Ермак Тимофеевич

– Чует мое сердце, Домашенька, что-то недоброе…

– И что ты, Ксения Яковлевна! Все, Бог даст, обладится. Коли вылечит он тебя, дядя в нем души не будет чаять… Ведь он и прошлую ночь всех нас спас от кочевников.

– Да что ты!..

– А ты и не ведаешь…

– Ничего не ведаю…

Домаша рассказала Ксении Яковлевне о предупрежденном Ермаком Тимофеевичем набеге кочевников.

– Вот какой он, Ермак-то твой, – заключила свой рассказ Домаша.

– Уж и мой! – вздохнула Ксения Яковлевна.

– Известно, твой. Чей же?.. Любит тебя больше души своей. Я парням не верю, языки из них многие точить умеют, а Ермаку Тимофеевичу верю.

– Почему?

– Говорит он так, от сердца – сейчас видно правду-то…

– Кабы так-то… – тихо сказала молодая Строганова.

– Так, так… Ты не сумлевайся. Чай, ждешь не дождешься, как придет-то…

– Оно, конечно, жду… Только он и не глядит на меня…

– Это он глаза другим отводит, Семену Аникичу да Антиповне.

– Должно, что так…

– Будет легче. Вечор я говорила тебе, что дай только ему в светлице освоиться, привыкнуть к нему и надзор будет меньше, тогда удастся вам и словцом перекинуться…

– Дай-то бог!

Обе девушки встали и, обнявшись, стали ходить по горнице.

В рукодельной песня сменялась песней.

– Ишь распелись, – заметила Домаша.

– Счастливые! – вздохнула Ксения Яковлевна. – Нет у них ни горя, ни заботушки.

– Как знать… – заметила Домаша. – Каждый человек горе-то и заботу в себе таит…

Девушка тяжело вздохнула.

Обе они подошли к окну и стали смотреть на высокую избу Ермака Тимофеевича. Для Ксении Яковлевны эта изба со вчерашнего дня получила еще большее значение.

– Слышь, они цыганку в полон взяли, – вдруг сказала Домаша.

– Кто – они…

– Ермак с товарищами.

– Где же она?

– У нас будет жить во дворе… Привели, слышишь, ее, Семен Аникич приказал…

– Вот как! Ты ее видела?

– Нет, мне сказывали, а я беспременно посмотреть на нее схожу. Может, она и гадать умеет. Ведь цыганки все гадают…

– Я слышала, что гадают… – ответила Ксения Яковлевна.

– Это-то мне и любопытно. Может, и ты, Ксения Яковлевна, пожелаешь, так сюда призовем ее?

– Задаст нам Антиповна, не позволит…

– Умаслим как-нибудь… А любопытно о судьбе своей узнать…

– Оно, конечно…

– Я спервоначалу все о ней проведаю и тебе расскажу. А там и за Антиповну примемся…

– Хорошо… – начала было Ксения Яковлевна и вдруг, оборвав свою речь, воскликнула: – Вот он идет!..

Домаша посмотрела в окно. Ермак Тимофеевич действительно шел от своей избы по направлению к усадьбе. Ксения Яковлевна быстро отошла от окна и скорее упала, чем села на скамью. Сердце у нее усиленно билось и, она, казалось, правой рукой, приложенной к левой стороне груди, хотела удержать его биение.

– Что с тобой? Успокойся, Ксения Яковлевна, – говорила Домаша, стоя около нее.

– Боязно, Домаша, – дрожащим голосом говорила девушка.

– Смотри, выдашь себя раньше времени!

Эта предосторожность подействовала. Ксения Яковлевна пересилила себя и успокоилась.

XXIII

Второй день лечения

Ермак Тимофеевич, как и накануне, прошел не прямо в светлицу Ксении Яковлевны, а в горницу Семена Иоаникиевича, которого застал, по обыкновению, за сведением счетов. Громадное соляное и рудное дело Строгановых требовало неустанного внимания со стороны хозяев, хотя у каждой отрасли дела был поставлен доверенный набольший, но недаром молвится русская пословица: «Хозяйский глазок – смотрок».

