Устинья. Выбор

– Она со знакомыми уехала.

– А ты напиваться пошел…

Фёдор только зубами скрипнул.

Напиваться!

Борька, зараза такая! Кой Рогатый тебя на гулянки занес? Ты ж такие вещи и не любишь, и не уважаешь, тебе волю дай, ты, мыша книжная, отчетами зарастешь, как веселиться забудешь! А тут явился! Бывало такое, только старались не говорить о том лишний раз. Потайные ходы, кои еще от государя Сокола, знал каждый царевич – и молчал свято. Потому как могли те ходы и его жизнь спасти, и детей его в тяжелый момент.

И Устя…

Да как могла она… как вообще…

Ничего, вот женится он – обязательно случай тот ей припомнит. И строго спросит. А пока только зубами скрипеть и оставалось.

– Ну, пошел.

– Кто хоть встретился-то?

– Не помню я, как зовут его.

– Темнишь ты, мин жель…

– Не лезь, куда не надобно, – разозлился Фёдор. – Не то кубком наверну!

Руди только руки поднял, показывая, что не полезет, а Фёдор зубами скрипнул. Не раз он на трепку от братца нарывался. В детстве щенячьем – за животных, в юности… тоже всяко случалось.

Ох и памятен был ему случай, когда, будучи уже отроком, увидел Фёдор старшего брата, который прижимал в углу одну из матушкиных девок.

Что тут сказать можно было? Конечно, Фёдор попробовал Бориса шантажировать – и был тут же, на месте, крепко и нещадно выдран ремнем с бляхами. А потом и второй, когда собрался на то матушке пожаловаться.

Задница поротая лучше головы помнила… Фёдор и не сомневался, что оттреплет его старший брат, ровно щенка. Борьке хоть и четвертый десяток, а крепок он и стрельцам своим ни в чем не уступает. А Федя как в руки оружие возьмет, так у всех слезы на глазах. Не убился б царевич раньше времени-то, не покалечился. Нету у него к оружию таланта, не повезло, не любит его железо холодное, всегда дань кровью берет.

– Говоришь, дома сейчас Устинья?

– Дома.

– Прикажи завтрак подать да коня… съезжу к ней.

– Мин жель…

– И молчи!

Выглядел Фёдор так зло, что Руди только рукой махнул да и отступился. Вот сейчас – лучше подождать. Фёдора он и потом расспросит, не подставляясь, а то и саму боярышню.

Что там случилось-то такого на гуляниях, что царевич сначала нажрался, а теперь молчит, сидит тяжелее тучи?

Потискал ее Фёдор, что ли, не за то место, а боярышня ему и отказала?

Бабы! Кругом они виноваты!

* * *

Устинье сейчас и не до вины своей сомнительной было, и не до Фёдора, пропадом он пропади!

– Бабушка!

Рада была Устинья и счастлива до слез.

Успела прабабушка! Приехала!

Хоть и усталая донельзя, и из саней, считай, не вышла – выпала, хоть и покривился боярин Алексей… да и пусть его.

– Успела я, внученька. А ты чего стоишь, Алешка, ровно примороженный? Хоть дойти помоги!

Боярин вздохнул да и пошел помогать.

Откажи такой…

Впрочем, не пожалел он. Агафья, пока боярин почти на руках вносил ее в дом, пару слов шепнуть ему успела:

– Не переживай, Алешка, не расстрою я твоих планов, может, и помогу еще. Все ж палаты царские, честь великая Усте выпала!

Алексей и дух перевел.

Понятно же, и царевич, и честь… так это нормальному мужчине понятно, а у баб вечно какие-то глупости начинаются.

Не тот, не такой, не мил, не люб… оно понятно, розгами посечь, так мигом чушь из бабы вылетит, но ты поди разъясни о том волхве. Или про розги заикнись! То-то ей радости будет, только косточки твои на зубах захрустят! Смешно и подумать даже!

Вот кто другой, а Агафья могла бы свадьбу царевичеву расстроить, и шугануть его могла бы, ровно таракана, и Устинью забрать, куда пожелает… а преград ей и нет никаких. Что тут сделаешь?

В храм пойдешь? На свою же родню донесешь?

Иди-иди, в подвалах-то пыточных всем весело будет, все порадуются.

Сделать что с вредной бабкой? А что с ней сделаешь, с волхвой? Можно ее одолеть, но уж точно не боярину, то ему не по силам.

Но когда не против она, а помощь обещает, тут и боярин ее видеть рад-радехонек, поди, с такой союзницей он дочку замуж точно выдаст!

– Царевичу Устинья люба.

