Мы остаёмся жить

Я рассмеялся, хотя она и могла счесть мой смех за противоположное тому, что я хотел им выразить.

– Я уже встречал таких людей как ты. Это большая редкость; и невероятная ценность обладать таким даром. Расскажи ты мне о нём ещё в первый день нашего знакомства – и я бы из кожи вон вылез, чтобы найти тебя после него и объясниться.

– Не могу же я об этом первому встречному растрепаться. Ты далеко не первый мужчина, с которым я встречалась – и, наверное, был бы единственным, если бы я каждому в первый же день рассказывала о себе всё. Я, всё же, не дурра. Я могу представить себе, что будет, если все мои друзья и знакомые узнают обо мне всё. Где-то я уже слышала или читала, что подобное восприятие действительности может возникать у некоторых людей во время действия ЛСД на организм: люди начинают искать смысл жизни в семечках лимона, пробовать музыку на вкус, слышать песню ветра, прикасаться к воздуху. Но я в жизни не принимала ЛСД и на себе не знаю, как он может на меня подействовать. Но по рассказам, ничего нового, чего я ещё не видела с моим странным восприятием, произойти не должно.

Концерт закончился в полночь. Это была музыка, после которой красиво умирать, но ещё лучше – жить. Об этом даже лучше не говорить, а только думать, чтобы не испортить лишними звуками вкус музыки, который ещё долго будет вдохновлять сердца на любовь и милосердие.

– Теперь, ты едешь домой? – спросил я.

– Да. Моя машина припаркована неподалёку. Тебя подвести? Где ты живёшь?

– Нигде. Я не из этого города. Я здесь проездом.

– Мы переехали с мужем сюда год назад. А ты, наверное, здесь как турист?

– Не совсем. Просто еду.

– И куда?

– Ещё не знаю.

– Понятно. Могу подвести тебя до отеля.

– У меня нет здесь отеля. Последние деньги я потратил за вход на этот концерт.

– Тебе что, вообще негде остановиться?

– Если честно, то действительно, теперь негде.

Её взгляд оставался таким же острым, как и всегда; но теперь в нём зародилось беспокойство.

– Ко мне ехать тебе нельзя. Я сказала уже: я живу с одним парнем и он немного теперь мой муж. Придёт он часам к четырём утра, а может и раньше – я никак не могу впустить тебя. Вряд ли он поймёт, что бы я ему ни объясняла. После перелётов у него, обычно, плохое настроение.

– Ясно.

– Но позволить тебе ночевать на улице я тоже не могу – что и говорить. Просто заснуть больше не смогу, зная об этом. Тут неподалёку есть ночлежка – извини, но на большее пока у меня денег не хватит. Всё, что найду в кошельке – оставлю тебе – там немного, но хватит. Я могла бы воспользоваться карточкой, но муж…

– Не объясняй.

– Как долго ты планируешь ещё оставаться в этом городе?

– Насколько меня хватит.

– Зачем тебе путешествовать так – без всякой страховки?

– Обстоятельства – я тоже не конченый романтик, чтобы быть от этого в восторге.

– Мне ничего не понятно, но видимо, мне лучше всего и не знать.

– Да, всего – лучше не стоит.

– Ладно, поехали уже.

Это была далеко не самая худшая дешевая ночлежка, в которой мне когда-либо приходилось бывать. Отдельный номер с чистой кроватью, столом и стулом и, страшно сказать, огромным окном с видом на переулок, крышу соседнего и несколько его верхних этажей. Самый роскошный номер в гостинице из всех, в которых мне приходилось бывать с тех пор, как я бросился в бега от старых забот; если не считать те ночи, что я был гостем у тех или у иных.

Она оставила мне немного денег – фантастически огромную сумму, если правильно ей воспользоваться. Заплатив за номер на неделю вперёд, она сразу уехала, а я купил у администратора пачку самых дешёвых сигарет, которые только можно было достать в этом районе в это время суток.

Спать мне не хотелось совсем. До самого утра я слушал Джона Колтрейна с ворованного телефона. Старые вещи, а работают исправно. Я стоял у распахнутого окна, смотрел на здание напротив и бросал вниз окурок за окурком, будто хотел, чтобы гора из них поднялась до самого моего окна.