Племянники Семена Иоаникиевича по молодости лет мало вникали в дело, часто отлучались то на охоту, то в Пермь погулять-распотешить свою душеньку. Дядя им не препятствовал.

– Молодые люди перебесятся, – обыкновенно говаривал он и все управление громадным делом сосредоточил в своих руках, для вежливости, как мы уже говорили, советуясь с племянниками по более важным вопросам. Случалось всегда как-то так, что племянники соглашались с мнением дяди. Самолюбие их, как хозяев, было удовлетворено. Все обстояло благополучно. Этим и объясняется, почему Семен Иоаникиевич вечно был углублен в счета и выкладки.

Увидав входившего Ермака Тимофеевича, он быстро вскочил и пошел к нему навстречу и совершенно неожиданно для него обнял и трижды поцеловал.

– И чудодей же ты, Ермак Тимофеевич, – сказал он, – ведь девушка-то встала. За работой ее застал…

– Я так и думал… Немочь девичья… Только напрасно она трудит себя работой, хворь-то из нее не могла совсем выйти, придется еще полечить ее, – сказал Ермак.

– Я и сам ей сказал о работе и Антиповне наказал, чтобы не давала утруждать себя… Ну-де какая ее работа, просто сидит со своими сенными девушками, все на народе веселее, – ответил старик Строганов.

– Это-то точно, – согласился Ермак Тимофеевич.

– Через силу работать не будет, не неволят ведь…

– Это само собой, что и говорить.

– Садись, что же ты стоишь, Ермак Тимофеевич…

– Да я бы к больной хотел пройти, – заметил тот.

– А… Так пойдем, посмотри ее, может, еще что делать надо.

– Посмотрим, посмотрим…

И Семен Иоаникиевич с Ермаком Тимофеевичем вышли из горницы.

Они застали Ксению Яковлевну и Домашу во второй горнице сидевшими на лавке. Последняя встала при входе Семена Иоаникиевича и Ермака Тимофеевича, отвесила им обоим поклон и вышла в рукодельную.

На пороге она столкнулась с шедшей к своей питомице Антиповной и довольно сильно толкнула ее.

– У, егоза, глаз, што ли, у тебя нету… – проворчала старуха, но девушка уж была на своем месте за пяльцами.

Антиповна вошла во вторую горницу и подошла к Ксении Яковлевне, с которою уже, поздоровавшись, разговаривали дядя и Ермак Тимофеевич.

– Ну что, касаточка, несильно тебе недужится? – спросил первый.

– Теперь полегчало… Попоили меня травой, я и заснула. Крепко спала, встала здоровой…

– Ну уж где здоровой… – заметил Ермак Тимофеевич. – Благо на ноги-то встала и то, слава тебе, Господи.

– Уж подлинно слава тебе, Господи… – вмешалась в разговор подошедшая Антиповна, – и тебе слава, Ермак Тимофеевич. Прими от меня, от старухи, поклон низкий.

И Антиповна в пояс поклонилась Ермаку.

Тот ответил ей тем же.

– Не по заслугам мне кланяться, нянюшка…

– Уж про то знаю я, добрый молодец… Виновата я перед тобой мыслию… Вчера дала себе клятву повиниться перед тобою, коли нашу кралечку на ноги поставишь… Вот и винюсь теперь… Прости меня, старую.

– Бог простит, нянюшка Лукерья Антиповна, – отвечал Ермак Тимофеевич, снова кланяясь поклонившейся ему Антиповне.

– Попользуй ее еще чем ни на есть, хворь-то остальную выгони… – молящим голосом произнесла старуха.

– Попытаемся с Божьей помощью… Позвольте правую ручку, Ксения Яковлевна, – обратился он к Строгановой.

