скачать книгу бесплатно
Это Родуэлл.
Ро.
Рушится мир перед глазами Би, когда Ро снимает с Би ошейник. Би не понимает, в чем он так провинился, чем он так плох, что его хотят убить, да хоть бы казнили сначала, потом сняли, а то где это видано, с живого ошейник снять…
– Пошли.
– А в чем я… виноват?
– Ни в чем.
– Тогда…
– Пошли, пошли…
Би смиряется, если хозяин говорит – пошли, значит, надо идти. Би спешит за Ро, Ро хоть и не хозяин, но гость хозяина.
Родуэлл спешит по коридорам, Би с трудом поспевает за ним. По пути Родуэлл распахивает двери клетушек, где сидят энергетики, айтишники, конструкторы.
Срывает цепи.
– За мной!
Би не понимает.
Но выполняет.
За ним так за ним.
Родуэлл спешит, торопится, а в бункере уже переполох, сигнализацию включили.
Значит, случилось что-то.
Так всегда, если что-то случается, сигнализацию включают.
Рабы плетутся за Ро, не понимают, зачем за Ро, почему за Ро, почему он срывает с них цепи, куда ведет…
Родуэлл с трудом открывает замок на тяжелой двери бункера. Распахивает дверь.
– Свободны!
Рабы замирают.
– Свободны! – Ро срывается на крик, – свободны!
Би не понимает. Испуганно жмется назад.
Лучи фонарей скользят по стенам, подбираются стражи.
– Бросайте оружие!
Ро не бросает оружие.
– Вы окружены, сдавайтесь!
Ро не сдается.
Прикладывает кольт к виску.
Спускает крючок.
– Какой человек был… – говорит хозяин, – какой человек…
Би знает, это он говорит про Родуэлла.
– Да он один их все стоил… еще бы прожил, он бы весь мир перевернул…
Би кивает. Раз хозяин говорит – перевернул, значит, так оно и есть.
– Что за человек был… а эти его угробили… тогдашние…
Би кивает. Раз хозяин говорит, угробили, значит, так оно и есть.
Позвякивает цепь.
– Если бы сейчас жил, сколько бы сделать успел…
Би осторожно говорит:
– Так он же… воскресал.
– Чего?
– Он же воскресал…. Тогда…
– Что ты мелешь, дурь какая…
Би замолкает. Дурь так дурь… Как хозяин скажет, так тому и быть.
Хозяин перечитывает строки.
Неровной линией, враждебной линией
Из ниоткуда-то, издалека
По небу синему несутся синие,
Что были против красных – все века.
Что мир-спокойствие на битву выменяли,
Расслабиться не смей и не моги,
По небу синему несутся синие,
Жестокие извечные враги.
– Что за человек… нашим до него… как до Луны пешком…
Би не понимает. Лунва же на землю упала, возле бункера рядом совсем.
Ладно.
Не Би с хозяином спорить.
Хозяин дочитывает, гасит свет. Ложится спать.
Тишина.
Би ждет.
В половине первого ночи переключается энергоподача. Шумит.
Пока шумит, Би подергивает ошейник, цепь позвякивает.
Каждые полчаса шумит.
Каждые полчаса Би подергивает ошейник.
Осталось немного замок расшатать.
И все.
Может, к утру успеет.
Прошлой ночью Би опять снилась трава, залитая солнцем.
Полчаса позора
Как это про запорожец говорят… полчаса позора, и я на даче.
Так вот.
Полчаса позора, и я богатый.
Главное, выдержать. За хорошие деньги и выстоять не жалко. Как это… день простоять да ночь продержаться.
Мажу лицо золотой краской, чувствую себя идиотом. На родине за такое бы уже в дурку упекли, а здесь ничего, терпят.
Надеваю золотой кафтан и позолоченную шляпу, забираюсь на постамент.
Я памятник себе воздвиг нерукотворный… как там дальше… не помню.
Главное, выстоять. Вытерпеть все эти взгляды, да люди мало того, что смотрят, еще и фоткают… ладно, я за смотр денег не беру. То есть, как это не беру, вон у меня коробка стоит, извольте денежки бросать…
Десять евро в час, это по нашим деньгам где-то пятьсот получается. Хорошие деньги. Даже очень. Сравниваю с тем, что у нас получает охранник, продавец, и…
Ладно, лучше не думать.
Ничего, выстою. Стоят же другие, вон барышня принарядилась, прикрылась веером, вон ангел стоит, поправляет картонные крылья, подходят люди, фотографируются…
Полчаса.
Стоят же другие по всей Праге, вон в переулочке пляшут озорные черти под тремя скрипками на стене. Было время, прибежали ночью в переулок черти, сорвали со стены стальные скрипки, подняли шум и гам. И уж не знают люди, что было бы, если бы не сошли со своих постаментов могучие атланты, не вломили чертям по первое число. Вот и атланты стоят, держат небо, не дают упасть.
