Наука логики

Этот переход и на самом деле остается голой путаницей, поскольку нет сознания необходимости этого превращения. – Но и внешняя рефлексия легко может сообразить, что, во-первых, положительное есть не некоторое непосредственно тождественное, а отчасти некоторое противоположное по отношению к отрицательному, и что оно лишь в этом соотношении обладает значением, следовательно, отрицательное само заключено в его понятии, отчасти же, что оно в себе самом есть соотносящееся с собой отрицание голой положенности или отрицательного, и, следовательно, само есть внутри себя абсолютное отрицание. – Равным образом отрицательное, противостоящее положительному, имеет смысл лишь в указанном соотношении с этим своим другим; оно, следовательно, содержит последнее в своем понятии. Но отрицательное обладает и без соотношения с положительным некоторым собственным устойчивым наличием; оно тождественно с собой; но таким образом оно само есть то, чем должно было быть положительное.

Противоположность между положительным и отрицательным понимается преимущественно в том смысле, что первое (хотя оно по своему названию выражает положенность) есть некоторое объективное, а последнее – нечто субъективное, принадлежащее лишь некоторой внешней рефлексии, ничуть не касающееся в-себе-и-для-себя-сущего объективного и совершенно не существующее для последнего.

И в самом деле, если отрицательное есть не что иное, как абстракция, созданная субъективным произволом, или определение, являющееся продуктом некоторого внешнего сравнения, то оно, разумеется, не существует для объективного положительного, т. е. последнее не соотнесено в самом себе с такой пустой абстракцией; но в таком случае определение, что оно есть некоторое положительное, также лишь внешне ему. – Так, чтобы привести пример неподвижной противоположности этих определений рефлексии, мы укажем, что свет принимается вообще за нечто лишь положительное, а тьма за нечто лишь отрицательное. Но свет в своем бесконечном распространении и силе своей раскрывающей и животворяющей деятельности обладает по существу природой абсолютной отрицательности. Напротив, тьма, как нечто немногообразное или, иначе говоря, как не различающее само себя внутри себя лоно порождения, есть простое тождественное с собой, положительное. Ее принимают за исключительно лишь отрицательное в том смысле, что она, как голое отсутствие света, совершенно не существует для последнего, так что этот последний, соотносясь с нею, соотносится не с некоторым другим, а чисто с самим собой, и, следовательно, она лишь исчезает перед ним. Но, как известно, свет помутняется тьмой, сереет; и помимо этого чисто количественного изменения он претерпевает также и качественное изменение, состоящее в том, что благодаря соотношению с нею он определяется в цвет. – Подобным же образом, например, и добродетель также не существует без борьбы; она скорее представляет собой высшую, завершенную борьбу; таким образом, она есть не только положительное, но и абсолютная отрицательность; она также есть добродетель не только в сравнении с пороком, а есть в самой себе противоположение и борьба с ее противоположностью. Или, наоборот, порок не есть только отсутствие добродетели – ведь и невинность есть такое отсутствие – и отличается от добродетели не только для внешней рефлексии, а в самом себе противоположен ей, он есть нравственное зло. Нравственное зло состоит в самодовлении, в сопротивлении добру; оно есть положительная отрицательность. Невинность же, как отсутствие и добра и зла, безразлична к обоим определениям, не есть ни положительное, ни отрицательное. Но вместе с тем это отсутствие надлежит также брать как определенность, и, с одной стороны, ее следует рассматривать, как положительную природу чего-то, а, с другой стороны, она соотносится с некоторым противоположным, и все существа выходят из своего состояния невинности, из своего безразличного тождества с собой, соотносятся через самих себя со своим другим и вследствие этого пускают себя ко дну или, в положительном смысле, возвращаются в свое основание. – Истина также есть нечто положительное, как соответствующее объекту знание; но она есть это равенство с собой лишь постольку, поскольку знание отнеслось отрицательно к другому, пронизало собою объект и сняло отрицание, которым он является. Заблуждение есть нечто положительное, как мнение касательно того, что не есть само по себе сущее мнение, знающее и отстаивающее себя. Неведение же есть либо нечто безразличное к истине и заблуждению и, стало быть, не определенное ни как положительное, ни как отрицательное, так что определение его, как некоторого отсутствия, принадлежит внешней рефлексии, либо же, как объективное, как собственное определение некоторого существа, оно есть влечение, направленное против себя, некоторое отрицательное, содержащее в себе положительное направление. – Одно из важнейших познаний состоит в усмотрении и удержаний того взгляда на эту природу рассмотренных определений рефлексии, что их истина состоит лишь в их соотношении друг с другом, и тем самым состоит в том, что каждое из них в самом своем понятии содержит другое; без этого познания нельзя, собственно говоря, сделать и шагу в философии.

