скачать книгу бесплатно
* * *
По первому взгляду было понятно, что помещение уже давно перестало иметь какое-либо отношение к производству. Если что и создавалось сейчас за мощными кирпичными стенами, то исключительно для приема внутрь и протирки запыленных струн души. По всему большому пространству были расставлены круглые деревянные столики, на стенах висели красочные плакаты, а посреди зала, подобно органу в старинном костеле, приковывала взгляд барная стойка с огромной радужной пирамидой из бутылок с виски, текилой, ликерами и сиропами. Посреди этого алкогольно-фееричного органа стоял и алкогольный пастор, шевеля знакомыми седоватыми усами.
– Степан Степаныч?! – в изумлении уставился Мустангов на босса.
– Ооо! Новенький наш! Петруха! Только первый день, а уже, смотрю влился в наши ряды!
– А чего тянуть? – ответил за Мустангова Дронский, наливая себе бурбона около барной стойки. – Он уже в первый день зарекомендовал себя как исполнительный сотрудник, не так ли?
– Да, Петя мне сразу приглянулся. есть в нем что-то… Покладистое! Не жопорвач и не жополиз. Золотая серединочка!
– Вот! С языка сорвали! – подтвердил Дронский, хлопнул шот и облокотился на стойку. – Расскажите ему, Степан Степаныч, как докатились до жизни такой, алкотворческой!
– О, это можно! – улыбнулся Ковригин, прошел из-за барной стойки в зал и расположился за одним из столиков. – Я ведь, Петруш, всю жизнь после армии на ответственных должностях. И сын мой тоже. Всегда тянул привычную лямку и при Союзе, и развалили когда, и при нынешних… И в голову не приходило, что возможна какая-то другая жизнь – насколько служба ко мне приросла, как другая кожа. А затем у меня внучка родилась, когда подросла немного, попросилась в художественную школу. С детства любила книжки про художников, выставки, картинные галереи. И вот однажды пришла из школы своей рисовальной и говорит: «А знаешь, дедушка, что главное для человека? Уметь выразить себя так, как никто другой не сможет. Мы все уникальны, только большинство людей не знает о своей уникальности. А помочь ее обрести может только искусство!» Во! Представляешь, Петруш, что мне десятилетняя деваха выдала? Я сначала не придал значения ее словам – мало ли, чему там художники ученикам своим впаривают. Каждый ведь себе на уме, пупом Земли себя считает! Но затем что-то во мне екнуло – понял, что и правда не хватает мне чего-то важного в жизни. То, что у вас, молодых, «самоидентичностью» называется. И решил себя в искусстве попробовать. Чего мне терять? Только ничего путного не получилось, мазня какая-то галимая. Да и внучка забраковала, а у нее глаз наметан уже был. А потом выпивали как-то с приятелями, армейские годы вспоминали, и вот один из них и говорит: «А помните картину „Совет в Филях“, у нашего ротного висела в кабинете? Около которой он нас клясться в любви к Родине заставлял? Еще любил добавить в конце, что нам до тех генералов как до луны раком! А чего их уважать то, Степаныч, скажи, ведь Москву то они профукали! А вообще, чтобы почувствовать себя в 1812 году, надо коньяк „Наполеон“ коньяком „Кутузов“ заполировать, и все!»
Степан Степаныч остановился перевести дыхание и, видя заинтересованный взгляд слушающих, с вдохновением продолжил:
– И тут, ребятки, меня осенило! Искусство – оно же, мать его, многогранно и многолико! А что произойдет, если я свой творческий порыв с выпивкой совмещу? Обмакну, так сказать, свою музу в этиловый спирт? И тут понеслось! Идеи, фантазии! Все премии на коктейли спускал! А когда настало наше время, когда секретный указ издали о жизни чиновников с девяти до полуночи, тогда и выбил я себе это уютное местечко! В соседних комнатах другие бары, где молодежь квасит, а здесь – уже моя территория. Творческая мастерская! До полуночи!
