Ларец с двойным дном

Софья хмыкнула:

– Подарочек с подвохом. Если бы Аркадий Михайлович увидел этот портрет в нынешнем виде, сам в отставку сбежал бы. Без шума и, возможно, даже без портфеля. Прямо с юбилейного банкета – и в закат.

– Софьюшка, – вздохнул Арсеньев, – я ведь чувствую: этот город не готов к моему искусству. Москва – да. Приславль – возможно. Но не Энск. Здесь культура остановилась на уровне «Трёх богатырей на привале».

– Не переживайте, Василий, город ко многому не готов, – утешила его Софья. – Особенно к своему юбилею в вашем оформлении. Вы ведь так и не явились декорировать сцену. Ладно, шутки в сторону – сейчас мыть руки и за стол к моим плюшкам. Кстати, а где ваша дочь? Вы же говорили, что Маргарита почтит нас присутствием.

– Побежала на площадь посмотреть на молодые дарования, – Арсеньев изобразил жест благословения. – Там какой-то вундеркинд в шесть лет уже экспрессионизм пишет. Рита сказала: «Папа, ты в шесть лет только под столом гулял». Обидно, знаете ли, от дочери такое услышать, – улыбнулся он.

Конечно же, Софья твёрдо знала, где в этом мире порядок, а где – хаос, и поэтому уверенно заявила:

– Вундеркинды – от лукавого. В шесть лет ребёнок должен пачкать обои, а не философию мазать по холсту. Я в этом возрасте вообще думала, что Пикассо – это танец древних народов мира.

Наконец, они закончили разговоры о живописи и прошли на кухню. Софья поставила на стол корзинку с плюшками, уселась поудобнее, расправила юбку, вдохнула аромат ванили и творога и улыбнулась художнику:

– Угощайтесь, домашние. Ещё тёплые. Творог – с фермерского рынка. Не тот, из пакета, где крахмала больше, чем молока. Настоящий, от бурёнки, помнящей зелёную травку.

Плюшки оказались на редкость удачными – хрустящие края напоминали осенние листья, а мягкий, сладковатый творожок внутри, таял на языке с дерзостью первого снега.

Арсеньев примостился у окна, поигрывая отражением света на бокале красного вина.

– Вам бы не в расследованиях копаться, Софья Васильевна, а на кулинарном канале блистать. С такими талантами вы бы и Юлию Высоцкую заставили взять у вас мастер-класс.

– А вам бы, Василий Иванович, не в художники, а в гримёры деревенского театра, – парировала Софья. – Грим у вас – просто загляденье. Особенно в портретах. А вот с драматургией пока слабовато. Хотя страх вы вызвать умеете – я заметила.

– А вы… вы не просто очаровательно язвительная дама, Софья Васильевна, вы бедствие для диеты, – с притворным страданием заметил он, надкусив плюшку, – после ваших кулинарных шедевров мой очередной натюрморт с грушами станет автопортретом.

– А вы, Василий Иванович, – бедствие для женских образов, – не осталась в долгу и Софья. – Последняя ваша «Мадонна» похожа на председательшу ЖКХ «Волжские просторы» Пучкову Ольгу Григорьевну. И что вы, мужики, все на неё так залипаете?

– Это аллюзия! – отбивался Арсеньев, размахивая руками, как ветряная мельница в шторм. – Символ эпохи! Реализм, замешенный на гротеске и…

– …силиконе и ботоксе? – закончила за него Софья и подмигнула. – Символизм у вас замешен на Каберне. Причём недопитом. А реализм – на фантазиях о том, что критики не заметят отсутствия перспективы. Но я вам по секрету скажу – заметят. Особенно те, кто трезв.

Они ещё немного поиграли в словесный пинг-понг, где каждая реплика могла бы показаться постороннему ударом по самолюбию собеседника. Но на самом деле приятели привыкли к такой подаче «мяча» и оба наслаждались результатом.

Софья добралась до второй плюшки, запила ароматным чаем и вдруг стала серьёзной.

– А что вы скажете про строительство торгового центра, Василий Иванович? Думаете, получится проект?

– Торговый центр? Возможно, и получится, если уже есть решение. Там интересанты крутятся, как акулы вокруг раненого кита. Деньги, власть… люди в костюмах дороже вашей машины. А я-то художник, мне бы только краски, холст и музу. Ну и что-нибудь красненькое для вдохновения, – он поднял бокал, как доказательство своих слов.