Примечание 2 [Начало исключенного третьего] Определение противоположения также было превращено в некоторое предложение, в так называемое начало исключенного третьего.

Нечто есть либо А либо не-А, нет третьего.

Это предложение означает, во-первых, что все есть некоторое противоположное, нечто определенное либо как положительное, либо как отрицательное. – Это – важное положение, имеющее свою необходимость в том, что тождество переходит в разность, а последняя в противоположение.

Однако это предложение обыкновенно понимают не в указанном смысле, а оно якобы должно означать, что из всех возможных предикатов вещи присущ либо сам данный предикат, либо его небытие. Противоположное означает здесь лишь отсутствие или, вернее, неопределенность, и предложение так незначительно, что не стоит труда высказывать его. Если мы берем определения «сладкое», «зеленое», «четырехугольное», – а нам говорят, что мы должны брать все предикаты, – и затем высказываем о духе, что он либо сладок, либо несладок, либо зеленый, либо незеленый и т. д., то это тривиальность, которая ни к чему не приводит.

Определенность, предикат соотносится с чем-то; нечто определено, – так высказывает наше предложение; последнее должно было бы затем содержать в себе по существу требование, чтобы определенность определилась ближе, чтобы она стала определенностью в себе, противоположением. Но вместо этого предложение лишь переходит в вышеуказанном тривиальном смысле от определенности к ее небытию вообще, возвращается назад к неопределенности.

Предложение об исключенном третьем отличается, далее, от рассмотренного выше предложения о тождестве или противоречии, которое гласило так: не существует ничего такого, что было бы вместе и А к не-А. Предложение об исключенном третьем утверждает, что нет ничего такого, что не было бы ни А, ни не-А, что нет такого третьего, которое было бы безразлично к противоположности. На самом же деле имеется в самом этом предложении третье, которое безразлично к противоположности, а именно, в нем имеется само А. Это А не есть ни —/-А ни-А, но вместе с тем оно есть и —/-А и – А. – Нечто, которое якобы должно быть либо —/-А либо же-А, соотнесено, стало быть, как с —/-А, так и с не-А; и опять-таки утверждают, что, будучи соотнесено с А, оно не соотнесено с не-А, равно как оно якобы не соотнесено с А, если оно соотнесено с не-А.

Само нечто есть, следовательно, то третье, которое якобы исключено. Так как противоположные определения как положены в нечто, так и суть в этом полагании снятые, то третье, которое здесь имеет образ какого-то мертвенного нечто, есть, если его взять поглубже, то единство рефлексии, в которое, как в основание, возвращается противоположение.

Примечание 3 [Начало противоречия] Если первые определения рефлексии – тождество, разность и противоположение – нашли каждое свое выражение в особом предложении, то тем паче должно было бы быть сформулировано в виде предложения то определение, в которое они переходят, как в свою истину, а именно, противоречие. Так что надо было бы сказать: все вещи противоречивы в самих себе; и притом в том смысле, что это предложение выражает по сравнению с прочими истину и сущность вещей. – Противоречие, выстушающее в противоположении, есть лишь развитое ничто, ничто, содержащееся в тождестве и встретившееся нам в выражении, что предложение о тождестве ничего не говорит. Это отрицание определяет себя в дальнейшем в разность и в противоположение, которое теперь представляет собою положенное противоречие.

