90-е: Шоу должно продолжаться – 3

Классно быть молодым, вот что!

Как бы иллюстрируя свой боевой настрой, я несколько раз упруго присел, принял упор лежа, отжался десяток раз. Прыжком поднялся на ноги.

И направился на кухню, насвистывая «Шоу маст гоу он…» тихонечко.

Сестра вернулась из школы в тот момент, когда обед свой я как раз наливал себе чай. С грохотом сняла ботинки, пробурчала что-то, невнятно, но зло. Прогрохотала пятками до своей комнаты, грохнула дверью. «Видимо, не задался денек у сеструхи…» – подумал я, не отрывая глаз от книжки. Заразился маминой привычкой читать за едой. Неплохой способ разгрузить мозги и купировать свою ломку по гаджетам, которая периодически давала о себе знать. Сегодня мой обед проходил под «Таинственный остров» Жюля Верна. В детстве его до дыр зачитал. Но сейчас тоже идет с удовольствием.

В глубине квартиры скрипнула дверь, и снова раздались шаги. Теперь уже более спокойные. Крадущиеся такие.

– Привет, – хмуро сказала сестра, стоя на пороге кухни.

– Угу, – кивнул я. – Там в холодосе есть котлеты с гречкой и салат еще.

– Я не хочу, – скривилась Лариса, продолжая стоять у меня над душой.

– Чайник горячий, – добавил я. – И полкоробки птичьего молока еще осталось.

– Да не хочу я есть! – отмахнулась сестра.

– Окей, – кивнул я и оторвал взгляд от книжки. – А чего тогда хочешь?

Нда, похоже, и впрямь день не задался. Глаза и нос красные, губы сжаты и подрагивают.

– Так… – сказал я. – Давай, садись. Чаю я тебе сам налью. Протесты не принимаются. Что там у тебя случилось? Кто-то обидел?

– Слушай, Вов… – Лариса села на табуретку и зажала ладони между коленок. – У тебя было когда-нибудь, чтобы про тебя врали всякое, а ты ничего с этим сделать не мог?

– Не знаю, – я достал из сушки ларискину чашку с Матроскиным из Простоквашино. Плеснул заварки, долил кипятка из чайника. Посмотрел на сеструху еще раз. – Болтают-то за глаза.

– А если не за глаза? – сестра шмыгнула носом и всхлипнула. В уголках глаз появились слезы.

– Рассказывай давай, – я бросил в чай лимон, насыпал две ложки сахара. Она всегда так пила чай, запомнил уже. Вернулся за стол. Сел напротив, заглянул в глаза. – Что стряслось, кто болтает?

– Ну… В общем… Я сама, наверное, дура, что согласилась… – замялась Лариса.

– Еще на шаг назад, – я дотянулся до холодоса, достал оттуда прямоугольную коричневую коробку. Птичье молоко нам Джамиля притаскивала свежайшее, прямо с кондитерской фабрики. – Давай, сжуй конфетку, и рассказывай.

– Фу, желтая… – Лариса отложила надкусанную конфету. – В общем, есть один парень… Нет, не так. Ну, в смысле, парень есть, конечно, но не в нем дело. Или в нем…

Лариса замолчала и нахмурилась. Шмыгнула носом. Глубоко вдохнула, собираясь с мыслями.

– В общем, на дне рождения Светки Котвановой я танцевала с одним парнем, студентом. Мне песня понравилась, под которую мы танцевали, и я ему сказала. А потом он говорит: «Пойдем ко мне, у меня этого певца целый альбом». А я говорю: «Пошли!» Оказалось, он живет в том же подъезде. Вот мы заходим, а у него никого дома. Я говорю: «Ну давай уже, ставь музыку!» А он засмеялся и начал приставать. Я его оттолкнула и говорю: «Ты че? С дуба рухнул? Мы же не знакомы совсем!» А он, такой, сразу отстал, давай извиняться, предложил посидеть и чаю попить.

– Пока звучит неплохо, – сказал я.