– То есть вы из коктейлей произведения искусства делаете? – уточнил Мустангов. – Как профессиональный бармен?
– Не совсем, – слегка разочарованно покачал головой Степан Степаныч. – Я над совмещением работаю, живописного направления и коктейльных возможностей. Простой пример. Сезанна знаешь?
– В целом, да. Имею представление, что за личность.
– Хорошо. Это был революционер в искусстве! Гений колорита и цветового контраста. Немногие способны постичь его замыслы, его художественные поиски. Именно он упростил пейзаж до нескольких взаимосвязанных геометрических фигур, но при этом сохранил трехмерность. Только благодаря ему появились и Матисс, и Пикассо, и модерн, и все современное искусство. Это мне, Петрух, внучка объясняла, не смотри на меня так испуганно. Но вот что интересно – Сезанн строит свои пейзажи на основе трех оттенков – синего, желто-песочного и зеленого. Чередует тепло и холод, воздействия ими через холст на наше восприятие. Скажем, виды горы Сент-Виктуар, в Провансе. Синяя темная гора, зелень деревьев на переднем плане и желто-оранжевые кубики полей и домишек. Обязательно посмотри эти пейзажи! Мне внучка в альбоме показывала, впечатляют! А вот как выглядит совмещение!
И Петин начальник ринулся к барной стойке. Поставив перед собой рюмку для шота, он принялся разыскивать свои «краски».
– Тааак, начнем с яблочного зеленого ликерчика! Он оптимально передает сезанновский колорит! – объяснял Степан Степаныч с важностью не то шеф-повара модного ресторана, не то заслуженного деятеля искусств. – Выжженные солнцем поля мы заменим соком из грейпфрутов, а сверху зальем это джином «Бомбей Сапфир», представляя себе увековеченную гением гору Сент-Виктуар в сизой дымке!
Со скрупулезностью часовщика он отмерял ингредиенты слой за слоем с помощью барной ложечки. В наступившей тишине раздавалось только увлеченное сопение «алкотворца» за работой. Наконец, полотно в шоте было готово, и Степан Степаныч подозвал гостей к стойке.
– Ну? Кто отведает творение Сезанна в обработке маэстро Ковригина? Петя, давай ты. Будет боевое крещение! Считай, что я распоряжение дал.
Мустангов поднес к губам рюмку с зелено-оражнево-голубоватой субстанцией и, зажмурив глаза, залпом выпил шедевр. Сочетание яблок, грейпфрутов и ненавистного им джина вызвало отрыжку и лихорадочную вибрацию щек.
– Хе! Ничего! Зато знаешь, почем нынче Сезанн! – довольно сказал Степаныч и приступил к новой работе. – А слышал ли ты, дружок, о Пите Мондриане?
– Нет! – хрипло ответил Петя, пытаясь прийти в себя после знакомства с Сезанном.
– О, это был такой художник, основатель неопластицизма. Он хотел найти в искусстве идею, примиряющую нации, идею всеобщего единства, а не разобщенности. И додумался до того, что свел всю живопись к ее первозданным элементам. в частности – всего к трем чистым первичным цветам: красному, синему и желтому. Поэтому, если где-либо увидишь картину, на которой изображены только квадраты или прямоугольники этих трех цветов, то знай, что это творение Мондриана. А это – мое «Подражание Питу»!
И Ковригин протянул Пете новый трехслойный шот.
– Снизу – гренадин, затем – «Блю Кюрасао», а сверху – лимонная настоечка, моя собственная, домашняя! – самодовольно отрекомендовал свое очередное творение Степаныч.
Видя по лицу Мустангова, что знакомство с Мондрианом может обернуться для бедного новичка проблемами с желудком и потерей ориентации в пространстве, Дронский пришел на выручку и, не дожидаясь реакции Ковригина, опрокинул «неопластический» коктейль.
