Древо прошлой жизни. Том III. Часть 3. Эмблема Создателя

Я был классическим странником, тем, кто идёт из одной страны в другую, и обе мне не принадлежали. Странник не может позволить себе нести ничего тяжёлого, он не похож на жителей страны, через которую идёт, не перенимает ни их образ жизни, ни привычки, ни формы поклонения. Он живёт в их мире, но он не от этого мира и никогда не примет чужие нравы, обычаи и ценности. Он даже не может подружиться с этим миром – иначе, изменит делу своей жизни. Знание, надежда и вера, что он всё ближе к своему эльдорадо, придаёт новые силы, и он знает, что, достигнув своей настоящей цели, скоро забудет все тяготы и опасности долгого пути к ней, но обретёт то, чем никогда не обладал прежде. Вот кем на самом деле был я – всего лишь одним из странников бескрайнего мира. Много лет назад, задолго до моего рождения, мне предрекли разыскивать то, что противоречит общепринятым привычкам и обычаям этого мира, что не только опровергает устоявшиеся нравы и ценности, но и удостоверяет для меня то, что по Замыслу Творца, в своё время, преобразит лик человечества. Перед образом пророческого Будущего меркнет и тщета тысячелетних спекуляций корыстолюбивых глашатаев на страхе перед бренностью земной жизни, и суетность обуреваемых бесплодной жаждой наслаждений простых смертных. Похоже, наш мир выглядит с небес неким театром абсурда: разноликое самозваное и самодовольное меньшинство всё рьянее выводит из мифа одноразовой телесной жизни бессмертной души жёсткие и взаимоисключающие правила для большинства, а нам и дела нет, сколько раз, почему и с какой целью вечная душа временно надела на себя своё тело, чтобы придти на одну из самых суровых планет. Мне почему-то вспомнилось, как две гламурные куклы-домохозяйки в шмотках, олицетворяющих Средневековье и детсадовский возраст, обсуждали у кабинета доктора личные финансовые и эротические проблемы, неврастенично покручивая ключиками от «мерседесов», и я улыбнулся. Прав Игорь Львович – человек обречён искать реальность, даже далёкую и призрачную, и может искать её годы, как рыцарь искал мифическое Эльдорадо.

Я всмотрелся в горизонт, где высились едва заметные очертания гор, и подумал, что, наверное, с тех склонов в день своей смерти и прискакал домой с охоты предок моего Духа, рыцарь Густав фон Рот. Но разве мог он, мой духовный предок, суетно искать в той далёкой жизни нечто иное, чем рыцарь Эдгара По, пока не нашёл под камнем приют с любимой:

                             Между гор и долин                             Едет рыцарь один,Никого ему в мире не надо.                             Он всё едет вперёд,                             Он всё песню поёт,Он замыслил найти Эльдорадо.                             Но в скитаньях – один                             Дожил он до седин,И погасла былая отрада.                             Ездил рыцарь везде,                             Но не встретил нигде,Не нашёл он нигде Эльдорадо.                              И когда он устал,                              Пред скитальцем предстал,Странный призрак – и шепчет: «Что надо?»                              Тотчас рыцарь ему:                              «Расскажи, не пойму,Укажи, где страна Эльдорадо?»                              И ответила Тень:                              «Где рождается день,Лунных Гор где чуть зрима громада.                              Через ад, через рай,                              Всё вперёд поезжай,Если хочешь найти Эльдорадо!»

И-э-э-х, прабабушка моя, как же ты сумела сложить рифмы, позвавшие в дорогу правнука, которого тогда ещё на свете и в помине не было? – я накинул рюкзак на второе плечо и пошёл, не оборачиваясь, вперёд. Потому что был обязан дойти до начала проволоки, на которой балансировал седьмой месяц. «Отыщи всему начало, и ты многое поймёшь», – точно сказано, будто про меня, и неоднократно подтверждено – остаётся проверить на себе. И опять о моём местонахождении не будет знать ни одна живая душа.

