скачать книгу бесплатно
– Вы собираетесь передать управление страной народу? Но это, простите, уже республика. А вы не император, а президент этой республики. А как же самодержавие, Ваше Высочество?
– Нет, вы не поняли, – горячо запротестовал цесаревич, – я не собираюсь прятаться за спины людей, не собираюсь переваливать всю ответственность на их плечи. В лице народа я собираюсь приобрести помощников, которые будут мне помогать принимать правильные решения. Я протяну народу свою руку в надежде, что народ пожмет ее. Я изучал труды Жан-Жака Руссо…
Горин удивленно приподнял бровь.
– Так вот, – продолжал цесаревич, – философ полагает, что государство возникает в результате общественного договора. Согласно этому договору верховная власть, даже при наличии монарха, принадлежит народу. Суверенитет народа неотчуждаем, неделим, непогрешим и абсолютен. Закон как выражение общей воли выступает гарантией индивидов от произвола со стороны правительства, которое не может действовать, нарушая требования закона. Благодаря закону как выражению общей воли только и можно добиться относительного имущественного равенства. И хотя Руссо как личность мне неприятен, философия его восхитительна! Он опирается не столько на абстрактное мышление, сколько имеет склонность к чувству, я бы сказал даже, к сочувствию.
– Хотите равноправия в России? – вежливо спросил Алексей.
Собеседник все более и более нравился ему. Это были речи не одиннадцатилетнего мальчика, а взрослого, твердомыслящего и, главное, доброго человека.
– Единения я хочу, господин поручик. Единение царя, народа и Бога. Только объединившись, мы станем всесильной и мощнейшей державой. Верну реформы господина Столыпина, не буду бояться. Не смею бояться. Издам закон, по которому все сословия будут платить налог в казну согласно установленному проценту.
– И знать?
– Знать в первую очередь.
– Буржуазия может восстать…
– Пусть. Людовик XVI побоялся взимать налог с дворян и был казнен голодными парижанами. Я не побоюсь, ведь все должны быть равны. Смотрите…
Цесаревич поднял с земли ветку и, присев на корточки, ловко нарисовал контур России.
– Наша страна неимоверно красива и богата. Леса, реки, горы… И все это принадлежит людям, всем, без исключения. Господь даровал нам свои блага, чтобы мы жили и процветали. Он не делил нас при этом на сословия. Вот здесь я построю металлургические заводы, – мальчик указал веткой на Урал, – здесь будет развиваться текстильная промышленность, здесь – сельскохозяйственная…
Алексей присел рядом и еле поспевал переводить взгляд на места, на которые указывал цесаревич.
– Здесь могут изготавливаться керамика и кафель, – заразившись от будущего царя идеями, указал на юг Горин.
– Точно, тут полно песка! Глупо, что мы до сих пор покупаем кафель в Австрии. И обязательно нужны хорошие дороги, ведь только из-за непроходимости дорог мобилизация войск заняла больше месяца. Господи, а школы? Почему высшие учебные заведения есть только в крупных городах? Почему в сельских школах преподают только начальное обучение? Ведь и среди крестьян множество умных, сообразительных, талантливых и, самое главное, трудящихся людей! Где в Писании сказано, что крестьянскому ребенку положено жить только в деревне, сажать огород и встречать старость на стоге сена? Почему золотой столичной молодежи открыты двери институтов, а девочке-крестьянке никогда не стать курсисткой? Сколько случаев в истории, когда из крестьянских детей вырастали гении? Ломоносов, Есенин? Вы слышали Есенина? Да мало ли в глубинках больших умов!
Они склонились над рисунками и жарко обсуждали, какой всесильной и прекрасной будет Россия. Порой цесаревич вскидывал глаза на поручика и они обменивались улыбками. Горину было легко и свободно говорить с будущим императором. Раскрасневшись от идей и яркого солнца, они счастливо рисовали на песке школы, больницы, заводы и фабрики. Два Алексея, два единомышленника, которые одинаково мечтали, говорили и одинаково обожали свою Родину.
– Работа будет у всех, и у всех будет возможность обучаться и выбрать дело себе по сердцу. Искореню воровство, казнокрадство и взяточничество. Я смогу! – радостно взмахивал руками цесаревич.
– И все же, Ваше Высочество, надо ведь думать и о казне. Если обучение будет бесплатным, государство мигом разорится.
– Да, я думал об этом. Вот смотрите, – мальчик вытянул ногу и достал из кармана галифе ржавые гвозди и болтики, – что это?
– Мусор, – недоуменно ответил Горин, глядя на юношескую руку с подобранными железяками. На внутренней стороне его ладони было написано и несколько раз жирно обведено слово «мама».
