Пёстрые истории о школе и не только…

Патефон

Как я хотела иметь патефон! И не просто обычный патефон, а маленький, такой как у тёти Тани, Люсиной мамы. Люсин папа погиб в самом конце войны. Тётя Таня тяжело переживала его гибель. Долго держалась, поднимая маленькую Люсю, а когда Люся уже была в пятом классе, вдруг запила. Весь двор знал, когда она выпивала, потому что тогда на её подоконнике появлялся патефон, из которого доносились песни в исполнении Клавдии Шульженко, Леонида Утёсова, Владимира Нечаева, Петра Лещенко.

Больше всех тётя Таня любила Александра Вертинского, особенно романс «Мадам, уже падают листья», который она слушала несколько раз подряд. Часто звучала «Минуточка». Самое интересное было то, что тётя Таня пела вместе с певцом, иногда на два голоса. Со стороны казалось, что два человека поют под аккомпанемент. У тёти Тани был идеальный слух и красивый голос. И такая щемящая тоска была в её голосе, что хотелось плакать, слушая по-новому исполненную песню или романс. Потом она замолкала, а мы ждали новых вариаций песен в исполнении Александра Вертинского и тёти Тани.

Иногда тётя Таня разрешала Люсе вынести патефон во двор. Мы бережно выносили его, ставили на табуретку и устраивали танцы во дворе. Мы танцевали под «Брызги Шампанского», «В городском саду», просто слушали пластинки. Колюшка крутил ручку патефона и ставил пластинку, а маленькая Викуся звонким голоском объявляла название. Как-то, объявляя пластинку «Журавли», она выкрикнула: «Жувр… Жувар… Жуварли» – и заплакала.

Часто и взрослые выходили во двор, садились на лавочку, разговаривали, тихонько пели и даже танцевали. К нам во двор приходили и из других дворов послушать песни и потанцевать. В это время мы учились в шестом – восьмом классах. А потом на смену патефону пришла гитара. Мы сидели на нашей лавочке и слушали соседского Мишу. Он по самоучителю научился играть на гитаре, и мы под аккорды его гитары пели песни Окуджавы, Визбора, дворовые песни.

Окуджава нам был особенно дорог, наша Плющиха находилась рядом с Арбатом, мы знали все переулки Арбата, все его магазины, кинотеатры. Сколько раз мы ходили в «Арс», в «Новости дня», в «Художественный», теперь из этих кинотеатров остался только «Художественный». Часто бывали в театре имени Евгения Вахтангова и в Оперной студии под руководством Сергея Лемешева, рядом с театром. Знали многие оперы наизусть. Особенно нравилось то, что солисты были студенты, и сёстры Ларины, и Онегин с Ленским, и Лель и Снегурочка действительно были молодыми.

Я особенно любила пройтись по Арбату зимой. Морозный вечер, ещё работают магазины, идёт снег, троллейбусы медленно двигаются по узкой улице. Захожу в магазин «Пуговицы», рассматриваю нитки, пуговицы, товары для рукоделия, покупаю какую-нибудь безделушку. Иду дальше, захожу в булочную, покупаю тёплый бублик, обсыпанный маком. Согревшись в булочной, шагаю дальше, прохожу мимо двух кинотеатров, театра, захожу в магазин «Военная книга», рассматриваю книги, открытки, канцелярские товары. Заканчивается мой поход кинотеатром «Художественный».

Домой возвращаюсь по другой стороне Арбата с обязательным заходом в кулинарию ресторана «Прага». Покупаю домой пирожные, потом захожу в магазин «Фрукты», пью сок в кафетерии, а тут и Смоленский гастроном на углу. Пробегаю по гастроному, вдыхая аромат молотого кофе, перехожу Садовое кольцо, и вот я на Плющихе, в своём родном 6-й Ростовском переулке. Так и хочется запеть: «Ах, Арбат, мой Арбат…». А когда вечером еду в троллейбусе, в голове крутится мелодия: «Я в синий троллейбус сажусь на ходу, последний…». Спасибо, Булат.

