Владимир Вениаминович Агеносов. Учитель. Ученый. Человек

Вскоре мы ее вообще исключили из вечерних зарубежных «политинформаций». Порой мое мнение и Ильгиза так резко расходились, что мы буквально орали друг на друга, только что не дрались. Володя занимал умеренную, как бы сегодня сказали, взвешенную позицию. Иногда и сам включался в спор. Впрочем, это не мешало нашей крепнущей дружбе.

Володя никогда не рассказывал о своей прошлой семейной жизни, но часто говорил о дочери. Судя по его отрывочным репликам и иногда скупым рассказам (чаще всего в ситуациях, когда я спрашивал у него совета), в его биографии было немало дон-жуанских подвигов. По-спортивному стройный, с красивыми выразительными глазами, остроумный в разговорах, он не мог не нравиться женщинам. Но в то время, когда мы подружились, он был увлечен одной единственной женщиной: Аллой Григорьевной Карась. Они упорно скрывали свои чувства, обращались друг к другу чуть ли не по именам и отчествам. Но всё общежитие знало об их чувствах.

По воскресеньям влюбленные уходили бродить по Москве. Володя был в этом педантом: каждый раз выбирался новый, еще не изведанный уголок Москвы, который они (или только он?) предварительно изучали, и возвращались поздно вечером. Причем чаще всего пешком. Володя шутил, что исходил всю столицу вдоль и поперек. Через год или полтора после нашей первой встречи, в мае Володя пригласил меня в «Арагви». Как и Маяковский, он мог бы сказать, что сердцем грузин, хотя и русский. В тот вечер для меня открылась еще одна сторона друга. Он не просто заказывал блюда, он колдовал над меню. Попросил сациви без костей и, что удивительно, ему-таки принесли это блюдо. Когда мы с моей мамой через полгода зашли в «Арагви», официант на аналогичную просьбу сухо ответил, что сациви без костей не бывает. Выбранные Володей закуски, травы, мясо, вина точно гармонировали друг с другом. В дальнейшем, когда Володя, защитившись, уехал из Москвы, он несколько раз приезжал именно в мае, на свой день рождения. И мы неизменно посещали «Арагви».

Жизнь надолго нас разлучила. Я знал, что Владимир Петрович стал профессором, доктором наук, возглавляет кафедру в Иркутске, работает над книгой о Достоевском. Изредка, оказавшись в Москве проездом, он звонил мне. Чаще дело ограничивалось поздравительными открытками к праздникам.

Но несколько лет тому назад я приехал в Иркутск и набрал номер телефона Владимирцевых. Договорились встретиться. Володя почти не изменился: такой же жизнерадостный, стройный, полный планов. Мы провели прекрасный вечер в воспоминаниях и обсуждении грядущего…И вдруг звонок и убитый голос Аллы: «Володи не стало!». В это было труцно поверить. Не верится и теперь. Он вошел в мою жизнь и уже не уйдет, пока я буду жив.

С тремя другими друзьями я тоже познакомился в аспирантуре. Алина Ревякина, дочь известного знатока драматургии А.Н. Островского, автора учебника по русской литературе 19 века, была аспиранткой моего шефа П.Д. Краевского, своего рода моей научной сестрицей, и поистине профессорской дочерью. Не в смысле избалованности (этого как раз совсем не было: семья Ревякиных жила скромно), а в смысле погруженности в науку. Алена (так ее звали и домашние, и друзья) была погружена в изучаемый ею романтизм, могла бесконечно говорить об А. Грине, писала сверхзаумные статьи (злые языки утверждали, что ее первый, университетский, научный руководитель профессор Г.Н. Поспелов иногда не понимал, что пишет его ученица). На каждой второй странице Алининой статьи цитировался Гегель. Однажды я сказал ей, что вот, мол, разница между магнитогорским вузом и МГУ, который Алена закончила: я еле осилил два тома «Эстетики» Гегеля, а ты цитируешь все четыре. На что она мне ответила не без смеха, что и двух не прочитала, но в конце четвертого тома есть предметный указатель. Им надо пользоваться. Я всё равно был посрамлен: значит, в МГУ этому учили, а у нас в пединституте – нет.

