Крэнфорд

После чая мы пустились с обыкновенный разговор. Мы были благодарны леди Гленмайр за то, что она предложила еще хлеба с маслом, и эта взаимная потребность познакомила нас с нею гораздо лучше, нежели разговоры о дворе, хотя мисс Поль сказала, что она надеялась узнать, здорова ли королева, от кого-нибудь, кто лично ее видел.

Дружба, начатая за хлебом с маслом, увеличилась за картами. Леди Гленмайр удивительно играла в преферанс и была совершенным авторитетом в ломбере и бостоне. Даже мисс Поль забыла, что нужно говорить: «миледи» и «ваше сиятельство» и сказала: «баста мэм, у вас был, кажется, червонный валет», так же спокойно, как будто никогда не собиралось крэнфордского парламента по случаю приличного способа выражаться с женою пера.

К доказательство, как совершенно мы забыли, что находились в присутствии той, которая могла сидеть за чаем с баронетской короной на голове вместо чепчика, мистрисс Форрестер рассказала любопытное происшествие леди Гленмайр, анекдот, известный только её коротким друзьям, который даже не был известен мистрисс Джемисон. Он относился к прекрасным старым кружевам, единственному остатку лучшего времени, которыми леди Гленмайр любовалась на воротничке мистрисс Форрестер.

– Да, говорила эта дама – таких кружев теперь не достанешь ни за какие деньги; их делали монахини за границей. Теперь говорят, что нельзя сделать их и там; но, может – быть, теперь могут, после издания закона об эмансипации католиков. Я не удивляюсь, но между тем очень ценю мое кружево. Я не доверяю мыть его даже моей горничной (та бедная девочка, о которой я говорила прежде, но которую госпоже как-то приличнее казалось назвать громким именем горничной); я всегда мою его сама. Вот один раз кружева чуть-чуть не пропали. Разумеется, вашему сиятельству известно, что такие кружева никогда не должно ни крахмалить, ни гладить. Некоторые моют в сахарной воде, а некоторые в кофе, чтоб придать настоящий желтый цвет; но у меня есть очень – хороший рецепт как мыть кружева в молоке; это делает их жесткими и придает им очень хороший сливочный цвет. Ну, вот, мэм, я сшила весь кусок вместе (а красота прекрасного кружева именно и заключается в том, что, когда оно мокро, то занимает очень мало места) и намочила его в молоке; по несчастью, я вышла из комнаты и, воротившись, нашла кошку на столе, которая так и смотрела воровкой и облизывалась как-то неловко, как будто она хотела что-то проглотить, да не могла. Поверите ли вы? сначала мне было ее жаль и я говорила: «бедная кисочка, бедная кисочка!», но когда, наконец, вдруг взглянула и увидела чашку с молоком пустую до чиста, я воскликнула: «ах, ты, негодная кошка!» и, кажется, я так рассердилась, что ударила ее, а это помогло ей проглотить кружева совсем. Я чуть не заплакала – так мне было досадно, но решила, что не расстанусь с кружевом, не постаравшись его достать. Я надеялась, что кружева по крайней мере стошнит ее, но это вывело бы хоть кого из терпения, когда кошка пришла совершенно спокойно и, мурлыкая через четверть часа после того и почти надеясь, что я ее приласкаю. «Нет, кисочка!» сказала я: «если у тебя есть какая-нибудь совесть, ты не должна этого ожидать!» Вдруг меня поразила одна мысль. Я позвонила и послала горничную к мистеру Гоггинсу, велела ему кланяться и попросить дать мне сапог на один час. Не думаю, чтоб в этой просьбе было что-нибудь странное, но Дженни сказала, что молодые люди в аптеке хохотали до упада при этой моей просьбе. Мы с Дженни посадили туда кошку, растопырив ей передние ноги, чтоб она не могла нас оцарапать и дали ей чайную ложку смородинного сирона, в которую (ваше сиятельство, извините меня) я примешала немного рвотного. Никогда не забуду, как беспокоилась я целые полчаса. Я взяла кошку в свою спальню и разостлала чистое полотенце на полу. Я чуть было ее не поцеловала, когда она воротила кружева в том же состоянии, в каком они были прежде. Дженни приготовила кипятку и мы намачивали кружево, намачивали, разложили на кусток на солнце, прежде чем я могла до него дотронуться, чтоб обмокнуть его в молоко. А теперь ваше сиятельство никогда не отгадали бы, что оно было в горле у кошки.

