Древо прошлой жизни. Том II. Часть 2. Призрак легенды

– Я это уже где-то слышал. Мне что же, придётся просить политического убежища от своего уголовника?

– Ну, до этого не дойдёт. Я постараюсь, чтобы у Кулешова отпали мотивы досаждать вам. Подождём.

– А куда мне деваться?

– Остановимся на этом. Будем считать Кулешова нашей общей проблемой.

– У вас есть уверенность, что всё получится?

– Есть. Гарантии – в вашей осторожности и в том, что я предприму. У меня есть некоторые козыри, но я не могу вам пока сказать большего и многого не знаю сам.

– Ладно. Я уже привык, что меня окружают загадки.

– Тогда будьте готовы к новым. Не волнуйтесь, Саша, ситуация разрешится. Мелье своих не бросают. Только не рискуйте больше, особенно теперь, когда ваша история близится к концу…

Рисковать чем-либо, находясь в поместье, было бы мудрено, и я обещал, что не буду этого делать.

Ужин проходил непринуждённо. Никто из членов семьи не тяготился ни присутствием гостя, ни тем, что гость не знал французского языка. Благодаря Мишу и Констанции, с удовольствием поочерёдно бравшими на себя роль переводчика, за столом завязалась общая беседа. Сын Этьена и Амели – двадцатичетырёхлетний Люсьен оказался славным парнем, а его младшая сестра Даниель была просто душкой. Этьен вежливо спросил меня, удалось ли мне уже побывать в Сен-Тропе, и все поддержали разговор о достопримечательностях этого местечка. Амели, глядя на меня и прекрасно понимая разницу между мной и нашими олигархами, скупившими на окрестном побережье вилл больше, чем все французы, американцы и арабские шейхи, заметила, что новых русских не останавливают ни цены, ни высокие налоги на собственность. Она недоумевала, почему они, приехав на неделю, готовы платить огромные деньги за аренду вилл в течении всего сезона, когда за гораздо меньшую сумму можно снять приличную гостиницу или подыскать вариант сравнительно недорогого жилья у моря. Даже служащие контор по продаже и обмену приморской недвижимости удивлялись щедрости и размаху русских. А чему удивляться, если в Лондоне мои «щедрые» соотечественники вовсю скупают особняки чуть ли не целыми кварталами, и скоро доберутся до Биг-Бена, Тауэра и моста Ватерлоо, не пропустив и парочки захудалых футбольных клубов с хулиганистыми болельщиками. Я воспользовался темой, и когда Люсьен сказал, что в Сен-Тропе круглый год отдыхает молодёжь из столицы России и обливается шампанским больше, чем пьёт, а Мишу увлёкся диалогом с его сестрой, тут же спросил у Констанции, где расположена вилла «Лидия», – дескать, надо же знать, где, чтобы обходить её стороной. Под стук ножей и вилок она объяснила мне, что к вилле Кулешова ведёт первый поворот к морю влево после указателя въезда в город по основной дороге. Затем надо доехать до конца в сторону берега и свернуть вправо. Ну, а там, метров через триста или пятьсот и прячется в зелени шикарная «Лидия». Потом я уточнил у присутствующих, где находится пляж нудистов, которых гонял по кустам Луи де Фюнес в фильме про жандарма, и как туда доехать. Мне удалось очаровать компанию своими знаниями высоты Эйфелевой башни, роста Жанны-Девы, и длинного списка французских комиков, шансонье, королей и революционеров. «Старые русские больше читают, потому что пока мало ездят, а новые – много ездят, но ещё не научились читать», – скромно признался я, чем рассмешил всех.

После вечерней прогулки я заглянул к Мишу. Из библиотеки через открытую дверь кабинета было видно, как он смотрит на разложенные документы и задумчиво что-то чертит при свете лампы.

Я остановился на пороге, но он сразу пригласил сесть.

– Понимаете, у меня не выходит из головы, что моя поездка может представлять для Кулешова некую угрозу. Если это так, он боится того, что мы обменяемся важными для него сведениями. Но нам нечего сообщить друг другу, а это тупик. В таком случае, моё пребывание у вас бессмысленно. От Кулешова можно ожидать одного из двух: упустив меня в Дортмунде, он или пошлёт своих людей сюда, или дождётся моего возвращения домой. Третьего не дано.

