Сочинения. Том 3

5.6.28. «Продвигающиеся по пути добродетели, сознавая, что пребывают в великом зле, не огорчаются; ведь, рассуждая таким образом, они руководствуются не неразумным, а разумным началом души».

5.6.29. И еще далее он объясняет причину, по которой со временем происходит успокоение и ослабление страсти, что, по собственному признанию Хрисиппа во второй книге сочинения «О страстях», вызывало у него затруднения.

5.6.30. О ней мы сказали в конце четвертой книги, а теперь скажем кратко, приведя как бы эпитому длинного рассуждения Посидония.

5.6.31. Итак, когда страстная часть души со временем насыщается собственными страстями, а кроме того, утомляется от продолжительных движений, когда она успокаивается через то и другое и ее движения обретают меру, разумение бывает в состоянии овладеть положением, как если бы норовистая лошадь сначала увлекла насильно всадника, а затем ослабела от бега и сверх того удовлетворилась тем, к чему горячо стремилась, – и тогда возница получил бы возможность управлять ей.

5.6.32. Ведь такие вещи наблюдаются часто; и обучающие молодых животных сначала позволяют им утомиться и насытиться беспорядочным движением и лишь затем берут их в свои руки.

5.6.33. Итак, у Хрисиппа эти вещи вызывали затруднение, так как он не мог отнести причины этого к страстной части души, и в этом он, как показывает в дальнейшем рассуждении Посидоний, расходится не только с очевидными фактами, но и с Зеноном и Клеанфом.

5.6.34. Итак, как он говорит, учение Клеанфа о страстной части души понятно из следующих его стихов:

5.6.35 «– Скажи мне, Страсть, чего желаешь ты?– Желаю делать, что хочу, о Разум!– Звучит по-царски; повтори-ка снова.– Пускай все будет так, как я хочу!»

5.6.36. Посидоний говорит, что этот диалог, приведенный у Клеанфа, хорошо иллюстрирует его учение о страстной части души: ведь здесь Разум и Страсть – разные персонажи, которые ведут разговор.

5.6.37. Хрисипп же полагает, что страстная и разумная части души не являются разными началами, и даже отрицает наличие страстей у бессловесных животных, хотя очевидно, что они управляются желанием и гневом, что утверждает и Посидоний, который говорит о них подробнее.

5.6.38. И поскольку среди животных есть неповоротливые и цепляющиеся наподобие растений за скалы или другие опоры, то он говорит, что такие существа управляются только вожделеющей частью души, а все прочие бессловесные твари пользуются обеими силами – и вожделеющей, и яростной, и только люди пользуются тремя силами, так как у них есть еще и разумное начало.

5.6.39. Итак, это и многое другое справедливо сказано Посидонием в сочинении «О страстях». И как Хрисипп, который заблуждается, можно сказать, в самих основах учения о страстях, из-за этого, естественно, многое сказал неправильно, так и тот, кто пользуется истинными началами, если он при этом тщательно следит за правильностью выведения следствий из них, скажет все правильно, а если следит не тщательно, все равно большая часть у него окажется правильной.

5.6.40. Мне кажется целесообразным закончить на этом настоящее рассуждение. Ведь изложение мнения Зенона по этому вопросу не имеет отношения к поставленной нами с самого начала цели.

5.6.41. Я сказал, что ради краткости не буду обращаться и к другим стоикам, а буду исследовать только учение Хрисиппа. Ведь я обещал не изложить в этом сочинении то, что каждый из философов думал о душе, но внимательно рассмотреть, насколько истинными являются взгляды Платона и Гиппократа.

5.6.42. Поэтому те возражения, которые у меня были против Хрисиппа по поводу исследуемого вопроса, относились бы и к Зенону, если бы он придерживался учения Хрисиппа. Если бы он исходил из начал Платона, подобно Клеанфу и Посидонию, то был бы тем самым причастен нашей философии; если же – а я полагаю, что это и есть его учение, – он считает, что суждения производят страсти, то его мнение находится посредине между самым худшим учением, касающимся этих предметов, а именно учением Хрисиппа, и самым лучшим учением, родоначальниками которого являются Гиппократ и Платон.