Но одним из основных предрассудков прежней логики и обычного представления является взгляд, будто противоречие не есть такое же существенное и имманентное определение, как тождество; больше того, если уже речь идет о иерархии и оба определения мы должны фиксировать, как раздельные, то следовало бы признать противоречие более глубоким и более существенным. Ибо по сравнению с ним тождество есть лишь определение простого непосредственного, определение мертвенного бытия; противоречие же есть корень всякого движения и жизненности; лишь поскольку нечто имеет в самом себе противоречие, оно движется, обладает импульсом и деятельностью.

Противоречие обыкновенно, во-первых, устраняют из вещей, из сущего и истинного вообще, утверждая, что нет ничего противоречивого. Во-вторых, противоречие, напротив того, выталкивается в субъективную рефлексию, которая своим соотнесением и сравниванием его якобы впервые создает. Но и в этой рефлексии его тоже нет по-настоящему; ибо противоречивого, как уверяют, нельзя ни представить себе, ни помыслить. Противоречие признается вообще, будь это противоречие в действительном или в мыслящей рефлексии, случайностью, как бы аномалией и преходящим пароксизмом болезни.

Что касается утверждения, что противоречия нет, что оно не есть нечто существующее, то такого рода заверение не должно причинять нам забот; абсолютное определение сущности должно оказаться во всяком опыте, во всяком действительном, равно как во всяком понятии. Выше, говоря о бесконечном, представляющем собою противоречие, как оно обнаруживается в сфере бытия, мы уже указали на нечто подобное. Но обыденный опыт сам высказывает, что существует по меньшей мере множество противоречивых вещей, противоречивых учреждений и т. д., противоречие которых находится не только в некоторой внешней рефлексии, а в них самих. Но, далее, противоречие не следует принимать только за какую-то аномалию, встречающуюся лишь кое-где: оно есть отрицательное в его существенном определении, принцип всякого самодвижения, состоящего не в чем ином, как в некотором изображении противоречия.

Само внешнее чувственное движение есть его непосредственное наличное бытие. Нечто движется не поскольку оно в этом «теперь» находится здесь, а в другом «теперь» там, а лишь поскольку оно в одном и том же «теперь» находится здесь и не здесь, поскольку оно в этом «здесь» одновременно и находится и не находится. Надлежит согласиться с древними диалектиками), что противоречия, которые они нашли в движении, действительно существуют; но из этого не следует, что движения нет, а наоборот, что движение есть само существующее противоречие.

Равным образом внутреннее, подлинное самодвижение, импульс вообще (устремление или напряжение монады, энтелехия абсолютно простого существа) состоит не в чем ином, как в том, что в одном и том же отношении существуют нечто в самом себе и его отсутствие, отрицательное его самого. Абстрактное тождество с собой еще не есть жизненность; но в силу того, что положительное есть в самом себе отрицательность, оно выходит вне себя и начинает изменяться. Нечто, следовательно, жизненно лишь постольку, поскольку оно содержит в себе противоречие и притом есть та сила, которая в состоянии вмещать в себе это противоречие и выдерживать его. Но если нечто существующее не способно в своем положительном определении вместе с тем охватывать свое отрицательное определение и удерживать одно в другом, если оно не способна иметь в самом себе противоречие, то оно не есть само живое единство, не есть основание, а идет в противоречии ко дну. – Спекулятивное мышление состоит лишь в том, что мышление удерживает противоречие и в нем – само себя, а не в том, что оно допускает, как это происходит с представлением, чтобы это противоречие господствовало над ним и растворяло его определения лишь в другие или в ничто.