Троллейбус. Рис. Б. П. Николаева

И самое главное в этом времени – мы развлекались без пива, без сигарет, без мата. Может быть, мальчишки и курили где-нибудь на задворках, но не при нас. Сознаюсь, сосед несколько раз ломал скамейку. Кто же выдержит музыку, песни, смех под окнами?

На всю жизнь

Тёплый летний день. Самое начало июня. Идём с подругой с экзамена. Настроение прекрасное, тема для сочинения – мечта! Николай Васильевич Гоголь, самый любимый мой писатель! Каждый персонаж, каждое описание места действия и природы знакомы до мельчайших деталей. Перо так и летало по бумаге! Хотелось писать и писать.

Видим, продают клубнику, раннюю клубнику, сладкую, ароматную, аппетитную! Ну, как тут удержаться, чтобы не купить лукошко!

Идём, предвкушая удовольствие, представляем, как придём домой, да со взбитыми сливочками… нет, с мороженым, съедим всё лукошко. Мечтаем и поглядываем на крупные, блестящие на солнышке ярко-красные ягоды. Слюнки текут.

– Давай по ягодке, – соблазняет меня подруга.

– А давай, – обрадовалась я, выбирая самую чистую и спелую ягоду.

Протёрли ягодки, сдули невидимые пылинки и – в рот! М-м-м, какое блаженство! Рука так и потянулась за другой ягодой.

– Мне вот эта клубничка подмигивает, – говорю я, еле сдерживаясь, чтобы не взять и эту, и ту, и вон ту, упругую, налитую.

– А меня вот эта манит, – выбирает подруга самую большую, конической формы, клубнику.

Только хотели отправить в рот уже протёртые от пыли ягоды, как вдруг услышали тихий голос пожилого мужчины, вежливо обратившегося к нам.

– Придёте домой, девушки, вымойте клубнику и выпейте эту воду, – сказал он и пошёл, не оглядываясь, дальше по улице.

Наши руки с клубникой так и застыли в воздухе.

– Дурак, что ли? – вырвалось у подруги. – Нет, ненормальный совсем, – возмутилась она, укладывая ягоду в лукошко.

– Всё настроение испортил, – поддакнула я, пристраивая в лукошко и свою ягоду.

И тут мы от смущения даже рассмеялись, как два нашкодивших ребёнка, которых застали на «месте преступления». Ведь знаем, что фрукты и овощи надо мыть перед едой, а не устояли, соблазнились!

Купили по пути по две пачки мороженого. Пир так пир! Гулять так гулять!

Пришли домой, выложили клубнику в миску.

– Что там нам дядя говорил? – смеясь, сказала подруга, наливая в миску с ягодами воду. – Что он советовал сделать? Вымыть и выпить водичку? – спросила она с ехидцей.

Но вдруг лицо её вытянулось от удивления.

– Ух ты! Смотри! – протянула она мне миску.

Я отложила брикеты с мороженым и взглянула на миску с клубникой. В миске в тёмно-бурой воде лежали наши, так называемые, чистые ягоды. На поверхности плавали мелкие частички соломинок, веточек, какие-то чешуйки.

– Ну что, пить будешь, – пришла я в себя.

– Не-е-е-т, дядя не дурак, – покачала головой подруга, вытаскивая клубнику и перекладывая её в другую миску, чтобы ещё раз вымыть её.

Если бы тот мужчина сказал нам, что нужно вымыть ягоды и только потом их есть, это бы в сотый раз пролетело мимо наших ушей: мол, и сами знаем. Но эта миска с тёмно-коричневой жидкостью и остатками соломы, б-р-р! И выпить это?