Мы узнали в продолжение этого вечера, что леди Гленмайр приехала надолго к мистрисс Джемисон; она отказала в квартире своей в Эдинбурге и не имела никаких причин спешить воротиться туда. Мы обрадовались, услышав это; она сделала на нас приятное впечатление. Приятно также было узнать из слов, вырвавшихся в продолжение вечера, что, в добавок ко многим привлекательным качествам, она отдалена от пошлости быть богатой.

– Неужели вам не кажется неприятно идти пешком? спросила мистрисс Джемисон, когда доложили о приходе наших служанок.

Это был всегдашний вопрос мистрисс Джемисон, у которой стоял свой экипаж в сарае и которая даже на самые короткие расстояния иначе не отправлялась, как в портшезе. Ответы были таковы, как бывали всегда:

– О нет! какая приятная и спокойная ночь!

– Так хорошо освежиться после комнатного жара!

– Звезды так прекрасны!

Эти последние слова сказала мисс Мэтти.

– Вы любите астрономию? спросила леди Гленмайр.

– Не очень, возразила мисс Мэтти несколько смутившись, потому что в эту минуту не могла вдруг припомнить, что такое астрономия и что астрология; но ответ был справедлив и в том и в другом обстоятельстве, потому что она читала и несколько страшилась астрологических предсказаний Френсиса Мура; а что касается до астрономии, то в тайном откровенном разговоре она сказала мне, что никогда не может поверить, будто земля постоянно вертится и даже не хочет верить, если б и могла, и утомляется до головокружения, когда думает об этом.

Надев калоши добрались мы до дому с необыкновенной осторожностью. Так утончены и деликатны были наши ощущения после того, как мы пили чай с миледи.

IV. Синьйор Брунони

Вскоре после происшествия, которое я описала в прошедшей главе, я была отозвана домой болезнью отца, и на некоторое время забыла о том, что делается с моими любезными крэнфордскими друзьями, и как леди Гленмайр могла помириться с скукой своего долгого пребывания у невестки своей, мистрисс Джемисон. Когда батюшке сделалось легче, я провожала его в один приморской город, так что казалась изгнанною из Крэнфорда и лишенною случая узнать что-нибудь о милом городке большую часть этого года.

В конце ноября, когда мы вернулись домой и батюшка опять находился в добром здоровье, я получила письмо от мисс Мэтти и письмо претаинственное. Она начинала и не оканчивала множества фраз, смешивая их одну с другою. Я могла только понять, что если батюшке лучше (она надеялась, что ему лучше), то ему необходимо будет беречься и носить теплую бекеш от дня св. архангела Михаила до Успения. Она писала также, могу ли я сказать: в моде ли тюрбаны? Одно веселое празднество должно случиться, какого никогда не видели и не знали с-тех-пор, как были уомбмельские львы[11], и один из них съел руку ребенка; она, может быть, слишком стара, чтоб заботиться о нарядах, но новый чепчик ей непременно нужен; а слыша, что тюрбаны в моде и многие из графских фамилий собираются приехать, ей хотелось бы быть прилично-одетой, и она просит меня привезти ей чепчик от той модистки, у которой я покупаю. Ах, Боже мой! какая небрежность с её стороны: она забыла, что пишет мне именно затем, чтоб просить меня, приехать к ней в следующий вторник; она надеется тогда предложить мне нечто для увеселения; она теперь не будет подробно описывать увеселение, а только прибавляет, что светло-зеленый цвет её любимый. Таким образом кончила она свое письмо; но в P. S. прибавила, что может уведомить меня об особенной привлекательности Крэнфорда в настоящее время; синьор Брунони будет показывать удивительные фокусы в залах крэнфордского собрания в среду или в пятницу вечером на следующей неделе.

Я была очень рада принять приглашение от моей милой мисс Мэтти, независимо от фокусника, и мне очень хотелось не допустить ее обезобразить свое крошечное, кроткое личико огромным турецким тюрбаном. Согласно этому желанию, я купила ей хорошенький чепчик, приличный для пожилой женщины, который однако сильно разочаровал ее, когда, при моем приезде, она пошла за мною в мою спальню, как будто затем, чтоб помешать огонь в камине, но на самом деле для того, я полагаю, чтоб посмотреть, не находится ли в моем чемодане светло-зеленый тюрбан. Напрасно повертывала я чепчик со всех сторон и сзади и сбоку: сердце её жаждало тюрбана, и она могла только сказать с покорностью судьбе и в голосе и взгляде:

– Я уверена, что вы исполнили все, как только можно лучше, душенька. Это совершенно такой чепчик, как носят все крэнфордские дамы, а они, позвольте сказать, покупали их уже год назад. Мне хотелось бы, признаюсь, что-нибудь поновее, что-нибудь более похожее на тюрбаны, которые, как говорит мисс Бетти Баркер, носит королева Аделаида; но чепчик прехорошенький, душенька. И, признаться сказать, этот цвет прочнее светло-зеленого. Да впрочем, зачем заботиться о парадах? Вы скажите мне, не нужно ли вам чего-нибудь, душенька. Вот здесь колокольчик. Я полагаю, тюрбаны не дошли еще до Дрёмоля?

Говоря таким образом, милая старушка с тихой горестью вышла из комнаты, оставив меня одеваться к вечеру; она ожидала мисс Поль и мистрисс Форрестер и надеялась, что усталость не помешает мне присоединиться к ним. Разумеется, я поспешила, разобраться и одеться, но, несмотря на всю мою торопливость, я слышала приезд и шептанье в соседней комнате прежде, чем была готова. Когда я отворила дверь, до меня долетели слова: «Я имела глупость ожидать чего-нибудь порядочного из дрёмбльских лавок… бедная девушка! она сделала все, что только могла, я не сомневаюсь;» но, несмотря на все это, мне было приятнее, чтоб она бранила и Дрёмбль и меня, чем обезобразила себя тюрбаном.

Мисс Поль из трех собравшихся теперь крэнфордских дам были более всего известны все городские новости. Она имела привычку проводить утро бродя из лавки в лавку не затем, чтоб купить что-нибудь (исключая разве катушки бумаги или куска тесемки), но чтоб посмотреть на новые товары, рассказать о них и собрать все городские вести. Она умела так прилично соваться куда ни попало, где только могла удовлетворять свое любопытство, умела таким образом, что если б не казалась аристократкою по своему званию, могла бы показаться дерзкою. Теперь, по той выразительности, с которой она прокашливалась и ждала, когда прекратится разговор о всех ничтожных предметах (таких, например, как чепчики и тюрбаны), мы знали, что она хочет рассказать что-нибудь особенное. Наконец наступила продолжительная пауза. Я надеюсь, что нет человека, обладающего приличной скромностью, который мог бы поддерживать длинный разговор, когда кто-нибудь сидит рядом с вами, молча, смотря свысока на все, что говорят, как пошлое и достойное презрения в сравнении с тем, что он может рассказать, если только его хорошенько попросят. Мисс Поль начала:

– Когда я выходила сегодня из лавки Гордона, мне вздумалось пойти в гостиницу Сен-Джорджа (у моей Бетти там родственница горничной, и я подумала, что Бетти будет приятно узнать о её здоровье). Не встретив никого, я взобралась на лестницу и очутилась в сенях, ведущих в залу собрания (мы с вами, конечно, помним залу собрания, мисс Мэтти, и придворные менуэты). Вот я иду, не думая о том, где я, как вдруг примечаю приготовления к завтрашнему вечеру; комната разделена большой перегородкой, которую три обойщика Кросби обивали красной фланелью; это казалось, что-то темно и странно и так меня изумило, что я, в своей рассеянности, пошла за ширмы, когда какой-то джентльмен (настоящий джентльмен, могу вас уверить) подошел ко мне и спросил, что мне угодно приказать ему. Он говорил таким милым, неправильным английским языком, что мне представилось не Таддеус ли это, или венгерский брат или Санто-Себастиани; покуда я воображала себе его прошедшую жизнь, он с поклоном вывел меня из комнаты. Но погодите-ка! Вы еще половины моей истории не знаете. Я сходила с лестницы, когда встретилась с родственницей Бетти. Разумеется, я остановилась поговорить с нею о Бетти, и она сказала мне, что я точно видела фокусника. Джентльмен, который неправильно говорил по-английски, был сам синьор Брунони. Именно в эту минуту проходил он мимо нас по лестнице и сделал преграциозный поклон, в ответ на который я тоже сделала ему книксен: у всех иностранцев такие учтивые манеры, что поневоле заимствуешься от них. Когда он сошел вниз, я вспомнила, что уронила перчатку в зале собрания (она была в моей муфте все это время, и я нашла ее уж после). Я воротилась назад и, прокрадываясь в проходе, оставленном большой перегородкой, которая разделяет почти всю залу, кого увидала я там? Того самого джентльмена, которого я встретила только что перед этим, который прошел мимо меня по лестнице, а теперь являлся из внутренней части комнаты, куда совсем нет хода – помните мисс Мэтти! и повторил тем же самым милым, неправильным английским языком: что мне угодно, только совсем не так грубо. Казалось он не хотел пропускать меня за перегородку. Я объяснила ему, что пришла за перчаткой, которую, довольно впрочем странно, я нашла именно в эту минуту.