Если в движении, импульсе и т. п. противоречие скрыто для представления за простотой этих определений, то, напротив, в определениях отношения противоречие выступает непосредственно. Если взять какие угодно тривиальнейшие примеры: верх и низ, правое и левое, отец и сын и т. д. до бесконечности, то все они содержат противоположность в одном определении. Верх есть то, что не есть низ; верх определен лишь так, чтобы не быть низом, и есть лишь постольку, поскольку есть низ, и наоборот; в одном определении заключается его противоположность. Отец есть другое сына, а сын – другое отца, и каждый имеет бытие лишь как это другое другого; и вместе с тем одно определение имеется лишь в соотношении с другим; их бытие есть единое наличие. Отец есть нечто особое также и вне соотношения с сыном; но при этом он не отец, а мужчина вообще; равным образом верх и низ, правое и левое суть также и рефлектированное в себя, суть нечто и вне соотношения, но в таком случае они суть лишь места вообще. – Противоположные постольку содержат в себе противоречие, поскольку они в одном и том же отношении суть – а) соотносящиеся друг с другом отрицательно или взаимно упраздняющие друг друга и b) безразличные друг к другу.

Представление, переходя к моменту безразличия этих определений, забывает в нем их отрицательное единство, и тем самым сохраняет их лишь как разные вообще, в каковом определении правое уже не есть правое, левое уже больше не есть левое и т. д. Но поскольку представление имеет перед собою в самом деле правое и левое, оно имеет перед собой эти определения, как отрицающие себя одно в другом, и вместе с тем и как не отрицающие себя в этом единстве, а каждое, как безразличное сущее особо.

Поэтому представление имеет, правда, повсюду своим содержанием противоречие, но не доходит до его осознания; оно (представление) остается внешней рефлексией, переходящей от одинаковости к неодинаковости или от отрицательного соотношения к рефлектированности различенных определений внутрь себя. Внешняя рефлексия сопоставляет эти два определения внешним образом и имеет в виду лишь их, а не переход, который существенен и содержит в себе противоречие. – Остроумная рефлексия – скажем здесь и о ней – состоит, напротив, в улавливании и высказывании противоречия. Хотя она не выражает понятия вещей и их отношений, а имеет своим материалом и содержанием лишь определения представления, она все же приводит их в такое соотношение, которое содержит в себе их противоречие и дает тем самым их понятию просвечивать сквозь это последнее. – Но мыслящий разум заостряет, так сказать, притупившееся различие разного, голое многообразие представления, до существенного различия, до противоположности. Лишь доведенные до заостренности противоречия, многообразные впервые становятся подвижными и живыми по отношению друг к другу и получают в нем ту отрицательность, которая есть имманентная пульсация самодвижения и жизненности.

Относительно онтологического доказательства бытия божия мы уже указали, что положенное в нем в основание определение есть «совокупность всех реальностей».

Относительно этого определения обыкновенно прежде всего показывают, что оно возможно, так как оно, мол, не содержит в себе противоречия, потому что реальность берется в этом доказательстве, лишь как беспредельная реальность.

Мы заметили выше, что этим указанная совокупность превращается в простое неопределенное бытие или, если реальности берутся на самом деле, как многие определенные реальности, в совокупность всех отрицаний. Если мы возьмем более определенно различие реальности, то оно превращается из разности в противоположность, и тем самым в противоречие, а совокупность всех реальностей вообще в абсолютное противоречие внутри самого себя. Обычный Horror (страх), который представляющее, не-спекулятивное мышление испытывает перед противоречием, как природа перед vacuum (пустотой), отвергает это следствие; ибо это мышление останавливается на одностороннем рассмотрении разрешения противоречия в ничто и не познает его положительной стороны, по которой оно становится абсолютной деятельностью и абсолютным основанием.