– Да-да, бутылочку вина. А то как же иначе? – кивнула Софья. – Но вчера, глядя на ночь, вы мне по телефону заплетающимся языком говорили, что были на усадьбе и что-то там нашли… верно? Я же вижу, как у вас глаз дёргается. Это всегда случается, когда вы что-то скрываете от меня.

– Ну, полазил я по этому купеческому поместью с творческой целью, – признался Арсеньев неохотно. – Нашёл кое-что любопытное, под прогнившей половицей.

– Так значит, это вы секретные бумаги отыскали и Лужину вручили? – воскликнула Софья, чуть не захлебнувшись чаем. – Теперь он с ними бегает, как марафонец. Инфаркт не разбил бы старика! Он же в свои восемьдесят думает, что всё ещё может спринтерские забеги устраивать от музея в мэрию и потом обратно, да ещё и с разворотом на кладбище.

– Бумаги? Нет, не я, – отмахнулся Василий Иванович, – бумаги бы сгнили там за столько лет. Нашёл вещичку старинную… вот и думаю, что с ней теперь делать? Отдать музею – так Лужин присвоит, я его насквозь вижу. Продать – так не стоит она того, чтобы совесть потом замучила.

– Вот оно как! Если не Лужин, то вы сами присвоить решили, – подколола его Софья. – И мне не покажете? А я-то думала, мы друзья. И плюшки мои вам нравятся. А вы вон как…

Васлий Иванович смутился, но промолчал.

Софья сообразила, что лобовая атака не сработала – показывать ей ничего не собираются – и сменила тему:

– А что же вы на площади не появились? Видела, как ваши пейзажи на сцену устанавливали. Могли бы и сами проконтролировать процесс. А то ещё повесят шедевр вверх ногами, а город будет гадать – это художественный приём такой или географическая катастрофа.

– Я свободный художник, а не декоратор, Софьюшка, – гордо выпрямил спину Арсеньев. – Пусть устроители юбилея занимаются техническими вопросами. Я создаю – они вешают. Каждому своё.

Они ещё немного перекинулись колкостями. Когда Софья уже собралась уходить, взгляд её упал на открытую металлическую коробочку на полочке шкафа.

– Что это у вас? – сдвинула брови Софья, и её детективное чутьё завибрировало. – Случайно, не та ли это найденная вещица? Которую вы так трогательно пытаетесь скрыть от меня?

– А, это… – Арсеньев махнул рукой с небрежностью карточного шулера, отвлекающего внимание от рукава. – Реквизит. Старая коробка. Родительская. Нашёл на чердаке, когда в Залесье был.

– Да?! А я её раньше здесь не замечала, – Софья хитро прищурилась. – Можно взглянуть?

Не дожидаясь ответа, она взяла коробку и обнаружила на внутренней стороне крышки оттиск не то герба, не то замысловатых инициалов, похожих на старинный шрифт. Её сердце слегка сбилось с ритма… будто она нашла на карте метку сокровищ. Такой знак она уже где-то видела…

– Ну что же, Василий, спасибо за вино, чай и почти некриминальные признания. – Она вернула коробку на место. – Не буду больше вас отвлекать. Вам ещё купца дорисовывать, а то он так и останется без правой ноздри, что исторически неточно. Вдохновения вам! А Маргарите привет. Скажите, пусть заходит на пирог с яблоками и корицей.

Софья направилась к двери, но, дойдя до порога, обернулась с драматичностью актрисы немого кино:

– Если вдруг снова захотите писать чей-то портрет – убедитесь сначала, что пациент, ой, простите… модель ещё дышит. И желательно – сможет дышать и после того, как увидит ваше творение.

И ушла с важным видом женщины, знающей больше, чем говорит. За её спиной остались недописанные Лужин и Барышев. Они смотрели ей вслед глазами, хранящими тайны, которые вот-вот могут всплыть на поверхность.

Смерть на сцене

Утро в Энске начиналось с привычной для провинциального города мелодии с трёх нот: пьянящего аромата свежесваренного кофе, натужного ворчания мусороуборочной машины и пронзительных воплей с соседнего балкона Софьиной соседки тёти Вали, отчитывающей всю округу за неправильно припаркованные машины и громкую музыку до полуночи.