– Настойка хороша! Я бы, Степан Степаныч, только желтым оттенком на твоей палитре ограничился! – сказал Федор, занюхивая рукавом «Подражание Питу».
– А то! Говна не держим-с! – уязвленно ответил Степаныч и устало присел на барный стул. – А начинал я когда-то с любимого с детства полотна!.. Русского, конечно же, иностранных то картин в детстве и не видел. В школе меня только в «Третьяковку» водили.
Ковригин достал стакан, наполнил его водкой «Абсолют», после чего вытащил из закромов барной стойки полузасохший лимон, отрезал от него половину и выдавил сок в водку. Терпкие лимонные капли заплясали среди проспиртованных молекул и соединились с ними в единую субстанцию. Степан Степаныч, не теряя времени, отыскал на полке пластиковую коробку с курагой и аккуратно опустил засушенный фрукт на дно стакана.
– Вот и готова композиция, Петруха. Водка – это белые стены усадьбы и обеденный стол, лимонные капли – осенние листья, а курага – символ ушедшего времени, моей молодости. Когда я смотрел на картину Серова в музее, фрукты были еще свежие.
– Так на картине персики были, а курага – из абрикоса, – робко заметил Мустангов.
Степан Степаныч мечтательно смотрел на желтоватую жидкость, оперев голову о кулак, и бормотал еле слышно:
– Где ж я тебе персики сейчас возьму? Да и какая разница, чем водку заедать… Эх, как мало нам надо для вдохновения! Только горсть воспоминаний, выпивка и закусь! Остальное за нас сделает фантазия!
Дронский с Петей переглянулись и поняли, что пора делать ноги.
– Степан Степаныч, разрешите откланяться. Нам нужно еще в одно важное место, в другой раз еще раз заедем.
– Да, Федь, валяйте! Не забывайте! Хотя мы все равно завтра увидимся, только в другой обстановке. А сюда заглядывайте! И ты, Петь, заходи! Я еще коллекцию «алкопередвижников» не показал! Куинджи ты вовек не забудешь!
– Спасибо, я и Сезанна не скоро забуду! – с наигранной улыбкой ответил Мустангов и вслед за Дронским торопливо вышел из барной мастерской начальника.
Садясь на «Харлея», Федор сказал:
– Теперь последняя поездка на сегодня! Возможно, самая важная! Обряд посвящения, в лучших традициях «вольных каменщиков», хаха!
* * *
На этот раз они умчались далеко от центра города. Сначала позади остались сталинские дома для особо отличившихся, затем – архитектурные штамповки более поздних эпох. По обеим сторонам дороги сгустились черные силуэты деревьев. Петя плохо знал эти места, но полагал, что они проезжают либо Сокольники, либо Лосиный остров. Неожиданно Дронский остановился прямо здесь, на обочине посреди леса.
– Видишь слева тропинку? Иди по ней минут десять, там увидишь деревянный дом. Внутрь заходи, тебя там ждут. А я здесь подожду.
Мустангов испуганно взглянул на спутника, но возражать не решился и робко зашагал по едва заметной дороге. Действительно, в конце пути он увидел освещенную избушку, непонятно как оказавшуюся посреди московского парка.
Петя зашел внутрь. Обстановка напоминала типичный уклад Бабы-Яги из советских кинофильмов, только на столе стояла галогенная офисная лампа, а вместо печи – электроплита, на которой дымилось что-то зловонное. Еще отличалась сама обитательница избушки – вместо беззубой старухи в потрепанном платке на него смотрела худенькая молодая девушка. Мустангов вспомнил, что именно она пробегала утром по коридору Минперпро с толстой папкой и ответственным лицом. Однако только теперь Петя увидел, что у девушки яркие зеленые колдовские глаза. Во всем ее нынешнем загадочном облике не было ничего общего с той «мышиной» наружностью, в обличии которой она бегала по коридорам власти.
– Узнали меня? – будто прочтя мысли гостя, зловеще усмехнулась девушка.
Петя растерянно кивнул.