Я и представить не мог, что ожидало меня впереди: ни сегодня, ни завтра, ни спустя месяц. Одна незадача – тот самый 1536 год, в котором трагически погиб Густав-Справедливый, фактически, определял меня, потомка Духа, прошедшего в трансе через сцену той смерти, в его ровесники. Но не может же утомлённый суеверный дервиш в обносках посещать места былых воплощений ежегодно – как гламурная паломница парижскую распродажу. А тут, понимаете ли, пахнет не столько пешим историко-географическим экскурсом, сколько неподконтрольными меньшинству духовными исканиями, за которые оно беспощадно взыщет. Шутка ли – греховное вероотступничество от буквы Священного Писания и сомнения в Незыблемой Вечности Ада и Неугасимости его Пламени? За такие отклонения процесса в коре головного мозга, выраженные в «мыслительном злодеянии», тысячи еретиков были удостоены «теологами» не адовым пламенем – реальным, и кто знает, сколько ещё их, подмешав церковных специй в котлы на площадях, принародно сварили? При этом, главная суть крамолы, исстари «вредившей Господу нашему» и «Святой Церкви», без зазрения от Имени Христа порицавшей грешников огнём пылающих костров, до сего дня сводится к предельно ясной и круглому дураку альтернативе: один или не один раз, придя на землю, живёт душа. Тем, кто в мирской суете ещё не заметил в том особой разницы, лишь отмечу, что подобной «мелочи» достаточно, чтобы сбить с панталыку большинство населения планеты Земля. Чудовищная, беспрецедентная по глобальному размаху за всю Всемирную Историю Человечества ложь «наместников Божьих» была убедительна, проста, как легенда шпиона, и пряма, как столб с несчастным на охапке дров. И ныне, преступив порог третьего тысячелетия, та же ложь, огрызаясь с прежним рвением и изобретательностью, защищает корпоративную монополию на историческую приверженность тем же лжегуманным, лжеисконным и лжепатриотичным корням, приписанным Спасителю. Мне не известно в истории ни одного случая, когда кто-то бы публично, добровольно и чистосердечно признался в мракобесии. Одно только утверждение о вечности наказания адом, наряду с отрицанием многочисленности наших телесных существований, и, стало быть, истинного предназначения природы человеческой души, есть неприкрытый вызов непоругаемой Благости Божьей и откровенное богохульство. Или вы заподозрили Отцов Церкви в недомыслии, какого «создателя» им для паствы придумать и какие указания от его имени «местным органам» Инквизиции разослать? А некоторые мракобесы из когорты атеистов, тоже попривыкшие жить на планете как в первый и последний раз и насовсем застрявшие рассудком в прошлых веках, за самостоятельность «духовных происков» и в текущем столетии готовы меня четвертовать, поскольку побочной стороной этого увлекательного дела явилось напророченное французскими предками обнаружение вполне материальных и вдруг сразу нужных многим старинных вещиц, – раритетных сундуков с ювелирным приданым Эльзы, в девичестве жившей в считанных от меня теперь километрах. И тот факт, что по фамильному преданию, несметные сокровища некогда были прокляты давно почившей ведьмой, и приближается двухсотлетний юбилей со дня рождения легендарной немецкой родственницы-бесприданницы, в неотвратимости расправы никакой роли не сыграет. Недаром же специально для слабозрячих на майке одного из моих преследователей во весь могучий торс писано аж крупнее верхней строки таблицы Сивцева, что «Бабло побеждает зло». Не станем мелочиться во второстепенном, – сколько колёс на «мерсах» охотников за лакомым куском я продырявил, сколько раз незаконно их прослушал и сколько раз и в каких странах от них из-под носа улизнул, – сами видите, недовольных вокруг меня – хоть пруд пруди. Пока докапывался почти до половины своей родословной, академиков от истории и философии за фокусы с первичностью материи на чём свет стоит глумливо высмеял, неизводимых революционеров и широкие круги чиновников-«клептоманов» с олигархами-плутократами огульно и без разбора в реестр врагов народа занёс, над журналюгами и шпиономанами всех асоциальных мастей, как мог, надругался, да ещё от генеральной поповской доктрины всех времён и народов камня на камне не оставил. А кроме того, – чуть не забыл, – попутно выяснил, откуда берутся «дураки и дороги», как построить сортир в собственной голове, и сам себе ответил на пару-тройку извечных русских вопросов: «Кто виноват?», «Что делать?» и «Когда же придёт настоящий день?» Вообще-то, не совсем сам, – куда уж мне, – прочёл обо всём в Книге Духов, потому что нигде больше ни о чём таком не писалось, причём, всю тернистую дорогу к горькой правде обозлённый своей упущенной выгодой и моей фигой в кармане криминалитет на каблуки ботинок, вконец изношенных, наступает. Хорош, нечего сказать! Даже звёздный бомонд из лимузинов с новорусской элитой, которым невзрачный планктон офисный, обыкновенный, и в подмётки не годится, ниже деклассированного люмпена опустил, поскольку от последнего и потравы обществу меньше, и к паперти он ближе, как ни крути. Чего бы с такого куража, братья и сёстры, ещё отчебучить ради отгадки «тайны миллениума», пока жив? А то ведь и самому незнамо-неведомо, какой и зачем день вчерашний искать иду, а если и уверен в чём-то, так в той общедоступной безделице, что в долгожданное розовое будущее Человечеству сподручней вступать вопреки обыкновению, – не на голове. Вот вам лично приспичило бы отыскивать по белу свету такое сомнительное Эльдорадо или тьфу – чёрт с ним, – уж лучше на «свой Челси», предлагаемый каждому отечественной рекламой, монет наскрести? То-то и оно, что тьфу, – нашли, мол, деревенского простачка! Хотя вам-то, с такой безупречной «кредитной историей», какая разница, где без тени сожаления и причитаний вдовы, без намёка на бугорок с эпитафией закопают вашего покорного, безропотного слугу, – под раскидистой оливой на берегах Средиземноморья или прямо здесь, в прирейнской провинции фатерланда…