Та, вся зардевшись, протянула ему руку. Ермак бережно взял ее, точно держал сосуд, до краев наполненный водою. Он подержал ее лишь несколько мгновений и выпустил, случайно взглянув в лицо девушки. Их взгляды встретились. Это было лишь одно мгновение, которое было для них красноречивее долгой беседы: в нем сказалось все обуревающее их взаимное чувство.

Ни Семен Иоаникиевич, ни Антиповна не уловили этого взгляда.

– Поить надо еще денек травкой, – сказал Ермак Тимофеевич после некоторого раздумья. – Не противна она тебе, Ксения Яковлевна?

– Нет, ничего, горько немножко, – тихо отвечала она.

– Медком можно подсластить али вареньицем, – заметил он.

– С медком она вчера и пила ее, – вставила слово Антиповна.

– Вот и поите, как пить захочет, так глоточек, другой и сделает… Она трава пользительная. А завтра видно будет, я понаведаюсь.

И он снова бросил чуть заметный взгляд на девушку.

– До свидания, Ксения Яковлевна, здорова будь! – отвесил он ей поясной поклон.

Девушка отвечала ему наклонением головы.

– До свидания, моя касаточка! – сказал Семен Иоаникиевич и поцеловал племянницу в лоб.

Ермак вышел, Семен Иоаникиевич последовал за ним. Они прошли рукодельную, поклонившись вставшим с своих мест сенным девушкам, и вышли из светлицы.

– Что скажешь, Ермак Тимофеевич? – спросил Строганов. – Как она, по-твоему, выздоравливает.

– Бог даст поправится, Семен Аникич, не тревожь себя, время надо, сам, чай, знаешь, хворь-то в человека четвертями входит, а выходит щепоточками.

– Это правильно.

– То-то и есть… Полечим, Бог даст, вылечим.

– Вылечи, Ермак Тимофеевич, вылечи, век тебе этого не забуду, всем, чем хочешь, награжу, чего ни потребуешь. Одна ведь она у меня племянница-то. Люблю я ее…

– Понимаю я это, Семен Аникич, понимаю. Сам пользовать вызвался, надо уж вылечить.

– Повторяю, век не забуду… Чем хочешь награжу, – повторил Строганов.

– А как я, Семен Аникич, награду-то большую потребую? – вдруг сказал Ермак Тимофеевич.

– Для тебя – любую награду, – серьезно ответил Семен Аникич.

– Так помни это, купец! Знаешь, чай, поговорку: «Не давши слова – крепись, а давши – держись»…

– Знаю, знаю, ведь не пустишь, чай, меня по миру с племянниками и племянницей, – шутливо сказал старик.

– Зачем по миру пускать? Не жаден я до казны-то, – ответил Ермак Тимофеевич. – Да что зря болтать? Надо сперва хворь-то из девушки выгнать…

Они дошли в это время до дверей горницы Семена Иоаникиевича. Ермак поклонился ему в пояс:

– Прощенья просим пока.

– До завтрева.

– Завтра понаведаюсь.

– Дай я обойму тебя…

И Семен Иоаникиевич обнял и троекратно поцеловал Ермака Тимофеевича и скрылся за дверьми своей горницы. А Ермак Тимофеевич направился к выходу во двор и вскоре очутился в поле. Тут он только вздохнул полной грудью.

Хотя сегодня он был менее смущен, чем вчера, и уже освоился с тем притворством, которое должен был напускать на себя, но все же ему, привыкшему делать все напрямик, было тяжело это. «Может, Бог даст, и действительно все уладится, согласится Строганов!» – мелькала в голове его мысль.

«Нет, навряд ли. Кажись, и думать нечего», – говорил ему какой-то внутренний голос.

«Дай загадаю: коли увижу ее в окне – к счастью, а коли нет, значит, действительно и думать нечего».

С этой мыслью он ускорил шаги и, подходя к поселку, со страхом и надеждою поднял голову и посмотрел на окно светлицы Ксении Яковлевны.

Она стояла у окна. Сердце у него радостно забилось. Он посмотрел еще раз и различил стоявшую около Ксении Яковлевны Домашу. Сперва он ее не заметил, все его внимание было сосредоточено на молодой Строгановой.