Сколько лет прошло, десятков лет, а та миска до сих пор перед глазами. И стыдно, что мы тогда обозвали мужчину дураком. Ведь он – умница! Такие слова нашёл! На всю жизнь запомнилось!

С корабля на бал

Однажды, перебирая бумаги, я увидела старую программку из Московской консерватории имени П. И. Чайковского. Вспомнила, как слушала там «Реквием» Моцарта, и рассмеялась. А что здесь смешного, спросите? Было не только смешно, но и стыдно и грустно. Потому что всё надо делать правильно.

В этот день мы с подругами поехали на пляж в Серебряный Бор. Поехали к девяти часам утра, чтобы и поплавать, и позагорать, и поиграть в игры, и на лодках покататься. День был очень жаркий, мы просто сгорели! Когда мы вернулись домой, мама ахнула, увидев наши облупившиеся носы, стала спасать нас, смазывая сметаной.

– Да, позвони Марианне, – вспомнила мама. – Она несколько раз звонила тебе, может быть, случилось что-нибудь.

Бросаюсь к телефону.

– Алло, Марьян, что случилось? Мама говорит, ты несколько раз звонила. Что? Куда? Да ты что, я не могу! Я только что из Серебряного Бора! Мы все обгорели, на нас даже страшно смотреть. Я – как розовый поросёнок, у меня даже глаза запухли, ладони болят от вёсел. Не могу, Марьян, пригласи ещё кого-нибудь. А что слушать? «Реквием» Моцарта? Ну, Марьян, да я там буду посмешищем!

Семья Марианны регулярно ходила в консерваторию, они покупали абонемент на все концерты. Потом Марианна с трепетом рассказывала одноклассникам о концерте. В глубине души я мечтала попасть в консерваторию, но как-то не удавалось. А тут такой шанс!

И Марианна уговорила меня! Мне как раз подарили новое платье. Нарядили меня, и мы отправились слушать «Реквием».

Уже при подходе к зданию Консерватории, я ловила на себе удивлённые взгляды. А уж когда мы вошли в просторное красивое фойе, я физически ощутила себя инородным телом в этом святом месте. Представьте себе пары, одетые в серые и черные тона, лица бледно-землистого цвета. И я – как в чёрно-белом фильме «Броненосец Потёмкин» вспыхнувшее ярко-красное знамя! Красивая, здоровая, загорелая, в ярко-голубом платье, полная жизни – иду слушать «Реквием», возвышенное, окутанное тайной произведение! «Покой вечный даруй им, Господи, и свет вечный да светит им!».

– Пошли скорее в зал, – попросила я Марианну. – Смотри, как осуждающе смотрят на меня. Я чувствую себя белой вороной.

Весь зал уже заполнен! Пробираемся на свои места, а от меня исходит жар, как от печки. Жар, запах леса, хвои, жизни. Иду смотреть и слушать, как будут мучиться грешники в языках пламени.

Но музыка, хор, солисты, оркестр захватили меня. Я, забыв свои земные «муки», погрузилась в мир спокойного величия.

В тот день я поняла: нельзя делать всё наспех. Или пляж, или консерватория, а не с корабля – на бал, как получилось у меня. Всё должно соответствовать: настроение, внешний вид, поведение.

А всё-таки музыка победила, заставив меня забыть о своих переживаниях.

Танцплощадка

С детства люблю парк «Сокольники», один из старейших и красивейших парков Москвы. Несмотря на большие размеры, мне он кажется очень спокойным и уютным. Не могу сказать, что знаю каждый уголок Сокольников, но многие его аллеи и пруды знакомы до мельчайших деталей, так как юность моя и зрелые годы прошли под сенью деревьев этого нестареющего парка, прекрасного в любое время года. А сколько выставок, концертов и выступлений посетила я здесь с моими друзьями, с семьёй.

Много лет спустя захотелось мне посмотреть «Розарий», а заодно и полюбоваться на танцевальные площадки. Танцевальные-то площадки были и в моё время, недаром «Сокольники» называли «танцующим парком».