Внезапно я осёкся – после нежданного и тревожного звонка Мишу из Франции в Мюнстермайфелд я и значения не придал, насколько опасна угроза от людей олигарха. Ведь если во время нападения его бандитов на поместье в Шато-конти они и забрали со стола мою записку с адресом и названием замка, они найдут меня и там. А замок, где жили Густав и Флора, судя по карте, находился уже в часе ходьбы. Умирать в том же возрасте и в тех же краях, так и не успев встретить воплощение своей любимой, не хотелось: чувствовал – основная часть миссии на эту жизнь ещё впереди. Значит – вперёд. Не мог я когда-то, никак не мог, всуе, походя, написать строчки, глубоко запавшие в мою душу. Это был взгляд из Вечности:

Но где-то есть камень могильный.Там плещет речная волнаИ ветер гуляет всесильный,На камне остались слова.У этого камня большого,Где времени слов не стереть,Цветы появляются сноваИ хочется плакать и петь!

…где-то здесь…

Шоссе, между тем, пересекала скоростная трасса, перед которой синел щит указателя AUSFAHRT – съезд в сторону, но сворачивать я не стал. Теперь меня с двух сторон обступали деревья, увитые плющом. Густой лес с кустарником, – а тут росли ясень, бук, дуб и ель, загораживали местность, и поначалу я растерялся. Метров через триста дорога под прямым углом сворачивала направо. Однако вблизи этот поворот оказался перекрёстком – влево и прямо от него уходили более широкие шоссе, а неподалеку стоял указатель – RASTHOF-2 km. Чёрт бы побрал эти знаки, – кажется, так обозначалась стоянка с заправкой. Я сориентировался по солнцу и, свернув вправо, пошёл тем же путём. Через полкилометра я миновал правую развилку и вышел к двухполосной асфальтированной дороге между рядами высаженных деревьев. На аллее меня обогнала группа велосипедистов, навстречу мне, размеренно и дружно, как и подобает немцам, переставляла палки для скандинавской ходьбы гурьба пенсионеров. Неожиданно аллея кончилась, и я вновь оказался среди леса. Через несколько десятков метров я разглядел автостоянку. Справа находилась будка-вагончик на колёсах, на подножке у входа в неё стоял охранник-контролёр, а наверху красовалась вывеска: Burg Elsas Parkplatz, и я с облегчением выдохнул. По обе стороны стоянки располагалось множество транспорта – автобусы, легковушки, мотоциклы, а вокруг сновали люди – группы туристов, посетители, молодые ребята с рюкзаками на роликовых коньках. Автопарковка растянулась метров на двести, после чего дорога пошла под уклон. Путь с обеих сторон окружал лес. Я свернул направо, затем налево, пройдя около двухсот метров, и ещё столько же шёл вдоль левого взгорка, покрытого лесом. Если я правильно понимал, низина, в которой находился замок, окружённый рекой, была совсем рядом. Это означало только одно – где-то здесь, в этом месте, Густав и Флора, покинувшие замок в тот жаркий июньский день, поднимались по крутой тропе наверх, и там, наверху, было рукой подать до обрывистого берега петляющей реки, где завершилась их жизнь. У меня сильно забилось сердце – это место являлось мне в сновидениях и гипнотическом трансе, и я знал, что не ошибаюсь. Потому что тот злосчастный обрыв, на который Густав фон Рот взглянул из окна своих покоев в последний раз, и замок, в котором он жил, находились на одном и том же левом берегу петляющей реки Эльзенбах. И до лесной чащи, где в хижине дровосека ожидал верный Тидо, Густав и Флора не дошли, – дорогу туда им отрезал Коддль со своей шайкой.