Могла бы Агафья сказать многое. И про Устинью спросить, и про самого царевича, и про чувства их, да ни к чему это было. Знает боярин свое дело – вот и пусть его, и достаточно с него будет. Услышал боярин, что хотел, в ее словах, а остальное ему и не надобно.

– Хорошо, когда так. Я Усте помогу, чтобы на отборе ее не сглазили, не испортили. Сам понимаешь, злых да завистливых и так много, а там – втрое будет. Вдесятеро.

Боярин волхву дотащил, на лавку сгрузил.

– Благодарствую, бабушка Агафья.

Волхва кивнула да к Усте повернулась:

– Готова ты, детка? Все ж невесту для царевича выбирают, не для конюха какого, туда попасть – честь великая.

– Не все готово, бабушка, ну так ты мне поможешь, – отозвалась Устинья, выметая из головы боярина последние подозрения.

А вдруг и от баб польза бывает?

Ладно, сейчас он еще жену сюда пошлет. Она-то за своей бабкой и приглядит, и ему донесет, ежели чего. Будет у него время пресечь непотребное что. И о других новостях пока сказать надобно, раз уж приехала бабка вредная, пусть и от нее польза будет. Испокон веков на свадьбу старались колдуна какого пригласить, да где ж его сейчас возьмешь? А у него вот волхва будет, поди, еще и почище колдуна[9].

– Свадьба у нас. Илья женится.

– И это хорошо, – отозвалась Агафья. – Пусть женится, совет да любовь.

Боярину то и надо услышать было. Повернулся да и пошел по делам своим. Пусть бабы тут без него болтают, поди, разговоры их слушать – уши подвянут да отвалятся.

* * *

– Боря! Поговорить нам надобно!

Борис на брата в упор посмотрел. Хотел он Феденьку к себе позвать, прочесать поперек шерсти, но когда сам пришел? Тем лучше!

– Надобно, Феденька, еще как надобно! Скажи мне, давно ты насильником заделался?

Фёдор как стоял, так и икнул. Глупо и громко. Только кадык дернулся.

А нечего тут!

К царю в кабинет ворвался, важные дела решать помешал, еще и за вчерашнее добавки мало получил? Так сейчас будет тебе с лихвой!

– Я?! Я не насиловал!

– Ты мне, Феденька, сказки тут не рассказывай. Устинью Заболоцкую кто вечор приневолить пытался? Кто ее в закоулок тащил, хотя боярышне то не нравилось?

Фёдор только насупился:

– Ей бы понравилось!

Борис сощурился на него презрительно, как на таракана раздавленного, – Федя этот взгляд ненавидел всегда.

– Так все тати говорят! Ты мне, Феденька, учти, когда люб ты боярышне – хорошо: отбор проведем, как положено, потом поженитесь да и заживете рядком да ладком. А когда не люб…

– Люб я ей!

– Она тебе сама про то сказала?

Фёдор даже в затылке зачесал.

А ведь… и не было такого! Ни разу ему Устинья о любви своей не говорила.

– Она говорила, что поближе меня узнать хочет.

– Вот ты и решил боярышне все показать, чем похвастаться можешь? Еще и добавить?

– Ты…

– Помолчи, Феденька, да послушай меня. Узнаю, что девок неволишь, – будешь отцом. Святым. Понял?

Фёдор кивнул угрюмо.

Понятно все. Испугалась Устя его напора, а тут Борис. Ну и… по старой памяти вступился. Благородный он. Ноги б ему переломать за такое благородство, но то Фёдору не по плечу и никогда не будет. Царь Борис или не царь, а только Федьки он на голову выше, как бы не на две.

– Понял.

– Вот и иди тогда. Не засти солнышко.

Фёдор и пошел. Что ему еще-то делать оставалось?

* * *

– Мишка! Ишь ты как зазнался, старых друзей признавать не хочет!

Михайла аж дернулся от неожиданности.

Знал он этот голос и человека знал, еще со старых времен, будь он неладен, тварь такая! Не ожидал только, что наглости у него хватит и что не повесили его…

– Ты…

– Я, Мишенька, я. А ты, смотрю, раздобрел, заматерел, боярином смотришь…

– Чего тебе надо, Сивый?

Михайлу понять можно было.

Много где он побывал, как из дома ушел, вот и в разбойничьей ватаге пришлось. Только сбежал он оттуда быстро, а Сивый… мужичонка, прозванный так за цвет волос – грязно-сивых, длинных да еще и вшивых, остался.

Михайла думал уж, не увидятся они никогда!

Поди ты – выползло из-под коряги! Еще и рот разевает!