Первое, что мы увидели, войдя на его территорию, была огромная танцевальная площадка. Вернее, мы услышали музыку сороковых – шестидесятых годов теперь уже прошлого века, под которую танцевали мои ровесники, счастливые, улыбающиеся, не замечающие ни возраста, ни усталости, ни зрителей, наблюдающих за ними. Зрелище так захватило нас, что мы тоже остановилась послушать музыку нашей молодости, посмотреть на танцы. К сожалению, пары были в основном женские: кавалеров не хватало на всех. Они тоже следили за танцующими, опираясь на палочки, у некоторых лица светились радостью, а некоторые были задумчивы.

И я вдруг вспомнила, как в школьные годы, приехав на лето к бабушке в небольшой городок, я тоже стала ходить на танцы. Каждую субботу и воскресенье, нарядные, мы с подружками шли «в город» – так там называли центр города, где был небольшой сквер с выставкой цветов. По традиции каждое предприятие готовилось к этой выставке, выращивая цветы, составляя букеты и разные композиции. Специальная комиссия отбирала лучшие и награждала победителей, об этом событии писала местная газета, поздравляя чемпионов и всех участников.

В сквере были аттракционы (качели, карусели) и танцевальная площадка: высокий деревянный помост, огороженный красивыми перилами. Перед калиткой стояла женщина, пропуская по билетам танцоров. Она строго следила за тем, чтобы на площадку не попадали подвыпившие любители потанцевать. Память на лица у неё была замечательная. Увидев среди танцующих безбилетников, пробравшихся на площадку, она подходила к ним и решительно выводила их вон, под смех и улюлюканье зрителей, окружавших танцплощадку. Кстати, вокруг танцплощадки тоже танцевали под музыку, но попасть на неё считалось высшим классом.

Неподалёку располагались два кинотеатра, и зрители после сеанса оставались в сквере. Настроение у всех было праздничное, радостное. Казалось, вся молодёжь городка здесь, в одном месте, празднует какое-то радостное событие.

У меня был постоянный партнёр по танцам, Григорий. Именно Григорий, а не Гриша, так его все звали. Почему он, уже взрослый парень, выбрал меня, пятнадцатилетнюю, не знаю. Танцевал он как бог, я, как бабочка, порхала в вальсе, послушно следовала за ним, мы одинаково чувствовали музыку, ритм.

Мы танцевали по кругу. Иногда Григорий хитрил: когда шла медленная часть вальса, он тормозил, танцуя на одном месте, создавая пространство впереди, а затем, кружась, вихрем мы пролетали этот сэкономленный отрезок, вызывая аплодисменты зрителей. Часто нам даже кричали: «Тормози!», чтобы увидеть эту свободу вращения.

У нас не было никаких отношений, мы даже не разговаривали друг с другом. Единственное, что Григорий говорил, было: «Завтра придёшь?». «Постараюсь», отвечала я.

Я знала про него, что он не женат, что у него есть мотоцикл, его вторая после танцев страсть. И всё! Но я ждала воскресенья, а потом следующую субботу и воскресенье, и так неделя пролетала, другая, а там и лету конец.

На следующее лето я опять гостила у бабушки. В субботу, первым делом мы с подружками пришли на танцплощадку. Купили билеты. С надеждой обвожу взглядом танцоров: нет Григория, нет моего постоянного партнёра! Меня тут же пригласили на танец. Танцую – не то! Не так! Даже настроение испортилось.

– А где Григорий? – спрашиваю подругу.

– А ты не знаешь? – удивляется она. – Тебе Тома не писала? Вон он, у дерева стоит.

Смотрю туда, куда показывает подруга, и сердце почти останавливается. Под деревом, опираясь на костыли, стоит Григорий. Без ноги. Штанина подколота выше колена.