– Браво! Безупречная логика. Извините, я считал это очевидным, – ответил Мишу. – И что же из этого вытекает?

– Из этого вытекает, что находясь в пассивной оборонительной позиции, бесполезно ожидать, что у противника отпадут мотивы нанести удар первым. И вряд ли Кулешову расхочется продолжать свои козни после того, как я покину ваш дом. Необходимо найти их причину. А время до его приезда или до моего отъезда может слишком затянуться.

– Вы правы.

– Так вы хотя бы догадываетесь, о чём идёт речь?

– Предполагаю. Видите ли, как я понял, ему ничего не стоит физически устранить любого встречного. Он так привык обращаться с людьми и делает только то, что ему выгодно, – интересов, помимо денег – своих или чужих, – у него быть не может. Здесь, в Европе он уже заключил ряд незаконных сделок, и это его слабое место. Чувство неуязвимости – очень плохое качество. Но когда я вернусь, возможно, изменится всё, о чём я пока догадываюсь. И тогда, если будет нужно, мы сами найдём Кулешова.

– А успеем?

– Успеем. Как говорится, ещё не вечер.

Мы попрощались, так как Мишу уезжал в Шато-конти ранним утром.

Уж чего я не ожидал, – размышлял я, идя по коридору, – что ситуация начнёт топтаться на месте, да ещё помешает внести ясность и ускорить события. Обстоятельства заставляли меня выжидать и подчиняться, тогда как я хотел принимать решения и действовать.

В комнате я открыл окно и закурил. Естественно, что мне ничего не сказали про богатство Эльзы. Об этом не могло зайти речи уже потому, что было тайной для хозяев поместья, а если не было, клад принадлежал им и только им. Но я чувствовал, что в моих рассуждениях не хватало главного, и всё в этой семейной истории намного сложнее. Вспомнить хотя бы слова Тамары о том, что тайну потомков нельзя открыть, пока не найдёшь сокровища и не узнаешь причину утаивать их. А как до них добраться, – ночью, когда все лягут спать? Данные о ситуации были неполными, какими-то противоречивыми и путали меня деталями, которые никуда не вписывались. Зачем олигарх сжёг родителей и покушался на жизнь брата? Чтобы не делиться деньгами Мелье и расплатиться за купленную виллу? Ерунда какая-то, в голове не укладывается. О том, что Кулешов сам охотится за приданым Эльзы, никаких сведений нет. Известные факты не подтверждают ни одного следствия из предположения, что Кулешов знает о кладе. Но тогда почему Мишу считает, что моя поездка за границу затрагивает интересы Кулешова? Если Мишу намерен принять определённые меры, значит, он не договаривает, а зачем ему скрывать от меня что-то? За пределами моего воображения плелась какая-то интрига, но если дело было не в сокровищах Эльзы, тогда в чём? Надо как можно скорее передать Мишу конверт с местом тайника и сматываться отсюда. Он и без меня сможет разобраться с фамильным золотом. Наступает конец августа, а я успел лишь подтвердить факты, в которых можно было не сомневаться с самого начала, и узнал только то, что меня облагодетельствовали предки. Разве я не догадывался, что Эльза Брутвельдт-Мелье попала во Францию из Эльзебурга? Но где теперь искать разгадку тайны – здесь или там?

Мысли прервал сотовый телефон, оставленный на прикроватной тумбочке. Братец обеспокоился, кто ж ещё? Сейчас навру этому трудоголику, как приятно засыпать в палатке под шёпот морского прибоя. Пусть впадёт в зависть и вспомнит, что дождался, когда у Ленки закончатся каникулы.

Звонил Паликовский. Марк начал с того, что я пропустил праздник воздушных шаров и возможность полетать над городом. Потом он огорошил меня тем, что нашёл место, где находится Эльзебург, который являлся одним из самых посещаемых замков страны. Я схватил блокнот и записал продиктованный адрес. Поблагодарив приятеля, я пообещал ему скорую встречу в Германии и отключился. У меня учащённо забилось сердце.