– Чего мне надобно? А пригласи-ка ты меня в кабак, поговорим о чем хорошем? Чай я, серебро-то есть у тебя, не оставишь старого приятеля своей заботой?

Михайла бы приятеля заботам палачей оставил. Остановила мысль другая, разумная. Это никогда не поздно. А вдруг его куда приспособить получится?

Надо попробовать.

– Ну, пошли. Покормлю тебя, да расскажешь, чего хочешь.

Сивый ухмыльнулся.

И не сомневался он, что так будет, правда, думал, что трусит Михайла. Вдруг делишки его вскроются? Тогда уж не отвертишься!

Ничего, Сивый рад будет помолчать о делишках приятеля. А тот ему серебра в карман насыплет, к примеру. Сивому уж по дорогам бродить надоело, остепеняться пора, дом свой купить, дело какое завести… Повезло Михайле – так пусть своей удачей с другом поделится. Не убудет с него. Так-то.

* * *

К свадьбе готовиться – дело сложное, хлопотное… и царевичи тут всякие не к месту да и не ко времени. Жаль только, не скажешь им о таком, как обидятся, еще больше вреда от них будет.

Пришлось боярину и Фёдора чуть не у ворот встречать, и коня его под уздцы к крыльцу вести, и кланяться…

– Поздорову ли, царевич?

– Устю видеть хочу. Позови ее.

– Соизволь, царевич, пройти откушать, что Бог послал, а и Устя сейчас придет, только косу переплетет.

Фёдор откушивать не стал, конечно, не до того ему, по горнице ровно зверь дикий метался. Потом дверца отворилась, Устя вошла.

– Устенька!

Подошел, за руки взял крепко, в глаза посмотрел. Спокойные глаза, серые, ровно небо осеннее, а что там, за тучами, и не понять.

– Почему ты со мной вчера не осталась?

Устя на Фёдора посмотрела внимательно. И ведь серьезно спрашивает! И в голову ему не приходит, что не в радость он. Ей вчера с родителями, с братом, сестрой хорошо было. Явился этот недоумок со сворой своей, всех в разные стороны растащил, ее ненужным весельем измучил, потом вообще поволок за сарай какой-то тискать, как девку дворовую, и когда б не Борис, еще что дальше было бы? Все же сильный он, Устя слабее…

И даже в голову не приходит ему, что не в радость он. Просто не в радость.

Царевич он! А она уж от того должна от счастья светиться, что он свое внимание к ней обратил!

Тьфу, недоумок! Вот как есть – так и есть!

– Ты меня, царевич, напугал вчера. И больно сделал… Синяки показать?

Не все синяки были от Фёдора получены, там и от Бориса достало, но у царя-то хоть оправдание есть. Ему-то и правда плохо было, а Федька просто свинья бессовестная.

Устя рукав вверх поддернула, Фёдор синие пятна увидел.

– Больно?

– Больно. – Извинений Устя не ждала. Но и того, что Фёдор руку ее схватит и в синяк губищами своими вопьется, ровно пиявка… это что такое? Поцелуй?

И смотрит так… жадно, голодно…

Такой брезгливостью Устинью затопило, что не сдержалась, руку вырвала.

– Да как смеешь ты!

Никогда Фёдору такого не говорили. Царевич он! Все смеет! И сейчас застыл, рот открыл от неожиданности.

– А…

– Я тебе девка сенная, что ты со мной так обращаешься?! Отец во мне властен, а ты покамест не жених даже!

До чего ж хороша была в эту секунду Устинья. Стоит, глазами сверкает, ручки маленькие в кулачки сжаты… и видно, что ярость то непритворная… так бы и схватил, зацеловал… Фёдор уж и шаг вперед сделал, руку протянул…

БАБАМ – М-М – М-М!

Не могла Агафья ничем другим внучке помочь. А вот таз медный уронила хорошо, с душой роняла… не то что Фёдор – тигр в прыжке опамятовался бы да остановился.

Так царевич и застыл.

Устя выдохнула, зашипела уж вовсе зло:

– Не слышишь ты меня, царевич? Ну так когда еще раз такое повторится… да лучше в монастырь я пойду, чем на отбор этот проклятый! Не рабыня я, не холопка какая, чтобы такое терпеть! Не смей, слышишь?! Не смей!

Развернулась – и только коса в дверях мелькнула с алой лентой вплетенной. А Фёдор так и остался стоять, дурак дураком.

В монастырь?

