Учение о понятии

Различение, как показано, есть здесь в своем понятии и тем самым в своей истине. Всякое предыдущее различение находит это единство в понятии. Как непосредственное различение в бытии, оно есть граница некоторого другого; как данное в рефлексии, оно относительно, положено, как относящееся по существу к своему другому; здесь тем самым единство понятия начинает становиться положенным, но ближайшим образом, лишь как видимость в чем-либо другом. Переход и разложение этих определений имеют лишь тот истинный смысл, что они достигают своего понятия, истины; бытие, существование, нечто или целое, части и т. д., субстанция и акциденция, причина и действие суть для себя лишь мысленные определения; они становятся поняты, как определенные понятия, поскольку каждое из них познано в единстве со своим другим или противоположным. Например, целое и части, причина и действие и т. д. не суть еще различные, определенные, как частные, одно в противоположность другому, так как хотя они в себе составляют одно понятие, но их единство не достигло еще формы общности; таким образом, и различение, присущее этим отношениям, не имеет еще такой формы, что оно есть одна определенность. Например, причина и действие суть не два различных понятия, а лишь одно определенное понятие, и причинность, как всякое понятие, есть нечто простое.

Относительно полноты оказалось, что определенное, как частное, достигает полноты в различении общего и частного, и что лишь эти два составляют частные виды. В природе, конечно, в одном и том же роде бывает более двух видов, так что эти многие виды не имеют вышеуказанного отношения противоположности. Таково бессилие природы, что она не в состоянии сохранить и выразить собою строгость понятия и протекает в таком чуждом понятию слепом многообразии. Природа в разнообразии своих родов и видов и в бесконечном различии своих образований может вызывать в нас удивление, так как в удивлении нет понятия, и его предмет есть неразумное. Так как природа есть инобытие понятия, то ей предоставлено впадать в это различие, подобно тому, как дух, хотя имеет понятие в образе понятия, впадает также и в представления и вращается в их бесконечном многообразии. Многочисленные природные роды и виды должны считаться за нечто не-высшее произвольных причуд духа в его представлениях. В тех и других, правда, повсюду видны следы и чаянии понятия, но изображающие последнее не в верном отражении, так как они суть стороны его свободного инобытия; понятие есть абсолютная сила именно потому, что оно может проявлять свои различения свободно в образе самостоятельных различий, внешней необходимости, случайности, произвола, мнения, которые должны, однако, считаться не более чем отвлеченной стороною ничтожества.

Определенность частного, как мы видели, есть просто принцип, но она есть также момент целого, определенность в противоположность другой определенности. Понятие, поскольку оно определяет или отличает себя, направлено отрицательно к своему единству и сообщает себе форму одного из своих идеальных моментов бытия; как определенное понятие, оно имеет вообще существование. Но это бытие имеет значение уже не простой непосредственности, а общности через абсолютное опосредование равной себе непосредственности, которая содержит в себе также другой момент, сущность или рефлексию. Эта общность, коею облечено определенное, есть отвлеченная. Частное имеет общность внутри его, как свою сущность; но поскольку определенность различения положена и тем самым имеет бытие, форма находится в нем, и определенность, как таковая, есть содержание. Общность становится формою, поскольку отличение есть существенное, как, наоборот, в чисто общем оно есть абсолютная отрицательность, а не такое отличение, которое положено, как таковое.

Хотя теперь определенность есть отвлеченное в противоположность другой определенности, но так как эта другая есть лишь сама общность, то последняя тем самым есть также отвлеченность, и определенность понятия или частность есть опять-таки не что иное, как определенная общность. Понятие в ней вне себя; поскольку оно есть то, что в ней вне себя, отвлеченно общее содержит в себе все моменты понятия; оно есть α, общность, ß, определенность, γ, простое единство обоих; но это единство непосредственное, и потому частность не есть полнота. В себе она есть также эта полнота и опосредование; она есть по существу отношение к другому или снятие отрицания, т. е. другой определенности, – другой, которая предносится однако, лишь как мнение, ибо она непосредственно исчезает и обнаруживает себя, как то, чем должно быть ее другое. Тем самым эта общность делается, таким образом, отвлеченною, так как опосредование есть лишь условие или, иначе, не положено в нем самом. Так как оно не положено, то единство отвлеченного имеет форму непосредственности, а содержание – форму безразличия в противоположность своей общности, так как оно не есть та полнота, какую представляет собою общность абсолютной отрицательности. Отвлеченно общее есть тем самым хотя и понятие, но как лишенное понятия, как понятие, которое не положено, как таковое.

