Галерен: мир без людей

– Что ж ты такая тощая… – проговорила старуха, качая головой. Её голос стал мягче, почти дрогнул. – Ну, иди сюда. Нечего тебе в кустах прятаться, как зверь.

Мириель недоверчиво посмотрела на неё, сжимая украденные овощи. Её пальцы впились в их твёрдые поверхности, боясь, что кто-то попытается отнять их прямо сейчас. Бабка вновь покачала головой, заметив это движение.

– Не отберу, – произнесла она, будто прочитав мысли Мириель. – Если кров тебе не нужен, можешь уйти. Но если хочешь тепла и еды, пойдёшь за мной.

Бабка развернулась и медленно направилась к дому, зная, что Мириель последует за ней. Мириель замерла, глядя на её согнутую спину. Мысли путались. Она не понимала, можно ли доверять этой женщине. Каждый инстинкт кричал об осторожности, но ноги сами сделали шаг вперёд. Затем ещё один. Она шла медленно, боясь спугнуть момент. Её взгляд метался между домом и спиной старухи, пока она не переступила порог.

Дом встретил её странным запахом – смесью времени, пряных трав и чего-то, что невозможно было описать. В воздухе витал сладковатый аромат сушеных цветов, перемешанный с горьковатым духом старого дерева и золы.

Где-то в углу стоял чугунный котелок, из которого поднимался лёгкий пар, распространяя запах корня ледвинника – растения, которое использовали для приготовления горячих отваров в холодные ночи. На стенах висели связки высушенных трав, их листья шуршали, как старые страницы пергаментов.

Мириель невольно задержала дыхание, чувствуя, как этот странный запах проникает в неё, вызывая одновременно тревогу и странное чувство уюта. Она медленно закрыла дверь за собой, стараясь не шуметь, чтобы не нарушить хрупкое равновесие этого места.

Её взгляд скользил по комнате, замечая каждую деталь: потрескавшиеся деревянные полки, на которых стояли глиняные горшки с символами, вырезанными на их поверхности; старый стол, покрытый тонким слоем пыли, но всё ещё крепкий; и маленькое окно, через которое пробивался свет, создавая причудливые тени на стенах.

Бабка уже стояла у стола, что-то готовя. Её движения были уверенными, но медленными, как у того, кто знает цену каждому своему действию. Мириель не решалась подойти ближе, оставаясь у двери, опасаясь, что дом может внезапно измениться, превратиться во что-то другое.

– Садись, – произнесла бабка, не оборачиваясь. Её голос был спокойным, но в нём чувствовалась твёрдость, не терпящая возражений.

Мириель, выдохнув, сделала несколько шагов вперёд, всё ещё сжимая овощи в руках. Она опустилась на скрипучий стул, чувствуя, как дерево под ней прогибается под её, хоть и не большим, весом. Её взгляд был прикован к спине старухи, которая продолжала колдовать над столом, готовя что-то, что источало всё более насыщенный аромат. Мириель не могла понять, что именно она чувствует: страх, благодарность или что-то другое, что она ещё не могла назвать.

Старуха продолжала возиться у стола, но её движения стали медленнее, будто она обдумывала что-то. Наконец, она повернулась к Мириель, держа в руках деревянную миску с дымящимся отваром. Поставив её перед девушкой, старуха опустилась на стул напротив, её глаза пронзительно изучали лицо Мириель.

– Так почему ты лезла в мой огород? – спросила она, и её голос был твёрдым, но не злым. – ты не из наших. Нижний город? Там настолько всё плохо?

Мириель вздрогнула, чувствуя, как щёки начинают гореть. Она опустила взгляд, сжимая коленки руками так сильно, что ногти впились в ткань её одежды. Стыд накрыл её волной, заставляя дрожать. Она хотела ответить, но слова застряли в горле.

– Простите… – выдавила она наконец, голос дрогнул. Она подняла голову, но не смогла посмотреть старухе в глаза. Вместо этого её взгляд метался по комнате, цепляясь за трещины на полу, за пучки трав на стенах, за пар, поднимающийся из миски. – Я просто… я была голодная. Очень голодная. И…

Её голос стал быстрее, слова полились на одном дыхании, будто она боялась, что если остановится, то не сможет продолжить.

– Матушки не стало… а я… я не знаю, что делать. Я просто хотела есть, и я думала, что никто не заметит… я не хотела… я правда не хотела ничего плохого… я просто… я не знала, куда ещё идти…

Голос Мириель оборвался, и она замолчала, уткнувшись лицом в колени. Её плечи задрожали, но она сдерживала слёзы, стиснув зубы. Стыд и страх смешались внутри неё, создавая тяжёлый ком, который давил на грудь.

Она не хотела говорить больше ни о чём – ни о том, кто убил её мать, ни о том, что за ней в любой момент мог прийти Дайнфаель. Эти мысли она держала глубоко внутри, будто они могли разорвать её на части, если она позволит им вырваться наружу.

Старуха молчала, наблюдая за ней. Она протянула руку и положила её на стол, не прикасаясь к девушке, но дав понять, что её услышали.

– Ешь, – произнесла она наконец, указывая на миску. – Голодному тяжело думать. А потом поговорим.

Мириель удивленно посмотрела на старуху, но затем кивнула. Взяв ложку, она осторожно зачерпнула немного отвара и поднесла ко рту. Первый глоток обжёг язык, но вкус был таким знакомым, таким давно забытым, что её сердце сжалось. Она замерла на миг, чувствуя, как тепло разливается по телу. А затем начала есть быстрее.