– Хорошо. Подойдите сюда, к плите.
Девушка налила в кружку какой-то жидкости, напоминавшей по виду средство от кашля, и протянула эту химическую дрянь Мустангову.
– Теперь вы должны завершить процедуру посвящения в чиновники среднего звена группы президентских ФОИВов. Для этого необходимо выпить из чаши специальный отвар. Он покажется кисловатым, но придется потерпеть.
Мустангов отхлебнул и тут же поперхнулся.
– Ох, ну и гадость. Будто простуду лечу.
– Вы правы, простуда и скука лечатся в нашем случае схожими лекарствами. Допили? Вот и отлично! Это было необходимо – чтобы завтра вы помнили только то, что нужно помнить.
– А что же я должен забыть?
– То, как вы узнали про нас, наш особый мир. Вы будете помнить, что принадлежите к нему, будете жить с нами полной жизнью с девяти до полуночи. Но вы никого не сможете посвятить в нашу тайну – мое лекарство дает блокировку этой возможности. Это делается специально, чтобы вы не смогли включить в наши ряды никого лишнего. Того, кто недостоин иметь такие же права и возможности. У чиновников своя тусовка – крутая, но закрытая. Как только вам можно будет доверять, сможете вербовать новых членов – подобно тому, что проделал с вами сегодня Федор. А после нашей встречи все лишнее вы забудете, включая эту встречу со мной. Все поняли?
– Да, только один вопрос. А кто же вы все-таки такая? Завтра я о вас уже не вспомню, поэтому могли бы приоткрыть тайну хотя бы на оставшиеся пару часов?
– Могу. Хранительница государственного равновесия. Вернее, это не только я, а и все те, кто варил отвар до меня. Не я первая, не я последняя. Тела меняются, а душа все та же… Ну, вам пора.. А то холодно, Федор заждался…
Была уже глубокая ночь, когда усталый Мустангов ввалился в квартиру. Жена еще не ложилась, а терпеливо ждала засидевшегося где-то мужа с приготовленным на всякий случай ужином.
– Привет, щекастик! Где так задержался? Даже на смски не отвечал, неужели столько работы?
– Да, пришлось входить в курс дела, – уклончиво ответил Петя, раздеваясь в прихожей. – Были непонятные нюансы.
– Утютю! Давно не видела тебя таким серьезным, бурундучок! Ужин на столе, подкрепись!
– Скажи, Тамара. – неожиданно спросил Петя, доедая печеночную котлету. – А если б я надел серый сюртук и треуголку, я походил бы на Наполеона?
– Ох, даже и не знаю. Он жестокий был, а ты у меня добрый и покладистый. Зачем тебе треуголка, бокренок?
– Опять ты за свои прозвища! А я, может, серьезно интересуюсь! Представь, если б я стоял посреди плота и волевым взором оглядывал берега, а река уносила бы меня вперед, к новым победам и впечатлениям?
– Да, наверно выглядел бы… непривычно. А реку ты какую имеешь в виду?
– Да хоть бы и нашу, столичную. Будто бы снова, спустя двести лет, великий полководец в Москве оказался…
– Фантазер ты! Лучше трудись в министерстве как следует, наполеоны уже никому не нужны, а ответственные работники всегда в почете! В любые времена, пушистик! – назидательно щелкнула его по носу Тамара и скрылась в ванной комнате.
– Эх, ничего ты не понимаешь, к сожалению! Жаль, в свою тайну посвятить не могу, – подумал Петя, откинулся на спинку стула, сложил замком ладони на затылке и мечтательно закрыл глаза. – Наполеон посреди Москвы-реки! И весь город в его власти! Надо рискнуть! Черт подери, и сколько же внутри нас скрытых желаний и возможностей! Кто бы мог подумать! Непостижимо…
Глава 3
– Послушай, Сева, скажу мудрую вещь! Чтобы девушка по-настоящему заинтересовала парня, он должен ее ассоциировать либо с вдохновляющей музой, либо с домашней хозяйкой, либо со страстной гетерой! Четвертого не дано!
