Древо прошлой жизни. Том II. Часть 2. Призрак легенды

– Я понимаю вас. Кто же предсказал будущее вашей страны?

– Одна писательница по фамилии Баркер, издавшая книгу «Письма живого усопшего». Эти письма диктовал её друг после смерти. По совпадению Баркер тоже носила имя Эльза.

– Значит, вы верите, что когда-нибудь наши души встретят друг друга?

– В это невозможно не варить, Алекс. И, конечно, в это всегда верил Жюль.

Наступил жаркий полдень. На другом конце луга росло одинокое густое дерево в три обхвата. Нависшая над землёй, словно облако, крона давала спасительную тень. Мы с Констанцией расположились на траве и она, задумавшись и как бы вспоминая что-то давнее, сказала:

– Я была подростком, но до сих пор помню, как возвращалась во Францию в сорок пятом. Мы с тёткой переплыли пролив на каком-то грузовом судне, в осенний шторм, потом долго с пересадками добирались сюда на поездах и никак не могли отправить с дороги телеграмму. А Жюль, не зная времени нашего приезда, каждый день ездил на станцию в Орзи нас встречать. Ему почему-то нравилось звать меня Аннабель ещё в детстве. А через много лет, когда мы с ним так же, как сегодня с вами, шли с кладбища, остановились под этим деревом. И в ответ, почему они с Изабель называли меня этим именем, он прочёл мне стихотворение Эдгара По «Аннабель-ли»…

– Я помню это стихотворение. Оно… про вас?

Она промолчала. У неё в глазах стояла такая невыразимая тоска, а на лице застыла такая горечь, что я пожалел, что признался, что знаю эти стихи. Вот идиот!

– Извините меня, Констанция.

– Ничего… Это был очень интересный человек, Алекс. И очень стойкий. А память возвращается к нам без приглашения. Будете постарше, – поймёте это. Завтра должен приехать Мишу. Пойдёмте к дому.

Я ничего не ответил и, дав ей руку, помог подняться.

* * *

Встреча с Мишу состоялась на другой день после обеда. Я увидел чёрную машину адвоката в окно и, не дожидаясь приглашения, оделся и вышел из комнаты, чтобы его встретить. Констанция и Мишу уже поднимались по главной лестнице на второй этаж, о чём-то разговаривая. Заметив меня, он почтительно кивнул и остановился у резных дверей напротив выхода с лестницы в коридор. В руках его была кожаная папка.

– Мне очень приятно с вами познакомиться, Алекс. Ведь вас можно называть по-русски, Сашей? – он подал руку.

Я кивнул, испытывая его сильное рукопожатие.

– Мне тоже очень приятно.

– Ну, тут дело ещё в том, что если мой отец часто пытался представить родственников своих сестёр, то я имею удовольствие сам лицезреть вас и искренне пожать руку. Чего, как вы знаете, он так и не дождался. Мы вам очень рады.

– Я тронут рассказами о вашем отце, месье.

– Да… Прошу сюда, – он толкнул резную дверь и пропустил меня вперёд.

Мы вошли в абсолютно круглое помещение, служившее библиотекой.

– Располагайтесь. Мы с Констанцией покинем вас на несколько минут, я должен поздороваться с родственниками. – Затем он что-то сказал ей по-французски и обернулся ко мне:

– Нам, мужчинам, надо чего-нибудь выпить, сегодня я за руль уже не сяду. Будем пить лучший в мире коньяк, и закусывать русской икрой. И обязательно лимон. Вы не против? – он подмигнул Констанции, и они вышли.

На вид Мишу было лет пятьдесят пять, но я знал, что он родился в конце сорок третьего – начале сорок четвёртого года, когда во Франции ещё хозяйничали немцы. «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей», – было сказано именно о нём. Ниже среднего роста, плотный, энергичный в движениях, с русыми волосами, он был похож на русского. Мишу говорил с едва заметным акцентом, но правильно, хотя в его речи улавливались непривычные интонации. Мне думалось, что если бы он с родителями после войны оказался в России, попал бы в детдом для детей врагов народа и не обрёл своих непринуждённых изысканных манер. Верховный не любил, когда его солдаты попадали в плен и воевали на чужих оккупированных территориях.