Если идет речь об определенном понятии, то обыкновенно подразумевается лишь такое чисто отвлеченно общее. Равным образом, под понятием вообще большею частью разумеется лишь такое чуждое понятию понятие, и слово рассудок означает способность таких понятий. Этому рассудку присуще доказательство, поскольку оно движется посредством понятий, т. е. лишь определений. Такое движение посредством понятий не восходит поэтому над конечностью с необходимостью; высшая его ступень есть отрицательное бесконечное, отвлеченность доведенной до крайней высоты сущности, которая сама есть определенность неопределенности. Абсолютная субстанция, правда, есть не эта пустая отвлеченность, а по содержанию своему скорее полнота, но она отвлеченна потому, что лишена абсолютной формы, понятие не составляет ее внутренней истины; хотя она есть тожество общности и частности или мышления и взаимного внеположения, но это тожество не есть определенность понятия; вне ее скорее находится некоторый, и притом, именно потому что он находится вне ее, случайный рассудок, в котором и для которого она существует в различных атрибутах и модусах.

Впрочем, отвлеченность не пуста, как то обыкновенно принимают; она есть определенное понятие; она имеет содержанием некоторую определенность; сущность, доведенная до крайней высоты, чистая отвлеченность, обладает, как сказано, определенностью неопределенности; но некоторая определенность есть неопределенность, так как первая должна противостоять определенному. Но поскольку высказывается, чтó она такое, снимается то самое, чем она должна быть; она высказывается, как одно и то же с определенностью и, таким образом, из отвлеченности восстановляется понятие и его истина. Но каждое определенное понятие, конечно, пусто постольку, поскольку оно содержит в себе не полноту, а лишь некоторую одностороннюю определенность. Если ему даже свойственно конкретное содержание, напр. человек, государство, животное и т. п., оно все же остается пустым понятием, поскольку его определенность не есть принцип его различений; принцип содержит в себе начало и сущность своих развития и реализации; всякая же иная определенность понятия бесплодна. Поэтому, если понятие порицается вообще, как пустое, то тем самым не принимается в расчет та абсолютная определенность, которая есть различение понятия и единственно истинное его элементарное содержание.

Сюда же относится то обстоятельство, вследствие которого в новое время рассудок мало ценится и так унижается перед разумом; это та устойчивость, которую первый сообщает определенности и тем самым конечности. Это устойчивое состоит в только что рассмотренной форме отвлеченной общности; через нее оно становится неизменным. Ибо качественная определенность, как и определение рефлексии, по существу ограничены и через свою ограниченность имеют отношение к своему другому, а тем самым причастны необходимости изменения и прехождения. Общность же, какая им присуща в рассудке, сообщает им форму рефлексии в себя, через которую они лишаются отношения к другому и становятся непреходящими. Но если в чистом понятии эта вечность принадлежит его природе, то его отвлеченные определения должны бы были быть вечными существенностями лишь по их форме; но их содержание не соответствует этой форме, и потому они не суть истина и непреходимость. Их содержание не соответствует форме, так как оно не есть самая определенность, как общее, т. е. не есть полнота различения понятия или сама целостная форма; поэтому форма ограниченного рассудка есть сама несовершенная, именно отвлеченная общность. Но далее следует признавать бесконечную силу рассудка в том, что он разделяет конкретное на отвлеченные определенности и схватывает ту глубину различения, которая одна есть вместе с тем сила, порождающая их переход. Конкретное в воззрении есть целостность, но чувственная, – реальная материя, безразличные взаимно внеположные состояния в пространстве и времени; это отсутствие единства в многообразии, как содержание воззрения, не должно бы было быть вменяемо последнему в заслугу и преимущество перед тем, что рассудочно. Изменчивость, обнаруживающаяся в воззрении, уже указывает на общее; то, что из нее входит в воззрение, есть лишь другое также изменчивое, стало быть то же самое; это не есть общее, выступающее и являющееся вместо него. Всего же менее следует вменять науке, напр. геометрии и арифметике, в заслугу то наглядное, которое приносит с собою ее материя, и представлять себе ее предложения, как основанные на нем. Напротив, именно потому материя таких наук имеет более низменную природу; воззрительность фигур или числ не помогает их научности; последняя вносится в них лишь через мышление о них. Поскольку же под воззрением разумеется не только чувственная, но объективная целостность, то последняя имеет характер интеллектуальный, т. е. ей свойственно существование не во внешнем его существовании в предмете, но в том, что составляет его непреходящую реальность и истину, – реальность, лишь поскольку она определена по существу в понятии и через понятие; т. е. идею, ближайшая природа которой выяснится ниже. То, что считается преимуществом воззрения, как такового, перед понятием, есть внешняя реальность, нечто лишенное понятия, получающее свою ценность лишь через него.