– В общем, мы попили чаю, а потом он говорит: «Ты иди, а я попозже приду, мне нужно тут кое-что сделать». Ну и я ушла. Вернулась к Котвановой, там как раз торт начали резать. Ну и, тут же начались шуточки, типа, а что это вы там вдвоем делали и все такое. Ну я говорю: «Ничего, музыку слушали». А потом звонок в дверь, вернулся тот парень. Такой… ну… Лыбится, рубаха расстегнута. На шее засос.

– У него в шкафу другая девушка пряталась? – хмыкнул я.

– Ага, счас… – огрызнулась Лариска. – Он с парнями на кухню ушел, а потом все вышли и на меня стали ТАК смотреть… И шушукаться. Я сначала не поняла, что происходит, а потом меня Котванова, такая, отвела в сторону и говорит: «Знаешь, Корнеева, ты бы лучше раньше сказала, что ты шлюха, я бы тебя не приглашала даже!»

– Как, говоришь, этого парня зовут? – поинтересовался я деланно-равнодушным тоном. Правая рука сжалась в кулак.

– Да неважно… – Лариса вздохнула. – В общем, я говорю Котвановой: «Что за ерунда?» Не понимаю ничего. А от меня все отодвинулись, как будто я больная. А Мичурин так вообще подошел и начал предлагать пойти перепихнуться по-быстрому, ну, раз уж я такая опытная давалка. В общем… Я попыталась сказать, что это все вранье, что ничего не было. Но мне не поверили. Ржали, обзывались. Я убежала. А там этот парень еще… Говорит: «Ты извини, я же не мог им сказать, что ты не дала, они бы тогда меня оборжали…» В школе теперь ад. И я… В общем…

– Тихо, милая, – я пододвинул свой табурет поближе к ней и обнял за плечи. – Дерьмовая история, вот что.

– И что мне делать? – Лариска всхлипнула, и слезы, так долго клубившиеся в уголках глаз, покатились по щекам.

– Ничего, – я пожал плечами. – Ну, кроме того, что сказать мне, кто такой этот студент, я нанесу ему короткий визит и ноги вырву. А тебе – ничего. Ходить в школу, морду кирпичом. Доказывать ничего не надо. На подначки не ведись. Через какое-то время все забудут.

– Мне кажется, что это никогда не случится… – хлюпая носом, проговорила сестра и уткнулась мокрым лицом мне в плечо.

– Тебе учиться осталось до лета всего лишь, – я погладил ее по голове. – А потом вообще будет пофиг.

– А почему ты не говоришь, что это ерунда и вообще не проблема? – спросила вдруг Лариса.

– Ээээ… А должен? – я заглянул ей в лицо. – Если бы сказал такое, это была бы неправда. Ты попала в дерьмовую ситуацию. Радоваться тут особо нечему, все, кроме тебя, повели себя как говнюки. И гандон этот соседский, и твои одноклассники. Жиза, фигли. Мудаки встречаются.

– Спасибо, – теперь Лариса обняла меня в ответ.

– Внезапно, – я почувствовал, как губы сами собой расплываются в счастливой улыбке. Так тепло стало почему-то от ее благодарности, чуть не прослезился. – Так, у меня идея. Давай-ка ты умывай лицо, наводи марафет, и пойдем со мной.

– Куда? – встрепенулась Лариска.

– На концерт, – усмехнулся я. – Ты обычно другую музыку слушаешь, но сейчас тебе неплохо бы сменить обстановку. «Папоротник» будет петь, может знаешь таких?

– «Папортоник»?! – Лариса округлила глаза. – И у тебя есть лишний билет?

– Одевайся давай! – я шутливо подтолкнул сестру. – Нам с тобой еще этот «Папоротник» сейчас из похмельной комы выводить.

Слезы моментально высохли. На лице нечто среднее между недоверием и радостью. Пару секунд она просидела, будто зависнув. Потом вскочила и торопливо умчалась в свою комнату. А я вернулся к своему недопитому чаю и приключениям Сайреса Смита и его друзей.