Мисс Поль, стало-быть, видела колдуна, настоящего живого колдуна! Как многочисленны были вопросы, сделанные ей всеми нами:

– Носит он бороду?

– Молод или стар?

– Блондин или брюнет?

– Какой наружности?

Короче, мисс Поль была героиней вечера, благодаря своей утренней встрече.

Колдовство, фокусы, волшебство, чародейство составляли главные предметы разговора во весь вечер. Мисс Поль была немного скептиком и наклонна думать, что даже поступки каждого чародея можно решить ученым образом. Мистрисс Форрестер верила всему, начиная от привидений до домовых. Мисс Метти держала середину между обеими, всегда склоняясь на убеждения последней. Думаю, что она внутренне склонялась более на сторону мистрисс Форрестер; но желание показаться достойною сестрою мисс Дженкинс заставляло ее удерживать равновесие. Мисс Дженкинс, никогда не позволяла служанке называть сальные кружочки, образующиеся вокруг свечек, «саваном», но приказывала говорить просто кружочки. И её сестра будет суеверной! Нет это невозможно.

После чаю меня отправили вниз за тем томом старой энциклопедии, в котором находятся существительные имена, начинающиеся с буквы С. для того, чтоб мисс Поль могла почерпнуть оттуда ученые объяснения к фокусам следующего вечера. Это помешало партии преферанса, которую мисс Мэтти и мистрисс Форрестер имели в виду, потому что мисс Поль погрузилась в свой предмет и в гравюры, которыми книга была иллюстрирована, а нам показалось жестоким мешать ей. Только двумя или тремя зевками, которых я не могла удержать, старалась выразить я скуку, потому что действительно была тронута той кротостью, с какою обе дамы переносили свое обманутое ожидание; но мисс Поль читала от этого только усерднее, и не сообщала нам интересных сведений, как урывками:

– А, вижу; совершенно понимаю. А представляет шарик. Поставьте А между Б и Д… Нет! между Е и И и поверните второй сустав третьего пальца вашей левой руки над кистью вашей правой И. Точно, очень ясно. Милая мистрисс Форрестер колдовство и волшебство дело простой азбуки. Позволите прочесть вам одно это место?

Мистрисс Форрестер умоляла мисс Поль избавить ее, говоря, что с детства она не могла понимать, когда читают вслух, а я выронила из рук карты, которые тасовала очень громко, и этим скромным движением принудила мисс Поль приметить, что нынешний вечер назначено было состояться преферансу, и предложить несколько неохотно не начать ли пульку – какая приятная веселость засияла при этом на лицах двух дам! Мисс Мэгги почувствовала некоторое угрызение совести, зачем прервала ученое занятие мисс Поль, и не помнила хорошо карт, не обращала полного внимания на игру до тех пор, пока не успокоила своей совести. Она предложила мисс Поль взять домой этот том энциклопедии, и мисс Поль приняла его с признательностью и сказала, чтоб Бетти взяла его домой, когда та пришла за нею с фонарем.

На следующий вечер мы все находились в некотором смятении при мысли об ожидающей нас веселости. Мисс Мэтти ушла одеваться заблаговременно, торопила меня, и нам пришлось дожидаться полтора часа, потому что двери открывались ровно в семь, а нам предстояло идти лишь несколько сажен! Однако, как говорила мисс Мэтти, не следует слишком погружаться во что бы то ни было и забывать время; поэтому она думает, что мы сделаем лучше, если просидим спокойно, не зажигая свеч до семи часов без пяти пишут. Мисс Метти дремала, а я вязала.

Наконец мы отправились и у подъезда встретили мистрисс Форрестер и мисс Поль. Мисс Поль рассуждала все о том же предмете, только с большим жаром, чем прежде, и закидала нас азами и буками, как градом. Она даже списала несколько рецептов, как она выражалась, различных фокусов. Эти рецепты были записаны на обороте конвертов, чтоб быть наготове уличить синьора Брунони.