5.6.43. Посидоний говорит, что тому же учению следовал и Пифагор; поскольку ни одно сочинение самого Пифагора до нас не дошло, он судит на основании того, что написали некоторые из его учеников. Но, как я сказал немного раньше, я обещал не излагать в этой книге все древние учения, но лишь исследовать сказанное Гиппократом и Платоном.

5.6.44. И мне хотелось бы изложить это как можно более кратко. Ведь следует заботиться не о том, чтобы получился многотомный труд, но о полноте и важности учения, которое мы рассматриваем, и постоянно спрашивать себя, можно ли изложить его короче, при этом не упустив чего-либо необходимого. Все это можно понять и из самих книг Хрисиппа «О страстях».

5.6.45. Ведь он написал четыре огромные книги, каждая из которых вдвое больше, чем наши, а мы в двух неполных книгах полностью изложили его мнения о страстях, а кроме того, в той же книге упомянули написанное Посидонием.

5.6.46. Здесь следует закончить спор с Хрисиппом. Я считаю, что тому, кто со вниманием изучит изложенное мной, нетрудно будет понять, как ошибается Хрисипп в каждой из частей своего сочинения; если же кто-то читал без внимания, то если будет написано еще больше, внимания это ему не прибавит.

5.7.1. Здесь я перейду к приведенному Платоном в четвертой книге «Государства» доказательству того, что есть три элемента души, которые способны вызвать в нас стремление.

5.7.2. И здесь следует отметить, что он не приводит убедительных доказательств того, что эти части отличаются друг от друга, ведь его рассуждение может равным образом доказать и то, что это три силы, и то, что это три части. Однако его доказательство того, что существуют всего три части или силы души, которыми управляется наша жизнь, убедительно и не допускает возражений.

5.7.3. Поэтому в дальнейшем изложении будет опровергаться учение Хрисиппа и утверждаться мнение, которое разделяли Аристотель, Платон и Посидоний, а именно учение о том, что одной силой мы мыслим, другой – гневаемся, третьей – желаем.

5.7.4. Впрочем, из того, что теперь будет сказано, невозможно научно доказать то, что они отличаются друг от друга также и своими сущностями, а тем более то, что они располагаются в разных местах; но в следующей, шестой книге настоящего сочинения, которую я собираюсь написать, это будет доказано посредством очевидных посылок в соответствии с научным методом, которого придерживались Гиппократ и Платон.

5.7.5. Следует знать, что и сам Платон понимал значение доказательства, которое собирался представить. Итак, собираясь начать его, он написал следующее:

5.7.6. «И будь уверен, Главкон, что, по моему мнению, теми приемами, которыми мы пользовались сейчас в своих рассуждениях, нам никогда не охватить этого предмета с достаточной точностью –

5.7.7. к нему ведет путь гораздо более долгий и длинный[397]», то есть путь, посредством которого можно показать, что у нас имеются три части души, различающиеся не только местоположением в теле, но и сущностью, функциями и действиями, как я покажу в следующей книге, в которой я хочу последовательно изложить тот метод, на который здесь я лишь намекаю.

5.7.8. Почему, не будучи вполне уверен в доказательстве, которое он собирается привести, он все же пользуется им, я думаю, ясно для всякого, кто внимательно отнесся к нашему предшествующему рассуждению: это рассуждение ясно показывает, что существуют три силы, управляющие нашей жизнью, но не доказывает, что эти силы имеют разную сущность.

5.7.9. Для предпринятого им в «Государстве» исследования о справедливости и других добродетелях – ведь он ведет разговор обо всех добродетелях в последующих книгах – ему достаточно было показать, что существуют три различные силы.

5.7.10. И таким образом Посидоний, понимая это, отступил от Хрисиппа и больше следовал за Аристотелем и Платоном. Я добавил слово «больше», поскольку эти три человека, не соглашаясь в частностях, касающихся различия добродетелей, в целом согласны друг с другом.

5.7.11. И это я ясно покажу, когда буду излагать учение о добродетелях в последующих книгах; в настоящей же книге я напомню доводы, высказанные Платоном в четвертой книге «Государства», сначала приведя рассуждение, которым начинается доказательство, а именно:

5.7.12. «Очевидно, тождественное не стремится одновременно совершать или испытывать то, что противоположно его тождественности и направлено против нее»[398].