Под ногами шуршала опавшая листва, но лес был ещё по-летнему свеж. Было тепло, солнце светило вовсю – на небе ни облачка. Впереди открылся левый поворот. На углу стояла постройка вроде будки высотой метров пять с большим решётчатым окном и заострённой черепичной крышей. Возможно, это был пост охраны, откуда она по специальной трубе передавала в замок сообщения о приближении званых и не очень званых гостей. За каменным парапетом, перед которым и следовало повернуть, находился крутой обрыв в глубокую низину, поросший кустарником. Видимо, ограждение предназначалось для того, чтобы карета при заносе не угодила вниз. Я свернул и, держась за поручни ограждения с правой стороны, оглядел лощину и её дальний лесистый склон, – где-то там, внизу, текла река Эльзенбах, а замок должен был быть ещё правее. С левой стороны деревья росли на невысоких обрывистых срезах каменистой породы, поднимаясь по склону выше. Дорога вдруг сделала острый и резкий крюк обратно, уходя ещё ниже, и теперь ущелье и её обрывистый склон были по левую руку. Кое-где по пути встречались небольшие, примерно в рост, прямоугольные сооружения, примыкающие к срезу горной породы, с барельефами сцен средневековой жизни, обрамлёнными красным кирпичом, – стиль одежды изображённых персонажей относился ко времени жизни Густава и Флоры. Другие строения представляли собой кирпичные будки с двускатной крышей и деревянным ставнем с фасадной стороны, – эти могли быть использованы для сигнализации об опасности, грозящей замку.

Дорога опускалась всё ниже, проходя по склону низины, – правее неё он поднимался ещё выше, а склон слева обрывом уходил вниз. И вдруг взору открылся он! Замок стоял на дне глубокой природной котловины, правда, не совсем на дне – естественном возвышении скалы, ставшей для него фундаментом, склоны которого поросли травой и кустарником. Узкая лощина служила поймой речной петли, обнимавшей замок с трёх сторон, и была достаточной, чтобы всё это архитектурное чудо, высотой более десятиэтажного дома, со всех сторон было окружено глубокими оврагами. Мой путь, делая впереди крутой изгиб влево, под прямым углом подходил к каменному мосту, ведущему к замку с юга.

Замок, как образ его запомнился мне в трансе и по старинной картине лунной ночи, представлял собой устремлённое ввысь нагромождение башен разных форм и размеров, будто стиснутых так, что казалось, внутри его не найдётся ни пяди свободного пространства. Верхняя часть всего сооружения в целом являла конгломерат круглых остроконечных башенок, двускатных крыш, прямоугольных печных труб, и всё это великолепие беспорядочной смеси бессчётных архитектурных элементов, в основном, находилось на одной высоте, однако значительно ниже вершин лесистых холмов, обступивших долину, где стоял замок. Он был виден весь – от основания до коньков крыш, заострённых шпилей и флюгеров.

Отсюда, с юго-запада от замка, с высоты птичьего полёта можно было разглядеть всё, как на ладони, и я даже смог определить примерный ракурс, с которого неизвестный художник набрасывал эскиз замка для своего полотна. На фоне окружающих холмов, покрытых густым лесом, замок в своей естественной впадине казался игрушечным и загадочным, но, тем не менее, грозным и неприступным.

От автопарковки до места, где я остановился, был пройден приблизительно километр, до замка оставалось около трёхсот метров. Я вынул бинокль и начал рассматривать окрестности. С западной стороны замок был ограждён крепостной стеной, переходящей в пологий склон – спуск в низину, где в нескольких десятках метров текла река. С этой же стороны, рядом с западной стеной замка, возвышалось необычное прямоугольное здание высотой в треть замка, сложенное из бурых камней, с очень крутой крышей, и напоминающее прибалтийский амбар.