Библиотека им. В.И. Ленина

В отличие от меня Алина была заочницей и работала в знаменитом Московском архитектурном институте на кафедре русского языка для иностранцев. Заведовавшая кафедрой Анна Дмитриевна Вартаньянц тоже была нашей аспиранткой. Она поразила меня и своей красотой, и смелостью. Могла ругать в те времена непогрешимого Горького, могла спорить со своим научным руководителем С.И. Шешуковым и говорить ему такие крамольные вещи, которые никому другому он бы произносить не позволил. Позже я узнал, что столь же бесстрашно она могла не соглашаться с ректором своего института и критиковать проректора. За красоту и ум ей всё прощалось.

В те времена (сегодня в это трудно поверить) нужно было с утра занимать место в Ленинской библиотеке. Уже через 10 минут после открытия сесть было негде. Мы по очереди приходили за 10–15 минут до заветного часа и быстренько занимали места друг для друга, что правилами библиотеки было категорически запрещено.

В те времена (сегодня в это трудно поверить) нужно было с утра занимать место в Ленинской библиотеке. Уже через 10 минут после открытия сесть было негде. Мы по очереди приходили за 10–15 минут до заветного часа и быстренько занимали места друг для друга, что правилами библиотеки было категорически запрещено. В обед мы с Алиной шли в библиотечную столовую (Аня уезжала на работу). Тут, как правило, происходила одна и та же история. Склонная к полноте Алина убеждала меня, уже тогда весьма упитанного, не брать хлеба, на что я охотно соглашался. Потом мы шли к кофейной стойке, и Алина почти умоляющим голосом говорила: «Давай возьмем по пирожному». Когда подходила наша очередь, мы дружно решали, что, выстояв столько времени, следует взять по два пирожных.

Анна Дмитриевна сыграла значительную роль в моей кандидатской защите. Была опасность, что «мои» авторы не понравятся московским цензорам, и те «зарубят» мой автореферат или заставят его переделывать. Аня использовала свои широкие связи, и я пошел подписывать рукопись не к рядовому цензору, а к едва ли не заместителю начальника московской цензуры. Он взял ответственность на себя и разрешил реферат печатать.

Третьим нашим товарищем был Казбек Шаззо. Высокий красавец адыг, он был воплощением элегантности и джентльменства. Когда после долгого аспирантского объединения на квартире И.Г. Клабуновского, мы вчетвером шли в рюмочную, что находилась рядом с домом профессора, Казбек не давал нам платить. Мы, зная, что он живет от стипендии до стипендии, собирали складчину, и вечером я после продолжительного спора вручал деньги Казбеку. Его диссертация о военных прозаиках Г. Бакланове и Ю. Бондареве, тогда подвергавшихся гонениям, «проходила» трудно. Все мы переживали за друга. Аня убеждала Шешукова, Алина подключила отца, чей авторитет был в МГПИ непререкаем. Разумеется, Казбек блестяще защитился. Сейчас он доктор наук, профессор, имеет в Адыгее все мыслимые и немыслимые титулы и награды. Воспитывает 13-летнюю дочь. Время от времени он звонит и передает привет «девочкам». В МГПИ существовала традиция: аспиранты вели практические занятия за своим шефом. Так я познакомился со студенткой 5 курса Наташей Мощинской, ставшей моим самым близким другом на все последующие годы. Наташа была не только отличницей, но и одним из организаторов вечерних курсов для рабочей молодежи, готовящейся поступать в вузы. Вскоре после двух или трех наших учебных занятий в ее группе, она предложила мне поработать на этих курсах, стеснительно сообщив, что это бесплатно. На курсах работал и ее муж Саша Пашкевич, и ее однокурсник, увлеченный лингвистикой Саша Шахнорович, и ее брат историк Игорь. Мы вместе проводили многие праздники. Игорь отлично пел. Наталья была и до сих пор является кулинаром, как говорится, от бога. В дальнейшем Н.В. Мощинская защитила диссертацию, возглавила кафедру русского языка для иностранцев в РАН, много работала за рубежом, однажды даже вытащила меня на Канары прочитать несколько лекций аспирантам местного университета. Она автор множества книг по методике преподавания русского языка, а главное – прекрасный человек, не устающий и в пенсионном возрасте открывать новых интересных людей и радоваться жизни. Ее сын Иван – стал крупным знатоком компьютеров и дважды сделал маму бабушкой.

