Вокализ

– Егор Николаевич, я терапевт, не травматолог, но похоже на вывих плечевого сустава с разрывом связок. Это очень болезненно и надолго… я имею в виду, гипс вам придётся носить долго – полтора месяца. Надо добираться до травмы.

У Алины в сумочке всегда был небольшой пластиковый флакон с перекисью, несколько бинтов, обезболивающие лекарства. Обработала ссадины на лице, дала анальгин, сняла с себя большой павлопосадский платок, согнула осторожно левую руку в локтевом суставе и наложила с помощью своего платка фиксирующую сустав повязку.

Минут через десять Егор Николаевич стал чувствовать себя лучше, и боль заметно стихла.

Вдруг послышался скрип снега невдалеке, и Алина увидела приближавшегося к ним по тропинке молодого человека приблизительно её возраста, невысокого, но крепкого и основательного – так она назвала его сразу. Он подошёл, спросил:

– Что случилось?

Алина рассказала, представилась.

– Василий, – отозвался новый знакомый.

– Ну что же, давайте потихоньку добираться до станции, электричка в Москву через сорок минут, – сказал Вася.

Легко сказать «добираться», Егор Николаевич шёл еле-еле, Алина и Вася с двух сторон придерживали его, помогали идти. Наконец, дошли, вот и электричка, поехали.

– У нас в больнице травмы нет, надо выходить в Лобне. Вася, вы поможете?

– Конечно. Егор Николаевич, как же вы один зимой оказались в лесу, всё-таки не совсем молодой?

– Да, слава Богу, уже 78 есть. Позвонила из дачного правления мне в Москву соседка, она зимует на даче, попросила привезти глазные капли, не может без них, а привезти некому – дети где-то за границей, далеко и надолго, как говорится. Ну вот, я её и пожалел. Погода, смотрю, вроде бы хорошая, солнечная, и поехал. А на обратной дороге, надо же, упал. Я сразу понял, что с рукой беда случилась. Если бы не вы, мои дорогие спасители, если бы никто этой дорогой не шёл, замёрз бы я, точно замёрз. Низкий вам поклон от меня.

– Мы ещё до травмы не доехали, Егор Николаевич.

В Лобне взяли такси, быстро доехали до травмпункта, и, хотя в приёмном отделении народа было много, Егора Николаевича приняли без очереди. По рентгену у него оказался, как и думала Алина, вывих левого плечевого сустава с разрывом связок. Сделали обезболивание, вправили сустав и наложили гипсовый корсет до пояса на 45 дней. Вот так. Свободной на полтора месяца у больного осталась только правая рука. Алина из приёмного отделения позвонила в свою больницу, где уже не знали, что и думать, всё объяснила. Позвонили также сыну Егора Николаевича, который обещал приехать быстрее.

– Алина, вы идите, у вас же сегодня дежурство в больнице, а я останусь, подожду сына нашего больного.

– Спасибо, Вася. Егор Николаевич, выздоравливайте и будьте осторожней, не надо вам одному зимой на дачу ездить.

– Алиночка, спасибо, милая. Ваш телефон у меня есть, расскажу, как дела пойдут.

– Всё будет хорошо, Егор Николаевич. Побежала.

В своей больнице пришлось объяснять всю историю, помогла справка, взятая Алиной в травмпункте о том, что она доставила больного с его дачи до травмы и, в общем… в общем ей даже выговора не объявили за опоздание, а сказали: «Молодец, настоящий врач». Вместо Светы вызвали другого врача, но, когда приехала Алина и всё выяснилось, то дежурство своё она всё-таки отработала.

Через день, в понедельник, Алина выходила из больницы и увидела у ворот Василия. Он стоял с букетиком бледно-розовых, слегка помятых маленьких хризантем – в те времена с цветами было плохо, и ждал её. Проводил до дверей дома. Всё. И стали они встречаться. У Алины вскоре начались четырёхмесячные курсы по функциональной диагностике, и каждый день у ворот больницы на Госпитальной площади её ждал Вася.

Неизвестно, как он отпрашивался со своей секретной работы, но он приходил каждый день и ждал её. Они долго, не спеша, разговаривая и узнавая друг друга, шли старыми московскими улочками и переулками от Госпитальной площади до Бауманской улицы, заходили в Богоявленский кафедральный Собор и потом уже садились в троллейбус и ехали до улицы Солянка, где жила Алина. У подъезда прощались.