Так как поэтому, рассудок представляет собою бесконечную силу, которою определяется общее, или, наоборот, которому, в себе и для себя лишенному устойчивой определенности, сообщается устойчивая прочность через форму общности, то не вина рассудка, если не идут далее. В том и состоит субъективное бессилие разума, что он оставляет такими эти определенности и не оказывается в состоянии привести их к единству через диалектическую силу, противоположную этой отвлеченной общности, т. е. через своеобразную природу, через понятие этих определенностей. Хотя рассудок через форму отвлеченной общности сообщает им, так сказать, такую твердость бытия, какой они не имеют в качественной сфере и в сфере рефлексии, но через это упрощение он вместе с тем одухотворяет их и так обостряет, что они именно на этой ступени приобретают способность саморазложения и перехода в противоположное им. Высшая зрелость и высшая ступень, которой нечто может достигнуть, есть та, с которой начинается его погибель. Устойчивость определенностей, в которую, по-видимому, вступает рассудок, форма непреходимости, есть форма относящейся к себе общности. Но она граничит с собственно понятием, и потому в ней самой выражается бесконечная близость разложения конечного. Эта общность непосредственно обостряет определенность конечного и выражает его несоответствие с нею. Или, правильнее сказать, его соответствие уже наступило; наступило отвлеченно определенное положение, как одно с общностью, и именно потому не для себя, как бы оно было лишь определенное, но только как единство себя и общего, т. е. как понятие.

Поэтому, во всех отношениях превратно разделять, как то обычно делают, рассудок и разум. Если понятие считается чуждым разуму, то на это следует скорее смотреть, как на неспособность разума признать себя в понятии. Определенное и отвлеченное понятие есть условие или, правильнее, существенный момент разума; оно есть одухотворенная форма, в которой конечное через общность, в коей оно относится к себе, само возгорается в себе, как диалектически положенное и тем самым как самое начало явления разума.

Так как определенное понятие в предыдущем изложении изображено в своей истине, то остается лишь указать, чтó в нем тем самым положено. Различие, существенный момент понятия, но еще в чисто общем неположенное, как таковой, вступает в определенном понятии в свои права. Определенность в форме общности в связи с нею образует простое; это определенно общее есть относящаяся к себе самой определенность, определенная определенность или абсолютная отрицательность, положенная для себя. Но относящаяся к самой себе определенность есть единичность. Как общность непосредственно есть в себе и для самой себя уже частность, так непосредственно в себе и для себя частность есть также единичность, на которую следует смотреть ближайшим образом, как на третий момент понятия, поскольку он прочно противостоит двум первым, но также, как на абсолютный возврат понятия внутрь себя и вместе с тем как на положенную утрату последним самого себя.

Примечание. Общность, частность и единичность суть согласно вышеизложенному три определенные понятия, именно если их желают сосчитать. Было уже ранее указано, что число есть несоответственная форма для того, чтобы подвести под нее определения понятия, и всего и совершенно несоответственнее для определений самого понятия; число, поскольку оно имеет принципом одно, обращает считаемое в совершенно раздельные и взаимно совершенно безразличные (данные). Из вышеизложенного явствует, что различные определенные понятия суть собственно лишь одно и то же понятие, а вовсе не выпадают одно от другого в числе.

В обычном изложении логики приводятся различные подразделения и виды понятий. Но сейчас же бросается в глаза непоследовательность, состоящая в том, что виды вводятся так: Имеются (es giebt) количество, качество и другие нижеследующие понятия. Имеются – этим не выражается никакого оправдания, кроме того, что такие виды находят и указывают на основании опыта. Таким путем получается эмпирическая логика, – странная наука, иррациональное познание рационального. Логика дает тем самым весьма плохой пример следования своим собственным учениям; она разрешает себе самой делать обратное тому, что она предписывает, как правило, по которому понятия должны быть выведены и научные предложения, следовательно и предложение: имеются такие и такие того различные виды понятий – должны быть доказаны. Философия Канта впадает тут и в дальнейшую непоследовательность, она заимствует для трансцендентальной логики категории в качестве т. наз. основных понятий из субъективной логики, в которую они принимаются эмпирически. Так как она признает последнее, то не усматривается, почему трансцендентальная логика решается на заимствование из такой науки, а не хватается за него прямо из опыта.