Из рассмотрения природы противоречия получился вообще тот вывод, что если в той или иной вещи можно обнаружить некоторое противоречие, то это само по себе еще не есть, так сказать, изъян, дефект или погрешность этой вещи. Наоборот, каждое определение, каждое конкретное, каждое понятие есть по существу единство различных и могущих быть различенными моментов, которые через определенное, существенное различие переходят в противоречащие. Это противоречивое во всяком случае разрешается в ничто, оно возвращается в свое отрицательное единство.

Вещь, субъект, понятие оказываются теперь самим этим отрицательным единством; оно есть нечто в себе самом противоречивое, но вместе с тем также и разрешенное противоречие: оно есть основание, содержащее в себе и носящее свои определения. Вещь, субъект или понятие, будучи рефлектированы в своей сфере внутрь себя, суть свое разрешенное противоречие, но вся их сфера есть опять-таки некоторая определенная, разная; таким образом, она есть конечная, а это означает противоречивая. Не она сама есть разрешение этого более высокого противоречия, а она имеет своим отрицательным единством, своим основанием некоторую более высокую сферу. Конечные вещи – в их безразличном многообразии состоят поэтому вообще в том, что они противоречивы в самих себе, надломлены внутри себя и возвращаются в свое основание. – Как это будет выяснено далее, истинное умозаключение от конечного и случайного к абсолютно необходимому существу состоит не в том, чтобы умозаключать от конечного и случайного, как от лежащего и остающегося лежать в основании бытия, а в том, что (как это даже непосредственно подразумевается в понятии «случайности») умозаключают от лишь преходящего, противоречащего себе в самом себе бытия к абсолютно необходимому бытию, или, лучше сказать, состоит скорее в том, что показывают, что случайное бытие возвращается в самом ceбe в свое основание, в котором оно снимает себя, и что, далее, оно через это возвращение полагает основание лишь так, что оно скорее делает само себя положенным. В обычном умозаключении бытие конечного выступает, как основание абсолютного; именно потому, что есть конечное, есть и абсолютное. Но истина состоит в том, что именно потому, что конечное есть в самой себе противоречивая противоположность, потому, что оно не есть, есть абсолютное. В первом смысле умозаключение гласит так: бытие конечного есть бытие абсолютного; в последнем же смысле оно гласит: небытие конечного есть бытие абсолютного.

Третья глава

Основание

Сущность определяет самое себя как основание.

Подобно тому, как ничто сначала находится в простом непосредственном единстве с бытием, так и здесь простое тождество сущности сначала находится в непосредственном единстве с ее абсолютной отрицательностью. Сущность есть только эта ее отрицательность, которая есть чистая рефлексия. Она есть эта чистая отрицательность, как возвращение бытия в себя; таким образом, она определена в себе или для нас как основание, в котором разрешается бытие. Но эта определенность не положена ею же самой; или иначе говоря, сущность не есть основание, именно поскольку она не положила сама эту свою определенность. Но ее рефлексия состоит в том, чтобы положить себя как то, что она есть в себе, положить, как отрицательное, и определить себя. Положительное и отрицательное составляют то существенное определение, в которое она исчезла как в свое отрицание. Эти самостоятельные рефлексивные определения снимают себя, и погрузившееся в основание определение есть истинное определение сущности.

Поэтому основание само есть одно из рефлексивных определений сущности. Однако – последнее из них, правильнее говоря, лишь то определение, что оно есть снятое определение. Рефлексивное определение, погружаясь в основание, получает свое истинное значение, состоящее в том, что оно есть абсолютное самоотталкивание себя в само себя, а именно, что та положенность, которая присуща сущности, имеет бытие лишь как снятая положенность, и что, наоборот, лишь снимающая себя положенность есть положенность сущности. Сущность, определяя себя как основание, определяет себя как не-определенное, и лишь снятие ее определенности есть ее процесс определения. – В этой определенности, как снимающей самоё себя, она есть не сущность, проистекающая из другого, а такая сущность, которая в своей отрицательности тождественна с собой.