– Вот, все говорят: «Мусор». И Мария тоже. А если, к примеру, построить перерабатывающий завод. Ведь сколько ненужного хлама порой валяется на улице? Можно создать отряды по сбору ненужного металла и бумаги. Все это можно переработать. Из железа получить сплав, а из бумаги – картон под упаковочные коробки.
– Солдаты едят консервы, банки тоже выбрасываются, – задумчиво заметил Горин.
– Да, наконец-то есть человек, который меня понимает и принимает мои слова всерьез, – рассмеялся цесаревич, пряча в карман железяки. Алексей впервые за весь разговор растерялся. Он на минуту представил, как этот ребенок, измученный болезнью и постоянными поездками с императором, собирает на земле гвоздики, скрупулезно хранит их в большой коробке под кроватью и бережно складывает в шкатулку свои личные деньги, думая при этом о благе России. Это было так по-детски наивно и трогательно, как слово «мама» на его руке…
Алексей посмотрел на худенькое лицо мальчика. В эту минуту поручик не задумываясь, отдал бы свою жизнь за этого маленького человека с такой большой и восхитительной душой. Какое счастье видеть его сейчас, какое счастье слышать его речи, пусть немного нелепые для слуха взрослого человека, но такие чистые и открытые!
Цесаревич поднялся и в упор посмотрел на Горина:
– Я даю вам слово, поручик, что в России более никогда не будет бедных и несчастных. Я хочу, чтобы все были счастливы.
– Очень сложно осчастливить всех, Ваше Высочество, – Алексей тоже поднялся, – у каждого человека свое представление о счастье. Кому-то достаточно и горячего самовара, а кому-то золотые прииски подавай.
– И все же я попытаюсь.
Алексей не знал, что на это ответить. Он щелкнул каблуками сапог и отдал будущему царю честь.
К штабу они возвращались молча, каждый думая о своем. Тишина не была им в тягость, наоборот, она сближала.
– Я вот что подумал, – прервал тишину наследник, – как только закончится война, я представлю Его Величеству доклад, в котором изложу все свои мысли и желательные реформы. Я уверен, папа меня поддержит.
– Разумеется, – мягко улыбнулся Алексей.
– Вы знаете, – неожиданно рассмеялся цесаревич, – мне вспомнился сейчас губернатор Лазовской губернии, граф Личорин Юрий Васильевич. Он как-то был у нас на ужине. И вот он рассказывал, что к ним в губернию заявился лавочник, некто Питюнин, и предложил свой малый бизнес в виде продажи навесных замков. Граф тогда только посмеялся и сказал Питюнину, чтобы тот искал счастья в другом месте, так как в Лазовске он тотчас разорится. Все за столом рассмеялись. Я ничего не понял. Но потом папа рассказал мне, что Лазовск, пожалуй, единственное место в России, где люди не закрывают на замок свои дома, квартиры и амбары. Если их спросить, отчего так, они делают круглые глаза и отвечают: «А что, если заявится свояченица или же кум издалека, а дверь заперта?» Вы понимаете, Алексей Константинович? Там нет воровства! Абсолютно! И это в России, где даже поп ворует сам у себя. Вот было бы прекрасно, если бы по всей стране были такие доверие и честность.
Совещание уже закончилось. На крыльце стояли генерал Сазонов, генерал Краснов и Великий князь Николай Николаевич – дядя императора, которого редко кто видел трезвым. Вышел и император с неизменной папиросой во рту. Не обращая внимания на вытянувшихся в струнку офицеров, он устремился навстречу сыну. Горин приставил руку в виску. Он испытывал понятное волнение, только не мог понять, то ли это от присутствия царской особы, то ли по какой-то другой причине.
– По вашему довольному лицу, Ваше Высочество, могу догадаться, что вы променяли чтение записок Карамзина на более приятное занятие, – император старался говорить строгим голосом, однако у его глаз предательски разбежались веселые морщинки, а взгляд потеплел.
– О, Ваше Величество! Я замечательно провел время в обществе поручика Горина. А Карамзин подождет, никуда он не денется.
Император бегло взглянул на Алексея и едва заметно кивнул ему.
– И все же, Алексей Николаевич, не надо сердить господина Коринского, принимайтесь за чтение.
– Есть, – весело ответил цесаревич и поднялся по ступеням. Затем развернулся и, спустившись, схватил руку Горина.
– Я никогда не забуду нашего разговора, – горячо заверил он поручика, пожимая тому руку. – И никогда не забуду вас, поручик Алексей Горин.
– И я никогда не забуду, – дрогнувшим голосом ответил Алексей, отвечая на рукопожатие.
