Древо прошлой жизни. Том II. Часть 2. Призрак легенды

Наибольший интерес представлял домик виноградаря. В нём жили человек двенадцать сезонных рабочих в возрасте от тридцати до сорока лет и старше. Ранний подъём, организованный уход на поле, затем возвращение на обед и снова работа до вечера – часов до шести-семи. Еду им привозили на небольшом грузовичке. Появлялись там и люди из поместья – француз с манерами хозяина и девушка, которую я видел на балконе. На другой день обнаружилось, что работников стало больше – полтора десятка. Мне следовало рискнуть и устроиться на работу, пока я совсем не утратил грань между романтикой, блажью и здравым смыслом. Придётся стать сборщиком винограда, – им в отличие от самозванцев на фамильные драгоценности обязаны платить деньги.

Утром после третьей ночи на берегу реки я решил дождаться, когда все рабочие соберутся на обед, и спрятался за кустами на поляне. Я выбрал подходящий момент, надел рюкзак и медленной походкой усталого пилигрима шагнул из укрытия навстречу незнакомым людям. «Главное – наняться на работу, а тайну поместья можно раскрыть и потом», – посчитал я.

На площадке у дома разговаривали мужчина, по всей видимости, руководивший сбором урожая, и высокая дама средних лет, которую я недавно видел возле поместья. К ним из домика потянулись работники. Этот главный, собрав всех, начал что-то обсуждать с ними, указывая на виноградники. Было видно, он объяснял им, чем следует заниматься дальше, однако по этому поводу возникали разногласия. В группе рабочих я обратил внимание на мужчину лет тридцати пяти в белой футболке, который, как мне показалось, в этом разговоре был посредником между начальником и подчинёнными и, возможно, их бригадиром. Остальные стояли с обнажённым торсом, напоминая студентов на строительстве межрайонного коровника. Было нестерпимо жарко.

Я приблизился к собравшимся и, обращаясь к тем двум, сказал по-английски:

– Добрый день. Мне сказали, что здесь могут принять на работу. Я пришёл, чтобы работать с вами.

Люди расступились, все посмотрели на невесть откуда взявшегося чудака.

– Мне нужны деньги на дорогу в Германию, – пояснил я.

Мужчина в футболке посмотрел на меня и на английском спросил:

– Ты умеешь обращаться с виноградом?

– Да, я собирал его в Германии и в Крыму, – опять соврал я, вспомнив, как однажды рвал его у родственников, что называется, с грядки. – И с вином тоже умею обращаться, я его не пью.

Мужчина засмеялся. Один из рабочих что-то его спросил. Тот, очевидно, перевёл мои последние слова, вызвавшие у некоторых смех. Он что-то сказал главному, который обернулся к высокой женщине и перекинулся с ней парой фраз, а затем кратко буркнул свой ответ. Я вопросительно посмотрел на обоих.

– Тебя берут. Нам сейчас очень нужны люди, – перевёл мужчина.

– Я могу работать хоть до октября.

– Посмотрим.

Главный отвернулся и продолжил беседу с женщиной. Работники начали расходиться. Только теперь я заметил, что к нам подошла пожилая дама. Вместо белого пиджака и юбки на ней был брючный сиреневый костюм, в руках зонтик того же цвета. Она сделала ко мне шаг и на хорошем английском произнесла:

– Работникам платят пять евро в час. Вас устроит это?

– Ещё как, мадам.

– Смотрите, без привычки это трудно.

– Спасибо, мадам, я справлюсь. Всю жизнь мечтал поработать под этим солнцем.

– Как же вас зовут, – спросила она, посмотрев мне в глаза.

– Алекс. Или герр Александер, если хотите, – назвался я на немецкий манер.

– А вы шутник, месье Александер.

Я почтительно склонил голову на бок, не выдавив ни слова. Не знаю, сколько ей было лет, но выглядела она явно моложе своего возраста. И было в её лице и глазах что-то сентиментальное, натруженное, свойственное и нашим русским женщинам.

Пожилая мадам отошла к даме помоложе, и они направились в сторону поместья. Вскоре их догнал тот, кого я принял за главного.

Сцена «не ждали» удачно завершилась. Я обернулся на возглас и увидел мужчину в белой футболке.

– Как тебя зовут?

– Алекс. Жё сюи рюс.67

– O-la-la!68 – ответил он. – Занесло тебя. Моё имя Жан-Мишель Мото.