Он продолжал смотреть на заветное окно. Но вдруг обе девушки скрылись. Сердце Ермака упало.

«Уж не обидел ли я ее тем, что глаза на нее выпучил?» – мелькнуло в его уме.

Ермак вошел в свою избу встревоженным совершенно напрасно. Девушки отошли от окна вовсе не потому, что он глядел на них.

Когда Ермак Тимофеевич вышел из светлицы, Антиповна отправилась в рукодельную, а Домаша снова очутилась около Ксении Яковлевны.

– Домашенька, милая моя, хорошая… Садись сюда, родная, со мною…

– Ермак-то Тимофеевич знахарь на диво, – засмеялась девушка, – совсем целитель оказался… Ну что, как, поговорили?

– Говорить не говорили, спросил только, не противна ли мне трава, но зато поглядел он на меня два раза лучше всякой беседы…

Девушки встали и подошли к окну. И в это время в горницу вошла быстро Антиповна.

– Братцы к тебе, Ксюшенька, жалуют, с охоты вернулись.

В горницу действительно входили Максим Яковлевич и Никита Григорьевич Строгановы. Ксения Яковлевна пошла к ним навстречу, а Домаша выскочила в рукодельную.

XXIV

Колечко

Максим Яковлевич и Никита Григорьевич уехали на охоту в то самое утро, когда узнали, что в ночь было предупреждено нападение кочевников, и уже успокоились, получив известие, что Ермак с казаками возвращается обратно. Поэтому братья Ксении Яковлевны не знали о приглашении Ермака Тимофеевича к ней в качестве знахаря.

– Расхворалась без вас, добрые молодцы, сестрица-то ваша, чуть было Богу душу не отдала, кабы не Ермак Тимофеевич, – сказала Антиповна.

– Ермак?.. – в один голос произнесли Максим и Никита.

– Ермак Тимофеевич, – повторила старуха. – Знахарем он оказался, ну, Семен Аникич и позвал его. Как видите, вызволил…

– Вот как! – заметил Никита Григорьевич.

Максим Яковлевич молча пристально посмотрел на сестру. Та слегка покраснела.

– Чем же он ее пользовал? – спросил Никита Григорьевич.

– Травкою, батюшка Никита Григорьевич, травкою… Попоила я ее с вечера, а наутро встала она, как встрепанная.

– Как же показался тебе Ермак? – спросил сестру Максим Яковлевич.

– Да я его и раньше видала, – ответила девушка, – он не страшный.

– Не страшный?

– Да, я допрежь думала, когда еще не приходил он к нам, что разбойник он, а коли разбойник, так и страшный… И даже в первый раз боялась с ним встретиться, а он…

Ксения Яковлевна остановилась.

– Что же он?..

– Да… как все… люди, – добавила она с расстановкой.

– Что ж, коли помог, и слава богу, – сказал Никита Григорьевич.

Он и теперь ее, батюшка, ходит пользовать, – сказала Антиповна.

– Ты, конечно, тут бываешь? – спросил Антиповну Максим Яковлевич.

– Известное дело, батюшка, и Семен Аникич тоже всегда с ним приходит.

– А-а…

Молодые люди еще некоторое время побеседовали с сестрой и ушли, пожелав ей полного выздоровления.

«Кажись, и впрямь Ермак ее сглазил. Ермаку ее и пользовать… И хитер же парень! Что придумал – знахарь-де я», – неслось в голове Максима Яковлевича, но он ничего об этом не сказал брату, решив при случае поговорить с самим Ермаком.

Окруженный легендарной славой грозного атамана разбойников, Ермак был для восторженного, едва вышедшего из юных лет Максима Яковлевича Строганова почти героем. Он понимал, что сестра могла полюбить именно такого парня, какого рисует себе в воображении в качестве суженого всякая девушка. Если он не считал сестру парою Ермаку Тимофеевичу, то это только потому, что тот находился под царским гневом.