Поскольку от определения, как первого, непосредственного, идут дальше к основанию (через природу самого определения, которое через себя погружается в основание), то основание есть ближайшим образом определенное через то первое. Однако этот процесс определения, с одной стороны, как снятие процесса определения, есть лишь восстановленное, очищенное или обнаружившееся тождество сущности, которое рефлексивное определение есть в себе; с другой же стороны, это отрицающее движение, как процесс определения, и есть впервые полагание той рефлексивной определенности, которая представлялась непосредственной, но которая на самом деле лишь положена исключающей самоё себя рефлексией основания, и притом положена лишь как нечто положенное или снятое. – Таким образом, сущность, определяя себя как основание, приходит лишь из себя. Следовательно, как основание, она полагает себя как сущность, и ее процесс определения в том именно и состоит, что она полагает себя как сущность. Это полагание есть рефлексия сущности, каковая рефлексия в своем процессе определения снимает самое себя и есть, с первой стороны, полагание, а, с последней, полагание сущности, тем самым и то и другое в одном действии.

Рефлексия есть чистое опосредствование вообще, основание есть реальное опосредствование сущности с собой.

Первая, движение ничто через ничто обратно к самому себе, есть свечение себя в некотором другом; но так как противоположность в этой рефлексии еще не обладает никакой самостоятельностью, то ни то первое, просвечивающее, не есть некоторое положительное, ни то другое, в котором оно просвечивает, не есть некоторое отрицательное. Оба суть, собственно говоря, субстраты только силы воображения; они еще не суть соотносящиеся; с самими собою. Чистое опосредствование есть лишь чистое соотношение без соотносящихся. Хотя определяющая рефлексия полагает такие определения, которые тождественны с собой, однако эти определения вместе с тем суть только определенные соотношения. Напротив, основание есть реальное опосредствование, потому, что оно содержит в себе рефлексию, как снятую рефлексию; оно есть возвращающаяся в себя через свое небытие и полагающая себя сущность. По этому моменту снятой рефлексии положенное получает определение непосредственности, чего-то такого, что вне соотношения или своей видимости тождественно с собой. Это непосредственное есть восстановленное через сущность бытие, – то небытие рефлексии, через которое сущность опосредствует себя. В себя сущность возвращается обратно как отрицающая; она, таким образом, в своем возвращении в себя сообщает себе определенность, которая именно поэтому есть тождественное с собою отрицательное, снятая положенность, и тем самым вместе с тем также нечто сущее как тождество сущности с собой, как основание.

Основание есть, во-первых, абсолютное основание, в котором сущность ближайшим образом есть вообще основа для того соотношения, которое конституируется категорией основания; но ближе оно определяет себя как форму и материю и сообщает себе некоторое содержание.

Во-вторых, оно есть определенное основание как основание некоторого определенного содержания; поскольку соотношение основания в своей реализации становится вообще внешним себе, оно переходит в обусловливающее опосредствование.

В-третьих, основание предполагает условие; но условие в такой же степени предполагает оставание; безусловное есть их единство, суть в себе (die Sache an sich), которая через опосредствование обусловливающего соотношения переходит в существование.

Примечание [Начало основания] Основание получило выражение, подобно другим рефлексивным определениям, в особом предложении: все имеет свое достаточное основание. – Смысл этого предложения состоит вообще не в чем ином, как в том, что то, что есть, следует рассматривать не как сущее непосредственное, а как положенное; нельзя останавливаться на непосредственном наличном бытии или на определенности вообще, а следует от этого наличного бытия итти назад к его основанию, в каковой рефлексии оно имеется как снятое и в своем в-себе-и-для-себя-бытии. В предложении об основании высказывается, следовательно, существенность рефлексии в себя в противоположность голому бытию. – Что основание достаточно – добавлять это, собственно говоря, совершенно излишне, ибо это разумеется само собой; то, для чего основание было бы недостаточным, не имело бы никакого основания, а между тем ведь все должно иметь свое основание.