5.7.13. Затем, доказав это и проанализировав вещи, которые представляются противоречащими этому положению, он прибавляет:

«– Далее: кивать в знак согласия и отрицательно качать головой; стремиться получить что-нибудь и отклонять то же самое; привлекать к себе и отталкивать – все подобное этому разве ты не примешь за противоположные друг другу действия или состояния?

– Конечно, они противоположны.

5.7.14. – И еще дальше: испытывать жажду и голод и вообще вожделения, а также желать, хотеть – все это разве ты не отнесешь к тем видам, о которых у нас только что была речь? Разве ты не скажешь, например, что душа вожделеющего человека стремится к предмету своего вожделения или что она привлекает к себе то, чем хочет обладать? Или другой пример: не скажешь ли ты, что, поскольку ей хочется получить что-нибудь, она кивает в знак одобрения сама себе, словно ее об этом спрашивают, и стремится осуществить свое желание?

5.7.15. – Да, я скажу именно так.

– Что же дальше? “Не хотеть”, “не желать”, “не вожделеть” – разве мы не отнесем все это к тому же виду, что и “отталкивать”, “не принимать душой”, то есть ко всему противоположному?

– Конечно»[399].

5.7.16. В этом рассуждении и во всех последующих обнаруживается, что вожделеющая часть души отличается от той, которая рассуждает, как и каким образом мы насытимся пищей, если мы алчем, или питьем, если мы хотим пить.

5.7.17. Будучи детьми, мы явно оказываемся похожими на бессловесных животных, бросаясь к тому, что насытит нас, и не думая о том, полезно это или вредно; но с возрастом мы приобретаем разум и часто совсем не пьем, если считаем, что питье будет нам во вред; часто пьем меньше, чем нам хотелось бы, если предполагаем, что большое количество нам повредит, порой мы пьем воду, когда хотим пить вино, или, сильно желая холодной воды, тем не менее берем теплую.

5.7.18. Неразумные из людей, так же как младенцы и звери, не ждут до времени и не выбирают количество и качество питья.

5.7.19. С тем, что ни звери, ни младенцы не пользуются разумом, сторонники Хрисиппа соглашаются; а с тем, что к удовлетворению желаний стремится иная сила, помимо разума, иногда соглашаются, а бывает, что и отрицают это, и при этом ударяются в словесные хитросплетения, хотя каждый, кто любит истину, может сразу прийти к выводу, что существует некая неразумная сила, ведущая к удовлетворению питьем не одних только скотов и детей, но и скотоподобных людей.

5.7.20. Итак, разум привел нас к такому доводу, который благодаря своей последовательности немало способствует доказательству того, что сказано Платоном.

5.7.21. Подойдя к разговору о людях, взрослых не только по возрасту, но по разумению, мы рассмотрим, как у них происходит борьба разумной силы против вожделеющей в болезнях и многих других обстоятельствах, в которых представляется разумным отказать жаждущему в питье, алчущему – в пище, мерзнущему – в тепле, страдающему от жара – в охлаждении, а жаждущему любовных утех – в радостях Афродиты.

5.7.22. Неразумная сила, пребывающая в нас, влечет желающего к объекту его желания, разумное же начало тянет в другую сторону и удерживает чрезмерный порыв. И часто происходит борьба этих начал друг с другом, явно показывающая, что силы, борющиеся в нас, имеют различную природу.

5.7.23. Ведь если бы природа в нас была едина, как это бывает у детей, ничто не мешало бы нам наслаждаться желаемым, хоть оно и не ко времени, как и если бы в нас был только разум, которому не приходилось бы сопротивляться чему-либо и бороться, не было бы ничего трудного в том, чтобы томимый жаждой не пил, или голодающий не ел, и тот, кто воздерживается от пития, не назывался бы ни умеренным, ни благоразумным, как не называют так человека, который не идет, если не желает.

5.7.24. В действительности же, поскольку существуют две силы, влекущие человека: одна неразумная, жаждущая питья, и другая разумная, сдерживающая первую, – то в этом есть начало умеренности и благоразумия.