«А может, царь и смилуется над Ермаком за то, что охраняет он его людишек в такой глуши? Ведь где гнев, там и милость. Обратил бы его товарищей в городовых казаков, а его сделал бы набольшим. Тогда никто бы не был против брака с ним его сестры. Богатства им не занимать, любят они друг друга, да и сестра здесь останется, не поедет в чужедальную сторону».

Разлука с сестрой, которая должна же когда-нибудь случиться, была больным местом в жизни Максима Яковлевича.

Между тем в светлице снова началась задушевная беседа между молодой Строгановой и ее наперсницей.

– А знаешь, что, Ксения Яковлевна, я надумала? – сказала Домаша.

– Что?

– Надо мне беспременно сегодня же повидаться с Ермаком Тимофеевичем.

– Тебе повидаться? Зачем? – удивленно поглядела на нее Строганова.

– Да ведь слепые мы ходим… Что же дальше-то делать?

– Как что дальше делать?

– Да так, здоровой ли тебе, Ксения Яковлевна, прикинуться или же опять, чтобы тебе занедужилось. Как он о том в мыслях держит, ничего мы не ведаем.

– Вот оно что… – задумчиво сказала Ксения Яковлевна. – И ты хочешь…

– Шастнуть к нему, все разузнать доподлинно…

– А как тебя увидят?..

– Не бойся, не увидят… А увидят – поклеп-то падет на мою, а не на твою голову.

– Все-таки не ладно это…

– А что же поделаешь? Так еще неладнее выходит… В слепоте-то ходить…

– Что же, постарайся… – согласилась Строганова.

– Я сейчас же это дело обделаю… Ты войди в рукодельную, поработай с полчасика, да и уведи Антиповну, а я мигом сбегаю, благо он теперь у себя в избе и один… Ивана Ивановича нет, в поход ушел.

– Хорошо.

Обе девушки вошли в рукодельную. Ксения Яковлевна, как и было условлено, проработала не более получаса и обратилась к Антиповне:

– Пойдем, нянюшка, расскажи мне какую ни на есть сказку, скучно очень…

Лицо Антиповны расплылось от удовольствия. Она очень любила, когда к ней обращалась с просьбами ее питомица.

– Изволь, касаточка, расскажу. Я надысь вспомнила ту сказку, что рассказывала тебе, когда ты еще была махонькая, за новую для тебя сойдет…

– Ну вот и хорошо, сегодня и расскажешь…

И девушка вышла из рукодельной. Антиповна поспешила за ней.

Домаша только этого и ждала, но, однако, не тронулась с места, пока из соседней горницы не донесся старческий голос Антиповны, медленно и протяжно начинавшей рассказывать новую сказку. Тогда Домаша быстро встала из-за пяльцев и направилась в девичью, накинула на себя большой платок и выскользнула сперва во двор, а затем и за ворота усадьбы. Никто не заметил ее.

Она пустилась бежать по полю и, запыхавшись, остановилась у избы Ермака Тимофеевича. Переведя дух, она тихо отворила дверь.

Ермак ходил по избе в глубокой задумчивости. Шорох заставил его остановиться. Оглядевшись, он радостно воскликнул:

– Домна Семеновна!..

Девушка вошла.

– Она самая.

– Что с Ксенией Яковлевной?

– Да ничего, работала в рукодельной, а теперь ей нянька сказки сказывает.

– Здорова, значит? – упавшим голосом сказал Ермак.

– И здорова, может быть, и занедужится ей может, это как ты скажешь, Ермак Тимофеевич… Затем я пришла, поспросить… Да что же ты, добрый молодец, меня на ногах держишь? Я и так пристала, сюда бежавши. Сядь-ка. И я присяду…

– Садись, садись… – спохватился Ермак Тимофеевич.

– Так как же нам с Ксенией Яковлевной быть-то, добрый молодец? – спросила Домаша.

– Да пусть ей еще понедужится с недельку-другую, то-де лучше, то хуже, – отвечал Ермак.