Перед 8 марта они подали заявление, познакомились с родителями, и Василий переехал к Алине. В начале апреля была свадьба, на которую пригласили и Егора Николаевича. Гипс к тому времени ему уже сняли, он поздравил Алину и Васю, вежливо отказался прийти и прислал подарок – большую, красивую павлопосадскую шаль, которая стала семейным талисманом. Как и эта история, которую Алина и Василий рассказывают уже своим внукам.

Номер телефона

Вера Ивановна торопилась в Храм Христа Спасителя – Москва прощалась с великим Человеком. Утром она съездила на работу, написала заявление на отгул за отработанные накануне праздники, приехала домой, быстро собралась. Прохладно, пасмурно, мелкий дождь… знала, что придётся долго стоять на улице, думала, часа три, поэтому надела куртку потеплее, взяла немного печенья, карамелек, бутылочку с водой.

– Ой, зонт забыла!

И побежала. Уже в метро толпы народа, Волхонка перекрыта, ограждения, милиция всех поворачивает на Всехсвятский проезд, потом на Пречистенскую набережную, где начинается длинная очередь. Начало декабря, холодно, да ещё идёт мелкий противный дождик, Верочка раскрыла зонт, подумала: «Сверху, наверное, очередь похожа на лоскутную, разноцветную крышу из зонтиков». Почему-то ей и впереди стоящему мужчине приходилось всё время «отражать нападение противников» – желающих встать впереди них без очереди.

– Знаете, почему все лезут перед нами? – вдруг спросил её сосед.

– Почему все лезут перед нами? – совершенно глупо переспросила Верочка.

– Потому что между нами большое расстояние, и мы стоим под отдельными зонтами.

– Правда? И что же…

– А вот идите под мой зонт, давайте к соседям подвинемся, и никого без очереди больше не будет.

Верочка посмотрела на зонт соседа – большой, чёрный, а у неё почти детский. Подумав, перешла.

– Ну вот, давайте знакомиться. Меня зовут Игорь Михайлович.

– Вера Ивановна.

Она исподволь внимательно посмотрела на соседа – высокий, подтянутый, приблизительно одного возраста с ней, подумала: «Военный, наверное». Она же была невысокой, худенькой, миловидной женщиной 53 лет. К ним подошли две молоденькие симпатичные девушки:

– Мы вас очень просим – положите эти цветы, пожалуйста, когда войдёте, – и протянули два букета белых роз.

Теперь Вера Ивановна стояла под одним зонтом с Игорем Михайловичем, и каждый из них держал по букету цветов.

– Знаю, что Он очень любил белые розы, к своему стыду не купила – торопилась. А мы с вами смотримся, наверное, довольно забавно, – рассмеялась она.

Вскоре они уже оживленно разговаривали. Оказалось, Игорь Михайлович не военный, а тренер сборной, объездил весь мир, многое видел и о многом интересном мог рассказать. Был он коренной москвич и всю жизнь прожил в Замоскворечье.

– А я в больнице на Таганке работаю после института, – сказала Вера Ивановна и добавила: – В одной и той же уже много лет.

Так они стояли вместе и говорили, говорили, это называется «синдром попутчика», когда незнакомому человеку хочется рассказать всю свою жизнь, зная, что никогда его больше не встретишь, поэтому не страшно. Наверное, так и было, но только отчасти, потому что им приятно было разговаривать друг с другом, слушать друг друга.

– Вы есть не хотите? У меня икра есть, – сказал Игорь Михайлович.

– Нет-нет, что вы, – торопливо ответила Вера Ивановна, перебирая в кармане пакетик с карамельками и печеньем.

– Да вы не стесняйтесь, у меня всё готово, это другая икра. Пробуйте.

Это была другая икра, не красная, не чёрная, а икра мойвы, запечатанная в стеклянной баночке. И хлеб белый был порезан. Вера Ивановна, стесняясь, взяла кусочек хлеба, аккуратно помазала икрой, попробовала.

– Ой, как вкусно!

– Вот и ешьте на здоровье!

В общем… в общем, съели они вместе всю эту икру, весь хлеб, закусили карамельками с печеньем. И снова говорили, говорили, и было им хорошо друг с другом. Незаметно прошло шесть с половиной часов, да, они стояли в очереди уже шесть с половиной часов.

Подошли к воротам.

– Скоро нас будут пускать, – Игорь Михайлович взял Веру Ивановну под руку и притянул поближе к себе. – Держитесь за меня, Верочка, вместе пойдём.

Минут через 40 они выходили из Храма Христа Спасителя так же вместе, так же под руку. Метро Кропоткинская, платформа, поезда…

– Мне направо.