Мы вошли в переднюю, смежную с залой собрания; мисс Мэтти несколько раз вздохнула о своей минувшей юности, вспомнив последний раз, когда она была здесь, и поправила свой хорошенький новый чепчик перед странным старомодным зеркалом, в передней. Зала собрания была пристроена к гостинице, около ста лет тому, несколькими графскими фамилиями, собиравшимися в этой самой комнате раз в месяц зимою потанцевать и поиграть в карты. Не одна знатная красавица отличалась здесь в менуэте, который она танцевала после перед королевой Шарлоттой. Говорили, что одна дама, из фамилии Генингс, украшала эту комнату красотой своей; а всем было известно, что богатая и прелестная вдова, леди Уильямс прельстилась здесь благородной фигурой юного артиста, жившего учителем в каком-то семействе по соседству и сопровождавшего своих хозяев в крэнфордское собрание. И славное сокровище достала себе леди Уильямс в особе своего красивого супруга, если все рассказы справедливы. А теперь никакая красавица не зарумянивалась и не улыбалась в зале крэнфордского собрания; никакой красивый артист не прельщал сердца своим поклоном с chapeau bras в руках: старая комната была темна; палевая краска стен превратилась в дикую; большие куски штукатурки отвалились от белых панелей и фестонов стен; но еще заплесневелый запах обитал в этом месте и смутное воспоминание об исчезнувших днях заставило мисс Метти и мистрисс Форрестер выпрямиться при входе и жеманно пройтись по комнате, как будто бы тут было множество благородных зрителей вместо двух маленьких мальчиков с пряниками в руках для препровождения времени.

Мы остановились у второго ряда; я не могла хорошенько понять зачем, до тех пор, пока не услыхала, как мисс Поль спрашивает проходящего слугу: ждут ли кого-нибудь из графских фамилий? Когда слуга покачал головою, говоря этик, что нет, мистрисс Форрестер и мисс Мэтти подвинулись вперед. Передний ряд скоро увеличился и обогатился леди Гленмайр и мистрисс Джэмисон. Мы вшестером занимали два передние ряда и наше аристократическое а parte было уважено толпами лавочников, входивших в залу время от времени, и теснившихся на задних скамейках. По крайней мере я так заключила по шуму, с которым они опускались на свои места. Но когда мне надоело смотреть на упрямую старую занавесь, которая не хотела подниматься, и вместо того уставилась на меня парой двух странных глаз, выглядывавших сквозь щель, я чуть было не обернулась назад на весело болтавший народ. В это время мисс Поль схватила меня за руку и просила не оборачиваться, потому что это неприлично; что было «прилично», я ни как не могла узнать, но должно быть что-нибудь необыкновенно скучное и утомительное. Мы все, однако, сидели вытянувшись в струнку, уставив глаза вперед на мучительную занавесь и говоря чуть слышно: до того мы боялись быть уличенными в неблагопристойности. Мистрисс Джемисон была счастливее всех, потому что она заснула.

Наконец глаза исчезли, занавес зашевелился, одна сторона его поднялась выше другой, которая стояла упорно, и потом вдруг упал, потом опять поднялся и с новым усилием, и от мощного взмаха невидимой руки взлетел наверх, представив нашим взорам величественного джентльмена в турецком костюме, сидящего перед небольшим столиком и смотрящего на нас (я побожилась бы, что теми же самыми глазами, которые я видела сквозь дырку занавеса). Он смотрел спокойно и с снисходительным достоинством «подобно существу из другой сферы», как чей-то сантиментальный голос, произнес позади меня.

– Это не синьор Брунони! сказала решительно мисс Поль, и так громко, что, я уверена, он слышал непременно, потому что взглянул через свою развевающуюся бороду на наш кружок с видом немого упрека. – У синьора Брунони бороды не было, но, может быть, он явится скоро.

И она принудила себя к терпению. Между тем, мисс Мэтти делала рекогносцировку сквозь зрительную трубку, вытерла ее и опять начала глядеть, потом обернулась и сказала мне ласковым, кротким, но грустным тоном:

– Видите, душенька, тюрбаны еще носят.

Для дальнейшего разговора мы не имели времени. Турецкий султан, как мисс Поль заблагорассудилось назвать его, встал и отрекомендовался синьором Брунони.

– Я ему не верю! воскликнула мисс Поль, недоверчивым тоном.

Он взглянул на нее опять с тем же самым упреком оскорбленного достоинства.

– Не верю! повторила она, еще положительнее, чем прежде. – У синьора Брупони не было этой мохнатой вещи около подбородка, он был выбрит чисто, как настоящий джентльмен.