И Максим залился самодовольным смехом, чокаясь коктейлем с Енисеевым и остальными. Он любил проводить свободное время в обществе ребят, которые были моложе его. Это позволяло ему чувствовать себя лидером и мудрецом. В других ролях Максим Горлач себя и не представлял. Все, кто его хорошо знали, отмечали две страсти Макса – к симпатичным длинноногим незнакомкам и созданию ореола собственной неповторимости. Одни это понимали и Максима недолюбливали. Другие просто не придавали этому значения и весело общались с ним, потому что кучерявый и круглолицый Горлач всегда был в компаниях главным заводилой и источником безудержного веселья. Среди второй группы был и Енисеев. Будучи моложе Макса всего на два года, он не считал, что нуждается в интимно-психологических советах приятеля, поэтому просто поддерживал разговор, чтобы расслабиться. Сегодня, помимо них, за барным столом сидела пара молоденьких стажеров, которых притащил сам Горлач. Их недавно распределили в его департамент, а потому он сразу же взял над ними «шефство» в вопросах не только делопроизводства, но и правильного отношения к жизни, женщинам и мирозданию.
– Да, а еще лучше, чтобы две из этих категорий уживались в одной девушке, – потягивая джин-тоник, продолжил мысль Ваня, один из стажеров.
– Ууу, это вообще отлично! Ванек, ты отлично соображаешь! Только трех категорий в одной точно никогда не бывает! Злобная усмешка судьбы нам, мужикам!
Компания уже изрядно поднабралась, поэтому никто из них, даже Енисеев, не помнил, как разговор о финансировании перспективных регионов и приоритетах национальной политики переключился на девчонок и критерии их идеальности.
Утомленный бармен неподалеку жонглировал блестящими шейкерами. Несколько грузных мужиков с брутальными бородками и рыхлыми животами, потягивая пинту за пинтой, шумно обсуждали хоккейный матч. Полуобнаженные девушки в игривых позах с плакатов в стиле пин-ап соблазнительно взирали на посетителей. В дальнем углу зала компания молодых ребят ритмично двигалась под очередную музыкальную новинку в стиле техно.
Горлач прищурился в сторону танцующих и деловито предложил своим «протеже»:
– Пошли, присоединимся, пацаны! Вон та брюнеточка явно без сопровождения, вечер может быть приятно разбавлен! Да и ночка тоже…
Ваня и его спутник смущенно отказались, Сева с назидательным укором показал Горлачу свой безымянный палец с обручальным кольцом.
Максим пренебрежительно хмыкнул, однако переубеждать не стал и попросил у бармена счет.
– Ладно, мои застенчивые спутники, давайте тогда прогуляемся. Потанцуем в другой раз.
Они вышли из бара и направились вдоль Чистопрудного бульвара. Москва, окутанная эпидемией, была непривычно пуста. Лишь отдельные пешеходы, кутаясь в воротники от ледяного апрельского ветра, пробегали мимо парней по своим неотложным делам. Где-то на другом конце бульвара раздавались неуклюжие заунывные звуки аккордеона – местный музыкальный «виртуоз» развлекал одиноких гуляк.
– Вот за что я люблю лето, – весело и звучно рассуждал вслух Горлач. – Так это за открытость! Вот идет девчонка в топике и коротких джинсиках – сразу понятно, что она может предложить! И строишь тактику, понимая, какой подарочек получишь… А сейчас? Кошмар же! Нацепит элегантное пальто, каблучки, вся из себя Софи Лорен. А потом, в час икс окажется, что либо ноги кривые, либо зад плоский, как у камбалы, либо вообще на пятом месяце… Как вот знакомиться, объясни мне?
– Брать отпуск и везти на курорт, – усмехнулся Ваня.– Или эротическим фотографом подрабатывать.
– Ха! Думаешь? Да уж… Жаль фотостудии нет! И денег на нее тоже!