Я остановился у двух глубоких кресел, обитых чёрной кожей, стоявших на круглом ковре в центре комнаты. Вид библиотеки поражал своим убранством: паркетный пол, стены и полки, отделанные таким же тёмным деревом, большая хрустальная люстра. Справа от входа был камин, а ещё дальше стояли большие напольные часы. Полки с книгами тянулись полукругом вдоль стен до самого потолка. В середине этого полукруга находилась дверь, за которой, скорее всего, был кабинет. По периметру библиотеки на полу и подставках стояли вазы и бюсты неизвестных мне деятелей, на стенах висели картины. С левой стороны у книжных полок примостились небольшой диванчик и стульчики времён Людовика XIV, обтянутые золотистой материей, а с правой – комод ручной работы и старинный, потемневший от времени, коричневый глобус на металлической подставке. Его высота была всего сантиметров на тридцать ниже моего роста. Я потрогал руками глобус и отошёл к началу книжного стеллажа. Дидро, Декарт… Как жаль, что все книги были на французском. Нет, жаль, что я не знал этого языка.

В библиотеку вошли Констанция и Мишу. Он открыл ключом дверь кабинета и пригласил сесть в кресла, а сам устроился за столом перед нами. За его спиной во всю стену располагалось старинное бюро с многочисленными дверцами и ящиками.

– Ну, что ж, начнём, – сказал он, посмотрев на меня. – Присутствие Констанции нам необходимо. Всё, что вы ей рассказали, я уже знаю. Весь вопрос в том, как вы отнесётесь к тому, что расскажу я.

– Я хотел бы услышать о Кулешове, и вы знаете, почему.

– Побеседуем и о нём, не это сейчас главное. Констанция говорила вам, что я поверенный в делах семьи?

– Да. Но самое важное для меня – это Кулешов. Я ждал нашего разговора несколько дней.

– Мы готовы рассказать о нём. Однако и мы давненько ждали вашего прибытия. Этак с несколько десятилетий.

Ответ изумил меня. И, наверно, не меньше, чем интерьер библиотеки. Я даже потерял дар речи и начал вспоминать, когда в мою жизнь вошла мистика.

– А главное – это то, что вы тот, за кого себя выдаёте, – продолжил он. – Естественно, мы навели о вас некоторые справки.

Мой собеседник говорил спокойным и доброжелательным тоном, но я ещё не понимал, что к чему и потому сделал непроницаемое лицо. Наконец, обретя способность что-то выразить, и, подавив в себе удивление, произнёс:

– Вот как! Что же вызвало подозрение в моих замыслах? По-моему, я добросовестно зарабатывал деньги на обратный билет и ни от кого ничего не требовал.

– Согласен. Однако вам было не обязательно играть в конспирацию, – вас никто не забрасывал под прикрытием в стан врага. Отнюдь, – вы изначально могли предполагать, что направляетесь к друзьям. В этом была цель вашей поездки, а своей «виноградной» легендой, мой друг, вы лишь зародили обоснованные сомнения. Но и подобное поведение было истолковано нами в вашу пользу.

Крыть было нечем. Пусть быстрее скажут, чего от меня хотят, а там будет видно, – решил я.

– И как представитель интересов семьи хочу сообщить вам, что вы являетесь наследником Жюля Мелье. Вот завещание, составленное задолго до 1995 года, – до его смерти, – Мишу достал из папки документ из нескольких страниц и показал его мне. – В нём последний коренной хозяин дома через нотариуса чётко излагает, что потомки Мари и Элен наследуют равные доли денежных сумм с его банковского счёта. Если вам интересно, здесь отмечено, что такие же суммы получают и другие родственники наследодателя. Зачитывать текст смысла нет, – он на французском языке. Завещание распространяется на указанных потомков Мелье бессрочно.

– Я могу узнать о происхождении денег?

– Доходы от бизнеса, ничего больше. Всё законно.

Констанция, молчавшая до сих пор, и Мишу смотрели на меня, терпеливо ожидая ответа. А я не находил слов. Мне почему-то сразу вспомнились мои родители, брат, тётя, двоюродная сестра, строчки стихов о найденном богатстве, и я задумался, в какой форме лучше дать отказ, который, вероятнее всего, был бы ими одобрен.

– Вам что-то не понятно? Согласно волеизъявлению наследодателя, сумму, завещанную потомкам Мари, получают ваша тётя и ваша покойная мать, в данном случае, вы с братом. На сегодняшний день она составляет в целом более пяти миллионов двухсот тысяч евро. Следовательно, с одной и с другой стороны выходит по два миллиона шестьсот тысяч, то есть всё делится поровну.