Замок располагался в нескольких километрах от городка Мюнстермайфельд, в лесу, и стоял на скале в узкой долине речушки Эльзенбах, огибающей его с трёх сторон, и впадающей в Мозель. Он был основан в XI веке как имперский замок для охраны дороги вдоль реки. Если выехать из Дортмунда, сначала надо добираться до Кобленца, ехать от него по дороге 49 и затем перейти на шоссе 416 в сторону населённого пункта Мозелькерн. Я развернул карту и отыскал условное обозначение замка. Это место находилось в области германского перешейка, вдававшегося в территорию Франции. Мне было трудно поверить, что всё оказалось так просто. Но я не забывал о возможности столкновения с людьми Кулешова в тех местах, которые известны нам обоим. А знает ли он, где находится бург Эльзе? Вряд ли. Да и что там ему делать?

Мишу сказал, что вся эта история близится к концу. Наверное, он, действительно, думал так. Однако большая часть моей истории была ещё впереди. Меня ждали новые тайны, события, города, встречи, приключения, от которых захватит дух, а всё, что произойдёт дальше, не может присниться и в самом ужасном сне. Но об этом не знали ни Мишу, ни Констанция, ни я…

* * *

НЕДОСТУПНОЕ ПРОШЛОЕ. Франция, 1995 год

Жюль Мелье умирал, и перед его мысленным взором ясно проходили все годы трудной, но счастливой жизни. Сделал ли он всё, что от него зависело, чтобы найти своих сестёр? Конечно, в письме Элен сообщалось, что Мари умерла, но он не хотел верить в это и никогда не терял надежды разыскать обеих. Он чувствовал, что они смогли выжить, затерявшись в суровой и бескрайней России. Во время последней войны бывало всякое, но близкие люди отыскивали друг друга во всех странах земного шара и до сих пор. Ему было хорошо известно, что за полученное или отправленное из совдепии через кордон письмо, могли посадить в камеру, лишив переписки на десять лет. За этой формулировкой обычно стояли расстрел или медленная смерть в лагерях, мало чем отличающихся от нацистских. Каждая анкета сталинской России задавала вопрос о родственниках за границей и национальности. А откуда у сестёр Борисовых могли быть французские родственники, да ещё буржуа, если всё население огромного государства поголовно смогли заставить с восторгом мечтать о мировой революции на горе всем буржуям? Оттуда не вырвешься. Он побывал в Союзе, когда у власти уже находился Леонид Брежнев, и это оставило у него неприятные впечатления. Ветераны войны, с которыми он отмечал майские дни Победы в ресторане «Огни Москвы», сначала пели песни Любови Орловой и Нины Руслановой, потом разоткровенничались и через юную переводчицу в строгом чёрном костюме шепнули ему, что у них за пять долларов в кармане могут посадить в тюрьму на восемь лет, а за жевательную резинку, джинсы и длинные волосы – отчислить из университета. Девушка наотрез отказалась переводить, но товарищи уговорили её сделать это. А зря: КГБ работал не хуже гестапо и профилактических прогулок-бесед с потрёпанными в окопах предынфарктниками в своих внутренних озеленённых двориках не чурался. Жюль тогда испытал некоторую неловкость, имея в бумажнике доллары. Он вынул из него новые франки и хотел спросить, разрешено ли здесь хранить французские деньги. Та переводчица сумела обратить всё в шутку и добавила от себя, что Русланову, якобы, посадили в лагерь за песню о старых не подшитых валенках и тут же показала на свои изящные туфли на шпильках, которые можно было достать разве что за те же доллары. Смешно, но остались сомнения и горький осадок.