Но это воскресенье, день восьмисотлетия Энска, началось не с обычной какофонии, а с фанфар. Вернее, с их жалкого, даже оскорбительного для музыкального слуха подобия. Динамик на главной площади города внезапно ожил и протяжно завыл торжественным гимном, который, впрочем, быстро превратился в неравный бой между мелодией и звуками настройки микрофона. Видимо, кто-то в предпраздничной суматохе и репетиционной горячке совершенно случайно нажал не ту кнопку. Сначала из колонок донёсся лязг медных инструментов, затем репродуктор разразился низким басом ведущего городского торжества:

– Один, два… три?.. Миша, ну что за говно! Включи уже нормально! Я же сказал – на счёт три! Три! Не-мед-лен-но!

Ну а Софья в это время сидела на балконе, размешивала в любимой фарфоровой чашке с позолоченным ободком свой утренний кофе-экспрессо с каплей молока – ровно столько, чтобы напиток приобрёл оттенок старого пергамента.

В кресле, напротив хозяйки, возлежал с видом фараона кот Рамзес —помесь мейн-куна с невесть знает кем.

Неожиданные выкрики с площади стоили Софье едва не испорченной лиловой блузки из коллекции дизайнера Марины Скворцовой. Кофе расплескался по столу. Рамзес оскорблённо выпрыгнул с кресла, одарив хозяйку взглядом, полным презрения.

Софья промокнула разлитый кофе салфеткой.

– Рамзес, душа моя, ты хоть понимаешь, что твоя историческая родина, этот милый городок с претензией на древность, сегодня празднует аж восемьсот лет? Хотя тебе, судя по наглой морде, как говорится, до египетской пирамиды. Ты бы и саму Клеопатру заставил подавать «Вискас» прямо в лапы. А так как Аннушка на выходные умотала в Москву на концерт Шамана, прислуживать приходится мне. Навязался ты на мою голову!

Она взглянула на кота. Рамзес переместился на залитый утренним солнцем подоконник и миролюбиво урчал.

«Типичный Обломов кошачьего мира», – подумала Софья, но не укоризненно, а с нежностью.

В этот момент пискнул её телефон. Сообщение. От Валентины Сергеевны, школьного завуча. Коротко: «Софья бегите к сцене это кашмар срочно это ужас».

Валентина Сергеевна, эталон грамматической точности и пунктуационной строгости, никогда не позволила бы себе таких вольностей и ошибок, если бы не случилось что-то из ряда вон выходящее.

– Рамзес, кажется, наш провинциальный театр абсурда получил новое действие, – пробормотала Софья, переодеваясь в более подходящий для праздника наряд.

Тёмно-синий брючный костюм, удобные туфли на низком каблуке и шейный платок цвета бордо придавали ей вид эксперта по искусству из европейского аукционного дома. Ну да, любила она антик и хотела хоть немного ему соответствовать, тем более что в возрасте шестидесяти лет до состояния антиквариата уже рукой подать.

Она полюбовалась в зеркале на свои коротко подстриженные волосы с платиновой сединой, подвела губы бесцветной помадой и отправилась на кухню за миниатюрным термосом с кофе. Привычка носить с собой термос выработалась в связи с активностью детектива – ясность ума необходима в любое время суток. Хотя надо заметить, что свойственная Софье порция сарказма прочищала мозги получше любого кофе.

«Надеюсь, это просто очередная паника Валентины из-за неправильно расставленных стульев для почётных гостей», – подумала она на выходе из квартиры.

Но внутренний голос нашёптывал, что дело куда серьёзнее расстановки мебели.

На площади Софья увидела то, что никак не вписывалось в сценарий восьмисотлетия Энска: столпотворение людей в полицейской форме и машин с мигалками. А по периметру площади застыли в шоке и одновременно в нарядных костюмах бледные организаторы и участники праздника, что создавало сюрреалистическую картину «Трагедия на фоне триколора», достойную кисти Сальвадора Дали. Жёлтая лента опоясывала всю сцену, как подарочную упаковку для какого-то зловещего сюрприза. А на самой сцене расположился, казалось, весь отдел полиции во главе с экспертом-криминалистом, чей чемоданчик Софья узнала бы из тысячи – он всегда появлялся на местах происшествий, куда Софью приводило детективное чутьё.

– Это что ещё за цирк до начала генеральной репетиции? – буркнула она себе под нос, – Опять, пожалуй, какой-нибудь чиновник перебрал вчера на предпраздничном фуршете и уснул в кустах за сценой. Как будто мы не проходили подобного на День молодёжи.

Софья выискивала в толпе знакомое лицо Валентины Сергеевны – она могла бы хоть что-то прояснить в этом карнавале безумия. Взгляд остановился на знакомой фигуре подполковника, начальника городского управления МВД Лобанова Алексея Львовича.