Утром она не пришла. Воздух был чист и свеж, а комната внутри и вокруг меня была пустой и мрачной. Третья пачка подошла к концу, а я ещё не умер. Только мне одному и смешно. Даже сигаретам нет до меня никакого дела. Я не хотел выходить на улицу, ведь столько раз уже видел очертания всех этих однообразных мест, что мог лечь на постель и годы напролёт бродить по улицам городов в разных концах Земли, в разные периоды их истории. Для меня это было прогулка, скучнее которой придумать было невозможно – правда, когда-то во мне ещё жило чувство ностальгии, но по нему я могу теперь только ностальгировать. Поэтому, я оставался внутри номера и ждал – просто ждал, пока время пройдет, и кто-нибудь не перешагнёт этот порог.

Только встретив её, я снова начал различать цвета. Капучино в одной руке и «Мальборо» в другой. Одета не по погоде, будто живёт ещё вчерашними прогнозами. Только теперь я вышел. Я показал ей места в этом городе, о существовании которых она и не подозревала. Это были, в основном, интересные здания, стены, муралы и кафешки. Я знал все кафе и рестораны этого города и всей страны – не потому, что обедал в них, а из-за того, что путешествовал на голодный желудок и разглядывал их витрины, посетителей и проплывавшую жизнь. Одни закрывались, открывались новые. И так было повсюду и везде. Историки обманывают население каждый день, строча свои книги и учебники. На самом деле, за последние три тысячи лет, на Земле ничего особенного не произошло. Только мелькало что-то – но когда я обращал на это внимание?!

– Боже мой! – закричала она.

– Да-да, мы уже здесь, – послышалось в ответ.

Они окружили нас. Но ведь им нужен был только я. Совсем расслабился за последнее время.

– Думал, что сможешь так легко сбежать?

Что?! Со мной разговаривают – не ломают челюсть, не бьют в живот и не отбивают ноги?! Неужели, всё настолько плохо?

– Панночко, вы ведь понимаете, что будет с вами и вашим сучьим кавалеров, если вы закричите. Всё равно некому прийти на помощь.

Знаю я, на кого мы наткнулись – раньше, я вообще знал всё и всех. Одного парня пригласили на вечеринку к этим ребятам. Весёлый был вечер. Если бы только он не украл из общага пятьдесят тысяч и не скрылся. А ведь вовсе не в деньгах было дело. Они доверились ему – пригласили на свой праздник. А он с ними так… В общем, правила для них – важнее всего. Из-за такой мелочи того парня поймали через неделю и обезглавили. Тело закопали в лесу, а голову прислали водителям в праздничной коробке. Об этом много говорили в известных кругах – кто поддерживал этих ребят, а кто говорил, что это уже слишком. Но свои принципы они тогда проявили по полной. Их зовут теперь, когда кто-нибудь переоценит свои силы и возможности. Со мной дела обстояли примерно так же: ни одно здание не переживёт бури без крыши.

– Знаешь, что это? – один из них показал мне пистолет.

Если им кто-то не угодил, они могут достать кого угодно и где угодно – лишь бы не слишком далеко. Я действительно, сделав круг, вернулся обратно в страну, из которой бежал. Мне было интересно – хоть и теперь я пожалел об этом. Не за себя мне страшно – об этом я всегда думаю в последнюю очередь. Но ведь её жизнь – она такая хрупкая.

А с пистолетом я был знаком намного ближе, чем с человеком, который мне его показал. В такие пушки сразу после первого выстрела вселяется дух смерти. Оружие получает душу, а значит, и индивидуальность. Когда рука прирастает к рукояти, становится сложно забыть его, как и невозможно выкинуть из памяти того, кто однажды спас тебе жизни. По крайне мере, так мне рассказывали.

Я думал, что навсегда расстался с ним. Где они его только откапали? После одного убийства, я выбросил его в реку – именно этот, ошибки быть не могло. Теперь, мне кажется, что безопаснее было бы взять его с собой.

Всё происходило как в фильме: я представил, что эта история – просто увлекательная, фантастическая и наверняка выдуманная сказка; и что на ход событий я никак не могу повлиять. Только в такие моменты можно измерить пределы выдержки и опыта; и насколько крепки нервы у того, кто попал в передрягу вместе с тобой. Так что, лучше этого не знать никогда.

Мою онемевшую от ужаса спутницу оставили невредимой, чтобы та увидела, как меня казнят. То ещё зрелище – ничего интересного. К моему затылку приставили мой же пистолет. Без предварительных побоев и пыток – как уважаемого человека, совершившего ошибку. Всего лишь пистолет к затылку. Быстро, хоть и грязно.