– Мне позарез нужны деньги, чтобы вернуться на родину. Сколько начисляют за трудодень в вашем колхозе?

– Оплата почасовая, об условиях и формальностях узнаешь потом. Договоримся. Сейчас надо торопиться – обед кончается, пора работать.

– Куда идти?

– Сначала оставь рюкзак. Иди за мной.

Всё, действительно, устроилось быстро. Я точно помнил, что не произнёс ни одного русского слова, и никто кроме Жана не знал, что я русский.

– Когда ты подошёл, мы как раз говорили, что у нас не хватает людей. В этом году жара наступила раньше и сборщики винограда вовремя не прибыли.

– Ясно. Бесплановое капиталистическое хозяйство всегда подвергается кризису. У нас было хуже: бескризисное хозяйство подвергалось плану. Теперь очереди в бутики мы ликвидировали, но к зиме не успеваем с плановым ремонтом отопительных систем, особенно, там, где вместо плюс сорока стоит температура минус сорок.

– Жить придётся здесь, – перебил Жан, поднимаясь со мной по лестнице.

– Ну, давай, показывай койко-место, – сказал я, рассчитывая увидеть деревянные нары. – Кстати, у меня будет полный пансион или на пашню надо брать свои бутерброды?

– Вечером увидишь. Твоё место вот здесь, рядом со мной. Английского тут не знает никто.

– Значит, ты бригадир?

– Нет, старший у нас Жильбер, он уехал по делам в город.

– Спасибо, Жан-Мишель, – сказал я, запихивая рюкзак под железную кровать. – Храпа и простатита у меня нет, передачи под одеялом я не ем и со всеми всем делюсь.

– Окей, теперь пошли.

Я засунул паспорт с деньгами в карман, надел шляпу, и мы вышли из домика. По дороге я решил расспросить своего нового знакомого, как во Франции устраиваются на сбор винограда.

– По договору или по объявлению, – ответил он. – Их размещают даже в Интернете. Многие привыкают к одному хозяину и ежегодно приезжают в одно место. Я здесь работаю уже шестой раз. Интересная компания собралась в этом году. В основном французы, но есть два испанца и даже один итальянец. А теперь ещё и русский.

– Мне повезло. Слушай, Жан-Мишель, а кто эта высокая женщина, – та, что стояла рядом с управляющим?

– Это не управляющий, а его помощник, Морис. Он руководит всем сбором урожая. Дама – жена хозяина поместья, её зовут Амели.

– А пожилая мадам с царственной осанкой?

– Дочь старого управляющего, который работал здесь ещё до войны. Она живёт в доме как член семьи.

– Как её зовут?

– Имени я не знаю. Она любит гулять по имению пешком, иногда дважды в день. Добрая женщина.

Мне следовало хорошо всё обдумать. Как я потом не старался, больше ничего интересного от Жана не узнал. Мои вопросы о людях, которых я сегодня увидел, пока были мотивированы, но задавать их дальше нельзя.

* * *

– Что побуждает человека к войне?

«Преобладание его животной природы над природой духовной и желание удовлетворять своим страстям».

Книга Духов

* * *

Виноград собирали вручную, срезая ножницами, и уносили к транспорту. Это только кажется, что сахарную свёклу или капусту собирать тяжелее. Виноградные кусты были чуть ниже плеч. Гроздья прятались за листьями и свисали до самой земли. Я снял влажную от пота, прилипшую к телу тельняшку и продолжил работу. Сборщики складывали виноград в небольшие тазики у проходов. Между рядами кустов ходили носильщики с зелёными пластмассовыми ёмкостями за спиной. Тот, кто снимал виноград, опорожнял свой тазик в ёмкость, и носильщик шёл дальше. Им платили в два раза больше – по десять евро в час. Собранный виноград перекладывали в плетёные корзины или ящики килограммов по сорок и грузили в прицепы, стоявшие неподалёку. Затем грузовичок перевозил урожай, куда надо. На этом наша работа заканчивалась. В Германии на склонах гор с виноградниками плоды грузили в металлические контейнеры, которые передвигались на тросах или рельсах снизу вверх, при этом труд сборщиков и погрузчиков оплачивался так же, как и здесь.

Жан-Мишель объяснил мне, что в одном месте виноград надо собирать немедленно, в другом – через десять дней, в третьем – через две недели. Это зависело от того, где он созревал раньше.