На сборы Лариске потребовалось минут двадцать.

– Так, – я критически оглядел сеструху. – В общем, эту боевую раскраску можешь оставить, все равно сейчас все красятся как попугаи, независимо от тусовки. А вот безобразие это из волос вытаскивай.

– Что? – Лариска подергала себя за косички с вплетенными «химическими» шнурками. – У нас все девчонки так ходят…

– И шмотки поменяй тоже, – я подергал ее за рукав разноцветной олимпийки. Точно такая же, как у ее «подруги» Нади. Может это она и дала поносить. – Джинсы есть у тебя?

– Есть… – насупилась Лариса.

– Вот и надевай джинсы и футболку, – сказал я. – Сейчас какую-нибудь рубашку тебе еще из своих выберу.

– Что еще за требования? – возмутилась сеструха.

– Ты оделась как гопница, – я подмигнул. – А идешь на тусовку неформалов. Чуешь, к чему я клоню? Так что давай, меняй прикид, а я пока посуду помою и записку родителям оставлю, что это я тебя забрал. Чтобы не потеряли.

Глава 3

Я стоял, подпирая стену, и смотрел, как народ рассаживается прямо на полу. От ощущения дежавю меня спасало только то, что сейчас я в лицо знал практически каждого из зрителей. Каждому ведь я сам билеты продавал. А компашку художников Шутихина я помнил с прошлого раза.

Кроме того, в этот раз мы приехали заранее, я, Лариска и музыканты. Сеструха всю дорогу была притихшей, иногда сжимала мою руку от переизбытка чувств. И когда мы приехали в «нехорошую квартиру», чтобы забрать оттуда «Папоротник» и отвезти их в студию, и когда все они и Шутихин с его лысым-бородатым приятелем, сидели на кухне, курили и вели высокодуховные разговоры, обсуждая поэму Венички Ерофеева «Москва-Петушки». Я поглядывал на Ларису, которая молча сидела в углу дивана, вцепившись в подлокотник. Она с круглыми глазами ловила каждое слово из художественного кружева, которое плела в своем разговоре творческая интеллигенция. От меня все эти рассуждения про бухло, ангелов и путь к богу через пьянку были с одной стороны бесконечно далеки, с другой – слушать их мне нравилось. С таким огнем все говорили. С такой экспрессией. Философия, скрытые смыслы, вот это все. Сам я сегодня в разговоры высоким штилем не лез. По-быстрому решил организационные моменты, узнал, что Шутихин снова намерен устроить афтепати для своих после концерта, и что Сэнсэй уже об этом в курсе. И что ночью, в частности, будет обсуждаться вопрос о дополнительных концертах «Папоротника». Ну, раз уж случилось, что ребята здесь будут еще несколько дней, как-то глупо упускать такую возможность. Тут я, ясен пень, навострил уши. Потому как в разговоре промелькнула еще какая-то концертная площадка, про которую я раньше не слышал. А значит это еще один потенциальный пункт в мою записную книжку.

– Вова, – шепотом сказала мне на ухо Лариса. – Мне кажется, что я сплю…

– Это тебя разговоры творческой интеллигенции усыпили? – усмехнулся я.

– Ой, да ну тебя… – фыркнула Лариса. – Просто тут все… по-другому. Такие люди интересные, такие темы…

– Ты главное не проникайся этой высокой философией, – я подмигнул. – А то потом запаришься от хронического алкоголизма лечиться.

– Паааапрашу! – встрял в наш занимательный диалог сидящий рядом со мной Шутихин-старший. – Не следует путать приземленный алкоголизм с высокодуховным возлиянием, как инструментом познания самого себя!

– Вот видишь, я же говорил, – я толкнул Ларису локтем в бок. – Ты как вообще? Не скучно тебе?

– Кажется, что мне никто не поверит, что я сидела с Сэнсэем на одном диване.

– Ага, то есть то, что ты с ним в троллейбусе ехала на задней площадке, а до этого еще бегала на кухню, чтобы для него чайник поставить, никого не удивит, – я засмеялся.