– Ин будь по-твоему, недужится так недужится. И это можно, я так ей и передам…

– Передай, девушка, возьми в труд… Я по крайности хоть каждый день увижу ее, а может, улучу минутку и словом перемолвиться. Да и Семен Аникич увидит, что хворь-то долгая, больше будет благодарен, коли вылечу. Говорил он мне, что на сердце она жалится, а мне сказать ей совестно, пусть так все на сердце и жалится…

– А ты лечить ей сердце-то и примешься?.. – с усмешкой спросила Домаша.

– Постараюсь…

– Уж ты вылечишь, таковский!..

– А у меня к тебе просьбица… – начал Ермак Тимофеевич, сняв с мизинца кольцо, оставленное им себе при разделе добычи.

– Что это? Колечко? – спросила Домаша.

– Да. Прими в труд, передай Ксении Яковлевне, от Ермака-де, ратная добыча, шлет от любящего сердца.

Девушка нерешительно взяла кольцо.

– Изволь, добрый молодец, только носить-то его нельзя будет… Увидит Антиповна, она у нас глазастая, Семен Аникич, да и братцы, пойдут спросы да расспросы, беда выйти может…

– Пусть спрячет куда ни на есть, может, на минуту и наденет на пальчик свой.

– К чему тогда и кольцо от милого друга, коли не носить его…

– Так-то оно так, да что же делать-то…

– А ты послушай, добрый молодец, девичьего разума…

– Изволь, послушаю…

– На сердце Ксения Яковлевна будет жалиться, так ты скажи Семену Аникичу, что есть у тебя кольцо наговоренное, от сердца-то помогает, дозвольте-де носить Ксении Яковлевне… Он в тебя верит, поверит и тому… Тогда она его и будет носить въявь, на народе, и тебе и ей много приятнее…

– И то, девушка… Какая же ты умница! – воскликнул восхищенный предложением Домаши Ермак Тимофеевич.

– Какая уродилась, такой и бери… Так ты спрячь кольцо-то, сам не носи, не ровен час, приметят, что твое кольцо. Может, и приметили… Ишь, вырядился, – насмешливо сказала Домаша.

– Вряд ли приметили…

– Да так и сделай, как я говорила.

– Так в точку сделаю, а ты все же Ксению Яковлевну-то упряди…

– Без тебя знаю это…

– Уж не ведаю, как и благодарить тебя.

– А вот будешь мужем нашей хозяюшки, так не оставь нас с Яковом своею хозяйской милостью, – улыбнулась Домаша.

– Не может статься этого! – печально сказал Ермак. – Но и так Яков мне всегда первым другом будет, да и тебе, девушка, по гроб не забуду твоей услуги…

Он произнес все это таким печальным тоном, что Домаше стало его жаль.

– А ты не кручинься раньше времени, добрый молодец. Все, быть может, наладится. Ведь не думал же ты, не гадал в светлицу-то попасть к хозяюшке, а Бог привел, и вхож стал… Так и дальше, не ведаешь иной раз, как все устроится…

– Спасибо на добром слове, девушка, – сказал Ермак.

Домаша встала.

– Ан мне пора, прощенья просим… Завтра увидимся.

Домаша вышла из избы. Ермак последовал за нею и долго стоял у крыльца, смотря вслед убегавшей девушке.

XXV

Ходатай

Слова Домаши сбылись как по писаному.

К посещениям Ермака Тимофеевича светлицы Ксении Яковлевны действительно привыкли. Семен Иоаникиевич перестал сопровождать его, а Антиповна иной раз и отлучалась в рукодельную, посылая к молодой Строгановой Домашу, успевшую уверить ее, что она терпеть не может Ермака.

При Домаше молодые люди были все равно что вдвоем, успевали вдосталь наговориться и даже изредка обменяться поцелуем.

На руке Ксении Яковлевны блестело кольцо Ермака, как «наговоренное» от сердца. Молодая Строганова быстро поправлялась от «болезни», хотя не переставала порой жаловаться на слабость и головную боль. Знахарь еще был нужен. И он теперь посещал свою больную ежедневно.