– Что делают с виноградом хозяева? – спросил я его.

– Изготовляют вино, продают и даже возят на выставку в Бордо. Сдают в аренду участки тем, кто хочет его собирать. Свежий виноград покупают оптовые торговцы фруктами.

– А куда увозят урожай?

– В давильню. Её здание за фермой. Там делают вино.

– Какие сорта здесь растут?

– «Каберне», «Совиньон». Разные. Вообще, технические сорта может собирать каждый, а для этого винограда нужны знающие люди. Скоро понадобится больше рабочих. Виноград начнёт созревать на дальних полях, а там он самый лучший. Хозяева будут ещё нанимать работников. Вон там, – показал рукой Жан, – наш следующий участок и побольше этого.

К нам подошёл помощник управляющего Морис с каким-то мужчиной и что то сказал Жану.

– Они измерили содержание сахара в винограде, – пояснил он. Четырнадцать с половиной-пятнадцать процентов и больше – это нормально. Из него получится хорошее вино. Держись меня и делай, как я. Вижу, ты ни разу не собирал виноград. Но работать ты умеешь.

Чёрт возьми, как он догадался? Да хрен с ним, это не страшнее брюквы под Хацапетовкой. Но работа была не из лёгких. Вокруг летали пчёлы, а тело покрывалось липким потом. Я ободрал о лозу и проволоку все руки, и Жан меня выручил, отдав свои перчатки. Я поблагодарил его и сказал, что если он приедет ко мне в Москву, я научу его копать картошку.

– Ну и жарища тут, – пожаловался я, буквально обливаясь потом. – Тропики.

– Говорят, в вашей стране такой холод, что все ходят в валенках.

– В валенках уже никто не ходит, разве что в деревнях, с калошами впридачу. Климат превратился в межсезонье. Но в Сибири зимой стоит мороз и снег, а летом настоящий зной, и зонты почти не носят.

– А в Москве?

– В Московии часто пасмурно и сыро. В июле с утра достаёт насморк, а с полудня исходишь потом. Пальто носят на майку или выходят из дома в одной майке без пальто. А осенью начинается сезон дождей, которые тянутся как сериалы типа мексиканских. И везде протекают крыши, за исключением, разумеется, элитных домов, в которых живут прототипы сериалов. Поэтому все мы зависим от своего управдома.

– У вас такие плохие управдомы?

– Дело не в местных управдомах, а в том, что солому на крышах давно пора заменить черепицей. А ей распоряжается самый главный управдом, хотя по Конституции она принадлежит всем. За последние сто лет их сменилось десять, и ни один из них ещё не приступил к капитальному ремонту. Прикинь, Жан-Мишель. Население России – всего три процента землян, запасов черепицы у нас тридцать один процент от мировых, а крыши всё равно текут. Страна может прокормить до миллиарда землян – у неё пятьдесят два процента самых плодородных земель на планете, а в избах хоть шаром покати.

– Не понимаю. А люди у вас какие?

– Трудяги, как мы с тобой. Обыкновенные, но смотря где. В Сибири говорят: с тебя бутылка, а в Москве – с тебя стакан.

– Жадные?

– Наоборот, щедрые. Сибиряки великодушнее. Большой душе надо много всего, в том числе и выпить, а выпить мы не дураки, потому что всегда пили с горя. Причём пили водку, а не натуральные вина, – виноград мы вырубали. А как однажды заявил наш бывший премьер Черномырдин, «лучше водки хуже нет».

– Разве с горя можно вырубить виноградник?

– Ну, это трудно объяснить. А виноград вырубали в надежде, что в голове у народа созреет свежая национальная идея. Вот у вас есть своя национальная идея?

– Да, это величие Франции, – с плохо скрытой гордостью ответил Жан-Мишель.

– А у нас особенности национальной идеи в поиске вариантов ответа на вопрос, что делать, и кто виноват. Это классика русской демократии, всё другое считается вредным модернизмом. Правда, сегодня ничто американское нам не чуждо.

Жан посмотрел на меня непонимающим взглядом.

– Да всё просто. Это, как бы, кого бы найти, чтобы дать в морду за то, что опять получилось как всегда, а не как надо. Форма идеи никогда не меняется, а содержание придумывает тот, кто хочет оставить всех в дураках. Но к этой идее добавилась ещё одна: как выжить? Например, как приобрести квартиру, еду, лекарство и остаться в живых. Или как выжить без жилья, продуктов и медикаментов, потому что могут убить, обмануть, отравить или разорить. В этом заключается вся свобода выбора. И так во всём.