– А мне налево.

– Верочка, возьмите, – Игорь Михайлович протянул свою визитку.

Вера Ивановна догадывалась, что Игорь даст ей свой телефон. А она? Зачем? Но… но как-то неудобно очень ей было не дать свой телефон… неудобно… и она нашла в сумочке какую-то бумажку и озябшими руками написала номер.

– Хорошо, вот мой.

– Созвонимся, до свидания, Верочка.

– До свидания, Игорь.

Дней через пять вечером муж спросил Веру Ивановну.

– У меня что-то с телефоном случилось – три дня кто-то звонит, беру трубку, спрашиваю – молчат.

И тут она поняла… поняла, что дала Игорю не свой телефон, а телефон мужа – их номера отличались только на одну цифру, торопилась, перепутала.

– Знаешь, если ещё позвонят, дай мне трубку.

Игорь Михайлович позвонил на следующий день, Вера Ивановна извинилась, объяснила.

– Вера Ивановна, давайте в выходные вместе сходим в Храм Христа Спасителя на службу.

– Нет-нет, спасибо.

Он звонил снова. Звонил ещё четыре дня.

Погода наладилась, подморозило, прояснилось, закружился первый снег. Вера Ивановна открыла окно, протянула руку, на ладонь падали снежинки… падали и таяли на руке.

Рубашку, зонтик, тапочки положила?

– Положила.

– Рубашку мою любимую?

– Голубую в полоску. Постирала, погладила, уже лежит, ещё рубашку в клетку тебе взяла, пуговицы проверила, и три футболки. А мне взять нарядное платье?

– Возьми синее с оборкой, которое в обтяжку тебе, как раз похудела.

– А я в нём такая красивая! – она засмеялась. – Не боишься?

– Ты лучше собирайся, не забудь что-нибудь.

– Плавки для купания твои положила, тапочки домашние… Босоножки взять или ботинки?

– Какие ботинки, на юг едем. Да, зонтик не забудь.

– Халатик для дома, а тебе шорты.

– Расчёску не забудь, мою любимую.

– Господи, тебе уже и расчесывать нечего, – поцеловала его в лоб. – Где вы, кудри золотые!

Родители Костика спрашивали и спрашивали друг друга. Ты положил? Ты взяла? Где? Ну что же ты не видишь! Не вижу. А крем для бритья? А после? Ой, где билеты на поезд, я сейчас умру! Да вот же они, вместе с путёвками лежат. Устали.

У Костика началась летняя сессия, он сидел за старым потёртым письменным столом, доставшимся от старшей сестры, и пытался сосредоточиться на формулах и чертежах самолётов, вертолётов и прочих летательных аппаратов.

«Как только девчонки всё это учат?» – подумал он и сразу вспомнил о Маринке.

Маринка, Маринка… тоже ведь сейчас зубрит. В открытое окно пришла в гости пушистая ветка цветущей белой сирени, а запах…

Костина семья жила на втором этаже хрущёвской пятиэтажки, сирень под окном сажали давно, Костик ещё в садик ходил, а старшая сестра уже в школу. Сирень выросла, стала красавицей в белоснежном наряде, аромат которой плыл и разливался вокруг, она восхищала, заставляя останавливаться, оглядываться и вспоминать что-то давнее и приятное.

«Хорошо, что сестра укатила на турбазу, один буду в квартире… может, мне Маринку пригласить… кофе попить, или как там в фильмах говорят? Нет, не придёт, строгая».

Запах весны кружил Костику голову, да ещё родители бесконечно: «Ты взял? Ты взяла?» Даже Тузик устал ходить за ними по квартире туда-сюда, туда-сюда, чуял недоброе, с опаской сердито смотрел на разложенный в коридоре чемодан. Потом затосковал и улёгся поверх упакованных вещей.

– Тузик, это ещё что такое? – мама рассердилась и тоже загрустила. – Ты мой хороший, хороший, – она гладила его по голове, успокаивала. – Ничего, ничего, мы ненадолго. Костик, я там тебе котлеты, плов, рыбку приготовила, по пакетам разложила, всё в морозильнике, только разогреть. Что надо, купишь. Соседка за тобой присмотрит.

Наконец, родители оделись, попрощались, ушли, на первом этаже хлопнула входная дверь.

Костик сидел за письменным столом и мечтал о Маринке… до головокружения. От сладостных грёз его отвлёк Тузик, который стоял рядом и жалобно скулил.