– Да, я слышал. Но…

– И, разумеется, для их получения необходимо время и оформление документов. Потребуются их подлинники.

И что же подумают обо мне, когда я сообщу о сундуках с золотом?

– Я отказываюсь, – ответил я твёрдо. – Отказ будет оформлен нотариально, и вы сможете распорядиться деньгами со спокойной совестью. Мой приезд во Францию вызван другими причинами.

– Знаете, ваши слова меня не удивили.

– Хорошо, значит, мы так и поступим. Я не стремился никого удивлять. Только добавлю, что Мари – мою прабабушку, уважали и любили поколения моих родственников. И я признателен всем вам за то, что узнал столько хорошего о её семье. Так что спасибо за гостеприимство.

– Вы не торопитесь, Саша. Поживите пока здесь. К сожалению, у меня неотложные дела в городе. Затем мне придётся ненадолго съездить в Авиньон. Вернусь, тогда и окончательно решим. Если у вас истекает срок визы, мы сможем это уладить. А пока я могу подготовить вам свой лёгкий самолёт в Нормандию к монастырю Мон-Сен-Мишель, известному у нас не менее, чем Эйфелева башня. Если захотите, слетаете дня на три в Париж, осмотрите Лувр, погуляете по Монмартру. К чему терять время, раз вы здесь? Вы и так неплохо потрудились на столярном поприще, – тут он негромко хохотнул, взглянув на Констанцию. – И подумайте вот над чем, – после этих слов Мишу посерьёзнел и с нажимом на первой фразе вдруг перешёл на английский язык. – Мы сделаем так, как решите вы, но в данном случае я с Констанцией выполняю последнюю волю Жюля Мелье. Не всё так просто. Мой покойный отец оставил такое завещание исключительно из любви к своим пропавшим сёстрам, которых искал до последнего вздоха. Но поверьте, он не сделал бы этого зря, без всякой причины. И никогда не стал бы распоряжаться частью наследства подобным образом, если бы сомневался, что поступает правильно. Помогите выполнить его волю, и мы будем благодарны и вам, и вашим близким. Надеюсь, что впоследствии вы познакомите нас с ними. Мы хотели бы знать и их мнение. Что ты думаешь, Констанция?

– Выбор за вами, Алекс. Нам будет очень горько и неприятно, если вы откажетесь. Жюль этого очень хотел, и мы знали о его намерении долгие годы. Он мечтал, что однажды в Шато-конти явится такой человек, как вы. И он верил в это даже последние часы своей жизни, – всё это она говорила медленно и тихо, будто раздумывая. И с неизбывной грустью прошлого.

Эх! Не раскиснуть бы самому.

– Но ведь эти деньги не будут лежать мёртвым грузом, это же не валютный запас России в иностранных банках, они и здесь пойдут всем на пользу. Вы сами найдёте им лучшее применение, или я чего-то не понимаю? – я посмотрел на Мишу.

– Вы всё правильно поняли. Но как ваш родственник, хочу сказать, что дело не только в деньгах умерших. Мы должны помнить их и уважать их желания, которые для нас становятся больше, чем законом. Вот это и имела в виду Констанция. А Жюль ваш предок, к которому вы прониклись заслуженным уважением, не так ли? Уверен, что вы столь же бескомпромиссно отнеслись к любому пожеланию и ваших ушедших близких.

Я молчал. Мне приводили веские аргументы, – Мишу был юристом и говорил убедительно. Решение было трудным. От своего намерения в душе я не отказался, собираясь настаивать на своём.

– Мы, исходя из сказанного, могли бы перевести всю сумму в любой банк мира на ваше имя, и деньгами бы никто кроме вас не смог пользоваться. Но нам важно, чтобы вы и ваши родственники согласились распоряжаться ими. Разве вам некому помочь или вы не знаете, что с ними делать? – спросил Мишу.

– Я об этом никогда не думал, да и сейчас не думаю. Всё равно вас не убедит скромность моих запросов и достаточность моей зарплаты.

– Конечно, не убедит, потому что не относится к делу. И вы не похожи на нескромного, безответственного человека или на того, кто слишком ленив и недостаточно мыслит.