Вечером, когда мы закончили работу и уходили с поля, у меня ныло всё тело. Из города вернулся Жильбер. Он раздал работникам купленные на заказ мелочи и переговорил с Жаном. Бригадир попросил у меня паспорт, записал мои данные и, похлопав по плечу, сказал, что я могу продолжать работу. Меня предупредили, что трудиться придётся не меньше месяца, и пообещали платить раз в неделю.

В нашем домике было три больших комнаты и кухня с настоящим выложенным из камня очагом. В полуподвальном, или цокольном этаже, в который вела лестница, располагались большие обеденные столы. Там же, внизу стояла огромная фляга с розовым столовым вином, которым работники утоляли жажду. Еду нам привёз какой-то парень из поместья. Он приехал сюда вместе со знакомой мне девушкой. Она служила домработницей, и звали её несколько старомодным именем Клотильда.

После ужина, когда жара спала, я предложил Жану прогуляться и решил угостить его спиртом.

– Что это? – спросил он, присев на ступеньках крыльца.

– Русский напиток. Разбавляется водой. Чтобы он не стал тёплым, необходимо, долив воды, тут же закрыть сосуд и подержать некоторое время.

– Крепкий?

– Ну, вроде вашего «Наполеона». Только не забудь перед тем, как пить, вдохнуть, а потом сразу выдохнуть аромат через рот.

– А нельзя выдохнуть через нос как аромат коньяка?

– Не вздумай. Пей всё целиком и закусывай виноградом. И ещё водой из кружки запей, а потом рукавом занюхай или свежесломанной веткой.

Жан стоически выпил и замахал руками. Я протянул ему кружку с водой.

– Молодец! Зато голова утром болеть не будет.

– О-о! Я пью только вино и могу долго описывать его вкус, а это… – он чиркнул себя ладонью по горлу.

Наступила моя очередь.

– Ну, выпьем за то, чтобы капиталистический запад не потряс ещё один экономический кризис, – произнёс я тост, выпил и закусил виноградиной. – А то ваш кризис может стать для нас новым поводом ободрать народ до нитки.

– О-о! Россия! Матрёшка, мафия, бель фий69, – ответил Жан, едва отдышавшись.

– Это всё равно, что сказать: Франция – это Лазурный берег, Наполеон и лягушки. А «мафия» – не наше слово, а итальянское. Их мафия нашей и в подмётки не годится. Но главный наш брэнд – водка, автомат Калашникова и балет. Они лучшие в мире, потому что мы больше всех любим выпить, подраться и потом поверить, что красота спасёт мир. А где твой дом?

– В Нормандии. Я из Руана.

– Знаю. В одном вашем соборе захоронено сердце Ричарда Львиное Сердце. И у вас же сожгли Жанну д'Арк, и развеяли по ветру её прах. И ещё у вас союзники, дотянув до 44-го года, высадили свои войска. Теперь каждый американский подросток уверен, что Гитлера победили американцы, хотя наши тинейджеры в знании истории им не уступят. А в России воевала ваша эскадрилья «Нормандия-Неман».

– Мой дед был лётчиком и погиб у вас.

– Значит, следующий тост за Нормандию.

Выпили ещё раз.

– У вас что, своего винограда нет, – спросил я, закусывая.

– Мы славимся яблоками.

– Ну, тогда за яблоки!

У Жана в Руане остались жена и двое детей. Выпили за них. Поскольку вино после водки не пьют, мы решили пойти спать. В предбаннике кто-то из нас задел пустую кастрюлю, загрохотавшую по ступенькам на весь дом. Вышло совсем по-нашенски, будто у загулявших в общаге студентов.

– Тс-с-с, – я приложил палец к губам, но всё было тихо. Мы прокрались к своим койкам и улеглись.

С этого дня мы с Жаном-Мишелем подружились. Он говорил по-английски немного хуже меня и не всегда понимал юмор, но это не мешало нам обсуждать любые темы. Постепенно я начал привыкать к тяжёлому труду, и боль в мускулах стала проходить. Я научился экономить силы, соблюдать нужный темп работы и наслаждаться свежим воздухом и солнцем. Конечно, французы были привычнее и выносливее меня, ведь это было их профессиональным и ежегодным, хотя и сезонным занятием. Эти люди умели делать свою грубую и простую работу добросовестно. Они видели, что я стараюсь не отставать от них, помогаю кому-нибудь донести ношу или погрузить виноград в кузов, и относились ко мне как к равному. Обедали мы вместе, еду подвозили прямо к домику, и затем все усаживались за общий стол. Вечером можно было идти куда угодно.