Для некоторого примера укажу на то, что понятия разделяются главным образом по их ясности, и именно на ясные и смутные, отчетливые и неотчетливые, адекватные и неадекватные. Здесь могут быть также упомянуты полные, переполненные и другие подобные излишности. Что касается упомянутого разделения на основании ясности, то легко обнаруживается, что эта точка зрения и относящиеся к ней различения взяты из определений психологических, а не логических. Так называемое ясное понятие должно быть достаточно для того, чтобы отличать один предмет от другого; но такое понятие еще не должно быть называемо понятием, оно есть не что иное, как субъективное представление. То, что есть смутное понятие, должно оставаться основанным на себе, так как иначе оно было бы не смутным, а отчетливым понятием. Отчетливым понятием должно быть такое, признаки которого могут быть указаны. Таким образом оно есть собственно определенное понятие. Признак, если только усвоено то, что в нем правильно, есть не что иное, как определенность или простое содержание понятия, поскольку это содержание отличено от формы общности. Но ближайшим образом признаку не вполне свойственно это более точное определение, но он есть вообще некоторое определение, которым некто третий отмечает себе предмет или понятие; поэтому признаком может служить весьма случайное обстоятельство. Вообще он выражает собою не столько имманентность или существенность определения, сколько отношение последнего к внешнему рассудку. Но если последний есть действительно рассудок, то он имеет перед собою понятие и отмечает оное не чем иным, как тем, что есть в понятии. Если же признак должен быть отличен от понятия, то он есть некоторый значок или какое-либо иное определение, принадлежащее представлению вещи, а не ее понятию. А то, что есть неотчетливое понятие, может быть совсем обойдено, как излишнее.

Но адекватное понятие есть нечто высшее; в нем, собственно говоря, предносится соответствие понятия реальности, которое есть уже не понятие, как таковое, а идея.

Если бы признак отчетливого понятия должен был быть действительно определением понятия, то логике доставили бы затруднение простые понятия, которые согласно другому разделению противопоставляются сложным. Ибо если в простом понятии должен быть указан истинный, т. е. имманентный признак, то понятие нельзя считать простым; а поскольку такого признака нельзя указать, понятие не есть отчетливое. Тут является на помощь ясное понятие. Единство, реальность и т. под. определения должны быть простыми понятиями, правда, только потому, что логики не в состоянии найти их определения и потому должны довольствоваться тем, чтобы иметь о них ясное понятие, т. е. не иметь никакого. Для определения, т. е. для указания понятия, требуется вообще указание рода и видового отличия. Оно указывает, стало быть, на понятие, не как на нечто простое, а как на имеющее две подлежащие счету составные части. Но такое понятие не становится еще оттого чем-либо сложным. При простом понятии предносится отвлеченная простота, единство, не содержащее внутри себя различения и определенности, и потому не то единство, которое свойственно понятию. Поскольку предмет находится в представлении, особенно в памяти, или также поскольку он есть отвлеченное мысленное определение, он может быть совершенно прост. Даже сам по себе богатейший (по содержанию) предмет, напр., дух, природа, мир, также Бог, усвоенный без всякого понятия в простом представлении, выражаемом столь же простым словом – дух, природа, мир, Бог, – есть, конечно, нечто простое, на чем сознание может остановиться, не выделяя далее какого-либо особого определения или признака; но предметы сознания не должны оставаться такими простыми представлениями или отвлеченными мысленными определениями, но должны быть поняты, т. е. их простота должна быть определена вместе с их внутренним различением. Сложное же понятие есть не более, как деревянное железо. О сложном, правда, можно иметь некоторое понятие, но сложное понятие было бы нечто худшее, чем материализм, который признает сложное лишь субстанциею души, мышление же считает простым. Неразвитая рефлексия прежде всего впадает в сложность, как во вполне внешнее отношение, в худшую форму, в которой могут быть рассматриваемы вещи; даже низшие природы должны иметь некоторое внутреннее единство. А чтобы форма самого неистинного существования была перенесена на я, на понятие, – это более, чем можно бы было ожидать, это должно быть считаемо неприличием и варварством.