Не сметь…

Ах ты ж… погоди ужо! Верно все, покамест в тебе только отец волен, а не я. Ну так после свадьбы другой разговор пойдет… все мы поправим. Как же приятно будет тебя под себя гнуть, подчинять, ломать… Мелькнула на миг картина – он с плетью, Устинья в углу, на коленях… Фёдора аж жаром пробило.

Да!

Так и будет, только время дай, рыбка ты моя золотая…

* * *

«Рыбка золотая» в эту минуту так зло шипела, что ее б любая змея за свою приняла, еще и косилась бы уважительно.

– Бабуш-ш-ш-ш-шка! Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-што мне с-с-с-с-с малоумком этим с-с-с-с-сделать?

Агафья только головой покачала:

– Что хочешь делай, а только замуж за него нельзя. Совсем нельзя, никому.

– Почему? Бабушка?

– Порченый он. И детей от такого не будет никогда, и с разумом у него не то что-то, и с телом… Когда б его посмотреть хорошенько, ответила бы. Да тебе то и не надобно.

– Надобно. Знать бы мне, родился он таким али его потом испортили.

– От рождения. – Агафья и не засомневалась. – Такое-то мне видно, отдельно от своей беды он, поди, и прожить не сможет, с рождения она в нем.

– Болезнь? Порча? Еще что-то?

Агафья только головой качнула.

– Не могу я точнее сказать. Когда б его в рощу отвезти да посмотреть хорошенько, разобраться можно, только он туда и не войдет даже! Плохо… не плохо ему там будет! Помрет, болезный!

– Бабушка?

– Весь он перекрученный, перекореженный… не черный, нет, не колдун, не ведьмак, не из той породы, но что неладно с ним, я тебе точно скажу. И детей не будет у него никогда. Хотя есть у меня предположение одно, но о таком и подумать-то противно.

– Что, бабушка?

– У нас такого и ведьмы стараются не делать, а на иноземщине есть такое, слышала я. Когда царю или владетелю какому наследник надобен… у чужого ребенка жизнь отнимают, его чаду отдают. Есть у них ритуалы такие. Черные, страшные… после такого и в прорубь головой можно, все одно душу погубил, второй раз ее не лишишься, нет уже.

– Ох, бабушка… неуж такое есть?

– Есть, Устя. Не рассказала бы я тебе, но просили меня никаких знаний от тебя не таить. И этих тоже.

– А Фёдор может от такого быть рожден?

Агафья задумалась.

– Не знаю, Устя. Не видывала я такого никогда, не делала. Может, жизнь в нем как-то и поддерживали, а может, и это сделали. Не знаю, вот бы кто поумнее меня посмотрел, а и моего опыта маловато бывает. Дурак такое натворить может, что сорок умников потом не расплетут!

– Четверть века получается, а то и больше…

– Четверть века?

– Рядом эта зараза ходит, а мы про то и не знаем, не ведаем…

Агафья только головой покачала. В горницу боярин вошел.

– Уехал царевич. Устя…

– Ты, Алешка, успокойся, – вмешалась прабабушка, подмечая надвигающийся скандал. – Недовольный он уехал?

– Нет, вроде как… задумчивый.

– Вот и ладно. Чего ты на девочку ругаться собираешься?

Алексей только вздохнул. Поди поругайся тут, когда волхва рядом сидит да смотрит ласково, ровно тигра голодная.

– Могла бы и поласковее с царевичем быть.

– Не могла бы. Поласковее у него палаты стоят, там таких, ласковых да на все готовых, – за день не пересчитать, потому как царевич. Может, он потому Устей и заинтересовался, что она ему под ноги не стелется ковриком?

Боярин задумался. Потом припомнил кое-что из своего опыта, кивнул утвердительно. А и то… что за радость, когда тебе дичь сама в руки идет? Охотиться куда как интереснее.

– Ладно. Но смотри у меня. Ежели что – шкуру спущу!

Устя кивнула только.

Шкуру спустишь… Выжить бы тут! А твои угрозы, батюшка, рядом с Федькиными глазами, бешеными, голодными, страшными, и рядышком не стояли. И не лежали даже.

И рядом с той нечистью, которая в палатах затаилась, – тоже. Вот где жуть-то настоящая… а ты – розги! Э-эх…

* * *

Поди сообщи жене любимой, что месяц к ней не прикоснешься? Каково оно?

Кому как, но Борис точно знал – нелегко ему будет. Даже патриарха для поддержки рядом оставил, когда жену позвал, и то побаивался. Что он – дурак, что ли?

Марина и возмутилась. И к нему потянулась всем телом.

– Бореюшка…

Обычно-то у Бориса от этого шепота все дыбом вставало. А сейчас он на жену смотрел спокойно, рассудительно даже.