На Жюля нахлынули воспоминания о предвоенных годах его жизни. Как и многие из его поколения, он делил её на две части – до и после войны. Когда он вырос, начал собирать сведения о России и Советском Союзе, десятилетиями анализировал любые газеты и журналы об этой стране. Через несколько лет он знал больше любого соотечественника и понял, что там уничтожается свой же народ. По закону истории геноцид никогда не прекращается сразу, – он лишь принимает со временем более завуалированные, менее заметные формы. Обмануть его ничто не могло: ни энтузиазм весёлых лиц строителей социализма, ни заявления политических деятелей. Накануне войны многим было ясно, что лишь СССР, вступив в войну, остановит и разгромит немецкий фашизм. И только во время войны он по-настоящему осознал, что русские для России значат не то, что она значит для самих русских. Они имели великую Родину и жили в мерзком, отвратительном государстве. Только однажды, когда отец Мишу уходил на задание, с которого не вернулся, Жюль решился спросить русского друга: «Отчего ваша Родина так относится к своему народу?» Его боевой товарищ тогда промолчал и ушёл в ночь. Он так и не узнал, что у него родится сын, которого будет воспитывать он, Жюль. Это было его долгом. А потом погибла связная – жена того русского. Жюль воевал с ними плечо к плечу, проводил диверсии, стрелял в гитлеровских солдат и офицеров, освобождал пленных и видел, как русские сражаются и умирают. После войны открылось многое. Пленных русских, бежавших из нацистских лагерей и воевавших в маки рука об руку с французами, по возвращении на родину ставили к стенке или отправляли в лагеря как изменников этой родины. Бойцов Красной Армии расстреливали «за постановку контрреволюционных вопросов под предлогом их непонимания» как за антисоветчину, если во время политинформации кто-то осмеливался спросить политрука о простых вещах. Теперь и представить невозможно, сколь невинным мог быть вопрос, за который у человека отбирали жизнь. Может быть, поэтому в крови русских до сих пор сидит рабская боязнь задавать неудобные вопросы своим начальникам, привыкшим одёргивать подчинённых, избегая ответов. Русские! Это слово, в отличие от существительных «француз» или «американец», – прилагательное, обозначающее национальность. Даже русский солдат, освободив Европу от коричневой чумы и увидев, как за железным занавесом живут другие народы, мало что добавил в самосознание этой нации, рыдающей на похоронах своего тирана. Последующий расстрел Берии, готовящего захват власти, приход и уход Хрущёва лишь подтвердили, что советская верхушка представляла собой пауков в банке. Ни один из её лидеров не решил ни одной насущной проблемы.

Но та война послала Жюлю сына. Мишу вырос и стал надёжным помощником. Он получил хорошее образование и в память о своих героических родителях выучил русский язык. Женившись и перебравшись из поместья в Шато-конти, Мишу часто приезжал и проводил в нём много времени со своей семьёй, даже теперь, когда у него появились внуки. А Жюль продолжал искать своих пропавших близких всю жизнь. Он наводил справки о родителях и сёстрах через адвокатов, Инюрколлегию, МИД, Красный Крест, друзей из контрразведки, проверял даже списки интернированных, перемещённых лиц и жертв нацистских концлагерей. Ещё до войны он нашёл родственников друга отца – коммерсанта Жиля, находившегося в России в том же году, когда исчезли его родители, но всё оказалось безрезультатно: в 1914 году семья Мелье гостила у него в Москве, затем собиралась ехать в Крым, и более он её не видел. После войны Жюль посетил Россию, где встречался в Москве со своими бывшими товарищами по оружию, побывал в городе Владимире, упоминавшемся в письме младшей сестры Элен, однако не нашёл никаких следов. Он даже обращался к медиуму, – некой мадам Дюваль, которая сказала ему лишь одно: его родители убиты, а обе сестры живы и находятся в России. Выяснить, что ещё не удалось, – по словам медиума, на все попытки установить подробности жизни без вести пропавших, словно налагался запрет. Но и этого было не мало, поскольку у сестёр могли родиться дети, а у него, Жюля – появиться наследники, которые рано или поздно объявятся в Шато-конти.