5.7.25. Но этот важный вывод, которого мы сейчас коснулись лишь мимоходом, мы напомним в разговоре о добродетелях: если мы устраним из нашего учения понятие о вожделеющей силе, то нам придется признать, что не существует ни сдержанности, ни благоразумия.

5.7.26. Я снова возвращаюсь к предмету исследования, что душа испытывающего жажду, но не желающего пить, одними своими силами или частями устремляется к питью, а другими – бежит и отвращается от него; ведь невозможно, чтобы одна и та же сила стремилась к некоему предмету и отвращалась от него же или чтобы гналась за чем-то и избегала его же.

5.7.27. Не важно, говоришь ли ты «стремиться» и «избегать», или «гнаться», или «добиваться»; также можно употреблять и слова «желать», или «устремляться», или «домогаться», или «питать пристрастие», или «вожделеть».

5.7.28. Ведь различение этих названий ничего не дает для настоящего исследования, но его обсуждение было бы неуместно и увело бы от обсуждения сути дела к спору о названиях.

5.7.29. Вот почему некоторые умышленно прилагают старания к тому, чтобы невозможно было прийти ни к какому заключению, возражая по поводу любого названия. Если ты назовешь испытывающего жажду «стремящимся к питью», они станут возражать по поводу употребления слова «стремиться», заявляя, что стремление есть нечто изысканное и оно может быть присуще только мудрецу, а значит, его следует определять как разумное побуждение к некоторому удовольствию, в той мере, в которой оно необходимо. Не соглашаются они называть это и словом «вожделеть», ведь жажда не только у простолюдинов, но и у людей достойных, а вожделение есть само по себе нечто низкое и имеется только у простолюдинов, ведь оно является стремлением, непреодолимо влекущим к осуществлению желаемого.

5.7.30. Если же кто-нибудь не станет давать такого длинного определения, а просто скажет, что это неразумное стремление, то они будут напыщенно порицать такого человека, часто многократно превосходящего их не только в знании вопросов, но и в том, как он пользуется названиями.

5.7.31. Разумеется, таких было немало и среди древних, ведь и сам Платон говорит о людях, которые пользовались названиями, переосмысленными по-новому; мне кажется, что и теперь из-за них он не просто написал одно название явления, которое собирается исследовать, но специально перечислил все слова, которыми его можно назвать.

5.7.32. Ведь можно заметить, что одно и то же явление он называет следующими словами: «желать», «вожделеть», «порываться», «одобрять», «стремиться», «жаждать», «хотеть», «быть склонным», а противоположное явление – «не хотеть» и «не стремиться».

5.7.33. Ведь он положил себе ясно доказать то, что он хочет, и заботится только о доказательстве, полностью подчинив ему словесное выражение и не вдаваясь в мелочные споры о словах и слогах.

5.7.34. В предыдущем рассуждении он показал, что вожделеющее начало является иным по отношению к разумеющему. Мне показалось излишним приводить все его рассуждение, ведь желающий сам может прочитать подряд весь отрывок из книги.

5.7.35. Но поскольку, как мне кажется, имеет смысл привести конец предыдущего рассуждения, для того чтобы переход ко второй главе оказался более понятным, то я не поленюсь это сделать.

5.7.36. «– Значит, у человека, испытывающего жажду, поскольку он ее испытывает, душа хочет не чего иного, как пить, – к этому она стремится и порывается.

– Очевидно.

5.7.37. – И если, несмотря на то что она испытывает жажду, ее все-таки что-то удерживает, значит, в ней есть нечто отличающееся от вожделеющего начала, побуждающего ее, словно зверя, к тому, чтобы пить. Ведь мы утверждаем, что одна и та же вещь не может одновременно совершать противоположное в одной и той же своей части и в одном и том же отношении.

– Конечно, нет.

5.7.38. – Точно так же о том, кто стреляет из лука, было бы, думаю я, неудачно сказано, что его руки тянут лук одновременно к себе и от себя. Надо сказать: “Одна рука тянет к себе, а другая – от себя”.

– Совершенно верно.

– Можем ли мы сказать, что люди, испытывающие жажду, иной раз все же отказываются пить?

– Даже очень многие и весьма часто.