– Ну Вооова! – Лариса спрятала лицо в ладони.

«Ну вот ее уже, кажется, и не парит та фигня с мудаком-соседом, – подумал я. – Это хорошо. Ей в школе, конечно, припомнят, но под ворохом новых впечатлений это будет не так болезненно». Переодетая в джинсы и мою клетчатую рубашку сестра визуально отлично вписывалась в эту компанию, даже не скажешь, что час назад она была одета в короткую юбку с олимпийкой, а в волосы были вплетены шнурки от ботинок.

– Это такие странные взрослые, – снова прошептала мне на ухо Лариса. – Я таких раньше не видела.

– Мир велик и разнообразен, – философски заметил я.

Потом наши неспешные посиделки на кухне закончились, потому что начали собираться зрители. Дверной звонок трезвонил практически без перерывов, гора обуви в прихожей становилась все выше. И когда я в следующий раз зашел на кухню, моя сеструха уже не сидела, сжавшись в скромный комочек в углу дивана, а горячо спорила с одним из патлатых музыкантов «Папоротника». Что-то про скрытые смыслы «Мастера и Маргариты».

– И снова здравствуйте, – Сэнсей занял свое место в центре студии на стуле с высокой спинкой. Погладил нежно свою гитару. Оглядел сидящих на полу зрителей. Подмигнул мне. Я стоял позади всех у стены, готовый, в случае чего, открыть дверь и впустить опоздавших. – Эх, любимая моя новокиневская публика, вот уж не гадал, что так скоро увижу вас снова. И чрезвычайно рад такой оказии.

Публика радостно зашушукалась. Сэнсэй провел пальцами по струнам, потом зажал гриф и широко улыбнулся.

– Но несмотря на то, что с последней нашей встречи прошло совсем немного времени, я свято чту свои принципы, что на каждом моем концерте должна быть как минимум одна новая байка и хотя бы одна новая песня. В этот раз я ехал к вам в некотором смятении. Представляете, мы грузимся в поезд, и я понимаю, что за целый месяц с нами не произошло ничего особенного, чем можно было бы похвастаться. Немыслимо! Но судьба была к нам благосклонна. Бог поездов услышал мои молитвы, и теперь мне снова есть, что вам рассказать.

В этот момент раздался звонок в дверь и я метнулся в прихожую, чтобы впустить гостей до того, как они начнут трезвонить снова. Опоздавшими оказались Люся и Ася. Все, теперь в сборе были все, кто получил билеты. И вроде частные приглашенные хозяином студии и Сэнсэем – тоже. Можно было расслабиться и слушать музыку. Ну и следить за порядком чуть-чуть, все-таки это я сие мероприятие устроил. Я подождал, пока девчонки стряхнут с воротников подтаявший снег и, сдавленно хихикая закинут свои сапоги в кучу других-прочих, и мы вместе пошли в «зрительный зал» и устроились возле стены.

– …и тогда девушка гордо встала и заявила, что потребует у проводницы немедленно переселить ее на новое место, потому что это не-вы-но-си-мо! – рассказывал Сэнсэей. – Так воооот… Теперь вы понимаете, почему я сначала рассказал вам про проводницу, да?

Публика дружно рассмеялась и захлопала.

– Но женщина была кремень! – очки Сэнсэя сверкнули. – Настоящая богатырша, дочь сурового севера. Она с каменным лицом выслушала требования вздорной пассажирки, сдержанно кивнула и сказала: «Постель только собирайте свою, новый комплект я вам не дам». В гробовом молчании капризная пассажирка скомкала белье и в обнимку с этим тюком, со спортивной сумкой на плече, маленькой сумочкой и большой шубой гордо удалилась за проводницей. Мы выдохнули всем вагоном, я снова взял гитару. Проводница вернулась и села на краешек полки. «Да вы пойте, ребята, все нормально!» – говорит. А у самой лицо такое одухотворенное… Будто у нее в голове есть особое тайное знание. Я пел «Босиком по туману», а сам не мог отделаться от мысли, что история-то на самом деле еще не закончилась. А спрашивать не хочется, чтобы интригу не разрушать.