Домик виноградаря – понятие древнее, чуть ли не средневековое. Мой новый приятель Жан-Мишель рассказал, что жатва и сбор винограда в старину считались не только тяжким трудом, но и праздником: бурная радость деревенских жителей, веселье, пир горой. От работников отставали все хвори и недуги. Городской люд, ремесленники – все стекались в сёла. Такая всеобщая мобилизация была ещё в середине XIX века. Виноград являлся достоянием власть имущих, – долгое время на богатых работали виноградари, получавшие за труд половину урожая или деньги. Они вскапывали и разрыхляли землю, корчевали пни, подрезали и заменяли растения, – куст живёт до ста лет. Нередко приходилось таскать унесённую дождями землю. К виноградарям в период сбора присоединялась куча нанятого народа: одни срезали гроздья, другие носили за спиной корзины, а всем руководил начальник сбора. Рабочих кормили наваристыми супами и телячьей требухой и платили несколько су в день. Вино пили все – прислуга, ремесленники, хозяева, но лучшее увозилось в город. На селе вино было роскошью, – виноградарям в конце XVIII века давали лишь выжимки с водой. Они считались людьми искусства, так как изменяли направление побегов, вкус винограда, скрещивали сорта и меняли почву, и вино получалось разным. Среди крестьян они занимали привилегированное положение и питались лучше, чем крестьяне на равнинах. Площадь в два гектара не позволяла владельцу держать семью виноградаря постоянно в домике. Поэтому многочисленные клочки горожан обрабатывали умелые подёнщики, мечтающие о своём клочке земли. Формально они работали от восхода до заката, но часто уходили раньше, чтобы возделывать свой участок.

Мне невольно вспомнились слова из Книги Духов, обращённые к маркизу Ривайлю. Духи нарисовали для него виноградную лозу, потому что она была эмблемой творения Создателя. «Все материальные начала, – передали Духи, – которые лучше всего могут изобразить тело и дух, соединяются в ней: тело – это лоза; дух – это зерно». И ещё: «Трудясь над виноградным соком, человек улучшает его; точно так же, трудясь во время телесной жизни, Дух приобретает познания». Может быть, моя прабабушка хотела, чтобы я понял истину этих слов, заключённых в эмблеме Создателя? А в моей стране всего двадцать лет назад парторги вырубали виноградники, губили труд многих поколений, не понимая, что делали. Даже творцы «сухого закона» Михаил Сергеевич и Егор Кузьмич, прославивший себя фразой, что «ему чертовски хочется работать», ничего вразумительного по этому поводу изречь не смогли и отмахивались от того, что натворили.

Наступило воскресенье, единственный выходной день. Жан-Мишель и его приятель Франсуа пригласили меня в Шато-конти посидеть в баре и погулять с девочками. Я подумал, что, не зная языка, окажусь лишним, и, вообще, мне не стоило искать приключений. И не пошёл, объяснив Жану, что лучше отдохну. На самом деле я решил прогуляться вокруг замка. Работая на винограднике, я поглядывал на его высокие башни и пытался представить, каким образом события в России могли быть связаны с этим поместьем. Явиться в дом просто так я не мог. Если сезонный рабочий начнёт задавать дурацкие вопросы, его могут уволить. Моё устройство в имение было хотя и дерзким, однако бесполезным поступком. Но, в конце концов, лучше во Франции дикарём собирать виноград, чем студентом копать картошку в Ивановке под Москвой или торчать в Одинцово, – успокаивал я себя.

Теперь моё появление в поместье было оправданным. Я обошёл хозяйственные постройки и приблизился к дому со стороны внутреннего двора. В нём был устроен небольшой фонтан со статуей греческой богини. В углу дворика находилась небольшая лестница, ведущая к двери первого этажа. С другой стороны была ещё одна дверь, вероятно, чёрного хода. Я обошёл здание, не встретив не души, и отправился обратно к домику виноградаря. Там я спустился вниз, зачерпнул вина и утолил жажду. Мне показалось, что ситуация зашла в тупик, из которого не было выхода. Не мог же я, отработав почти неделю, заявить, что приехал сюда по личному делу. В общем, говоря словами доцента-зануды Пискунова, выходило сразу две неувязочки по месту и по времени.