Саша Пашкевич, выйдя на пенсию, продолжает заниматься судейством соревнований по легкой атлетике. У него какой-то очень высокий (моему разуму непостижимый) разряд в категории судей. Недавно ушли из жизни Игорь Мощинский и Саша Шахнорович. Игорь был кандидатом экономических наук. Тяжело больной, он не пропускал ни одного слета любителей авторской песни; объездил полмира. Несмотря на полноту, он был любимцем женщин. Саша (Александр Маркович) Шахнорович стал доктором наук, заместителем директора Института языкознания РАН. Его книги переведены на несколько языков. Он надорвал свое здоровье и умер в возрасте 50 лет. Грешным делом, мы подозревали его молодую жену, его бывшую аспирантку, в том, что она вышла за Сашу замуж не бескорыстно. И жестоко ошиблись. Они настолько любили друг друга, что вдова выпустила книгу последних трудов супруга и через год тоже ушла из жизни.

Моя семейная жизнь сложилась своеобразно. Через год после свадьбы мы с женой развелись, еще несколько лет сохраняя нормальные дружеские отношения.

В 1977 году, отдыхая в Крыму, я познакомился с семьей Ломтевых. Глава семьи Владимир Георгиевич, могучий мужчина, добрейший человек, мастер на все руки и потрясающий семьянин, работал на оборонном предприятии; его супруга Мария Никитична – внешне полная ему противоположность: невысокая худая, стройная, не потерявшая с годами красоты обладала «железным» характером и всю себя посвящала Подольскому машиностроительному заводу, где была начальником цеха электродов. Домом управляла мать Владимира Георгиевича Антонина Сергеевна, певунья, хлопотунья, хранившая в памяти рассказы про свое небедное дореволюционное житье.

Их единственный сын Сережа (тогда ему было 14 лет) увлекался кино; состоял в драмколлективе; обладая абсолютным слухом, играл на гитаре и пел; зачитывался фантастикой, бесконечно пересказывая «Гору Звезды» В. Брюсова. Мне было с ним интересно, ему со мной, видимо, тоже.

Я стал бывать у Ломтевых, они разрешали Сереже приезжать ко мне. Сережа стал в нашем доме своим человеком. Мама даже пекла к его приездам пирог. Несколько раз Владимир Георгиевич вывозил нас с мамой и всю их семью на природу.

Наша московская семья – Ломтевы: Сергей с женой Викой, мои крестники Никита и Лена

После окончания школы Сергей два года подряд пробовал поступить в театральный институт. Не сложилось. Тогда, учитывая, что вторым увлечением была литература, поступил на филфак МГПИ. По окончании служил в армии. Вернувшись, работал сначала в школе, потом в альма-матер, где без аспирантуры написал и защитил диссертацию о своем любимом В. Брюсове. Ссылки на его книгу «Проза русских символистов» я до сих пор встречаю в различных диссертациях. Но работа со студентами молодого преподавателя не привлекала. И он ушел сначала научным сотрудником в Таможенную Академию, затем, получив второе высшее (таможенное) образование, в практическую таможенную службу. Дослужился до подполковника, а после реорганизации таможни стал советником госслужбы 2 ранга.

Семья Сергея (он сам, его жена Вика, дети – мои крестники Никита и Леночка) стала моей семьей. Мы вместе ездили отдыхать (Сочи, Египет), вместе отмечали различные праздники. В Никите прорезался отцовский интерес к литературе. Он стал книгочеем, чем досаждал учительнице литературы, то споря, а то и исправляя ее ошибки. В 11 классе лучше всех в районе сдал ЕГЭ по литературе. Со временем долговязый и ничем не выделявшийся подросток превратился в высокого интересного парня, унаследовавшего от бабушки и родителей физическую красоту, а от отца – умение без всяких усилий с его стороны нравиться девушкам. Лена была красавицей с детства. Оба они студенты: Никита – пошел по стопам отца, поступил на филфак МПГУ. Его стихи и рассказы публикуются в журнале «Контр@банда». Вместе с другом он создал творческую группу, организующую в Подольске массовые культурные акции. Леночка – студентка престижного колледжа туризма.

