скачать книгу бесплатно
классика, это хорошо для кроссворда.
Ничто так не тяготит,
как хорошее.
Скоро войдет в моду
топор под пальто.
Все говорят об избытке.
Наверно, снова
появятся избыточные люди.
Ежедневная дефлорация
под напором лозунгов.
Каждый день мы меньше себе понятны.
Ежедневные газеты еще выходят
ежедневно.
«Мир» – это такая комедия.
Уже не имеет смысла
эмигрировать.
Простые предложения
не станут проще.
Под ножом
Остроумие отыскало дело
для отчаявшихся:
оправдывайся.
А тринадцать букв
складываются в
невозможность.
Нередко мертвые
заправляют мертвым языком
права.
Ветер
перелетает через
белые их тени.
Я бесправен —
значит,
лжив.
На меди
Каменные нагроможденья —
штрих на штрих —
именовались городом.
Мое самое давнее впечатление,
пережитое
не мной:
счет песчинок,
сушащих чернила на моем
смертном приговоре;
барабаны, звучащие piano;
и в сиянии Град обетованный —
совсем рядом.
ЙОРГОС СЕФЕРИС
Последний день
Был пасмурный день. Никто ничего не решал.
Дул ветерок. «Это не грего, это сирокко», – сказал кто-то.
Худые кипарисы, распятые на склоне, и там за ними
серое море с лужами света.
Заморосило. Солдаты взяли к ноге.
«Это не грего, это сирокко», – и больше ни о чем ни слова.
Но мы знали: на рассвете нас не будет.
Ничего: ни женщины, пьющей сон возле нас,
ни памяти, что мы были когда-то мужчинами.
Завтра – ничего.
«Этот ветер напомнил весну, – сказала подруга,
шедшая рядом и глядя вдаль, – весну,
средь зимы налетевшую в закрытое море.
Так внезапно. Прошло столько лет. Но как мы умрем?»
Похоронный марш заплетался под мелким дождем.
Как умереть мужчине? Странно: никто не думал.
А кто думал, те словно вспоминали летописи
крестовых походов или битвы при Саламине.
И все-таки смерть: каждому своя и больше ничья —
это игра в жизнь.
Гас пасмурный день: никто ничего не решал.
На рассвете у нас ничего не будет: все предано, даже наши руки,
и женщины наши – рабыни у колодцев, и дети —
в каменоломнях.
Подруга шла рядом, напевая бессвязно:
«весною… летом… рабы…»
Старые учители оставили нас сиротами.
Мимо прошла пара, было слышно:
«Уж темно, я устала, пошли домой,
пошли домой, включим свет».
КАРЛ СЭНДБЕРГ
Трава
Громоздите трупы под Аустерлицем и Ватерлоо,
Забросайте землею и оставьте их мне.
Я – трава: я покрываю все.
Громоздите трупы под Геттисбергом,
Громоздите под Ипром и под Верденом,
Забросайте землею и оставьте их мне.
Два года, десять лет – и пассажиры спросят у проводника:
«Где это мы едем? Что это за место?»
Я – трава.
Дайте мне делать мое дело.
ЭРНСТ МАЙСТЕР
Положись на себя
Полагаюсь на себя.
Город бродит по собственным улицам.
Гора лезет в свою же высь.
Взлет качелей застывает в задумчивости.
Река спрашивает: «Куда мне течь?»
Бог говорит: «Не могу больше, мама. Жарко».
Шоссе говорит: «У меня больше нет бензина».
Вечер землю забрал в забор и сказал: «Добрый вечер».
Матери хором твердят:
«Все на свете само себе опора».
Им смешно.
Заячья зима
Ура,
полевые пуганые солдаты!
Плечо к плечу,
головами вниз,
а на головах – мешки,
– смирно висеть, зайцы! —
в зимнем ветре.
Да, это зимний ветер
белыми, как резцы,
стелется тучами серебра
над зеркальным небом.
Снежную
затеваю я лавину с горы:
один толчок,
и моя вина —
Бог-отец в небесах души —
рушится с горы
в дол, растет
и вдребезги дробит
морозное мое окно,
за которым вы колышетесь, зайцы.
Встать,
полевые пуганые солдаты!
Вольно!
Белый клевер, пушистый, расцвел в выси.
Прыгайте ко мне,
вволю полакомьтесь под зимним
ветром,
смойте
с шерсти запекшуюся кровь —
мою вину —
и гоните до упаду меня
по лугам голубого снега.
«То, что нужно познать…»
ТО,
что нужно познать,
что нужно испытать,
называется: Я,
и это образец
меры человека,
из таких же попыток
сколоченный покойниками.
ЭРИХ ФРИД
За смертью посылать
Моя бабушка
бранилась, что я неповоротлив
«Тебя только за смертью посылать»
И меня
послали за смертью