Вход к замку располагался сразу за каменной аркой, к которой вёл каменный мост с низким парапетом по краям. За замком плотной стеной по довольно крутому склону поднимался выше его лес, образующий как бы живописный фон всей картины. Возможно, за многие столетия местность вокруг несколько изменилась, рельеф сгладился, но сомнений не было, – пейзаж тот же, везде те же зелёные холмы, превосходящие высоту башен. Некогда глубоководная река стала мельче и уже, слева от замка появилась отмель, а вода в затопляемой пойме отступила и освободила берега сочной траве и белой каменной россыпи. Окружающие холмы были покрыты смешанным лесом, кое-где пестрели бордовые, красноватые и слегка желтоватые оттенки, но осенней листвы почти не было. Осень придёт сюда позже, ближе к октябрю количество золота заметно прибавится, и деревья сбросят листву только в ноябре. Жаль, что я не увижу всей этой красоты.

Я вновь навёл бинокль на замок, – он удивлял меня своей компактностью, и был вытянут с юга на север не менее, чем на сто двадцать-сто пятьдесят метров в длину и составлял метров шестьдесят-восемьдесят в ширину. Я перевёл окуляры на верхнюю часть здания. Отсюда хорошо просматривались фахверковые башенки, шпили и коньки крыш. Но что это? Это же та самая молельня в центре западной стены! Узкий белый выступ её с остроконечной крышей снаружи, как бы прилепленные к зданию наподобие эркера, находились примерно в середине стены. В гипнотическом трансе я видел, как стремительно шагаю длинным коридором, поправляя на поясе короткий меч, и прохожу мимо уступа молельни и небольшой открытой террасы, которые хорошо видны издали. Отсюда я мог разглядеть даже плющ, сползающий на крохотные оконца молельни, и стал рассматривать три остроконечные бело-красного цвета фахверковые башенки, венчавшие самый верх массивной башни прямоугольной формы, в следующее мгновенье осознав всё! Крайняя левая башенка находилась на самом углу здания – как раз над угловым помещением последнего этажа, где и жил Густав фон Рот, а если ещё точнее, ему принадлежала одна из комнат в северо-западной части башни – вон с тем одним или двумя окнами от угла. Спальня, куда Густав заходил, покинув это помещение, скорее всего, располагалась дальше – за углом, где проходила северная стена. Я был готов, сломя голову, мчаться вниз, как во Франции, когда увидал сверху шоссе у подножия горы и дорожный знак городка Шато-конти, снившегося мне ещё до того, как прошёл по его улочкам. И если вы не романтик, никогда не поймёте, почему мне хотелось распилить на части простой дорожный указатель и взять его с собой. Я убрал бинокль в сумку и пошёл вперёд. Ветер шумел так, будто полоскал тяжёлые стяги, – вот оно, это место, – подумал я, припомнив строчки о могильном камне:

Но где-то есть камень могильный.Там плещет речная волнаИ ветер гуляет всесильный,На камне остались слова.

Дорога полукругом опустилась до уровня моста – нет, не через Эльзенбах, а глубокий овраг, за которым стоял замок. Мост завершался прямоугольной каменной аркой с двускатной черепичной крышей, через неё мог впритирку проехать небольшой грузовичок. Не доходя моста, в метрах семидесяти от этой арки, вправо в неизвестном направлении уходила асфальтированная дорога. С этой развилки до парковки, от которой я шёл, курсировал белый восьмиместный «фольксваген», а я-то не сразу сообразил, почему мне навстречу никто не попадался, – идти в гору никто не хотел. Проезд стоил недорого – полтора евро, но в месяц запросто набегало тысяч пять. Вот уж точно, чтобы мало зарабатывать, надо много учиться.

Мост с невысоким парапетом по краям был вымощен камнем, внизу имелись сводчатые пустоты, через которые когда-то текла вода – шум бурлящего потока запечатлелся мной в гипнотическом состоянии, однако каких-либо следов рва и подъёмного механизма поблизости не сохранилось. В этом месте по обе стороны от моста сходилось и расходилось в противоположные стороны русло реки, огибающей дальнюю северную оконечность замка. Справа от моста, примерно в трёхстах метрах на юго-восток от замка, на склоне холма в низину, смахивая на обломок гнилого зуба, торчали остатки небольшой полуразрушенной крепости. Перпендикуляр, проведённый от неё к середине моста мог указывать на то, что она предназначалась для контроля за въездом в замок, причём, крепость и замок находились на разных берегах речной петли. Едва ступив на мост, через несколько шагов я увидел слева каменную лестницу, ведущую прямо с него в низину. Спустившись по ней, можно было подойти к берегу и мостику через реку с западной стороны от замка.