– Нет, сука, так легко не отделаешься.

Он ударил рукоятью мне по затылку и отбросил в сторону. Чего же они от меня хотят?! Знают ли они сами ответ на этот вопрос? Видимо, они не успеют мне рассказать обо всём.

– За всё ответишь, гнида продажная! – кричит и надрывается один из них, – для всех секрет: почему такую тупую суку до сих пор не прикончили. Пора исправить эту ошибку.

Совсем испортились. И все до последнего сошли с ума. Наверняка им сказали, что со мной разделаться нужно без всяких церемоний – хотя мне и так известно, что исход будет один и тот же. Им всем конец. Я слышал, что по ночам они всей бандой охотятся на бездомных, собирают их по помойкам. Они записывают их смерть на видеокамеры. Многих они отправили на тот свет – и некому вступиться за их жертв. Совсем скоро – их положат всех до последнего. А на смену им придут другие. Поэтому, я и сбежал, уничтожив все мосты. За такую жизнь приходится расплачиваться ранней смертью.

Он нажал на курок моего пистолета. Один в голову и два в грудь. Подобно зверю, вырвавшемуся из капкана и птице, увернувшейся от камня – я сам должен спасти себя. И я смогу. Но я слаб – ведь я не знаю, что будет с ней.

Три дырки в теле – я теряю много крови. Но оставшихся сил хватило, чтобы неожиданно для всех сделать выпад вперёд и схватить своего горе-убийцу за запястье. Один выстрел ему пришлось пустить в асфальт. Ещё один – пришлось пустить ему между глаз. Зато остальных хватило, чтобы навсегда лишить собравшихся вокруг меня дара речи.

Один, что помоложе, бросил биту на землю. Ствола, как у ребят постарше, у него не было. Я истратил уже всю обойму и на него пули у меня уже не было. Он быстро понял, в чём дело и дал дёру; я позволил ему скрыться. Он бежал и, наверное, понимал, что дарованная ему жизнь – была всего лишь ошибкой, случайностью, произошедшей из-за нехватки всего одного патрона.

В ту же секунду, я уже лежал на асфальте. Как всегда, когда меня убивают, я будто засыпаю от снотворного и просыпаюсь где-то в другом месте. У меня есть ещё три секунды, чтобы удержать сознание чистым перед тем моментом, когда обычные люди умирают. Первые две секунды я молил о помощи той единственной, что осталась жива – ей он уж точно пригодится.

Последняя секунда ушла у меня на то, чтобы простить себя. Простить этих люде за то, что они сделали со мной. Стать одним целым с миром, который я ещё долго не смогу покинуть и испытать наслаждение, приблизиться к которому удаётся лишь в момент смерти. И в этот момент, она стояла у меня перед глазами: я был здесь всегда, я буду здесь вечно. Когда-нибудь, мы встретимся с ней по-настоящему. Она была рядом. Но вот: всё дальше, всё дальше. Вместе с ней, мы существовали всегда. И когда-нибудь, мы встретимся. Когда-нибудь…

Танец Второй

К полудню светлее не стало – мир вокруг по-прежнему был мрачен как ночь, и казалось, что солнечный свет забыл о существовании этого городка. Мои глаза уставили на слабеющее пламя свечи в углу комнаты, и я едва не завывал от боли, будто её жар обжигал мою кожу. Глаза мои будто впервые открылись и никогда прежде не ощущали света, что режет острее кинжала. Совсем недавно я был мёртв. И боль от ран ещё не успела пройти.

Ад и страшен тем, что муки в нём вечны, а страдания – бессмысленны. Радоваться стоит короткой жизни, а долгого скитания опасаться. Все места на Земле одинаковы, люди неотличимы одни от других – минута за минутой, я будто плавал в этих мыслях, а они, усиливаясь болью, сваривали меня заживо. Застыв в вечности, я из века в век повторяю всё сначала – и так же однообразно. Нет работы более неблагодарной. Все мы – пыль, даже я; лишь души наши бессмертны. Одно умрёт – родится другое, похожее. Нет смысла искать вечности – она живёт внутри. Избавится от неё невозможно. Наша самая прекрасная трагедия.

Безысходное одиночество разделил со мной рыцарь, лежащий рядом на кровати с прострелянным бедром и ножом в груди. Он умер хотя бы на постели. Мне же достался грязный, твёрдый пол. Но внезапно, он заговорил со мной, обнаружив, что я выжил. Тому, что жив и он – я удивился не меньше.