Что тут ответить? Каждый иногда подумывает в сослагательном наклонении о таких деньгах, а когда они действительно свалятся, не знает, что с ними делать. Или начинает тратить их как придётся, считая, что заслуженно пользуется подарком злодейки-судьбы, внявшей его молитвам. Но нам лишь кажется, что мы будем счастливее с каждой покупкой или удовлетворённой прихотью, а на деле – никогда, потому что для счастья нужна куда меньшая сумма, за пределами которой мы получим лишь иллюзорную радость похотей и кучу мнимых забот. И пределов этих никто из счастливчиков не знает, – их, вообще, нет, и потому всегда хочется загрести себе как можно больше, уподобляясь «многодетному» олигарху. Мне об этом один спец по нумерологии поведал. Он был кандидатом физико-математических наук и считал себя последователем Пифагора, доказавшего основами нумерологии явление реинкарнации. И высчитал, сколько мне персонально нужно денег для «полного счастья». Оказалось, – не мало, но и не много. Зачем желать большего, если тебе его не потянуть? И если тебе всё было отмеряно для выполнения определённой созидательной миссии, зачем своевольничать и превращать жизнь в бесконечный «шопинг, как искусство»? Впрочем, истратить лишние деньги сейчас не проблема – купил несколько яхт и самолётов как один наш губернатор, – и все дела. А если деньги всё ещё жмут карман, можно скупать виллы в разных странах, картины, бриллианты, целые острова, футбольные клубы и десятками яйца Фаберже, а можно хранить деньги в сбербанке и каждый месяц скромно приобретать себе новые ботинки и ящик лакомства, – счастья ни от того, ни от другого не прибавится, и однажды ты вспомнишь какой-нибудь давно забытый день прежней жизни, когда зимой и летом носил одну пару стоптанной обуви, пил чай без сахара и был счастлив. Но к такому прежнему ощущению счастья вернуться невозможно, потому что, когда приходят лишние, тем более, дармовые деньги, твою душу покидает то, чего уже никогда у тебя не будет. Это как пить водку: думаешь, что с каждой рюмкой будет ещё лучше, а лучше не будет, и ты от пресыщения свалишься на землю, попадёшь в вытрезвитель или заработаешь алкоголизм, белую горячку, гастрит и язву. А та сумма, которую мне назвали, могла сделать любого человека не похожим на самого себя, осчастливить сразу многих и не дать счастья даже одному. Может быть, поэтому в наших фильмах цифры с нулями молча пишут на ресторанных салфетках и интимно протягивают будущему получателю вожделенной суммы. Как вы думаете, наши министры и депутаты, заказывающие бутылку элитной газировки, за три-пять тысяч евро в подмосковном куршевеле, находятся в ладах со своим «я»? Думаю, что не в ладах, и одной газировкой не ограничиваются, иначе бы они не забивались бы по щелям, предназначенным только для «ви ай пи». А чем они отличаются по источнику доходов и досугу от киллера, наркобарона или работорговца, получивших очередной заказ с нулями на салфетке, сидя с ними за одним столом в своих куршевелях? Такова диалектика интимной стороны большего, чем нужно, количества денежных знаков. И что мне потом делать с этой кругленькой суммой? Скупать столичную и колхозную недвижимость, постоянно оглядываясь, или без оглядки носиться по бутикам в поисках драной майки престижного качества? Или благотворительно латать социальные прорехи в лабазе саморазворованного с нищим населением государства, в котором миллиардеров набралось уже больше, чем во всей Америке? Восстановить храм? Но украсть деньги, выделенные даже государством на ремонт церкви или монастыря, стало нормой, и концов не найдёшь. Я не презирал деньги и не боялся перемен, но хотел, чтобы мою жизнь изменили не деньги, а я сам.

Мишу истолковал затянувшуюся паузу по-своему:

– Ну, вот и хорошо. Завтра я уеду, а когда вернусь, мы ещё поговорим, – он по-дружески улыбнулся и пожал мне руку, перейдя на английский:

– Констанция, предупреди Клотильду, что вечером мы ужинаем внизу.

– Она знает. Всё будет готово.

– Ну, и отлично. Кстати, – он посмотрел на меня, – чтобы встретиться с людьми, не обязательно устраиваться к ним на работу и проводить рекогносцировку с биноклем, пуская по округе солнечные зайчики. Бинокль-то, поди, ночной прихватили, когда экипировались, а? – он рассмеялся.

– Я его в свои экспедиции раньше брал.