Замок отстоял от арки на десяток шагов. Справа находилось ближайшее строение в виде прямоугольной башни, левее – невысокое каменное ограждение, за которым на площадке нижнего уровня возвышался дом с крутой амбарной крышей, замеченный мной издалека. С левой стороны от этого дома располагались столики кафе с опущенными перевязанными зонтами, вниз к нему вела лестница. Замок можно было обойти с левой стороны – между этим каменным амбаром и западной стеной, но я взял немного правее и, пройдя упомянутую прямоугольную башню, упёрся в торец следующей постройки, примыкавшей к основному архитектурному ансамблю, и встал как вкопанный. Стены здания, сложенные из бурых камней, переходили в твёрдую скальную породу, служившую фундаментом. Высота породы была не велика – около метра, однако к поверхности земли она спускалась овалом, создавая уклон, на который можно присесть. Это было то место, где поскользнулся и упал мой брат Лепольдт. Находясь в состоянии гипнотического транса, я неплохо запомнил, как помог ему подняться, и в какую сторону затем мы ушли. Я сделал несколько шагов влево и увидел, что за углом этого здания находится крыльцо магазина сувениров, и подумал, что обязательно зайду туда позже. Для начала я решил обойти замок справа – вдоль выступающего скального фундамента, переходящего в стену с многочисленными оконцами наверху. Проход, по которому я шёл, был шириной метра три, справа от него тянулось ограждение крепостной стены, за которой был обрыв в низину с окружающими холмами. Восточный склон, возле которого я находился, был довольно крут и порос кустарником до самой реки, через которую был переброшен узкий мостик. Эта сторона замка состояла из выступающих стен прямоугольных построек и полукруглых башен, уходящих ввысь. Через несколько шагов я упёрся в выступ здания с круглой белой башенкой наверху и прошёл под неширокой аркой. За ней я попал в узкий дворик, откуда, поднявшись сначала по одной, затем по другой лесенке, можно было оказаться на площадке, где примостилось небольшое кафе со столиками и зонтами. Дворик был окружён фахверковыми башенками, стенами, увитыми плющом и украшенными старинными коваными фонарями. Фахверк белых башенок переходил в сложенные из неровных камней либо гладко оштукатуренные стены, повсюду виднелись прямоугольные трубы, тянущиеся до самых коньков крыш, – видимо, камины имелись во многих жилых помещениях. Описать хаотичную архитектуру замка невозможно. Уникальное строительное разнообразие составляли многочисленные дубовые и металлические двери, проходы и коридоры, арки и лестницы, лестничные спуски в полуподвалы и крохотные площадки из каменных плит, заставленные цветами, окна разных форм и размеров со ставнями и без них, сероватая черепица и трубы отопительных печей. Осмотрев здесь всё, я решил повторить тот же манёвр, но с левой, западной стороны замка. Из этого дворика, вероятно, можно перейти в соседний, а потом и в следующий, но лучше было не рисковать и вернуться туда, где начал, а начал я там, где пятьсот лет назад поскользнулся и упал мой младший брат по имени Лепольдт. Интересно, заинтересует ли сей факт моего настоящего братца? Что-то он не звонит, наверное, занят. Ну и ладно, слесарю – слесарево.

С левой стороны от замка, в отличие от правой, был более пологий склон в долину, поросшую сочной травой и кустарником. Расстояние от реки до западной крепостной стены составляло около сорока метров. Крепостная стена доходила до склона как раз с той площадки, где стоял необычный дом с островерхой черепичной крышей. Проход вдоль западной башни находился несколько выше уровня площадки и отделялся от неё невысоким каменным парапетом. Оказавшись под выступом молельни, я задрал голову и попытался рассмотреть те крайние слева два окна под фахверковыми башенками, которые определил, как «окна Густава». Нижние окна западной башни были довольно высоко, но если начинать счёт с них, молельня находилась на уровне третьего этажа, а покои Густава – на пятом, то есть примерно на высоте десятиэтажного дома. Башня была прямоугольной и словно влитой в общий комплекс притёртых друг к другу сооружений одной высоты, что не оставляло предположений в том, что внутри этого каменного нагромождения найдётся хоть какое-то незанятое пространство. Основанием стен здания служила первозданная скальная, очень твёрдая и грубо оттёсанная по вертикали порода. Срезы её доходили до пояса, кое-где – до плеч, а то и были выше моего роста, переходя в тщательно подогнанный строительный камень того же бурого оттенка.