– Ну что ты, приедут они.

Но Тузик звал куда-то. Войдя в коридор, Костик неожиданно увидел приготовленный к отъезду чемодан родителей.

– Вот это да!

Он быстро оделся, подхватил чемодан и побежал к автобусной остановке, хорошо, что она была рядом с домом.

«Что делать? На вокзал ехать? Нет, буду ждать».

На самом деле, родители, проехав одну остановку и обнаружив отсутствие чемодана, сразу же вернулись.

– Главное, рубашку, зонтик, тапочки не забыли, – засмеялся Костик.

– Спасибо, сынок. Мы же первый раз едем в санаторий, никогда никуда из дома не уезжали, только на работу, с работы, на дачу, с дачи, не привыкли. Ну ладно, будь умницей! Сессию чтобы на «отлично» сдал!

Костик шёл домой, цвела сумасшедшая, умопомрачительно красивая белая сирень, весна только начиналась.

Рассказ грибника

Поехал со своей собакой Мухтаром, по-простому, с Мухой, за грибами.

Направление наше на электричке малолюдное, да к тому же будний день, в вагоне кроме меня и ещё одного мужчины никого. Подъезжаем к моей станции, мужчина тот тоже за мной идёт, выходим вместе, идём по тропинке к лесу.

– Собака, наверное, помогает вам грибы собирать, – дружелюбно шутит мой попутчик.

– Да, – говорю я на полном серьёзе, – собирает грибы. Находит и садится рядом. Но находит только подберёзовики и подосиновики, а вот белые плоховато. Больше всего ему нравится находить мухоморы, сядет около мухомора и давай лаять. Если лает – точно мухомор нашёл. Я мухоморы, само собой, не беру, так Муха обижается, показывает мне – почему не берёшь такой красивый гриб, других находить тогда не буду. Даю ему в этом случае какой-нибудь вкусный кусочек, лакомство, чтобы дальше работал.

Идём мы потихоньку дальше по тропинке, разговариваем, Мухтар впереди бежит, вот и до перелеска добрались. Смотрю, Муха сел на траву, я говорю:

– Ну вот, не иначе как гриб нашёл, пошли, посмотрим.

Подходим вместе, глядим – два подберёзовика, больших красивых таких стоят. Мужчина посмотрел, посмотрел и спрашивает грустно так:

– Ты куда?

– Я направо.

– Ну а я тогда налево пойду.

На том и расстались. По правде, про грибы и собаку я пошутил, сочинил всё, ну захотелось мне! А Мухтар сел рядом с двумя подберёзовиками совершенно случайно – совпало просто, бывает же так! Но попутчик, зная рассказ и увидев собаку, сидящую рядом с грибами, поверил в мою шутку, это точно.

Грибов я в тот день собрал немного – белых штук двенадцать, подберёзовики, подосиновики, других не брал, корзина была наполовину пустой, скромный урожай, прямо скажем. Я на дно для устойчивости камешек положил, потом ветки берёзовые, а уж сверху все грибы и белые на самом видном месте. Электрички на той станции останавливаются не все, и перерыв между ними бывает большой – часа два-три.

«Ну, – думаю, – неужели своего попутчика увижу, скорей всего тоже к этому поезду придёт».

Так и было, гляжу – он уже стоит на перроне с корзиной, подхожу, спрашиваю:

– Как дела?

– Да вот, набрал разных понемногу, и то корзина неполная, посмотри. А ты как?

– А у меня только белые, полная корзина, смотри, какая тяжёлая.

Взял он мою корзину, подержал:

– Да, тяжёлая. Везёт же людям! – и на Муху поглядывает вроде бы тоскливо так.

Ну я, конечно, рассказал попутчику о своей шутке, посмеялись мы вместе. А Мухтар в ответ весело залаял. Вот как бывает.

Тихий Ангел

Ольга Сергеевна шла на Литургию. Храм был недалеко от её дома, и дорогу эту она любила. Вначале нужно было перейти шоссе, а потом идти вдоль тополиной аллеи. Тополя росли и росли, несмотря на шумную дорогу рядом, несмотря на ежегодную стрижку, превращавшую их в странные деревья с пирамидальной кроной и ветвями, растущими косо вверх, но всё с теми же, знакомыми с детства, клейкими молодыми душистыми листьями.

Ольга Сергеевна оторвала один тополиный листочек, слегка помяла между пальцами, улыбнулась: весна! Кроме тополей вдоль аллеи были посажены кусты черноплодной рябины, ставшие уже высокими, цветущие буйным белым цветом весной, а осенью дающие обильный урожай.