Игорь Вениаминович Рудаков

Лучший ученик

В далёкие сороковые-пятидесятые годы двадцатого столетия я вместе с родителями проживал в городе Магнитогорске, в знаменитой Магнитке. Жили мы в небольшом элитном посёлке Берёзки, который соседствовал с более простыми посёлками Дмитровским, Брусковым. В отличие от Берёзок, где проживали руководство комбината, служащие и инженерно-технические работники, в окружающих посёлках жил народ попроще. На эти посёлки была одна мужская школа № 41. 1-го сентября 1949 года отец привёл меня в эту школу. Наш 1А класс насчитывал 42 человека, ребята были со всех окружающих посёлков. Из этой кричащей и шумящей толпы выделялся щупленький, веснушчатый застенчивый мальчик, находившийся как бы обособленно ото всех. Как оказалось, это был сын известного в городе врача Ольги Владимировны Агеносовой – Володя Агеносов. С самого детства Володя рос и воспитывался без отца. Его воспитанием занимались мама и две бабушки – мама Ольги Владимировны и её родная сестра. Они беспредельно любили маленького Володю, отдавая ему всю душу и сердце. С самого детства было видно, что ребёнок по своему раннему развитию необычен, что в нем зарыт огромный талант.

Володя в силу своего воспитания старался дистанцироваться от шумных, бегающих на переменах по классу и коридорам школы учеников. Во время перемен его можно было увидеть рядом с учительницей, которой он мог задать целый ряд вопросов, рассказать своё видение мира. В детстве Володя никогда не играл с мальчишками в войнушку или различные подвижные игры. Он всецело был увлечён книгами, которых в их скромном жилье было предостаточно. Нас, сверстников, да и наших родителей, сильно поразило, что где-то во втором, то ли третьем классе Володя заявил, что прочёл книгу «Диалектика природы» Ф. Энгельса. Книга могла попасть в дом Агеносовых как обязательная тогда литература для членов ВКП(б).

Постепенно Володя акклиматизировался в классе, появились друзья. Я и Володя быстро и надолго подружились. Мне очень нравилось бывать у него в гостях. Может, сказывались ещё и детские интересы. Дело в том, что у Володи было множество игрушек, купленных мамой. Здесь были и машинки, и мотоциклы, и ещё многое другое. Очень интересно было всем этим поиграть. И если Володя игрушки берёг, то я, как и другие мальчишки, в первый же день владения игрушкой стремились узнать, а что же там внутри. Мне кажется, что какие-то детские игрушки Володя хранил и во взрослом возрасте как память о маме, о детстве.

Семья Агеносовых в Магнитогорске: бабушка Софья Васильевна и мама Ольга Владимировна Агеносовы, баба Вера (Вера Васильевна Сережникова), 1947 г.

С первых дней обучения в школе Володя был лучшим учеником – всегда круглым отличником. За все годы учёбы в его дневнике кроме оценок «пять» иных не было. Он был организатором и вдохновителем различных мероприятий, в числе первых стал октябренком, а затем пионером и комсомольцем. Ребята избирали его председателем совета отряда, председателем совета пионерской дружины школы. В комсомоле он возглавил комитет комсомола школы. В те далёкие годы школьникам полагалось носить школьную форму, но мы, мальчишки, всячески старались прийти в школу в «штатской» одежде. В лучшем случае надевали школьную фуражку или ремень, Володе же носить форму нравилось, в ней он ощущал уверенность в себе, форма выделяла его как организатора и лидера.

Школа № 41

Ещё в начальных классах Володя увлёкся собирательством почтовых марок. И если почти все из нашего окружения вскоре забросили это увлекательное дело, то Володя продолжал активно заниматься филателией. За многие годы он собрал уникальную коллекцию марок, организовывал в Магнитогорске городские филателистические выставки. От корки до корки он штудировал «Пионерскую правду», однажды прочитал, что крупные предприятия должны оснащать школы автомобилями, даже из числа списанных, для изучения школьниками устройства автомобилей и приобретения ими навыков вождения. Зная, что я «разбираюсь» в автомобилях, он организовал наш совместный поход к руководству Магнитогорского металлургического комбината. Правда не совсем удачно: просили списанную Эмку, а пообещали Москвич 401. Но что могли сделать ученики 4-5-го класса? Если бы руководство школы нас поддержало и взяло бы на себя организационные детали, то в школе появилось бы учебное пособие в виде автомобиля.