Шли годы и десятилетия. Его отношения к русским и их стране не менялось. Он помнил, что происходило в СССР и России в 1917, 1937 годах, во время войны, в 1953-м, 1956-м, 1964-м, 1985-м, 1991-м, 1993-м, и, наконец, осознал, что для этой страны и её народа ничего и никогда не изменится, а если изменится, это произойдёт лишь вопреки обещаниям их руководителей. Русские сами должны заметить и почувствовать наступившие перемены, а не слушать о них по радио. Людям ежедневно сообщалось о перевыполнении планов на сотни и тысячи тонн, километров, центнеров и гектаров, но у них не хватало самого необходимого.

Однажды, в начале семидесятых Жюль рассказал Констанции, что недавно обедал в Париже с месье Абигайлем из МИДа, которого знал ещё с войны. Его старый друг только что вернулся из СССР и рассказал ему, что в России почти через десять лет после запуска человека в космос во второй раз отменили крепостное право, существовавшее там до 1861 года. Советским крестьянам вместо паспортов выдавали справку, чтобы они могли поселиться в Доме колхозника и торговать картошкой на рынке города. В обычный отель их не селили. Уезжать из деревни в город им запрещалось – по справке не прописывали и на работу не принимали, а на учёбу в институт мог направить только колхоз. Кроме того, для селян были отменены обязательные бесплатные трудодни, и впервые начали выплачивать за труд небольшие деньги. Когда Абигайль поделился своими впечатлениями от поездки, его жена и дети, сидевшие за столом, даже не поняли, как одно и то же можно отменять дважды.

Через несколько лет Жюль прочёл, что в России в октябре 1977 года принята Конституция, действующая с 1936 года, то есть с разгара массовых репрессий, причём текст последней был оставлен почти без изменений. Брежнев, пришедший к власти и сменивший Хрущёва, решил прекратить критику культа личности Сталина и не будоражить общественное мнение в стране. Жюль, однако, не понимал, почему арестованные ВЧК – ОГПУ – НКВД – МГБ советские, партийные деятели и простые граждане публично сознавались и искренно раскаивались в преступлениях, которых не совершали, и только спустя десятилетия были реабилитированы, а вторично принятая Конституция должна была оградить людей от нарушения государством их прав и свобод. Ещё менее было понятно, на каком основании родственников осуждённых «врагов народа» отправляли умирать в лагеря, в качестве «родственников врагов народа». Что святого было в этом государстве, где сотни тысяч павших на фронтах солдат до сих пор не захоронены, а те, что прошли войну, влачат нищету и вспоминаются лишь в день Победы – единственный праздник, который чтят все русские? Почему народ-победитель жил хуже своих союзников и самих побеждённых? Тем не менее, тюрьмы и лагеря Гулага диссидентам и инакомыслящим заменили брежневские психушки, запреты на выезд за границу и на работу по специальности, ссылки, высылки и постоянную травлю. Так было с академиком Сахаровым, именем которого недавно назвали проспект в Москве. Так было с Солженицыным, которому недавно разрешили вернуться на Родину. А что изменилось там после того, как Сахарова и Солженицына объявили совестью нации, – у лидеров нации прибавилось совести? Да Солженицын из рук даже самого главного чиновника награду не примет!

Жюль считал, что Хрущёв не извинился до конца за культ Сталина и геноцид народа. Со стороны его нелепый на фоне собственных преступлений и неоткровенный доклад на XX Съезде партии являлся насмешкой и должен был помочь ему усидеть в кресле генсека, несмотря на то, что у самого руки были в крови по локоть как и у окружавших его палачей. Во время своего правления, названного «оттепелью», он, словно издеваясь, воздвиг памятник Феликсу Дзержинскому на Лубянской площади, вызывающий у всего населения страны ужас. Но то же самое сделал и Горбачёв, затеявший свою неполноценную, ублюдочную перестройку. Он сумел убедить своих соратников, не вылезавших из кремлёвских похоронных комиссий и процессий, что если они не хотят быстро отвыкнуть от того, к чему долго привыкали, надо начать хоть что-нибудь делать для народа. И наделал. Лицемерная перестройка, в ходе которой на всякий случай упомянули про общечеловеческие ценности, человеческий фактор и «некоторые» перегибы сталинизма, провалилась. Наверху было слишком много людей, считавших, что их народ будет терпеть всё и дальше. От относительной стабильности лауреат нобелевской премии, которому аплодировал весь Запад, привёл страну к полному развалу и хаосу. Но и в этот раз окончательного разоблачения большевизма, признания в геноциде, глумлении над страной и покаяния не произошло. И лауреат это понял, уступив место преемнику, довершившему начатое. Затем уйдёт и этот, сегодняшний преемник, осознав, что натворил, и освободив кресло для нового, – более сильного, ушлого и осторожного. И, разумеется, такого, которому все обязательно должны поверить и согласиться подождать ещё лет двадцать. Ему положено стать всенародным любимцем, наследником разрухи и провозгласить новые проекты во имя народа, который опять не получит ничего, кроме безудержной инфляции и пустых заявлений о росте благосостояния. Этот тоже воздержится от провозглашения национальной идеи, поскольку в противном случае необходимо честно рассказать народу о реальном положении дел, а это всё равно, что передать власть в руки оппозиции.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Danke – cпасибо (нем.), Auf Widersehen – до свидания (нем.).