«А какое вино вкусное из черноплодки!» – вспомнила Ольга Сергеевна свои кулинарные опыты на даче.

Пройдя тополиную аллею, нужно было идти вдоль озера, и здесь она всегда невольно замедляла шаг – впереди был храм с золотыми куполами, колокольня, а вокруг парк с аккуратными дорожками, скамейками, цветами, здесь любили отдыхать старушки и молодые мамы с колясками. Около ограды храма толпились нищие, Ольга Сергеевна бросила в приготовленные стаканчики монетки, перекрестилась при входе и вошла внутрь.

Служба ещё не началась, и, войдя в прохладный полумрак, Ольга Сергеевна сразу увидела слева от входа, там, где находился Канун, открытый гроб, в котором лежала… лежала Любовь Ивановна или, как она просила себя называть, баба Люба. Ольга Сергеевна ахнула, подошла, встала рядом с бабой Любой… тоскливо защемило, заныло, заныло сердце, заплакала… так и простояла рядом с ней всю службу и Панихиду. Подходили прихожане, молча, долго стояли, вытирая глаза.

Бабу Любу знали, она жила в десяти минутах ходьбы от храма и многие годы работала здесь, а когда силы покинули её, стала приходить на каждую службу, она сидела всегда слева у стены, с самого края широкой скамьи, а напротив был Канун.

Прихожане знали, что в Великую Отечественную войну Любовь Ивановна потеряла мужа и сына. В войну она работала санитаркой в больнице, сколько фронтовиков выходила, сколько боли и горя видели её руки и глаза!

После войны Любовь Ивановна осталась работать в больнице, а замуж больше не вышла. Став старше, перешла в детский сад нянечкой, получила от государства крохотную квартиру, а выйдя на пенсию, стала работать в храме.

Была она маленькой, худенькой, кажется, в одном и том же синем платочке в горошек, тёмной длинной юбке и такой же тёмной кофте. Лицо её было миловидным и сплошь изрезано мелкими лучиками-морщинками. Никто не знал, сколько ей лет, но все видели её ясные, светло-голубые, будто выцветшие от солнца глаза, сияющие добротой. Баба Люба никого из знакомых ей прихожан не оставляла без внимания, каждого спросит участливо:

– Как, милый, дела?

Всех называла – милый, а не по имени. И ведь помнила – у кого муж болел, кто сына в армию проводил, у кого внучка родилась, а у кого умер близкий человек. Конечно, сами прихожане рассказывали бабе Любе о себе, но она, на удивление, всё помнила и потом, потом спрашивала, интересовалась, и все чувствовали и понимали, что говорила она с каждым искренне, от души, понимали, что все они стали для неё семьёй.

А то и после службы подсядет рядом с бабой Любой одна из прихожанок и рассказывает ей торопливо что-то, та внимательно слушает, кивает головой, а потом сама что-то объясняет незатейливо и обязательно потом перекрестит: «Храни тебя, Господи!».

Ольга Сергеевна вспомнила, как недавно, перед самым Новым годом сломала руку, но в храм на службы всё равно ходила, так баба Люба сразу увидела:

– Как же ты, милая моя? Давно ли случилось? Ты сейчас творог больше ешь, тебе кальций нужен. Я же в больнице долго работала, знаю, насмотрелась.

– Баба Люба, да ведь Пост.

– А ты, милая, у батюшки попроси благословения, тебе можно.

И потом, пока почти шесть недель Ольга Сергеевна ходила с гипсом на руке, баба Люба каждый раз интересовалась:

– Ну что, милая, как рука-то твоя? Заживает?

– Заживает потихоньку, спасибо.

– Ты тяжелое не трогай, побереги себя. Неужели поднимаешь внука на руки? Нельзя пока, милая.

– Баба Люба, он уж бегает давно, в садик ходит.

– Вот и слава Богу! Всё заживёт у тебя, всё хорошо будет.

– Баба Люба, спасибо, дорогая. Как без Вас, не знаю…

– Да я ещё поживу, поживу, милая.

Бабу Любу все любили, пытались отблагодарить за участие, внимание, доброту, но она никогда ничего не брала, застесняется, и скажет тихо:

– Спасибо, милая, всего мне хватает, слава Богу.

И вот случилось. Баба Люба лежала в гробу, маленькая, морщинки-лучики на лице немного разгладились, а губы, казалось, тронула лёгкая улыбка, как будто она хотела сказать:

– Милые мои, вы уж тут теперь сами, без меня…

Есть такие тихие, незаметные, желающие всем помочь Ангелы, они уходят, но они – Ангелы.