Вернувшись на фронт, Алексей написал тогда своей матери в Ниццу: «На днях имел честь прогуляться с цесаревичем Алексеем. Через десять минут нашей беседы я уже видел перед собой не приговоренного больного ребенка, а истинного монарха, которого не знала до того Россия, но узнает в будущем. Молю Господа и о нисхождении милости к Алексею Николаевичу, и о его скорейшем выздоровлении».
Где теперь этот мальчик? И где его собака, любительница бубликов? О чем думает и мечтает теперь тот, кто уже никогда не станет царем?
Алексей достал портсигар и задумчиво проводил взглядом двух солдат, вразвалочку прошедших мимо офицера. Подполковник закурил и направился в сторону госпиталя Свешникова. Ему очень хотелось повидаться с Анной.
Анна подняла ворот пальто, пытаясь укрыться от пронизывающего ветра, и подхватила саквояж.
На улице было подозрительно безлюдно. Как будто все жители столицы, испугавшись резких перемен в России, решили укрыться от нарастающей силы революции. Безликие витрины отражали девушку, слишком бледную и растерянную. Лишь редкие мальчишки, разносчики газет, бегали по тротуарам и громким голосом оглашали новости с фронта. Анна остановила одного и, протянув ему пару монет, с жадностью принялась читать. Ничего нового. Печальные статьи о разложении русской армии и о масштабных поражениях на фронте.
– Анна! – услышала она и, подняв голову, увидела, как к ней через дорогу спешит Алексей. Проезжающий автомобиль недовольно засигналил, подполковник, извиняясь, махнул водителю рукой и подошел.
– Алексей Константинович? Вы в Петрограде?
– Анна, как хорошо, что я встретил вас, – Горин наклонился и галантно поцеловал руку в перчатке.
– Почему? – глупо спросила девушка, резко покраснев.
– Если бы не встреча с вами, моя поездка в столицу оказалась бы совсем уж мерзкой.
– Отчего? Хотя это глупый вопрос. Наверное, сейчас всем офицерам приходится несладко.
– Увы, мы стоим перед распадом и уничтожением наших вооруженных сил. Старые правила рухнули, а новые создать не получается, – Алексей убрал руки за спину и грустно ухмыльнулся. – Господа из Временного правительства этого не осознают или же не желают этого признать… Вы уезжаете?
– Папе нездоровится, срочно возвращаюсь в Зуево.
– Надеюсь, ничего серьезного?
– Очередной удар, – Анна растерянно посмотрела по сторонам, – все это и отречение царя. Более двухсот лет Зуевы служили дому Романовых. И вот теперь он в недоумении, кому служат его сыновья, за что сражаются, кому присягают.
– Республике, – ответил Горин, – а сражаются за Россию, как и ранее.
– Папа – убежденный монархист, солдат старой гвардии. Ему непонятны слова «республика» и «гражданин». Он твердо уверен, что только царь, данный Богом, а не избранный народом, может вести за собой Россию.
– Вы на вокзал? – спросил Алексей. – Я провожу вас.
Некоторое время они шли молча, Алексей украдкой поглядывал на Анну. На ней были темно-сиреневое пальто и шляпка в тон. Из-за полей головного убора ему не видно было лица девушки, взору открывались лишь бледная щека и маленькая мочка уха, украшенная крошечной жемчужиной.
– Мы не виделись с вами более полугода, вы похудели, – заметил подполковник.
– И подурнела? – Анна подняла голову и посмотрела на Алексея. Глаза ее, всегда озорные и ясные, немного покраснели и припухли, уголки губ опустились. Сказывались бессонные ночи у кроватей больных и дурные вести из дома.
– Нет, стали взрослее, – серьезно ответил Горин.
– Алексей Константинович, как вы думаете, что будет дальше? Сможет ли Россия без царя? И что будет с ними, с императором и его семьей?
– Я не знаю, Анна. Вы задаете такие вопросы, на которые никто не знает ответов. Скажу одно: Россия всегда была, есть и будет самой сильной и самой могущественной страной. Это зависит не от царя, а от русского духа и патриотизма. Родина остается Родиной, и мне как офицеру остается только защищать ее от врага внешнего и внутреннего. Поэтому я присягнул Временному правительству. Что же до царской семьи, то тут я развожу руками. Император Николай подчинился натиску генералов и лишил не только себя, но и своего сына права что-либо менять в устоях страны… Кто знает, может, для всех членов августейшей семьи решение царя было облегчением и избавлением? Ну а что же вы, Анна, как вы ко всему этому относитесь?