– Если тебе повезёт, – сказал он, – и ты выберешься отсюда живым, то запомни: больше всего на свете бойся молодых красивых девушек, говорящих загадками и первыми начинающими разговор с незнакомцами. Все женщины – ведьмы, даже если не знают об этом. Но та, что провела вокруг своей титьки и тебя, и меня – самая опасная из них потому, что кажется безобидной.

Мои бедные глаза – они ещё долго будут видеть не свет, а только пятна; и страдать будут больше самого позвоночника, по которому пришелся предательский удар. Я ответил рыцарю:

– Я ведь убил тебя. Дважды. А ты даёшь мне советы на будущее. Скажи, ты тоже бессмертный? Ты восстал из мёртвых или это я схожу с ума?

– Чёрт бы трахнул тебя по голове, дурак. Я не умер – и не собираюсь. Под рубашкой у меня всегда лежит металлическая пластина, и ты ударил прямо по ней – ребро чуть мне не переломал. Я должен был притвориться мёртвым, потому что увидел ведьму у тебя за спиной. Я хотел предупредить тебя, но было уже поздно. Я думал, что ты умер. Но это адское отребье оказалось не таким уж и умным – мы тоже перехитрили её.

– Когда мы встретились вчера, она сказала, что ты – её единственный друг и опора на этом свете.

– Наглая ложь! Я долго гнался за ней в надежде изрубить на мелкие кусочки. И очень скоро лисья смекалка подвела бы её – контракт с дьяволом истёк бы, и она попала бы в мои руки. Но тут появился ты. Конечно, кого ещё она могла использовать, если не капитана корабля дураков, выдающего себя не за того, кто он есть на самом деле.

– Ты пытался убить меня. Я предупреждал – ты не послушал меня и мне пришлось защищаться. Прости, но ты сам дал ей шанс меня одурачить. Сам-то я за километр чую таких актёров. Но в тот вечер ей удалось притупить мою бдительность твоим безрассудством.

Чудо свершилось и мои глаза вновь стали различать предметы вокруг. Со своего угла я мог видеть только щеку рыцаря и нож, застрявший у него в груди, но не причинивший ему никаких серьёзных повреждений. После моего дерзкого ответа он ещё долго не мог выдавить из себя ни слова и просто молчал. Мне тоже нечего было ему больше сказать. Я занял свой ум мечтами о солнечном свете, хоть я ослеп бы в ту же минуту, как до моих глаз дошли бы яркие золотые лучи, ведь я столько времени провёл в темноте.

– Прости меня, – услышал я вдруг и первые мгновения отказывался верить своим ушам, – я вёл себя недостойно.

Даже в самых диких своих фантазиях я не мог представить себе, что бы чёрный рыцарь признал свою вину и просил бы о прощении у простого человека. Молил о пощаде, проклинал, лишился бы чести – но ни за что бы свою вину ни в чём не признал бы – это выходило за рамки реальности. Даже я, видавший многое, ещё никогда не слышал таких слов от рыцаря. Видимо, их время подходит к концу. Сумасшедший век тот, в который я попал.

– Это я ранил тебя, – неожиданно, сказала я, – это ты прости меня. Я мог этого и не делать – мало ли было способов остановить тебя. Думаю, мы оба виноваты. Поэтому, давай забудем обо всём, что было раньше между нами.

– Хорошо. Я действительно упустил одну очень важную мелочь: тот жулик и убийца, о котором я говорил – он должен быть сейчас стариком, если до сих пор не провалился в Ад, где ему и место. Мне уже встречались люди, которые не были родственниками, но тем не менее походили друг на друга как родные братья. Не могу я перебить их всех – особенно, зная то, что они ни в чём не виновны. Проклятый эль – в нём живёт дьявол.

– Дьявол живёт во всех нас.

– Это святотатство, но я бы сказал, что в нас живёт и дьявол, и Господь. Эль – просто выпускает всех псов на волю. А так, старый чёрт сидит смирно, как дед, пускает газы во все стороны так, что легко спутать эти облака с крыльями, а его самого – с ангелом.

Мы оба засмеялись. Не потому что нам было смешно, а потому, что нам хотелось смеяться, развеять мрак, проникавший внутрь. Мы стали друзьями, хоть и ещё недавно пытались убить друг друга. Безумный век. Зато теперь у нас будет больше шансов отомстить.