Мамин хлебушек

Рассказ знакомого

Позвонила вечером мамина соседка тётя Тоня, не стало мамы… был сердечный приступ, вызвала скорую, не справились врачи… Ехал на электричке в родной город, вроде бы и недалеко жил, а видел маму нечасто, всё больше по телефону общались. Мама жила одна, переехать ко мне она ни в какую не хотела, и даже разговора об этом не затевай.

В доме пахло тёплым хлебом и свежими щами, видно, позавчера-вчера всё готовила. Мама никогда не покупала хлеб в магазине, никогда. Где-то доставала ржаную муку, запасалась, как следует, хранила, берегла. Пекла небольшие караваи чёрного хлеба, да такого, что все соседи нашего дома не могли удержаться, чтобы не попросить:

– Тетя Вера, угостите хлебушком.

Никто не говорил – хлеб, всегда ласково так – хлебушек, да и мама тоже так говорила. Соседки просили научить печь такой же, и всё они вроде бы так же делали, как она, из тех же незамысловатых продуктов – мука ржаная, вода, соль… что там ещё… дрожжи, наверное. Одним словом, всё то же, да не получался ни у кого такой вот хлеб, как у мамы – ароматный, мягкий, воздушный, с хрустящей румяной корочкой. Каждый каравай она заворачивала в льняную тряпицу и складывала в большую кастрюлю, там и хранила.

Открыл холодильник и увидел кастрюлю со щами. А на тумбочке у кровати в керамической вазе букет сухих трав, мама очень любила… пижма, мята, ветка рябины с засохшими красными ягодами, мятлик… а где же полынь её любимая? Вот и она. Бывало, идём с ней, увидит полынь, кусочек сверху оборвёт, потрёт слегка между пальцами и скажет:

– Ну какой же аромат – нет на свете лучше!

Около вазы с сухоцветами иконка Божией матери, упаковка валидола и моя фотография. В шкафу, когда разбирался, увидел по документам, что все деньги, которые я ей переводил-помогал, не истрачены ни на копейку, то есть… то есть она мои деньги копила для меня же… вот как… Завела попугайчика три года назад, голубой, маленький, два года почти не вылетал из клетки, забитый какой-то, а на третий стал вдруг шустрым таким и даже заговорил:

– Кеша красавчик.

Больше ни слова.

Налил себе тарелку щей, водки в стакан и отрезал большой ломоть хлеба – маминого хлебушка.

Блогер

Это стало его профессией – пальцы бегали по клавиатуре, как по клавишам рояля, он набирал текст, не глядя на буквы, быстро, грамотно, чётко. Он мог писать на любые темы, но предпочитал политику, мог писать за белых, красных, коричневых, голубых, зелёных, за правых, левых, верхних, нижних, за многих-многих… Собственные взгляды? Их знал только он один, или думал, что знал… В его текстах говорили десятки героев, исторических персонажей, говорили писатели, политики, военные, философы… он и сам стал философом. Писал для себя – по желанию, писал по заказу, писал без оплаты и за деньги.

Едва проснувшись и выпив чашку кофе, он уже садился за компьютер, и побежали пальцы по клавишам, побежали мысли, слова, диалоги, споры, доказательства и тексты, тексты.

Компьютер был с ним постоянно, или он с компьютером? Неважно, они стали единым целым – дома, на отдыхе, в машине, в лесу, в ресторане. Готовил еду на кухне, а на столе рядом был открыт ноутбук, одной рукой солил суп, другой набирал текст, завтракал, обедал и изучал информацию, принимал ванну и смотрел на монитор.

Уходило время… время, как в больших песочных часах через узкое отверстие уходил песок. Песок и он…

Песок был мокрым, он шёл вдоль берега, оставляя следы, исчезающие от набегавших волн. Лёгкий тёплый ветер ласкал лицо, закатное солнце исчезало за горизонтом, окрашивая воду во все оттенки красного и жёлтого, морской берег казался бесконечным.

Впереди бежали мальчик и девочка трёх-четырёх лет, они останавливались, заходили в море и весело прыгали в воде, поднимая брызги, разлетавшиеся во все стороны. Слышался разговор о чём-то, ни о чём, смех… слышалась радость. Он шёл к небольшому старому дому на берегу, где у окна, выходящего на море, был письменный стол, ручка и чистый белый лист. И не было компьютера!