– Я? Мне, признаться, все равно. Мне важно, чтобы мои братья вернулись домой живыми и невредимыми. Чтобы папа не болел. Чтобы у профессора Свешникова выздоравливали больные и уходили домой на своих ногах, а не на протезах. Чтобы Аля пела под гитару, а наша Зоя пекла пироги с малиной. Глупое женское желание, ничего патриотического и возвышенного, так?
Еще поворот, и вокзал. Анна замедлила шаг. Несмотря на тревогу за отца, она не хотела так скоро расставаться с Алексеем. Было волнительно и в то же время спокойно просто идти с ним по улице, искоса поглядывая на него и незаметно дотрагиваясь до рукава его шинели.
Вдруг послышались звуки военного оркестра. Из-за поворота показались музыканты, играющие на ходу «Прощание Славянки». За ними, чеканя шаг, шли юнкера. Слишком широкие шинели серого гвардейского сукна с красными клапанами на воротничках, тонкие шеи, юношеские щеки с румянцем размером с яблоко, отвага и решимость в глазах.
Керенский понял, что былой армии не возвратить. И, чтобы спасти фронт, на войну отправлялись женщины и дети.
Присягнувшие бело-сине-красному флагу и насквозь пропитавшиеся запахом церковного ладана, вчерашние юнцы, изучавшие лишь теорию военного дела, сегодня шли спасать Россию, гордо неся свои молодые головы на узких мальчишечьих плечах.
Анна и Алексей остановились и молча смотрели на марширующий батальон. Алексей держал в одной руке саквояж Анны, а другой приставил ладонь к виску.
Юнкера поравнялись с ними и, улыбаясь, отдали честь подполковнику.
Анна смотрела на задумчивое лицо Алексея. Глаза его потемнели, губы сжались в тонкую линию. Твердая рука у виска и прямая солдатская спина.
Вот промаршировали последние мальчишки, глухо стуча сапогами по пустынной мостовой. Слышались отдаленные звуки оркестра. Алексей стоял, не шелохнувшись, и отдавал честь уже пустой улице.
Словно очнувшись от своих мыслей, он наконец опустил руку и встретился взглядом с Анной.
– Аля написала стихи к этому маршу, – пробормотала она.
– Какие же?
Девушка тихонько запела, так, чтобы ее мог слышать только Алексей:
– Упорхнула голубка надежды,
Остался лишь ворон войны.
Я люблю тебя, милый, как прежде,
Ты мне, Господи, друга верни.
Провожать вышла я тебя рано,
На востоке сияла звезда.
За Отчизну сражаться ушел ты,
По щеке покатилась слеза.
Вот и вокзал. Огромная толпа людей и рев поездов. Кто-то уезжал, кто-то возвращался. Царство встреч и разлук. Слышались рыдания женщин, громко кричали носильщики, свистели в свисток жандармы, огромные тюки с вещами заполняли весь проход.
У перрона стоял поезд «Петроград – Воронеж».
Анна поспешила. Паровоз выпустил пар, обдав белым облаком Алексея и Анну.
– Прощайте, Алексей Константинович, храни вас Господь!
– И вас, Анна, – Алексей протянул девушке саквояж, и она поднялась на ступеньки вагона.
– Анна! – окликнул ее Алексей, – я написал вам восемь писем.
– Но я ничего не получала, – растерянно выкрикнула она, стараясь перекричать шум паровоза.
– Да. Я не отправлял их.
Дрогнули колеса, и поезд тронулся.
– Барышня, пройдите в вагон, – сурово заметил проводник.
– Пожалуйста. Еще мгновение, – попросила Анна, глядя на стоящего на перроне Алексея.
Глава 6
Северный фронт. Село Верягино. Лето 1917 г.
Петр стряхнул пыль с гимнастерки и, застегнув пуговицу на воротничке, решительно вошел в деревянный одноэтажный дом, служивший штабом пятой армии. В доме были четыре комнаты. Одну занимал генерал от кавалерии Дорин Семен Иванович, вторая принадлежала его адъютанту, высокому офицеру с влажными глазами и льстивой улыбкой. Петр, к своему стыду, никак не мог запомнить его имя: то ли Редар, то ли Дерар. Адъютант имел кавказскую внешность, орлиный нос и вечное желание услужить. Еще одна комната была обедней, а также кабинетом, где некогда обсуждали планы наступления, тактики боев и отстукивали телеграммы в Ставку.
Сейчас в этой комнате стоял полумрак, за широким столом сидел седой генерал и запрокидывал в себя стопку водки, любезно наполняемую адъютантом.
– Здравия желаю, Ваше высокопревосходительство! – гаркнул Петр, вытягиваясь перед генералом в струнку. Семен Иванович поморщился, как от зубной боли, и покосился на адъютанта.