Рана от выстрела моего пистолета оказалась не такой серьёзной, как нам обоим казалось вначале. Как только мне удалось подняться на ноги, я сразу осмотрел его тело, притом сделал это лучше местного врача, так и не осчастливившего нас своим присутствием. Роль капитана корабля дураков обязывает к владению, порой, самыми необычными навыками. С такой дыркой в бедре, мой новый друг рискует на всю жизнь остаться, в лучшем случае, хромым. Моё дело состояло в том, чтобы не дать ему умереть от заразы или приковать его на всю жизнь к кровати. Помощь одного дурака, который когда-то был неплохим лекарем, могла бы спасти его. В старости он будет страдать от периодических болей в районе таза, но это лучше, чем смерть. Хорошо, что инфекция, видимо, не успела попасть в рану. Разве что, от боёв, драк и длительных переходов ему придётся отказаться навсегда. Я так и сказал ему: либо это, либо поход в один конец в иной мир.

По крайне мере, для него. Хотел бы я оказаться в его шкуре – сражаться бы больше не пришлось.

Больше всего меня поразили его руки, полностью покрытые шрамами. Могу себе представить, что он чувствовал каждый раз, когда взмахивал своим огромным мечом. Я позволил себе дерзость спросить своего нового друга об этом. Он покачал в ответ головой и прикрыл глаза, окунувшись в далёкие воспоминания:

– Мой отец, – начал он, – в детстве часто брал мою руку и подносил прямо к пламени свечи; и держал её так, пока мой крик не заставлял залаять соседских собак. Он хотел, чтобы во мне исчез страх перед адской болью; чтобы я был готов к загробной жизни, после всех прегрешений, которые я совершу в будущем. Затем, он убирал мою руку от пламени и говорил: «Запомни – ведь в Аду это будет длиться вечно». Таким путём я шел к истинному пути и вере в Господа.

– Это варварство.

– Тебе ли ещё называть моего отца и меня самого варварами. Ты – капитан корабля дураков. Сам-то ты кто? Такой же немец, такой же европеец, как и я, и мой отец. Знаешь ли ты, что земля, на которой мы родились, живём, молимся, страдаем, любим, сражаемся и погибаем – зовётся даже не Германией, а Европой. И мы – все дети её. Короли думают только о себе – и никто о судьбе избранных народов, живущих на этой благословенной земле, защищаемой Христом. Только мы творим историю. Только эту землю избрал Господь, отвернувшись от всех остальных.

– Вы, европейцы – все эгоцентристы и иллюзионисты. Вы создаёте себе мнимые реальности и живёте в них, закрывая глаза на действительность. А мир – устроен гораздо сложнее, чем может представить себе даже самый гениальный из европейцев и самый большой дурак среди нас. Вся история написана европейцами – думаете вы. Считаете, что есть только один правильный взгляд на вещи – ваш. На самом деле, Европа – лишь маленький клочок изведанного мира, родившийся совсем недавно посреди тёмного леса варваров. Европейский взгляд на вещи – это всего лишь одна из самых новых точек зрения на мир; к тому же, далеко не одна из лучших.

– А ты, всё-таки, еретик. Чего ещё можно было ожидать от капитана корабля дураков?! Скажу тебе, что точно всего я знать не могу. Мне известно лишь, что Бог есть, как есть и я; и моя страна. Ничего больше я сказать не могу и не буду – всё равно ты не поймёшь, ведь ты ещё больший дурак, чем все на твоём корабле. У нас есть общая цель: избавиться от ведьмы. Помоги мне и мы вместе решим эту проблему; пока жива она – жив и наш с тобой союз.

– У меня на корабле есть некоторые лекарства, которые изготовляет один из членов моего экипажа – они должны помочь тебе. Он научился готовить их у индусов, живущих на другом конце мира.

– Он колдун?

– Нет. Простой дурак, который в своё время почитал и Господа, и родную мать; и который просто знает больше всех остальных, но молчит об этом.

– Хорошо. Чтобы избавиться от этой боли, я бы согласился и на помощь дьявола.

Он вытянул нож из груди и застонал:

– Мне нужно как можно скорее встать. Мы должны предать суду это исчадье Ада, чуть не погубившее нас обоих.