Я застыла. Кажется, что уши заложило, не слышу музыку, но вижу, что у подруги шевелятся губы, чувствую, что она что-то говорит. С трудом доходят её слова.

Мотоцикл Григория столкнулся с машиной. Дело было поздним вечером, и он до утра пролежал на обочине, утром его заметили, отвезли в больницу. «Сделали, что смогли, одним словом, спасли», сказал доктор.

Подруга сказала, что Григорий приходит к танцплощадке каждую неделю, стоит под деревом, смотрит на танцующих.

– Я иду домой, – прошептала я и направилась к выходу.

Больше на танцплощадку я не ходила. Боялась, что Григорий увидит меня, танцующей, кружащейся в вальсе, счастливой.

…Что-то мне вдруг расхотелось идти в «Розарий». Перед глазами так и стояли старички, опирающиеся на палочки и трости, бывшие танцоры. Какие мысли проносились в их головах при виде танцующих, одному Богу известно.

«Почему судьба так обошлась с Григорием?», думала я, изо всех сил пытаясь скрыть своё испортившееся настроение.

А парк радовался, жил и наслаждался прекрасной погодой и красотой природы.

Долго на даче юность витала…

Три старых друга на даче сидели.Старые песни про детство пропели.Старые вина они смаковали,Как за карьерой гнались, вспоминали.В джипы уселись, уехали в главки…Детство в клубочек свернулось на лавке,Запело тихонько про синие ночи:«Мы – пионеры, дети рабочих!».… Долго на даче юность витала,Старое время она вспоминала.

Ностальгия по одноклассникам

После окончания школы мы не торопились обрывать школьные узы. Какое-то время мы всё ещё созванивались, встречались, выясняли, кто куда поступил. Узнавали, кто кого видел, просили передать приветы. Мечтали о новой встрече, о том, чтобы снова собраться всем классом у кого-нибудь на квартире.

И только через десять лет наша мечта наконец-то сбылась. Благодаря упорству и стараниям Нади мы собрались у неё на квартире, на знакомой квартире, где мы иногда танцевали, когда учились в старших классах. Это был такой тёплый и светлый вечер! Мы забыли про свои семьи, про мужей, жён и детей, про имена-отчества, и снова превратились в Лёшек, Вовок, Галок, Наташек.

С высоты взрослой жизни такими мелкими показались школьные трагедии. Вспомнили, какой удар получила Надя, когда мы провожали Вовку в армию. Первый раз мне разрешили не ночевать дома, так как проводы начались вечером, длились всю ночь, а рано утром мы были на призывном пункте.

Надя тогда дружила с Вовкой, и мы думали, что она была его девушкой, но там оказалась какая-то другая девушка, которая буквально висела у Вовки на шее, целовала его, и нам было очень жаль Надю. Вовка виновато смотрел на нас, а мы на его стриженую под ноль голову, грустные глаза. Пошёл дождь. Попрощались с Вовкой. Домой ехали молча, переживая первое мужское предательство.

Многие ребята служили в армии, мы переписывались с ними, я до сих пор храню их фотографии. Жаль, на встречу не пришёл Валентин. Когда-то, будучи в армии, он мне даже позвонил. Мы долго болтали, вспоминая школьные приключения.

Валентин презирал тройки. Если он чувствовал, что не сможет хорошо ответить, он предпочитал получить двойку, а не выкручиваться, юлить, ждать подсказки. «Не знаю», опустив длинные ресницы басил он, получал двойку и исправлял её на пятёрку на следующий день. «Тройка – это серость», считал Валентин. Одно время я, переняв его манеру, даже нахватала двоек, не желая получить удовлетворительную оценку, а потом доказывала себе и другим, что я не серость, что могу учиться на пятёрки.