Сэнсэй сделал паузу, взял с соседней табуретки высокий стакан с водой, отпил.

– В общем, сидим мы спокойно, поем, байки травим… – продолжил он. – И тут снова появляется та девушка. С тюком постельного белья, спортивной сумкой, сумочкой и шубой. И с непередаваемым выражением лица начинает снова заправлять постель на своей полке.

Сэнсэй замолчал. И публика тоже молчала, затаив дыхание.

– Ну так воооот, – Сэнсэй сделал серьезное лицо. – Она заправляет постель, ни на кого не глядя, значит, а я смотрю на проводницу. И понимаю, что она ждала именно этой развязки. И все хранят гробовое молчание. И тут проводница говорит: «Девушка, вы же поменяли билет, что вы делаете в моем вагоне?»

Тут публику прорывает, и все начинают смеяться. Похоже, я какой-то важный кусочек пазла этой истории пропустил.

– В общем, вы уже все поняли, да? – перекрикивая общий хохот, сказал Сэнсэй. – И меня так впечатлила и порадовала эта замечательная история, что новая песня появилась сама собой. Я написал ее той же ночью в поезде, когда все легли спать. А потом мы с ребятами немного порепетировали… В общем, судьба против того, чтобы я нарушал свои же принципы. Скажу даже больше. Вы будете первыми, кто услышит новую песню.

Зрители захлопали, а музыканты начали играть. В новой песне было что-то балкано-цыганское.

– Бей в бубен и танцуй, дочь ветра

Как будто тебя слышит только твой кот

Будь легкой, будь смешной, будь щедрой,

Ведь тамбур твой помост и твой эшафот

И сразу увидит любой болван

Тебя в ковыле и клевере

Ведь ты… Тссс!

Мятежная дочь цыган

На суровом-суровом севере…

К третьему куплету публика подхватила припев, принялась притопывать и прихлопывать. А до меня, кажется, дошло, что было в первой части истории. Сэнсэй обмолвился, что из их вагона как-то сложно и заморочено переселяли цыганский табор, но в подробности не вдавался. И если сложить вместе эти два кусочка, то несложно догадаться, куда именно проводница отвела вредную пассажирку.

Я поискал глазами Ларису. Она радостно улыбалась и подпевала, сидела в самом первом ряду в обнимку с Бельфегором. Пока довольно невинно, скорее от переизбытка чувств, которые этих двоих переполняли от концерта.

Выдох.

Все получилось. Можно считать это маленькой победой. Концерт идет штатно и без накладок, зрители довольны. Музыканты провели развеселое пре-пати и намерены продолжать задорно проводить время. Гонорар Сэнсэя вполне устроил, а я вышел в крохотный, но плюс.

Маленькие концерты – неплохая тренировка на самом деле. Ты без всяких нервяков можешь отследить, как и что работает, какие вещи нужно учесть, где подстелить соломки в случае чего. Но много на этом не заработаешь. Да, это очень мило и очень уютно. Это очень неплохая штука как бонус для своих. Но это слезки по деньгам. Я на рынке больше заработаю, если отпочкуюсь от Джамили и займусь самостоятельной реализацией товара. Но делать мне этого совершенно не хотелось. Значит через какое-то время нужно будет осваивать площадки обширнее… Больше зрителей – больше денег. Шире известность, а значит можно будет осваивать пассивный доход, в смысле – продажу кассет через ларьки звукозаписи.

– Вов, можно тебя? – потормошил меня за плечо Жан, когда Сэнсэй объявил десятиминутный перерыв. – Ты ведь можешь мне устроить интервью с Сэнсэем?

– Не понял, – нахмурился я. – Вот же он, давно бы сам подошел…

– Я подходил, – замялся Жан. – Но он сослался, что это ты его распорядитель, и если разрешишь…

– Ха, неожиданно, – хохотнул я. – Ну раз такое дело, то конечно. Пойдем, я тебя представлю.