Энергическая речь мисс Поль произвела спасительное действие на мистрисс Джемисон, которая широко раскрыла глаза в знак глубочайшего уважения, что заставило замолчать мисс Поль, а турецкого султана заговорить. Он заговорил на самом несвязном английском языке, таком несвязном, что не было никакого смысла между отдельными частями его речи – обстоятельство, которое он сам заметил наконец, и потому, оставив разговор, начал действовать.

Теперь мы были удивлены. Как он делал свои фокусы, я не могла понять, даже когда мисс Поль вытащила лоскутки бумажки и начала читать громко, или по крайней мере очень слышным шепотом отдельные рецепты для самых обыкновенных фокусов. Я никогда не видала таких нахмуренных бровей и такого яростного взгляда, с каким турецкий султан уставился на мисс Поль; но, как она говорила, можно ли было ожидать порядочных взглядов от мусульманина? Если мисс Поль оставалась скептиком и больше занималась своими рецептами и чертежами, чем его фокусами, мисс Метти и мистрисс Форрестер находились в величайшем недоумении и мистификации. Мистрисс Джемисон то-и-дело снимала и вытирала очки, как будто предполагала в них какой-нибудь недостаток, который был причиною фокуса, а леди Гленмайр, которая видела много любопытных вещей в Эдинбурге, была очень изумлена фокусами; она никак не хотела согласиться с мисс Поль, которая объявляла, что всякий может сделать то же самое с небольшим навыком, и что даже она сама успела бы сделать все, что он делал, почитав часа два энциклопедию и постаравшись сделать гибким свой средний палец.

Наконец мисс Мэтти и мистрисс Форрестер были приведены в совершенный ужас, начали шептаться между собой, и так как я сидела позади их, то и не могла не слышать о чем они говорили. Мисс Мэтти спрашивала мистрисс Форрестер: «как она думает: хорошо ли приезжать смотреть на такие вещи? Она боится, не одобряют ли они то, что не совсем…» Легкое качанье головой дополнило остальное. Мистрисс Форрестер отвечала, что та же мысль поразила её ум, что она чувствует себя очень неловко: «все это так странно». Она была совершенно уверена, что в этом хлебе именно её носовой платок, а он был в собственных её руках не далее, как за пять минут перед этим. Она желала бы знать, у кого взят этот хлеб? Она уверена, что не у Декина, который ведь церковный староста! Вдруг мисс Мэтти обернулась ко мне:

– Пожалуйста посмотрите, душенька: – вы в здешнем городе приезжая, и это не возбудит неприятных толков – пожалуйста посмотрите, не здесь ли мистер Гейтер? Если он здесь, я думаю, мы можем заключить, что в этом удивительном человеке нет ничего опасного и меня это очень облегчит.

Я посмотрела и увидела высокого, худощавого, сухого, запыленного учителя, окруженного учениками из уездного училища и стрегомого толпой мужчин от приближения крэнфордских девиц. Доброе лицо его сияло улыбкой, а мальчишки, окружавшие его, заливались хохотом. Я сказала мисс Мэтти, что учитель улыбается одобрительно, и это сняло тяжесть с её совести.

Я ничего не упоминала о мистере Гейтере, потому что я, счастливая молодая женщина, никогда не имела с ним никакого дела. Он был старый холостяк и боялся разных толков, как семнадцатилетняя девушка; скорее готов был броситься в лавку или прокрасться в какую-нибудь дверь, нежели встретиться с крэнфордской дамой на улице; а что касается до вечеринок, то я не удивляюсь, что он не принимал на них приглашения. Сказать по правде, я всегда подозревала, что мисс Поль весьма сильно гонялась за мистером Гейтером, когда он сначала приехал в Крэнфорд; а теперь она, казалось, разделяла так живо его боязнь, чтоб её имя не произносилось вместе с его именем. Его интересовали только бедные и несчастные; он угостил школьных мальчиков в этот вечер представлением фокусника, и как доброе дело не остается без вознаграждения, то они и охраняли его направо, налево, кругом, как будто он пчелиная матка, а они – рой пчел. Гейтер чувствовал себя до того безопасным, окруженный таким образом, что мог даже быть в состоянии сделать нашему обществу поклон, когда мы выходили. Мисс Поль не знала о его присутствии и делала вид, будто совершенно занята разговором с нами, будто она убеждает нас, что мы были обмануты и видели совсем не синьора Брунони.