Как мы удивились, что Женька, мечтавший стать разведчиком, женился на нашей же ученице! У него была большая библиотека книг о шпионах, разведчиках, милиции. Он давал их нам читать. Я вспомнила, как Женька в десятом классе пригласил меня в кино на «Карнавальную ночь». Был страшный мороз, а я, дурочка, в капроновых чулках. Пока дошли домой, чулки примёрзли к ногам. Я буквально отдирала их от коленок. Теперь Женька подполковник милиции, а его жена – капитан.

А вот и Толя. Однажды он пришёл ко мне на день рождения. Поздравил, протягивает коробочку. Открываю, а там…. В вате лежит высушенная голова человека! Я чуть не упала в обморок, а он довольно улыбался.

– Это знакомый привёз из Африки. Головы врагов сушат в песке, – пояснил Толька.

Я даже боялась дотронуться до коробочки, мама отнесла её на кафедру (она тогда работала на Географическом факультете МГУ), там все сбежались посмотреть. Доцент Эрик успокоил всех, пояснив, что это голова обезьяны, а не человека.

– Ну и забирай её себе, – сказала мама, отделавшись от такого подарка (прости, Толя!).

А вот как мы пострадали с Толькой, случайно встретившись в Марьиной роще. Еду я в трамвае, сижу и смотрю в окно. Вдруг вижу Тольку, сидящего на лавочке у входа в дом. Трамвай останавливается на остановке. Толька увидел меня в окне, сорвался с лавочки и прыгнул в вагон. Поехали вместе, радостно болтаем, он провожает меня домой. Заходим в наш маленький уютный дворик, садимся на лавочку. Вдруг откуда ни возьмись – мой муж! Посреди дня! Я представила ему Тольку.

– Ну и что твой одноклассник Анатолий забыл в нашем дворе? – спрашивает муж.

Толька ушёл. А я с мужем несколько дней не разговаривала. Потом я узнала, что и Тольке попало. Оказывается, он тогда ждал жену, забывшую дома кошелёк. Она возвращается, а мужа нет. Тоже поругались.

Всё-таки, школьная дружба – это нечто большее, чем просто дружба. Это как двоюродные сёстры и братья, с которыми жили много лет, а потом расстались.

Вижу гиацинты – вспоминаю Валерку, подарившего мне букет этих нежных цветов на моё шестнадцатилетие. Плыву на кораблике – вспоминаю Кольку в матросской тельняшке. Случайно увидев меня на теплоходе, он растерялся и скрылся в трюме, и не показывался весь день.

И самая необычная встреча – с Лёшкой Румянцевым, с которым когда-то катили на коньках в Лужниках. К сожалению, заочная, по телефону. Но какая! Я прочитала три книги, написанные Алёшей, теперь Алексеем Фёдоровичем, доктором технических наук, почётным авиастроителем, моим одноклассником. Вся его жизнь прошла перед моими глазами. В одной из книг увидела свою фотографию и целую страницу, посвящённую мне, моим глазам, голосу, запавшим в душу Алексея.

Книгу передали мне. В дарственной надписи сказано о «его юношеской влюблённости, которая была, есть и будет, ибо такие первые чувства не пропадают».

Ну вот, Лёша, а я и не догадывалась. Спасибо тебе за память!

А вот и фотография нашего выпускного класса на школьном дворе, с улыбающимися учителями. Всех помню!

Школьные зарисовки

На запятках

Не знаю, как у вас, а у меня всегда так происходит: если я с самого начала не хочу что-нибудь делать, ехать куда-нибудь, например, то потом это оказывается самым лучшим делом, самой интересной поездкой, от воспоминания о которой сразу появляется улыбка.

Вот и сейчас слышу, как мама уговаривает меня поехать в подмосковный дом отдыха, а я всеми четырьмя лапами сопротивляюсь, находя тысячи причин не ехать: зима, холодина, распорядок дня, который нужно будет соблюдать, чужие люди, казённая еда. Это не мой вид отдыха. Хотите знать, что для меня настоящий отдых? Это – дом, диван, плед, книга, орешки в сахаре, бумага, краски, кисти, холсты.