Подходят люди, щелкаются на память, бросают монеты в коробку. Ноги затекли, ну да ничего, это же всего на полчаса…
Стоят же другие. Вон Совиная мельница стоит, а рядом с ней мельник по прозвищу Сова. Только это не мельник, это чёрт, он сначала пакостил людям, а потом исправился, стал мельником. Полюбила его одна девушка, ходила за ним, просила, женись на мне, женись на мне. А он все отвечал – не могу я на тебе жениться. Тогда девушка в сердцах сказала – женись на мне, и пусть хоть черти меня в ад заберут! Мельник щелкнул каблуками, что хотела, то и получила – и превратился в чёрта. И улетели они в ночь, как две черные совы.
Стрелка проходит полчаса, быстро время пробежало. Пытаюсь сдвинуться с места, не могу, ноги будто примерзли к постаменту, это еще что… Лезу в карман за сотовым, руки меня не слушаются, это что-то новенькое…
Люди не замечают, идут мимо, кто-то замирает возле меня, лениво делает селфи на память. Прага меня не замечает, Прага живет своей жизнью, вон стоит святой Николаус в окружении чертей и ангелов. Идет в школы, сейчас у него горячая пора, придет в класс, выведет ученика, а ну-ка, расскажи, как ты себя вел в этом году? И школьник давай рассказывать, как на пятерки учился и бабушек через дорогу переводил. Тут-то и выскочат черти, тут-то и выложат всю правду, и про дневник, спрятанный за батареей, и как сахар из сахарницы таскал, и… и так пока ученик не разревется, тут ангел выходит, утешает, просит святого Николауса простить мальчишку…
Среди малышни еще помогает. На старшеньких уже не действует. Черти в Праге вообще добрые после того, как перевоспитал их некий священник и обратил в христианскую веру.
Пытаюсь пошевельнуться. Не могу. День сменяет ночь, Прага загорается яркими огнями, привидения выходят из своих убежищ, идет по улице девушка с отрубленной головой, а за ней её возлюбленный, турецкий купец, а в руках у него сундучок с головой девушки. На камнях площади светлеют двадцать семь крестов, над ними поднимаются двадцать семь душ казнённых.
Отчаянно пытаюсь сдвинуться с места, пусть хоть упаду с постамента, разобьюсь вдребезги, как камень – все равно. Ничего не происходит. Проклевывается рассвет, поливальная машина смахивает с меня налетевшую пыль, уборщик протирает мою бронзу.
Ничего, все стоят, и я стою. Вон, стоит бравый солдат Швейк, бормочет про себя, пусть было, как было, ведь как-нибудь да было, никогда так не было, чтобы никак не было. Вон коварная принцесса сбрасывает со скалы своих незадачливых женихов, а внизу их уже поджидает водяной.
Проходят годы, бьют часы на площади, смерть звонит в колокольчик, золотой петушок ненадолго разгоняет нечистую силу. Часы отсчитывают срок до конца света, а когда конец света, часы не знают. Знает старый мост, на котором цифры – один-три-пять-семь-девять, и обратно – семь-пять-три-один. В тысяча триста пятьдесят седьмом году построен мост, а в семь тысяч пятьсот тридцать первом году будет конец света.
Ничего, выстою. Все стоят, и я стою. Проходят века, солнце уходит за Карлов мост, бронзовый господин Брауншвейг пишет письмо Марине Цветаевой. Призрак воришки, забравшегося в церковь, все никак не может выбраться, сунул руку в сокровищницу, а чтобы вынуть, надо руку разжать, а жалко.
На берегу Влтавы танцует дом, который построили американцы. Стоим на площадях, на улицах, в скверах, ничего, выстоим.
У Кафки заканчивается рабочая смена, он спрыгивает с постамента, смывает бронзовую краску с лица, спешит домой. Пустой костюм, поддерживающий Кафку, тоже спрыгивает с постамента и спешит домой.
Может, и моя смена скоро кончится.
Ничего, выстоим…
Телескоп
Завтра меня казнят.
Или даже сегодня. Хотя нет, скорее завтра, сегодня им не до того.
А вот завтра точно.
Еще надеюсь на что-то, на какое-то чудо, может, обойдется, может, забудут, может, помилуют, может, поймут, что я был прав.
Смотрю на коллег. Странное такое чувство, они будут жить, а я нет, меня казнят, а их нет. Думаю, что должен делать тот, кого приговорили к смертной казни. Не знаю. Вспоминаю какие-то книги об осужденных, да никогда я не читал никаких книг, не до того было…