Выйдя из домика, я направился на излюбленную поляну и, раздумывая над своим положением, затянул грустную песню.

Я в весеннем лесу пил берёзовый сок,С ненаглядной певуньей в стогу ночевал,Что имел – не сберёг,Что нашёл – потерял,Был я смел и удачлив, а счастья не знал.И носило меня как осенний листок,Я менял города, я менял имена,Надышался я пылью заморских дорог,Где не пахнут цветы и не светит луна.И окурки я за борт швырял в океан,Проклинал красоту островов и морей,И бразильских болот малярийный туман,И вино кабаков, и тоску лагерей.Зачеркнуть бы всю жизнь и сначала начать,Полететь к ненаглядной певунье своей,Да вот только узнает ли Родина-матьОдного из пропавших своих сыновей…

Песня старая, и многие современные исполнители нередко заменяли её первоначальные слова другими. Я допел последний куплет и почувствовал за спиной чей-то взгляд. По тропинке шагах в десяти-пятнадцати от меня со стороны реки шла пожилая дама. Она ступала медленно, и, конечно, всё слышала. Песня была ностальгической и рассказывала о тех моих соотечественниках военного поколения, которые после победы остались на чужбине и по разным причинам не могли вернуться на Родину.

Ну и что такого?

* * *

С того времени, как я поселился в домике для сезонных рабочих, шла вторая неделя. Дни отличались друг от друга не больше, чем виноградные кисти. Как и всегда, череда событий, набирающих скорость, последовала нежданно-негаданно и, можно сказать, таинственно. В одно прекрасное французское утро я проснулся, протёр глаза и, сунув ноги во французские калоши, собрался умыться. Я взял зубную щётку, тряпку, бывшую до этого полотенцем, и слегка толкнул приятеля в плечо:

– Эй, вставай, только что по радио объявили о третьей французской революции. Народ требует снизить нормы по сбору винограда.

Жан-Мишель продолжал посапывать. Тогда я замогильно-первомайским голосом, предваряющим долгожданную премьеру американского фильма о мутантах, заселивших бедную планету, продекламировал ещё громче:

– Поднимайся, амиго! Сборщики сахарного тростника на острове Свободы уже проснулись и вызывают угнетённых братьев-виноградарей из буржуазной Франции на соревнование. Сам бессменный команданте ни свет ни заря обратился к президенту с заявлением и пообещал побриться, разрешить подданным иметь мобильники и американские кофемолки, если его люди не дадут двойную норму. Слышишь чеканный шаг? Это сборщики сахарной свёклы выдвинули встречный план.

Мото сделал движение рукой, будто отгонял муху. Он, наверно, не услышал и половины сказанного, но уточнил про норму выработки и повернулся на другой бок.

– Пусть из пролетариев победит сильнейший! – закончил я и вышел на крыльцо. «Жизнь удалась!» – произнёс я, воздев руки к небу и глядя на восходящее солнце, осветившее первыми лучами меня и средиземноморье.

Обойдя дом, я завязал тельняшку на поясе и приступил к водным процедурам. Я несколько раз наполнил из крана старинный кувшин и вылил на голову, повизгивая от холода, а затем растёрся полотенцем. И вдруг мне показалось, что за спиной кто-то есть. На тропинке стояла пожилая дама. Она опять шла со стороны реки через поляну, где недавно я пел свою песню. Мадам поздоровалась со мной первой:

– Доброе утро, месье Александр.

– Доброе утро, мадам. Вы из этого поместья?

– О да. Я потомок управляющего этим большим домом Констанция Боден.

Мне с трудом удалось сдержать волнение. А в каком состоянии находились бы вы, если вам назвали имя, услышанное на спиритическом сеансе за тысячи километров отсюда? Да ещё сообщили, что этого человека нужно разыскать в другой стране? Итак, Констанция. Любит ходить пешком. Дважды встречалась поздним вечером с приезжавшим мужчиной, – пронеслось в моей голове.

– Где вы так хорошо выучили язык? У вас лондонское произношение, – ответил я.

– С сорокового по сорок пятый год я со своей тётушкой жила в Британии, в семье лондонцев, – улыбнулась дама. – А вы где?