Далее понятия разделяются главным образом на противные и противоречивые. Если бы при изложении понятия дело сводилось к тому, чтобы указать, какие существуют определенные понятия, то пришлось бы привести всевозможные определения, – ибо все определения суть понятия и тем самым определенные понятия, – и все категории бытия, равно как все определения сущности, надлежало бы привести, как виды понятий. Так и сообщается в логиках, в одних, смотря по желанию, более, в других менее, что существуют понятия утвердительные, отрицательные, тожественные, условные, необходимые и т. д. Так как такие определения уже предшествуют понятию и потому, когда они приводятся по его поводу, находятся не на собственном им месте, то они допускают лишь поверхностные словесные объяснения и являются здесь лишенными всякого интереса. В основе противных и противоречивых понятий – различение, которое здесь главным образом имеется в виду – лежит рефлексивное определение различия и противоположности. Они считаются двумя отдельными видами, т. е. каждое, как нечто устойчивое для себя и безразличное к другому, без всякой мысли о их диалектике и внутреннем ничтожестве этих различений; как будто то, что противно, не должно быть также определено, как противоречивое. Природа и существенный переход тех форм рефлексии, которые ими выражаются, рассмотрены в своем месте. В понятии тожество развито в общность, различение в частность, противоположение, возвращающееся в основание, в единичность. В этих формах определения рефлексии таковы, каковы они суть в их понятии. Общее оказалось не только тожественным, но вместе различным или противным относительно частного и единичного, далее противоположным им или противоречивым; но в этом противоположении оно тожественно им, есть их истинное основание, в котором они сняты. То же самое справедливо о частном и единичном, которые суть также полнота определения рефлексии.

Далее понятия разделяются на подчиненные и соподчиненные; – различение, которое ближе связано с определением, а именно выражает собою отношение общности и частности, при котором эти выражения и употребляются попутно. Только обыкновенно на них смотрят, как на совершенно постоянные отношения, и потому устанавливают о них многие бесплодные предложения. Наиболее подробное изложение их опять-таки объемлет собою отношение противности и противоречия к подчинению и соподчинению. Так как суждение есть отношение между определенными понятиями, то лишь при его рассмотрении будет указано истинное отношение. Тот способ, по которому эти определения сравниваются без мысли о их диалектике и о развивающемся изменении их определения или, правильнее, о присущей им связи противоположных определений делает бесплодным и бессодержательным все соображение о том, что в них согласно, и что нет, все равно, есть ли это согласие или несогласие нечто отдельное и постоянное. Великий, бесконечно плодотворный в понимании и комбинировании глубочайших отношений алгебраических величин и остроумный Эйлер и особенно сухо-рассудочный Ламберт и другие пытались обозначать этот род отношений между определениями понятий линиями, фигурами и т. п.; вообще имелось в виду возвышение – в действительности скорее понижение – способов логических отношений в некоторое исчисление. Уже попытка такого обозначения сейчас же представляется, как в себе и для себя пустая, если сравнить между собою природу знака и того, что должно быть обозначаемо. Определения понятий – общность, частность и единичность – конечно, различны так же, как линии или буквы алгебры; далее они также противоположны и допускают поэтому знаки plus и minus. Но сами они и еще более их отношения, если даже остановиться только на подчинении и включении, имеют по существу совершенно иную природу, чем буквы, линии и их отношения, чем равенство или различие величин, plus и minus, чем положение линий одна над другою или их соединение в углы и положения объемлемых ими пространств. Этого рода предметы имеют сравнительно с ними ту особенность, что первые внешни один для другого, обладают неизменным определением. Если же понятия берутся так, что они соответствуют таким знакам, то они перестают быть понятиями. Их определения не суть нечто мертвенное, как числа и линии, которым самим не принадлежат их отношения; первые суть живые движения, различенная определенность одной стороны непосредственно внутрення для других; то, что для чисел и линий есть совершенное противоречие, существенно для природы понятия. Высшая математика, которая также восходит к бесконечному и разрешает себе противоречия, не может уже для изображения таких определений употреблять свои прежние знаки; для обозначения еще весьма чуждого понятию представления бесконечного приближения двух ординат или для приравнения дуги бесконечному числу бесконечно малых прямых линий она не может сделать ничего иного, как начертить две прямые линии одну вне другой или провести в дуге прямые линия, но различные от нее; для постижения же бесконечного, к которому она тем самым приходит, она ссылается на представление.