Приятели, посмеиваясь, шагали вдоль заледеневшего пруда. Согреваемые спиртом изнутри, они не замечали промозглого ветра и хоровода запоздалых мокрых снежинок у них над головами.
– Забавно, а я думал раньше, что все чиновники унылые зануды! А ты такой… компанейский! – сказал Ваня Максу.
– Ох, Ванек, там много всяких-разных… С некоторыми я даже выпить брезгую, настолько жалкие личности. А у меня генетика хорошая, родители южных кровей, да и в министерство то случайно попал. Хотел в киностудию постучаться, когда школу закончил, но папаша настоял на государственной карьере. Мол, надежнее и стабильнее. А потом я и сам втянулся, когда на работу устроился. Командировки, совещания – скучать не приходится! Прокачка способностей!
– Да, способности тут хорошо развиваются! – подтвердил Енисеев. – Особенно борцовские. Недавно выбил себе надбавку за стаж. Бухгалтер, сволочь, не хотел оформлять, прокопался к какой-то бумажке. Пришлось наш служебный квест проходить.. Не сталкивался, Вань, еще? Ну скоро оценишь, не переживай. Мозги закипят капитально…
– Ох, Севка, опять нудишь… – сокрушался Горлач с неизменной улыбчивой физиономией. – Вот, Ванек, что с людьми бюрократия делает! Один я остался, кто еще умеет радоваться жизни – виски, путешествиям, девочкам, классному диджею. А Енисеев все, нафталином пропитался.
– Ну нет… – смущенно возразил стажер. – Всеволод тоже не производит впечатление обыкновенного чиновника.
– Вот именно! – подтвердил Сева и обернулся к Горлачу. – Я тоже умею радоваться, поверь! Позавчера вернулся из путешествия! Книжного правда, но очень захватывающего! Тебе не понять, хаха!
– Не понять, я экстраверт. Мне живые люди кайф приносят.
– Ну а мне… Мне большинство из них приносит разочарование, – вздохнул Енисеев и на этот раз обернулся к Ване. – И чему же учат сейчас будущих солдат государственно-бумажных баталий?
– Чему только не учат! – отмахнулся стажер. – Только мало что из этого может пригодиться в реальности… Когда выпускаешься из института – ощущение, будто весь мир ждет твоих идей, твоего включения в общий поток насыщенной интеллектуальной жизни!.. А через пару месяцев наступает отрезвление и понимаешь, что нужно обновлять биографию, начинать все с чистого листа. Становиться тем, кто хоть как-то может утвердиться в обществе…
– Может тогда проще не трезветь? Прожить всю жизнь в кайф с ощущением легкого запоя и не обращать внимания на мнение окружающих? Толпа не любит выскочек, особенно тех, кто умеет наслаждаться жизнью, – заметил Сева.
– Это кто говорит, сам король библиотек, его нудейшество! – захохотал Горлач. – Забавно, Севыч, от тебя такие опусы слышать!
Енисеев свысока посмотрел на него и иронически скривил тонкие губы.
– Я, Макс, возможно, самый счастливый человек, просто тебе с твоим темпераментом этого никогда не понять. Счастье любит тишину и уединение, только так в нем можно раствориться до конца!
– Ох, не, я начну скучать или засыпать, такое счастье не для меня! – покачал головой Макс. – Только ты мне молодого коллегу не порти, а то твоей харизматичной болтовни наслушается, и будут у нас по министерским коридорам уже два зомби бродить!
Ваня поспешил заверить, что его не так просто «зазомбировать»:
– Спасибо, но мне и самому прекрасно известно, что нужно для счастья. Еще в институте дал себе слово, что буду рад только тогда, когда найду свое дело жизни и воплощу его…
– Ооо! Да вам в департаменте пора открывать философский уголок! – с трагической ноткой протянул Макс. – Будете там вести непринужденные беседы в абстрактно-упадническом стиле, как все мыслители!