– Поменьше говори и ещё лучше, не двигайся. Скоро я вернусь, а пока попрошу хозяина принести тебе побольше эля – он успокоит твою боль.

Пока я расплачивался с хозяйской женой за ещё один бочонок их хмельного пойла, который попросил отнести наверх в комнату моего нового друга, через весь зал до меня донёсся крик Головы-Тыквы:

– Капитан! Капитан! Наконец-то мы нашли вас! Мы наполнили трюмы и готовы снова раскрыть паруса и отправиться в путь, пока местные не вздёрнули нас за то, что мы им не нравимся.

– Потише там, дурак! Не расходись здесь, – пробурчал один из дневных посетителей.

– Эй, иди сюда, – крикнул я своему подчинённому.

В три ловких прыжка, Голова-Тыква преодолел разделявшее нас расстояние, но в последний момент споткнулся и упал прямо мне под ноги, чуть не разбив тыкву у себя на голове. Этот парень был как сотворение мира: ничто ни с чем, а получилось вот что.

– С отплытием придётся подождать, Голова-Тыква, – сказал я ему, – у нас ещё есть дела здесь, не покончив с которыми, мы нигде больше не сможем причалить. Мне понадобится помощь команды. Они мне ничем не обязаны – но я вынужден просить их о помощи. Как думаешь, они пойдут за мной, если я не прикажу, а попрошу?

– Это серьёзно, капитан. Ваша команда верна вам – вы не такой как все. Вы относитесь к Голове-Тыкве как к настоящей, умной голове. И к остальным так, как они хотели бы. Они пойдут за вами хоть в пасть демона, если попросите. Только скажите, капитан.

– Мне нужен Нюрнштайн – скажи ему, чтобы явился сюда немедленно. Остальную команду собери вместе и передай им моё поручение: отныне, я буду передавать команды через тебя, а ты будешь слушать только меня одного. Пусть они исполняют твои приказы, если я не скажу им обратного. Я доверяю тебе, Голова-Тыква, не подведи своего капитана.

– Так точно, капитан.

– Команда дураков и чёрный рыцарь выходят на охоту за ведьмой. В таком участвовать нам ещё не приходилось.

– Не приходилось капитан. Но если мы получим за это награду, то все ведьмы на свете будут трепетать, только услышав наши имена.

– Всё может быть, Голова-Тыква. А теперь беги так быстро, как только сможешь.

– Так точно, капитан.

Даже сквозь его тыкву я видел, как он улыбается – как он счастлив. Но, не смотря на мой приказ, он всё ещё оставался здесь.

– А та ведьма, голову которой мы пронесём через весь город на пике – случайно не та фройлян, которая так понравилась нашему капитану вчера вечером, что даже Мозги-С-Зубок-Чеснока – тот старый идиот – прочёл бы мысли нашего капитана на её счёт.

– Держал бы ты язык за зубами, Тыква.

– Умел бы – не попал бы в вашу команду, капитан. От такой ведьмочки я бы сам и не отказался, даже не смотря на все муки Ада. Женщины заставляют стручок тыквы расти. Ох, как надеюсь я, что мы её скоро поймаем.

– Ступай на корабль. Приведи Нюрнштайна, как я тебе и сказал. И не делай глупостей.

– Эх, всё же, наш капитан – говорит, что прожил две тысячи лет, а по-прежнему наивен как ребёнок. Я же первый помощник капитана корабля дураков – а вы говорите мне не делать глупостей. Так точно, капитан. Исполняю.

– Что же мне с тобой делать, Голова-Тыква?! Пойдём уже вместе – как-нибудь рыцарь переживёт.

За что только я не люблю Голову-Тыкву. Он – это я в те времена, когда ещё не умел ни писать, ни читать; то есть, когда мне было около восьмидесяти лет и я так же путешествовал на римском корабле, и берега тысячи эллинских берегов открывались передо мной.

Стоило мне с Головой-Тыквой подойти к кораблю, как до моих ушей донеслось грязное, но весёлое пение команды:

На палубе стоит он –

Капитан Дураков!

За голову его выкуп –

Десять тысяч золотых корон!

А дураки – танцуют,

Пускаются в пляс.

А погода – бушует,

Но не угробить ей нас.

На палубе стоит он –

Капитан Дураков!

Под мышкой у него выкуп –

Десять тысяч золотых корон!

А капитан наш кричит:

«Полный вперёд!»

А Господь – один из нас:

«Вперёд, корабль, сквозь шторм!»