– Понимаешь, какое дело, он очень редко соглашается общаться с прессой, и если у меня получится взять у него интервью для «Молодежной правды», то…

– Да понял я, не тараторь, – я похлопал молодого журналиста по плечу. – Возьмешь интервью – будешь весь в шоколаде, потому как это же других он отшил. Пойдем, я тебя познакомлю.

Я ухватил Жана на буксир и протолкался сквозь окруживших Сэнсэя зрителей.

– Сэнсэй, хочу тебя с одним человеком познакомить… – сказал я. – Сэнсэй, это Жан, мой хороший друг и отличный журналист.

– Журналист… – задумчиво проговорил Сэнсэй. – Эх, друг мой Велиал, ты прямо-таки хочешь бросить меня в терновый куст, да?

– Судя по твоему лицу, твое общение с прессой – это еще одна из восхитительных историй, да? – усмехнулся я.

– Ах, если бы… – грустно усмехнулся Сэнсэй и снова посмотрел на Жана. Прохладно так, без приязни.

– Сэнсэй, я клянусь, что без вашего одобрения материал не отправится не только в печать, но даже на стол редактора! – горячо заверил Жан.

– Забей, – отмахнулся Сэнсэй. – Велиал ручается, я ему верю.

– Когда мы можем поговорить? – жадно спросил Жан, и глаза его азартно заблестели.

– После концерта… – начал Сэнсэй, потом помотал головой. – Нет, завтра. Велиал знает, где я остановился. Спросишь у него адрес. Приходи туда к двум часам.

Жан посмотрел на меня. Я кивнул.

Но любопытство взыграло прямо-таки. Надо же, на лице Сэнсэя появились какие-то неожиданные для его обычно меланхолично-жизнерадостного настроения эмоции. Горечь, боль, обида… Кто-то его раскритиковал в газете? Надо будет насесть на него попозже и расспросить в подробностях. Драматическая история какая-то кроется за всем этим, не иначе.

Концерт продолжился. В этой части Сэнсей был лиричен, рассказывал романтические истории про девушек и гастроли. Пел протяжные грустные песни. Я пошептался с Шутихиным-старшим, тот дал добро, и мы с Евой расставили по студии заранее припасенные свечи и выключили верхний свет.

Тут я обратил внимание, что Лариска и Бельфегор сидят рядышком уже не то, чтобы случайно, как в самом начале. Рыжий клавишник держал мою сестру за руку, а она иногда что-то шептала ему на ухо. Очень интимно так. Внезапная влюбленность? Так-то они уже знакомы, конечно, он же один из моих близких друзей. Правда, до этого момента были совсем уж из разных миров.

Я покрутил в голове мысль о том, хорошо ли, если эти двое сойдутся.

– Все хорошее когда-то должно заканчиваться, – изрек Сэнсэй. – Вот и наш концерт тоже неспешно подходит к концу. Так что давайте я сейчас расскажу вам историю… Кое-кто из вас ее уже наверняка слышал, но я очень люблю ее рассказывать все равно. Итак, была такая девушка Таня. Мы с ней жили в соседних подъездах, вместе ходили в детский сад и в первые классы школы. А потом родители безжалостно вырвали меня из моего привычного детского мирка и увезли на север. Когда я вернулся в Москву, уже один, по собственному решению, то ничего от моего детства уже не осталось. Дом расселили и разрушили, на этом месте теперь была широкая дорога… Связь времен оборвалась. Я искал своих старых друзей, но никого не нашел. И облом с этим я пережил как раз в тот день, когда мне нужно было выступать в первый раз. На таком, знаете… очень домашнем концерте, меня туда брать не хотели. И вот я туда пришел, а мне и говорят: «Мальчик, ты чей? Какое еще выступление, ты что-то перепутал…» А я тогда был юноша очень впечатлительный, и к такой подставе оказался не готов. В общем, вышел я из квартиры и пошел по лестнице наверх. Обдумывая, что было бы неплохо сейчас приземлиться с этой сталинской высотки, где все происходило, на блестящую «победу», которую я внизу видел. Вышел на крышу, закурил. И тут рядом со мной села девушка. Такая роскошная, в блестящем платье и туфлях. И говорит: «Если ты на „Победу“ внизу нацелился, то я первая занимала!» Смотрю я на нее в темноте и понимаю… Это Таня! Та самая, из соседнего подъезда, которую я искал, но не мог найти. Мы проболтали до рассвета, смотрели как утренняя Москва-река превращается из розовой в золотую. Я пел ей свои песни, мы смеялись. Вспоминали. Потом целовались. А потом на крышу вышел дворник и прогнал нас оттуда матом. Так вот… Нет, я не буду сейчас тут разливаться высоким слогом о судьбе и ее неожиданных поворотах. Вы знаете, я могу об этом трындеть сколько угодно. Но я лучше спою. Совсем не об этом. И не о Тане, хотя когда писал эту песню, я думал о ней, конечно же…