– А вот мне отец оставил на память цейсовскую оптику, карту южной Франции и «Парабеллум». Они у меня были вроде игрушек… В доме хранился даже немецкий автомат «МП-40», так Констанция не успокоилась, пока её отец не заклинил мою игрушку, забивая восьмидюймовые гвозди. То-то крика и слёз было! А потом я долго искал «Шмайссер», который, по слухам, мой отец прятал где-то на чердаке, и мечтал найти немецкую гранату на длинной ручке. Все мальчишки таковы…

Вошла Клотильда с подносом. «Интересно, – подумал я, – как он угадал окончание „торжественной части“, если не нажимал никаких кнопок?»

Мишу достал из бюро бутылку «Наполеона» и наполнил рюмки. Констанция пить не стала. Мы опрокинули коньяк без всяких тостов и пожеланий. Мишу мне нравился. Он и Констанция при мне старались избегать французского языка, и это говорило о многом. Я понимал, что наша беседа далеко не закончена, и хотел услышать от собеседников всё, что меня волновало. Перед этими людьми надо быть откровенным, а я до сих пор умалчивал о месте клада, принадлежавшего им.

– Мне ничего не хочется обещать вам, – сказал я после второй рюмки.

– Ну-ну. Мы же договаривались не торопиться. Уговор у русских дороже денег. И чтобы вы знали, – у французов тоже. Кто может предугадать, как повернётся жизнь, – я имею в виду не деньги, а совсем иные обстоятельства. Но теперь вас, вероятно, интересует роль Валентина Кулешова в этой истории. Здесь нет тайны: он получил свою долю. Констанция, – обратился Мишу к ней, наливая третью рюмку, – расскажи-ка, как мы впервые увидели этого рыжего господина.

– Он заявился сюда в 2003 году и не один, а со своими помощниками. Но сначала пришло письмо от его адвоката, в котором нас уведомляли, что в Москве отыскался единственный отпрыск семьи Мелье, приходящийся внуком Элен. А через месяц приехал этот суперрусский, или новорусский месье Кулешов и потребовал денег, завещанных потомку Мелье из России. Он без труда смог доказать своё родство.

– Как он нашёл вас?

– Сказал, через Инюрколлегию, у него было много помощников. Только помощники приехавшего господина были похожи больше на уголовников. Уж я-то их знаю. А у его адвоката были такие лицо и повадки, что удивительно, как ему могли выдать лицензию.

– Наши уголовники на жаргоне зовут своих адвокатов «фуфлогонами», но те знают своё дело и умеют пользоваться не только ножом и вилкой, но и палочками. Кулешов привозил с собой переписку между Францией и Россией?

– Он предъявил много документов, видимо, хорошо готовился к визиту. Но на вопрос о переписке ответил, что все письма сгорели во время пожара, в котором погибли его родители. О Мари он ничего не знал.

– Мне он объяснил смерть родителей несчастным случаем. По данному факту дело было прекращено. А о брате сказал, что тот просто умер.

– Юридическая сторона дела была такова, – начал Мишу. – Официально родители Кулешова погибли во Владимире в результате самовозгорания дома без вмешательства посторонних. Его брат – Дмитрий Афанасьевич Кулешов, 1948 года рождения, который на пять лет старше Валентина, сначала был признан безвестно отсутствующим, а через пять лет – объявлен умершим. Так считается по вашим законам. А жена Дмитрия, – кажется, Юлия, – скончалась в 2000 году уже после исчезновения мужа. Детей в их семье не было. Всё это было подтверждено рядом документов. Дело о наследстве хранится в Шато-конти.

– А как же с другими родственниками Кулешова? Я знаю, что у него нет семьи, но ведь могли быть и другие претенденты, – предположил я.

– Теоретически Кулешов мог представить фиктивные свидетельства об отсутствии иных претендентов, получив нужные бумаги за взятки. Эта вероятность не исключается даже в международных сделках, где документы подвергаются дополнительной проверке. Но его бумагам не верить было нельзя. Теперь относительно его брата, который внезапно исчез. Доказательств причастности к этому Кулешова у нас нет. Вы уже говорили, что письмо, адресованное Элен, находилось у неизвестного мужчины. Сколько ему лет?

– Под шестьдесят. Он не помнит своего имени.

– По возрасту подходит. Кстати, Валентин рассказывал про своего брата Дмитрия, что он проживал в Суздале и был то ли художником-реставратором, то ли искусствоведом. Поводом для такого откровения послужила картина, которая вас так поразила, – сказал Мишу. – На неё обращают внимание многие гости.