Ну надо же! удосужился пожаловать собственной персоной! Высок, статен, амбициозен и – Софья была в этом почти уверена – тайно влюблённый в неё. Хотя сам он, похоже, об этом ещё не догадывался. Но Софье хотелось так думать.

Подполковник даже издали выглядел так, будто у него третий день мигрени, помноженной на зубную боль и проверку московской инспекцией.

– Доброе утро, Софья Васильевна, – процедил он сквозь зубы, когда она приблизилась к ленте ограждения. – Вы, как всегда, не вовремя. Как у вас получается оказываться именно там, где что-то произошло?

– А вы, как всегда, с мрачной миной, будто проглотили лимон вместе с кожурой, – парировала Софья с улыбкой. – Что здесь у вас за представление? Неужели мэр решил добавить криминальный элемент в сценарий праздника? Полицейские машины вместо обещанных коней? Весьма оригинально, должна признать.

Лобанов тяжело вздохнул.

– Тело. Мужчина. Лежит на сцене. – Подполковник на миг засомневался, стоит ли продолжать разговор с этой выскочкой-детективом, но продолжил, – Лужин. Аркадий Михайлович.

Сначала Софья замерла от новости. Затем задумалась. Боже, вчера она предчувствовала нечто подобное, рассматривая портрет директора музея. Мелькнуло: скорее всего, смерть от инфаркта. Она вздохнула с сочувствием, но и в такой ситуации не обошлась без традиционной шпильки:

– Смерть на сцене. Только он и мог устроиться так театрально. Решил доиграть свою роль до конца…

– Софья Васильевна! – в голосе Лобанова прозвучало предупреждение, смешанное с усталостью. – Это место преступления. Я прошу вас…

– …не вмешиваться, знаю, – закончила за него Софья с интонацией учительницы, повторяющей один и тот же материал нерадивому ученику. – Я уже слышала это. Но вы без меня не справитесь. Это же не первый труп на моём скромном опыте сотрудничества с вами. Да, Алексей Львович? И каждый раз вы говорите «не вмешивайтесь», а потом тайком благодарите. Я помню корзину алых роз от вас.

Лобанов смолчал, а Софья восприняла это как подтверждение верности своих слов.

– Подполковник, вы забыли, у меня на трупы особое чутьё. Как у голубей в парке на хлеб, а у кошек на свежевымытый пол.

– Ах, эти ваши сравнения, Софья Васильевна! Нормальным, простым человеческим языком изъясняться не можете? И всё-таки вам лучше держаться в стороне, – настаивал Лобанов, заранее зная, что его совета не послушают. – Это официальное расследование, а не ваши детективные игры в стиле мисс Марпл на пенсии.

Подполковник искоса взглянул на Софью и всё-таки решил раскрыть ей карты.

– Тело обнаружил актёр местного театра. Открыл кулисы – а там…

Невдалеке стоял молодой следователь Евгений Тутаев. Даже спустя пять лет после выпуска из школы, он смотрел на свою бывшую учительницу с выражением почтения. Но под строгим взором начальника всё-таки решил проявить бдительность.

– Вам, гражданочка, туда нельзя, – попытался он произнести строго, когда Софья направилась поближе к сцене, но его голос предательски дрогнул на последнем слоге.

– Ой, Женечка, – Софья обернулась к следователю с обезоруживающей улыбкой, – не ты ли в детстве кнопку на мой стул подкладывал в кабинете литературы? А потом со слезами на глазах Пушкина наизусть читал, чтобы я тебя не выгнала с урока?

Она прищурилась, наблюдая, как выпускник юридического факультета краснеет до корней волос. Совсем как её помощник Данилин в деле с туфелькой цвета фуксии.

Евгений пробормотал что-то невнятное и отступил на шаг назад.

Ну да, вот такая она Софья Васильевна Волкова. Не мёд. Не подарок. Палец в рот ей не клади. Но если с ней дружить, то в беде она всегда подставит своё плечо.

Лобанов бросил строгий взгляд на подчинённого и направился на сцену. А Софья, никем не приглашённая, но и не изгнанная, примостилась перед лентой ограждения.

«Ладно, побуду пока зрителем в первом ряду театра», – усмехнулась она, наблюдая за актом на сцене.

Тело было накрыто чёрным плотным целлофаном, а из-под него виднелись туфли Лужина – те самые старомодные, лакированные, в которых он вчера, словно гоголевский персонаж, суетливо бегал вокруг да около, трубя всем подряд о сенсационной находке.