И всё-таки мама уговорила меня поехать на две недели (в студенческие каникулы) в дом отдыха под Каширу.

– Покатаешься на лыжах, нагуляешься в зимнем лесу, надышишься запахом хвои, а книги и там можно читать, – уговаривала мама.

Только я согласилась ехать, как простыла и заболела. По путёвке-то я уже катаюсь на лыжах, а на самом деле шмыгаю носом в постели. Но решение принято, поеду хоть на неделю.

Добралась до дома отдыха, заселилась. Пошла на базу, чтобы взять лыжи, а лыж-то и нет: все уже разобрали отдыхающие. «Что же вы так поздно приехали?», сочувствуют мне.

Нет – так нет, думаю, так погуляю. А день выдался замечательный! Настоящий зимний день, морозный и солнечный, как описывал Александр Сергеевич Пушкин. Иду по лесу, заботливо укутанному чистейшим пушистым снегом, искрящимся на солнышке. Снегири роняют веточки с рябиной в снег. Эх, фотографию бы сделать! Это сейчас можно на телефон сфотографировать, а тогда мобильных телефонов не было.

Мимо по лыжне мчатся лыжники. Наши, наверное, из дома отдыха. С завистью смотрю им вслед. Выхожу к замёрзшей Оке. Красота неописуемая! Впереди – высокий холм и на нём одинокий лыжник в ярко-красной куртке, как снегирь. Увидел меня, мастерски съехал с горы и подкатил прямо ко мне.

– Вы из дома отдыха? – спрашивает, улыбаясь.

Вязаная шапка надвинута на глаза, белоснежная улыбка на румяном лице, спортивная фигура.

– Да, только что приехала, – отвечаю.

– А где ваши лыжи?

– Не достались, – говорю с печалью в голосе.

– А давайте вместе кататься, – предлагает мужчина.

– Как? – удивляюсь я.

– На моих лыжах, на запятках, – поясняет он. – Давайте поднимемся на гору и попробуем.

Говорят, охота пуще неволи. Решаюсь. Поднимаемся в гору. Лыжник – лесенкой, я, держась за лыжную палку, пыхчу рядом. Забрались на вершину. Кругом – белый простор, сливающийся с серебряной рекой. Сказка!

– Вставайте на лыжи, обхватите меня и держитесь крепче, – инструктирует спортсмен.

– А если упадём? – со страхом спрашиваю.

– А снег мягкий и пушистый, – успокаивает он меня, – но мы не упадём, вот увидите.

Становлюсь на лыжи, крепко обхватываю лыжника за талию, прижимаюсь к его тёплой спине, зажмуриваю глаза и… мы летим вниз на бешеной скорости! Я даже не успела испугаться, как мы уже скользили вдоль берега.

– Ну, понравилось? – спрашивает он. – Ещё разок съедем?

– Да, – говорю, снова карабкаясь на гору.

Три раза съезжали мы с горы. Ни разу не упали.

Время подходило к обеду, надо было возвращаться в дом отдыха. По дороге познакомились. Он – аспирант, с Физфака МГУ. Перед защитой диссертации решил отдохнуть. Оказалось, что мы живём в одном корпусе. Решили встретиться внизу у лестницы и идти в столовую вместе.

Быстро переоделась – и к лестнице. Стою. Жду. По ступенькам спускается лысый мужчина в костюме. Смотрю, улыбается мне, улыбка знакомая. Да это же мой лыжник! Я же его только в шапке видела. Как в рассказе Михаила Зощенко, когда жених не мог узнать невесту, которую видел только в верхней одежде. Так и я почувствовала лёгкую растерянность, увидев перед собой совсем другой образ. Это сейчас все привыкли к брутальным мужчинам с бритыми головами. Даже красиво смотрятся, а в те времена лысины прикрывали волосами, зачёсывали слева – направо или сзади – наперёд, маскируя их.