5.7.39. – Что же можно о них сказать? Что в душе их присутствует нечто побуждающее их пить, но есть и то, что пить запрещает, и оно-то и берет верх над побуждающим началом?

– По-моему, так.

– И не правда ли, то, что запрещает это делать, появляется – если уж появляется – вследствие способности рассуждать, а то, что ведет к этому и влечет, – вследствие страданий и болезней?

– По-видимому.

5.7.40. – Мы не без основания признаем двойственными и отличающимися друг от друга эти начала: одно из них, с помощью которого человек способен рассуждать, мы назовем разумным началом души, а второе, из-за которого человек влюбляется, испытывает голод и жажду и бывает охвачен другими вожделениями, мы назовем началом неразумным и вожделеющим, дружественным всякого рода удовлетворению и наслаждениям»[400].

5.7.41. Посредством этих слов он доказал, что разумная часть души отличается по роду от вожделеющей.

5.7.42. Но, как я сказал прежде, я ни в коем случае не собираюсь доказывать, что эти две части души различаются по своему роду, но для дальнейшего было бы достаточно неоспоримо доказать, что разуметь и желать пищи, или питья, или любви не есть функции одной и той же способности души, чего Хрисипп вместе с другими стоиками каким-то образом не понял.

5.7.43. Но, как я уже говорил, простительно не знать чего-то, но непростительна такая вот небрежность в рассуждении: приводить в доказательство своего учения слова комических или трагических поэтов – людей, которые ничего не пытаются доказывать, но лишь украшают то, что, по их мнению, приличествует произносить тому или иному действующему лицу их драмы, посредством словесного выражения, и при этом не упоминать и не попытаться опровергнуть того, что сказал Платон в доказательство этого, но принимать как уже доказанное, что где есть страсти души, там есть и разумение.

5.7.44. А именно таков всегда Хрисипп. Платон же, когда в приведенном выше рассуждении отделяет вожделеющее от разумного, после этого пытается отделить от них и яростное начало.

5.7.45. Начинается его рассуждение так:

«– Так пусть у нас будут разграничены эти два присущих душе вида. Что же касается ярости духа, отчего мы и бываем гневливы, то составляет ли это третий вид, или вид этот однороден с одним из тех двух?

– Пожалуй, он однороден со вторым, то есть вожделеющим, видом.

5.7.46. – Мне как-то рассказывали, и я верю этому, что Леонтий, сын Аглайона, возвращаясь из Пирея, по дороге, снаружи под северной стеной, заметил, что там у палача валяются трупы. Ему и посмотреть хотелось, и вместе с тем было противно, и он отворачивался. Но сколько он ни боролся и ни закрывался, вожделение оказалось сильнее – он подбежал к трупам, широко раскрыв глаза и восклицая: “Вот вам, злополучные, насыщайтесь этим прекрасным зрелищем!”

– Я и сам слышал об этом.

5.7.47. – Однако этот рассказ показывает, что гнев иной раз вступает в борьбу с вожделениями и, значит, бывает от них отличен.

– И в самом деле»[401].

5.7.48. В этих словах Платон показывает, что вожделеющее начало отличается от яростного, используя положение, которое он взял за аксиому с самого начала, а именно что невозможно, чтобы нечто единое и простое устремлялось к чему-то и избегало его же, и радовалось чему-то и чувствовало отвращение к нему же, но необходимо, чтобы одно желало разглядывать мертвецов, другое стремилось воспрепятствовать этому; и необходимо, чтобы для того начала, которое этого желало, такое созерцание было своеобразным удовольствием, а для того, которое стремилось воспрепятствовать, – болью и мучением.

5.7.49. Ведь гневаться на желающую часть и чувствовать отвращение к тому, что она желает, и препятствовать исполнению желания, порицать, упрекать и так далее – дело иной части души, не той, которая желает; если же речь идет не о частях, а о способностях души, то в любом случае это будет другая способность.

5.7.50. Здесь уже много раз было сказано, что в этой книге мы не спорим с Аристотелем и Посидонием, которые считают, что мы размышляем, сердимся и желаем не с помощью разных видов или частей, но с помощью разных способностей души; в последующих книгах мы покажем, что не только способности, но и части души отличаются друг от друга по виду.