Подполковник приподнял целлофан, и Софья, несмотря на расстояние, увидела зрелище, которое могло бы стать иллюстрацией к постмодернистскому роману. В театральной реконструкции старинного кабинета купца Барышева Аркадий Михайлович Лужин лежал лицом вниз, придавленный массивной пишущей машинкой – редким экспонатом девятнадцатого века из фондов его же, почти собственного, краеведческого музея.

– Как символично! – вырвалось у Софьи. – Всю жизнь изучал историю края. И видимо, именно тяжесть истории его всё-таки и придавила.

В этот момент к Софье подошёл Александр Данилин – старший лейтенант полиции (в отставке), которого Софья по-свойски увела в частные детективы.

В агентстве Александр повзрослел, заматерел: натренировал и острый глаз, и аналитический склад ума.

– Софья Васильевна, вы как всегда на месте событий, – сдержанно поприветствовал он. – А у нас же выходной. Помнится, вы сами настаивали, что в День города будем наслаждаться праздником, а не работой.

Софья кивнула и продолжила наблюдать за действиями полиции на сцене.

– Видишь, Саша? Аркадий Михайлович. Собственной персоной. Я с ним разговаривала вчера. Нервничал, как студент перед экзаменом по древнерусской литературе. Всё волновался из-за какой-то найденной бумаги. В принципе я её видела – ничего особенного, во всяком случае непонятно из-з чего он так возбудился. Сказал, что завтра, то есть сегодня, раскроет правду, способную перевернуть всю историю нашего Энска. Обещал настоящую сенсацию. И устроил её! Только в другом амплуа. Не выдержало сердце старика…

– Да уж, раскрыл… Теперь его самого раскрывать придётся. В смысле – дело о его смерти, – поспешно уточнил Данилин и поёжился.

К детективам «Шпильки» подоспела запыхавшаяся бледная Валентина Сергеевна.

– Софья Васильевна, это ужас! Катастрофа! Убийство в День города! Мамы забирают детей с репетиции, артисты в шоке, мэр звонит каждые пять минут и требует информации! У меня двадцать пять третьеклассников в костюмах горожан восемнадцатого века, и они уже съели весь реквизит в виде бутафорских яблок! – Валентина Сергеевна говорила так, словно каждое предложение было отдельной трагической новостью в выпуске местных новостей. – Кто теперь будет открывать выставку барышевских экспонатов из музея? Кто расскажет про историческую ценность усадьбы? А он ещё список в поддержку усадьбы огласить хотел…

– А где, кстати, бумаги? – напряглась Софья, мгновенно уловив главное. – Они при нём? В портфеле?

Подполковник Лобанов спустился со сцены, услышал вопрос и присоединился к разговору:

– Портфель отсутствует.

Лобанов отвёл Софью в сторону, чем несказанно обидел Валентину Сергеевну. Лицо начальника полиции выражало озабоченность.

– И вот ещё что, Софья Васильевна, дверь на склад архива музея этой ночью была взломана. Так что это не просто упавшая на голову машинка или какая-то бытовая ссора. Кто-то очень хотел, чтобы Аркадий Михайлович… – он на секунду запнулся, подбирая слова, – перестал что-либо рассказывать. Навсегда.

– А почему вы решили поделиться со мной подробностями? Разве это не тайна следствия? – съязвила Софья. – Или всё-таки рассчитываете на помощь?

– Да какая там тайна?! Про взлом архива и отсутствие портфеля Лужина уже все с утра трубят. Он же без портфеля и на унитаз, наверное, не садился.

Толпа зевак на площади заметно выросла и теперь жадно обсуждала происшествие. По городу расползся слух, перелетая от одного уха к другому: «убийство… музей… документы… праздник отменят…»

– Господи, ну хоть салют-то будет? – с нескрываемой тревогой спросила старушка в цветастом платке. Для неё праздничная иллюминация явно была важнее всех исторических открытий, криминальных тайн и смертей.

– Софья Васильевна, – продолжил Лобанов, – я вас, конечно, уважаю как опытного педагога и человека с аналитическим складом ума… Но не вмешивайтесь в гущу событий, прошу вас. Это не кража школьного журнала или пропавшая медаль ветерана. Пахнет опасностью… Неженское это дело. Мы сами справимся.

– Я вам искренне желаю справиться, Алексей Львович. – Софья продемонстрировала улыбку сфинкса. – Но если что – я рядом. Вы знаете, я не вмешиваюсь. Я… участвую. По мере надобности. Как группа поддержки, если хотите.