Юные пионеры. В верхнем ряду 2-й слева Игорь Рудаков, 3-й слева Володя Агеносов

Осенью 1957 года судьба развела нас с Володей. Моего отца перевели на работу в Челябинск, а Володя продолжил учёбу в Магнитогорске. В семидесятые годы нам приходилось несколько раз встречаться в Москве. Я бывал в гостях у Володи, любовался его коллекцией марок. В 2017 году мы встретились в Челябинске на вручении престижной премии «Светлое прошлое», лауреатом которой стал Володя. К огромному сожалению, это была наша последняя встреча, позже удавалось общаться только по телефону. Горжусь тем, что мне удалось уговорить и вдохновить Володю согласиться на операцию по эндопротезированию коленного сустава. Это существенно облегчило ему жизнь в последующие годы.

В Челябинске на вручении премии «Светлое прошлое», январь 2017 г. Слева направо: В.М. Рудакова, В.В. Агеносов, И.В. Рудаков, С.Н. Скороходов

Весной 2021 года мне посчастливилось побывать в Магнитогорске, на Березках – именно так говорят все магнитогорцы. Прошёл по родным местам, посмотрел на домик, где жил Володя. Вот этот домик. Когда-то подобное считалось неплохим жильем

Память о детских и юношеских годах крепко хранится в наших сердцах, как и память о школьных товарищах. Больно осознавать, что Володи больше нет с нами. Вечная ему память.

Берёзки

Володе Агеносову

Посёлок Берёзки, улица Щорса,Мальчики в школу пошли,Был среди них и Влад Агеносов,Лучший средь них ученик.Был он товарищем нашим, был лучшим,Был и вожатым с кучей идей,Был он серьезней нашенской братии,Был он, конечно, умней,И имя «профессор», что дали мальчишки,Володя по праву носил.Вся школа гордилась парнишкой с Берёзок.Та сорок первая, что жизни учила детей,Помнит Володю до наших нелёгких дней.Годы прошли, птенцы разлетелись,Кто-то чего-то достиг,Ну а по жизни наш Влад АгеносовОстанется номер один.

Никита Ломтев

Мой любимый крестный

Мне очень тяжело даются эти строки. Никак не мог заставить себя сесть за компьютер и начать писать воспоминания о моем любимом крестном. Все время находились как будто более «важные» дела. Но сейчас, надеюсь, все будет легче. Владимир Вениаминович Агеносов был близок с нашей семьей Ломтевых очень давно, никогда не забывал поздравлять с днями рождения, с праздниками, приезжал отдохнуть к нам домой или на дачу в Подмосковье. Лично я познакомился с Владимиром Вениаминовичем еще в ту пору, о которой у меня нет осознанных воспоминаний, то есть в раннем детстве. Он был со мной рядом, когда меня привезли домой из роддома, радовался моему первому слову, первому самостоятельному шагу, грустил, когда узнавал о том, что я заболел. Сколько себя помню, я всегда тянулся к «Витаминычу», как я его ласково и по-доброму называл, потому что было сложно выговорить его отчество. Я постоянно ему звонил по телефону, а потом, когда появилась видеосвязь, мы почти каждый день созванивались и общались.

Я всегда восхищался его профессией, мне было интересно слушать его истории о студентах, о различных научных конференциях, о работе в университетах России и за границей. Все это в совокупности и повлияло на выбор моего будущего. Благодаря Владимиру Вениаминовичу Агеносову я стал учителем. Помню, как мы с ним посетили концерт Михаила Шуфутинского в ресторане «Backstage». А о совместных походах в театр, в музеи, на выставки, коих не сосчитать, и говорить нечего, потому что все это проходило интересно, потому что культура – это бесценный опыт, любовь к которой сложно привить. У Владимира Вениаминовича получилось это сделать, и я ему за это очень благодарен.