2

Excuse me – извините меня (англ.).

3

Oui? Vous desirez, monsieur? – Да? Что вы желаете, месье? (фр.).

4

Do you speak russian? – Вы говорите по-русски? (англ.).

5

Немецкий знаю, испанский знаю, итальянский знаю, а английский и русский, к сожалению, нет (фр.).

6

I lose one’s way. Which is the way to the railway station? – Я заблудился. Как проехать к железнодорожному вокзалу? (англ.).

7

Allons, la station d`autobus est la`. Vous venez d’ou? – Пойдемте, автобусная остановка там. Откуда вы? (фр.).

8

I am from Russia, Moscow – Я из России, Москвы (англ.).

9

Oh, si loin! Voyager-vous a` autostop? – О, так далеко! Путешествуете автостопом? (фр.).

10

Oui. – Да (фр.).

11

I am in France for the first time. – Я впервые во Франции (англ.).

12

Merci beaucoup, madame. Bon après-midi! – Большое спасибо, мадам. Желаю приятно провести послеобеденное время! (фр.).

13

Bonne route! – Счастливого пути! (фр.).

14

Voila` votre station, monsieur, la gare. – Ваша остановка, месье, железнодорожный вокзал (фр.).

15

Merci – Спасибо (фр.).

16

Bonsoir! – Добрый вечер (фр.).

17

Bonsoir! Vous desirez, monsieur? – Добрый вечер. Что вы желаете, месье? (фр.).

18

Je pense rester un jour. Avez-vous quelque de moins cher? – Я думаю остановиться на один день. Есть у вас что-нибудь подешевле? (фр.).

19

Oui, bien sur. S’il vous plait, passeport. – Да, конечно. Пожалуйста, паспорт (фр.).

20

C’est combien? Est-ce que vous pouvez ecrire le prix? Je ne parle pas francais – Сколько стоит? Вы могли бы написать цену? Я не говорю по французски (фр.).

21

C’est maqnifique! Merci beaucoup! – Великолепно! Большое спасибо! (фр.).

22

Excusez-moi, ou est le magasin d’alimentation? – Извините, где продовольственный магазин? (фр.).

23

Gare routiere – автовокзал (фр.).

24

Salut – привет (фр.)

25

Bonsoir, monsieur! – Добрый вечер, месье! (фр.)

26

Do you speak English? – Вы говорите по-английски? (англ.).

27

Yes, sir – Да, сэр (англ.).

28

Чудесная страна, чудесный город… (англ.).

29

Чудесная погода (англ.).

30

Прекрасные люди (англ.).

31

И прекрасное море, сэр (англ.).

32

Меня звать Алекс, а вас? (англ.).

33

Очень приятно. Поль (англ.).

34

А у меня проблема, Поль. Боюсь проспать. Завтра мне надо вставать в шесть утра (англ.).

35

Я разбужу вас телефонным звонком (англ.).

36

Merci. Vous etes tres aimables – Спасибо. Вы очень любезны (фр.).

37

Спокойной ночи! (англ.)

38

И вам (англ.).