Лобанов вздохнул с оттенком обречённости и смирения с неизбежным.

В это время со сцены спустился сотрудник полиции и что-то шепнул подполковнику на ухо.

– Что? – Лобанов заметно напрягся. – Вы уверены?

Полицейский кивнул.

На лице подполковника появилось выражение профессиональной серьёзности.

– Софья Васильевна… – начал он, взвешивая каждое слово, – похоже, Лужин умер не своей смертью и не от удара пишущей машинкой. Сначала его отравили. Эксперт обнаружил бурые пятна на коже, характерные подтёки слюны в области рта и значительное расширение зрачков. Всё указывает на отравление ядом.

В Софье тут же проснулась кошка, увидевшая добычу. Она прищурилась.

– Какой утончённый убийца! С чувством эпохи и понимания исторического контекста. Яд – оружие королей и королев, как говаривал один мой знакомый профессор истории. И вот теперь, Алексей Львович, я точно участвую. Потому что если использовался яд из музея… а я точно знаю, такой хранился в старинной скляночке, как часть экспозиции «Аптекарское дело XIX века», то это не просто заурядное убийство из ревности или алчности. Кто-то превращает историю Энска в орудие преступления. А это уже, согласитесь, моя сфера компетенции – история и литература всегда шли рука об руку. Я часто водила школьников в музей, и никто другой не знает его содержимое лучше, чем я. Могу подсказать, что пропало.

Лобанов ничего не ответил на тираду Софьи, а обратился к сотруднику полиции, сообщившему предварительную причину смерти.

– Отработать всех, кто был на месте преступления со вчерашнего вечера. И почему до сих пор не найден ночной сторож, охранявший экспонаты на сцене? Он должен был видеть всех, кто крутился здесь.

Подполковник перевёл взгляд на Софью и Данилина и неожиданно решился на отчаянный шаг.

– Софья Васильевна, говорят, вы большой любитель кроссвордов и головоломок. – В его тоне появились нотки официального обращения. – Будет и для вас с Данилиным специальное задание. Раз уж вы всё равно будете «участвовать». Привлеку вас в качестве специалиста, но при условии, что вы обязуетесь не разглашать сведений без согласия следователя или моего личного.

Софья с готовностью и даже некоторым торжеством достала из своей объёмной сумки блокнот с множеством цветных закладок.

– Значит, праздника не будет, – заключила она философски, открывая чистую страницу для записи поручений Лобанова. – Или всё-таки будет? Но только с некоторой… детективной ноткой. «В каждой трагедии есть доля комедии», как говаривал Шекспир.

Лобанов строго посмотрел на неё:

– Аккуратнее, Софья Васильевна! Это вам не труп на парковке «Волжских просторов» или пропавшие серёжки супруги главврача. Здесь посерьёзнее. Ваше дело – музей и всё, что связано с прошлым Лужина и потомков Барышева, раз уж он тряс барышевскими бумагами. Только история, Софья Васильевна! Ничего более! Кстати, архив музея уже осмотрен и опечатан. А в зале сидит наш человек. Инвесторами, организаторами праздника и чиновниками мы займёмся сами. И я очень прошу – не лезьте, куда вам не сказано. Не мешайте следствию.

– Куда именно не лезть? – невинно поинтересовалась Софья. – В правду? Так она, как всегда, уже где-то рядом, Алексей Львович. Просто её надо чуточку подтолкнуть. Как нерадивого ученика к доске. И я, с вашего позволения или без него, этим и займусь.

Софья развернулась и пошла прочь от сцены, оставив после себя шлейф дорогих французских духов (подделка из подземного перехода Москвы, но искусная) и ощущение надвигающейся детективной бури.

– Данилин, – бросила она через плечо своему коллеге, – загляни в библиотеку, она сегодня открыта из-за праздничной выставки книг, посмотри, что именно читал наш покойный в последние дни. Человек, нашедший исторические документы, должен был оставить след в книгах по местной истории.

– А вы куда, Софья Васильевна?

– А я, дорогой мой Сашенька, иду туда, где обычно рождаются все большие тайны – в пыль, паутину и людскую забывчивость. Проще говоря, в астральный околомузейный мир. Но сначала к одной бабушке, которая утверждала Валентине Сергеевне, что видела Лужина ночью с портфелем у памятника купцу Барышеву. А ведь, как мы знаем, мёртвые с портфелями по ночам обычно не гуляют…