Для меня было неожиданностью, когда я, находясь в другом городе, по-моему, в Иваново, позвонил Владимиру Вениаминовичу и попросил о помощи, а он мне сразу ответил, что у него там есть знакомые, позвонил им, и мне помогли решить возникшую у меня проблему. Сейчас, с прошествием времени, я понимаю, как это здорово – иметь таких хороших знакомых, истинных друзей, которые всегда помогут. Я доверял ему больше всех в этой жизни. Даже сейчас, в момент радости или невзгод, первая мысль, которая меня посещает до сих пор: «Надо позвонить дяде Вове и рассказать ему все». Никогда не забываю принцип, которому он научил меня – не нужно злиться и обижаться на человека, как бы плохо этот человек ни поступил, нужно помолиться за него и пожелать ему всего хорошего, простить его. Мне не хватает Владимира Вениаминовича, я тоскую, скучаю и безумно люблю его, потому что я тот, кто я есть благодаря воспитанию этого человека.

Алексей Пшеничников

Дядя Володя и крестный моей дочери

Мой папа говорил: «Можешь не писать – не пиши». Я мог не писать, могу и сейчас, но папа рассказывал мне многое из своей жизни, и то, что касается дяди Володи, я буду считать папиным рассказом, а стало быть, пишу уже не я, а он. Их обоих нет уже в живых и не хотелось бы думать, что доброе уйдет вслед за ними, не оставив никакого воспоминания в утешение и назидание живущим.

Сейчас трудно говорить об ушедшей эпохе, болезненном опыте, пережитом нашей страной в XX веке. Стране, потерявшей уважение к своей истории – мы старый мир до основания разрушим, а затем… А затем возникали атланты, которые на своих плечах держали этот хрупкий мир, чтобы не удалось его разрушить до основания, праведники. Хоть дядя Володя и называл себя грешником, но тот, кто освещает путь многим, кто дает выход из тупика, не есть ли в итоге настоящий праведник?

Послевоенное детство. Миллионы погибших родителей оставили своих детей-сирот на попечение государству. Детские дома – не пионерский лагерь, а суровая социальная среда сродни тюремной, с жестко выстроенной вертикалью власти, питательная среда для преступного мира. Оба моих родителя из детского дома. Из их выпуска удалось влиться в жизнь только троим, а остальные прошли обычный путь, рано приводящий на кладбище. Дядя Володя был старше отца всего на два года, но так случилось, что приходил к шпане, и под эгидой комсомольской лекции говорил совсем о другом, о человечности. Он сумел показать иной мир, мир, в котором жил сам. И отец сделал выбор. В жизни часто приходится выбирать, но в тот вечер лидер, как бы мы сейчас сказали, молодежной банды, Петр Олейников предложил отцу «погулять». В тот вечер дороги Петра и папы разошлись. «Погулять» закончилось для папиного друга арестом, сроком. Выход на волю без будущего не сулил ничего хорошего. В своей предсмертной записке Петр написал: «Жить по-старому не хочу, а по-новому не умею». А отец после ремесленного училища и армии на срочной службе поступил в Литературный институт им. Горького. На IV Всесоюзном съезде журналистов в марте 1977 года папа вновь встретился с дядей Володей, а спустя два месяца он приехал к нам домой. С тех пор мы были неразлучны с ним, человеком другого мира. Самые лучшие подарки мне с сестренкой от него. Ни у кого не было таких красивых марок, как у нас. Но дело то не в подарках, а в отношении. Это сейчас принято разделять праздничный стол на детский и взрослый, тогда так не было. Писательская среда… Самое главное – разговоры, долгие, искренние, добрые. Мы, дети, слушали затаив дыхание то, о чем говорят взрослые. На одной такой встрече, у дяди Володи дома, меня посадили рядом с Ольгой Владимировной, мамой дяди Володи. Салат был необычайно вкусным, но мне попалось что-то неудобоваримое и, обращаясь к соседке, я поинтересовался рецептом салата. Ольга Владимировна подробно рассказала секреты его приготовления, ее голос был невероятно добрым, и она сама была какой-то воздушной. Внимательно выслушав рецепт, я вновь обратился к ней с вопросом: «А какие камни Вы кладете в салат?» Папа слегка пнул меня под столом, поэтому я сразу добавил: «А то так вкусно получается..» Смеялись все.