5.7.51. В этой же теперь начатой книге достаточно показать для обличения Хрисиппа в нерадивости по этому вопросу, что сам он не упомянул и не попытался опровергнуть ни один из серьезных доводов, высказанных Платоном в доказательство разбираемого нами теперь учения, хотя и наполнил всю первую книгу сочинения «О душе», в которой он исследует вопрос о руководящей части души, длинными рассуждениями, а еще более – цитатами из поэтов.

5.7.52. Он совершенно умолчал о словах Платона не только в этой книге, но и в сочинении «О страстях», в трех теоретических книгах и, кроме того, в книге, написанной им отдельно и озаглавленной «Терапевтика» или «Этика».

5.7.53. Итак, вернемся к оставшейся части рассуждения Платона, где сказано следующее:

«– Да и на многих других примерах мы замечаем, как человек, одолеваемый вожделениями вопреки способности рассуждать, бранит сам себя и гневается на этих поселившихся в нем насильников. Гнев такого человека становится союзником его разуму в этой распре, которая идет словно лишь между двумя сторонами.

5.7.54. А чтобы гнев был заодно с желаниями, когда разум налагает запрет, такого случая, думаю я, ты никогда не наблюдал, признайся, ни на самом себе, ни на других.

– Не наблюдал, клянусь Зевсом»[402].

5.7.55. Итак, в предыдущем рассуждении, в котором Платон упоминает о человеке, хотевшем посмотреть на трупы, он явно показал, что то, что гневается, отличается от того, что желает, но он не сказал явно, что разумение отличается от обоих, однако теперь это явно сказано и убедительно доказано.

5.7.56. Когда некое желание одолевает кого-то вопреки разуму, как упомянутого Леонтия, гнев оказывается союзником разума и часто они совместно побеждают чрезмерное движение невоздержанной части души, сдерживают и останавливают ее и усмиряют ее порывы; как, например, если бы Леонтий, осыпав себя бранью за невоздержанность, толкавшую его смотреть на трупы, смог бы пройти мимо, не глядя на них. Иногда же, после того как обе части души душат, и бранятся, и противятся, и тянут в разные стороны, верх одерживает вожделение, как в случае, описанном Платоном, когда этот человек все же стал глядеть на трупы, – причем одновременно с этим рассказом Платон показывает множество важных вещей.

5.7.57. А именно, с помощью одного только приведенного примера он доказывает, что то, что гневается, отличается от того, что желает, а то, что разумеет, отличается и от того, и от другого, и то, что гневается, никогда не бывает союзником вожделеющей части.

5.7.58. Ведь никто не порицает самого себя и не гневается на себя из-за того, что предпочитает удаляться от неуместных желаний.

5.7.59. Разве больной, который, испытывая сильный жар и желая холодного питья, но при этом понимая, что питье принесет ему пагубу и крайний вред, сдержал и успокоил свое стремление, станет порицать себя и сердиться на себя за то, что хорошо поступил? Я думаю, не станет.

5.7.60. Но, если разумное начало добровольно следует за вожделеющим, яростное начало присоединяется к нему, ведь оно было дано ему природой, чтобы служить ему и действовать вместе с ним, как бы некая собака при охотнике, против третьего вида души, – и там, где разумное начало сопротивляется, борется и сражается, яростное начало сопутствует ему и сражается на его стороне.

5.7.61. То, что яростное начало постоянно сражается на стороне разумного против вожделеющего, ясно и из следующего рассуждения:

5.7.62. «– Дальше. Когда человек сознает, что он поступает несправедливо, то чем он благороднее, тем менее способен негодовать на того, кто, по его мнению, вправе обречь его на голод, стужу и другие подобные муки: это не возбудит в нем гнева – вот о чем я говорю.

– Верно.

5.7.63. – Ну, а когда он считает, что с ним поступают несправедливо, он вскипает, раздражается и становится союзником того, что ему представляется справедливым, и ради этого он готов переносить голод, стужу и все подобные этим муки, лишь бы победить; он не откажется от своих благородных стремлений – либо добиться своего, либо умереть, разве что его смирят доводы собственного рассудка, который отзовет его наподобие того, как пастух отзывает свою собаку»[403].