Зрители притихли. Пламя свечей бросало на их лица причудливые блики. Тоненко зажурчала флейта. И Сэнсэй запел.

– Что-то впереди, а что-то ушло

Где-то три сестры плачут у огня

Под моей ногой захрустит стекло

Ты иди ко мне или от меня

Я иду

По дороге из желтых кирпичей

Бегу по ней

Бреду

Ползу

И снова поднимаюсь

И знаю, что где-то там на ней

Есть один золотой

И как только

Найду его

Вся дорога станет из света

И мы встретимся снова

Пронзительная песня закончилась. Повисла тишина. Несколько секунд было слышно, как трещат фитили свечей. Потом зрители оттаяли, зазвучали аплодисменты и радостные крики. Кто-то пытался кричать «на бис!», но не очень настойчиво. Сэнсэй и так отработал на полчаса больше, чем обещал сначала.

Я снова занял свой пост близ прихожей, чтобы в случае чего разрулить какие-нибудь проблемы, но зрители довольно организованно покинули студию. Я слушал обрывки их разговоров и думал, что все-таки в подобных квартирниках несомненно есть свой профит. Только он не в деньгах измеряется, а вот этом вот градусе тепла…

Я закрыл дверь на замок и вернулся обратно в зал. Нашел глазами Сэнсея, который сидел на полу у стены, блаженно вытянув ноги. В одной руке стакан с красной жидкостью, во второй – бутерброд. Сел рядом.

– Ну что, расскажешь, что там у тебя стряслось с журналистами? – спросил я.

Глава 4

– Было это в давние-давние времена, когда дед моего деда еще не родился, а мне уже было десять лет, – напевно произнес Сэнсэй. Грустно усмехнулся. – Да ладно, банальная была история. Когда гласность объявили, где-то в восемьдесят седьмом, кажется. В общем, случился тогда в нашей компании один любознательный юноша. Крутился вокруг, вопросы задавал. Пару раз с нами на природу съездил. А однажды продираю я глаза после какого-то особо буйного сейшна, а мне в лицо очень авторитетными корочками тычут. Проедем, мол, гражданин хороший, в казенный дом, поговорить надобно.

– Прямо к постели пришли? – спросил я.

– Ну нет, конечно, – хмыкнул Сэнсэй. – Я дополз до двери и открыл сначала.

– А там люди в форме? – раздался голос Евы, которая как-то незаметно подошла и устроилась рядом.

– Нет, не в форме, – покачал головой Сэнсэй. – Прилично одетые, с незапоминающимися лицами. Я думал, похмельный глюк… Но тут эти двое из ларца подхватили меня под белы рученьки, закинули в черную карету и повезли на Лубянку. Тут-то я и протрезвел моментально. А дальше все как в кошмаре. Комната, стол, неудобный стул и неудобные вопросы. Про какого-то Сатану, жертвоприношения, посвящения девиц на алтаре…