Я повернулся к Констанции.

– А как вышло с той картиной? Кулешов захотел приобрести её у вас до того, как установил свою родословную?

– Вы имеете в виду, Алекс, знал ли он имя Эльзы Брутвельдт?  Да, знал. Представьте себе, ему также были знакомы имена потомков Эльзы и Жерара. Он был в неведении лишь о тех, кто жил в Эльзебурге до переезда Эльзы во Францию. Но я и сама знаю об этом понаслышке и только от Жюля.

– Поэтому Кулешов так хотел увезти эту картину?

– Возможно. Он уверял нас, что это шедевр, набивая полотну цену. Деньги у него были, – для начала он предложил триста тысяч. Что удивительного, если бы он решил докопаться до своих немецких предков?

– А где он останавливался?

– На вилле «Лидия» в Сен-Тропе, которую недавно приобрёл. Мы с Мишу ездили к нему по делам, но лучше обходить этот дом стороной. Его люди жили с ним, и мы видели у них оружие. Они ни в чём не стеснялись.

– У меня большие сомнения в непричастности Кулешова к событиям с его родственниками. Все они были помехой на его пути. В нём сидит дьявол, вы же сами его видели.

– Ну, дьявол слишком хитёр, чтобы подпасть под уголовный закон. Даже французскому правосудию он не по зубам, не говоря о вашем, где дьяволизм и уголовная политика в интересах горстки олигархов суть одно и то же, – ответил Мишу. – Надо трезво смотреть на вещи. Презумпция невиновности – как раз та категория, которую легко интерпретировать с точностью до наоборот. Как говорят, в России она типа дышла, потому что законы отстают лет на двадцать, а в принятых вовремя оставляется лазейка. Но здесь не Россия и привыкли проявлять гуманизм только к законопослушным людям.

– Когда они были у нас, я слышала разговор Кулешова со своим помощником. Они говорили по-английски и не знали, что я всё понимаю, и, наверно, приняли меня за старую глухую леди. Они хотели завладеть домом. Кулешов сказал, что его адвокат займётся этим вопросом и что в традициях Франции, мол, передавать недвижимость в руки старшего сына. Но у Жюля в завещании было написано, что домом и всеми угодьями могут распоряжаться только граждане Франции, и всё недвижимое имущество должно остаться неразделимым.

– Я думаю, что этот человек смотрел и метил дальше, чем хотел нам показать. Но тогда, два года назад, все юридические формальности были соблюдены, и у меня нет оснований пересматривать его положение, как законного наследника. Вижу, таких оснований нет и у вас, Саша. Всякие сомнения пока не в счёт. Что касается отношения Кулешова к вам, одних его догадок о вас, как о потомке Мелье, явно недостаточно. Подозреваю, что вы серьёзно вмешались в чужие дела и сделали это тогда, когда вынудили его устранять свидетелей преступлений. Это очевидно. Вы слишком наследили и наверняка рисковали не один раз, даже не замечая этого. Вы и здесь продолжаете оставаться мишенью для Кулешова.

– Почему вы так думаете?

– Потому что за вами следили в России, но оставили в живых, когда опасность с вашей стороны миновала. А возобновили наблюдение в связи с вашим выездом в Шенгенскую зону. Ради чего эти люди последовали за вами – обыкновенной слежки в целях выявления намерений? Нет, они решили вас убрать, потому что вы стали представлять для них опасность за рубежом. Вы смогли избежать встречи на территории Германии и поэтому остались живы. Вывод: они решили не дожидаться вашего возвращения в Москву, так как ваша поездка чем-то им угрожает. И ваше исчезновение в другой стране им на руку больше, чем в России.

Мишу знал только то, что ему пересказала Констанция, но сумел привести в систему все факты. Я же терялся в собственных догадках и чувствовал лишь общую угрозу, исходившую от Кулешова.

– Но как я должен был поступать? – вырвалось у меня.

– Не знаю. В таких случаях идут осторожно, подбираются издалека с разных сторон и исходят из худшего. Нужно иметь несколько версий развития событий и план действий на каждую. Одиночка тут не воин. И не корите себя, – действуя иначе, вы не смогли бы достичь результата. Обстановку продиктовала судьба, и от вас ничего не зависело. Но пока вы здесь, вам ничто не угрожает.