавой лестницы, начала подгребать мне навстречу.

…Далее – последовала передача «красного коня» хозяйке. Её воркующее «благодарю». И я – поплыл…

Мы сплавали – вдоль берега – к соседнему пирсу, потом обратно.

Оказалось, – зовут её Женя. Приехала из Ташкента. Учится на ин/язе универа. Собирается стать переводчиком. И отец у неё – генерал авиации. А мать домохозяйка. И в Ташкенте – круглое лето страшная жара, и всем нормальным людям приходится разбивать свои маршруты на участки – от одной бочки с квасом до другой.

Мы вышли из воды, я забрал свою подстилку из-под тента и разложил её у самых волн – рядом с Жениным одеяльцем…

Я развлекал свою новую знакомую, как мог, и без умолку травил анекдоты.

Она сначала смеялась, а потом сказала:

– Ну, ладно. Хватит. А то ты начинаешь напоминать мне Игоря Журбина. Кстати, он тоже из Харькова.

– Что ещё за Игорь?! – озадачился я (с одним Журбиным, тоже Игорем – мы сидели когда-то за одной партой).

– В Паланге познакомилась, – пожала чуть обгоревшими плечами Женя. – И он тоже был начинен анекдотами. Как ты.

– Интересно… А его адреса ты случайно не знаешь? – спросил я, огорошенный ещё одной подробностью.

– Сейчас посмотрю, – Женя потянулась к пляжной сумке, достала записную книжку и прочитала: «Журбину Игорю Анатольевичу, Харьков 4, ул. Октябрьской Революции, № 44, кв. 12».

Журбин

На излёте моей преддипломной техникумовской практики – за три года до встречи с Женей – я получил извещение о посылке.

Чтобы дипломный проект далёкого харьковского племянника произвёл ошеломляющее впечатление на его техникумовских преподавателей, папин ужгородский родственник, работавший на книжной фабрике им. Чапаева, выслал мне 200 листов остродефицитной мелованной бумаги. По дороге в родное отделение связи № 4 я заскочил к Журбину. К тому самому «партайгеноссе» Игорю, – проживавшему в 12-й квартире дома № 44 по улице Октябрьской Революции.

Журбин только что вернулся из Паланги.

Открыла мне мать. Воздух в доме был плотен и сиз.

Игорь окопался на кухне. На столе перед ним стояла бутылка вермута и полная миска окурков.

Журбин затушил бычок, вытащил из пачки очередную «примину» и засмолил по новой.

Kettenraucher (цепной курильщик) – говорят в таких случаях немцы.

…Итак, они познакомились в Паланге.

Она читала книгу, закутавшись в махровое полотенце.

Маленький, но удаленький транзистор, висящий на её шезлонге, вещал об успехах молдавских виноделов.

На обложке значилось: «Arthur Haileu. AIRPORT. Roman. Deutsche Buch-Gemeinschaft. Berlin».