Памятна ему была и боль, и ощущение ошейника на горле, и бессильная рука Устиньи, на снег откинувшаяся, и кровь из-под ногтей…

– Что, Маринушка?

– Что за глупости ты придумал, любовь моя? Какой-то храм, еще что-то… да к чему тебе это?

Вот тут Бориса и царапнуло самую чуточку. Казалось бы, первая Марина должна его одобрить, ради нее да детей будущих он обет принимает, а ей вроде и не надобно ничего? И дети не надобны?

– Маринушка, ты мне поверь. Так надобно.

– Я же сказала – рожу я тебе ребеночка, а то и двоих…

– Вот и поглядим. А покамест – не спорь со мной.

Марина ножкой топнула:

– Ах так! Ты… – И тут же поняла, не поможет это, тон сменила: – Бореюшка, миленький… пожалуйста! Плохо мне без тебя, тошно, тоскливо…

Поддался бы Борис?

Да кто ж знает, сам бы он на тот вопрос не ответил. Какой мужчина не поддастся тут, когда такой грудью прижимаются, и дышат жарко, и в глаза заглядывают, и к губам тянутся… Патриарх помог.

Закашлялся, посохом об пол грохнул.

– Определился я с храмами, государь! Когда прикажешь, все расскажу, и где, и кому храм посвятим, и чьи мощи привезти надобно бы.

Помогло еще, и что разговор не в покоях царицыных происходил. Ни кровати рядом, ни лавки какой, ни даже стола. Ковра и то на полу нет! Как тут мужа совращать, когда ничего подходящего, только патриарх рядом недовольный стоит, глазами тебя сверлит?

– Сейчас и прикажу. Уходит уже царица. – Борис мигом опамятовался.

А и то, походи-ка сначала в ошейнике, а потом без него? Вмиг разницу почувствуешь, и обратно уже не захочется!

Марина ножкой топнула, опрометью за дверь вылетела, а уж там, где не слышал ее никто, не видел, зашипела злобно.

Да что ж такое-то? Почему муж к ней так? Никогда и никто ей не отказывал! Никогда!

Никто!

Ну и ладно, сам виноват! Найдет она, с кем утешиться. Вот боярич Лисицын вполне хорош. И молод, и пригож, правда темноволос, не любила Марина темненьких, ей светлые кудри нравились, хотя б темно-русые, как у Ильи. Но ненадолго ей и Юрка Лисицын пойдет.

Марина мимо прошла, бедром стрельца задела, глазом повела – и с радостью отметила: готов мужчина. Поплыл, и взгляд у него масляный, и губы облизнул…

Приказать чернавке привести его в потайную комнатушку, в подземелье. Пускай порадуется… недолго.

* * *

Борис супругу взглядом тоскливым проводил, вздохнул.

Гневается Маринушка. Ничего, простит. А он ей диадему подарит, с лалами огненными… Ей пойдет. Красиво же!

В черных волосах алые камни…

У Устиньи волосы не черные. Каштановые. И в них рыжие пряди сквозят, ровно огонь в очаге. И глаза у нее серые, изменчивые… ей бы заморский камень, опал переменчивый, а ежели из родных, то изумруды ей пошли бы. Красивая она.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Считалось, что царских невест выдавать за кого-то ниже рангом – нехорошо. Урон чести государевой. А где на сотню девушек царей наберешь? Так и маялись или в девках, или в монастыре, или обходные пути искали. (Здесь и далее – прим. авт.)

2

Амант – l’amant, фр. любовник, возлюбленный.

3

По одной из трактовок, коловрат, загнутый посолонь, могли носить и мужчины, и женщины, он даровал здоровье, жизненную энергию, защиту от зла. Восемь лучей давали хозяину всю мощь Солнечного огня. Это ОЧЕНЬ кратко.

4

Не знали наши предки о раке, язве и прочем. Вот и объясняли как могли.

5

Иногда – Святославович.

6

Был у русских царей и такой обычай. На Святки переодеваться и ходить по улицам, типа Гарун аль Рашид. Был. До Романовых – точно, а потом сгинуло постепенно. Рюриковичи себе многое позволить могли, а Романовы – нет.

7

В. И. Даль.

8

Да-да, апостол Павел заявлял: «Не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию, на время, для упражнения В ПОСТЕ и молитве, а потом опять будьте вместе, чтобы не искушал вас Сатана невоздержанием вашим» (1 Кор. 7. 5). И нередко его слова так и трактуют, что в пост нельзя.

9

Насчет колдуна – чистая правда, был обычай.