Но Ермак Тимофеевич хорошо знал русскую пословицу, гласящую: «как веревку ни вить, а все концу быть» и со страхом и надеждою ожидал этого конца. Они решили с Ксенией Яковлевной переговорить с Семеном Иоаникиевичем, причем Ермак Тимофеевич сообщил девушке, что ее дядя обещал наградить его всем, чего он пожелает.

– Вот и попрошу у него в награду… тебя, – сказал Ермак.

– Он, чай, и не думает и не гадает о такой просьбе, – заметила Ксения Яковлевна.

– А мне-то что? – сказал Ермак. – Я ему и надысь сказал: «Не давши слова – крепись, а давши – держись»…

– Попытать можно, – согласилась Строганова.

– Я на днях попытаю…

– Боязно. А разлучат нас?.. Что тогда?

– Надо один конец сделать! – говорил Ермак Тимофеевич. Но, несмотря на эту решительную фразу, он все-таки со дня на день откладывал объяснение со стариком Строгановым. Сколько раз при свидании он уж решался заговорить, но ему тоже, как и Ксении Яковлевне, вдруг становилось «боязно». Как посмотрит на эти речи ласковый, приветливый, души не чающий в нем старик? А вдруг поступит круто, запрет свою племянницу, а ему скажет: «Добрый молодец, вот Бог, а вот и порог!» Что тогда?

И холодный пот выступал на лбу Ермака, человека, как известно, далеко не из трусливых. Беседа поэтому откладывалась.

Семен Иоаникиевич пребывал в счастливом неведении относительно причин хвори любимой племянницы и чудодейственных средств знахаря, Ермака Тимофеевича.

Из этого неведения вывел его Максим Яковлевич.

В одно прекрасное утро оба племянника, по обыкновению, явились в горницу дяди пожелать ему доброго утра. Никита Григорьевич вскоре ушел посмотреть на лошадей, до которых был страстный охотник, а Максим Яковлевич остался с Семеном Иоаникиевичем, разговорившись с ним о необходимости сменить одного из дозорных.

Старик Строганов не любил переменять людей. Он и в данном случае стоял на стороне старого служащего.

– Изворовался он, дядя, сам знаешь, – говорил Максим Яковлевич.

– Есть тот грех, таить нечего, – согласился Семен Иоаникиевич.

– Вот видишь. И не унимается. А по-моему, сыт – ну и будет…

– Вот оно что значит молодо-зелено, – заметил старик. – А того вы не рассудите, что сытый человек меньше съест, нежели голодный…

– Это к чему же?..

– Да уж к тому… Правильно я говорю?

– Конечно, меньше.

– То-то и оно. Приставь нового, тот воровать будет, да еще больше, так как ему больше и нужно, да и завидки будут брать на прежнего…

– Да уж, дядя, по-моему, пусть лучше другой покормится, чем все один…

– Да коли он хозяину пользу дает, пусть кормится. Нам-то что… Его старанье, за него и награду он себе берет…

– Это вор-то?..

– Уж и вор… Просто себя не забывает, охулки на руку не кладет около хозяйского добра… Да где их взять таких-то, которые бы его соблюдали? Таких, Максимушка, нет, и, по-моему, задать ему нагоняй как следствуст, пугнуть хорошенько, он на время и приостановится…

– На время? – усмехнувшись, переспросил Максим Яковлевич.

– Вестимо, на время. Я его уж пугал, ничего не действует. На полгода действует…

– Ну, как знаешь, дядя, а по-моему, сменить бы надобно, и Гриша со мною согласен.

– Сменить недолго, только что из этого выйдет?.. У этого-то дело налажено, а другой еще с год налаживать будет, убыток-то еще больше станет. Поверь мне, старику…

– Хорошо, хорошо…

– И Никиты разговоры отведи от мысли этой. Он согласится. Ведь это ты коновод-то?..

– Уж и я… – самодовольно сказал Максим Яковлевич.