Ложка двигалась всё стремительнее, пока Мириель не поймала себя на том, что едва успевает проглатывать. Она не могла остановиться – страх, что еда исчезнет, как исчезало всё остальное в её жизни, подгонял её. Каждый кусок наполнял её силой, будто она возвращала частичку себя.

– Медленнее, – она слегла нахмурилась. – Еда никуда не убежит. Не подавись.

Мириель замерла, опустив ложку в миску. Она глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки. Но воспоминания уже накатывали, вспомнив рагу, которое готовила мать. Оно всегда было немного пересоленным, потому что мать часто отвлекалась на разговоры или шутки, но для Мириель это был самый вкусный ужин в мире. Мать ставила перед ней деревянную миску, а сама садилась рядом, устало улыбаясь после долгого дня.

Слёзы навернулись на глаза так внезапно, что она не успела их сдержать. Они покатились по щекам, оставляя тонкие дорожки на грязной коже. Мириель быстро вытерла их рукавом рубахи, но новые слёзы уже текли, одна за другой. Она не хотела плакать, особенно здесь, перед этой женщиной.

Плакать при ком-то казалось ей невыносимым унижением, слабостью, которой она не имела права показывать. Но слёзы не слушались её, они текли молча, беззвучно, как будто пытались высвободить всю боль, которую она так долго держала внутри.

Мириель продолжала есть, хотя теперь каждый глоток давался с трудом. Она старалась сосредоточиться на вкусе, на тепле, на том, что она жива, но воспоминания не отпускали. Она смотрела в миску, чтобы не встречаться взглядом со старухой, боясь увидеть в её глазах жалость или осуждение. Но старуха молчала, позволяя ей быть собой, какой бы хрупкой и сломленной она ни была в этот момент.

На второй день после того, как Мириель оказалась в доме старухи, её жизнь начала обретать некий порядок. Она всё ещё была настороже, вздрагивая от каждого шороха за окном или скрипа половиц, но страх постепенно уступал место осторожности.

Утром старуха позвала её к огороду.

– Иди сюда, – сказала она, указывая на грядки. – Раз уж ты здесь, то будешь помогать. Земля не терпит ленивых рук.

Мириель кивнула, не осмеливаясь возразить. Она взяла деревянную мотыгу, которую ей протянула старуха, и начала копать. Почва была плотной, каменистой, и руки быстро заныли от непривычной работы. Но она молчала, сосредоточившись на каждом движении.

– Меня зовут Агнес, – произнесла старуха через некоторое время между делом. – Если хочешь что-то спросить, спрашивай. Но знай: я не люблю пустых разговоров.

Мириель удивлённо подняла голову. До этого момента она не задумывалась о том, как зовут эту женщину. Для неё она была просто старухой, хозяйкой дома, который принял её. Теперь же имя придавало ей нечто большее, делало её ближе. Но Мириель не могла довериться полностью.

– Я… меня зовут Мирай, – произнесла она тихо, опустив взгляд. Голос дрогнул, но она постаралась говорить уверенно.

Агнес замерла на мгновение, затем кивнула, словно ничего не заметила.

– Мирай, значит, – повторила она, продолжая рыхлить землю рядом. – Хорошее имя. Подходит тебе.

Мириель удивилась, что старуха не стала расспрашивать её дальше. Возможно, Агнес уже поняла, что за этим именем скрывается история, которую Мириель пока не готова рассказать. Или, может быть, ей было всё равно.

Как бы то ни было, Мириель почувствовала облегчение, зная, что «Мирай» – это не она, но в этом доме это имя стало её защитой, маской, которая скрывала её истинное лицо.

***

С каждым днём её недоверие постепенно таяло. Утром она поливала огород, используя воду из колодца, который находился во дворе. Вода была холодной, и первые дни её руки покрывались мурашками каждый раз, когда она вытягивала ведро. Но со временем она привыкла и даже находила в этой работе некое успокоение. После полива она проверяла грядки, убирая сорняки и поправляя опоры для растений.

Вечерами они сидели за столом, и Агнес рассказывала истории из своей длинной, удивительно длинной жизни. Она делилась, как встретила своего мужа – хамена из королевской гвардии, как он погиб, не оставив наследника, и как после его смерти Агнес продолжала хранить ему верность.

Каждый день она приходила на морской берег, куда было отправлено его тело в объятия Киизаза – божества, покровителя вод и мертвых.

По преданиям, душа усопшего должна была переправиться через водные просторы, чтобы найти покой на острове дракона Киизаса. Для этого родные особым образом готовили тело: обвивали его в белые ткани, украшали амулетами и клали в руки маленькие жертвенные предметы – символы любви и памяти.

Когда лодка с телом покидала берег, присутствующие произносили молитвы, прося Киизаза принять душу и обеспечить ей мир на том свете. Верующие считали этот ритуал важным, ведь без него душа могла заблудиться в водах, не найдя путь к покою.

Агнес продолжала приходить к берегу, хоть её сердце было тяжелым от утраты. Она верила, что душа её мужа теперь пребывает в безопасном месте, охраняемая силами Киизаза. Её вера давала ей силы справляться с горем, находить утешение в ритуалах и молитвах.

Мириель же не верила в это, но в груди её что-то кольнуло, когда до неё дошло осознание: её мать всё ещё лежала в лесу, не похороненная, не отправленная по воде. Внутри неё разгорелся хаос – смесь горечи, утраты и безысходности.

Вдруг ей стало страшно. Она представила, как душа матери бродит в одиночестве среди деревьев, не имея покоя, не зная, что ей делать. Мысли о том, что мать не была подвергнута ни одному обряду, будто растекались по её сердцу черной волной.

Мириель почувствовала, как глаза её грудь сжалась от боли. Разум требовал делать что-то, а тело словно отказывалось реагировать – она просто сидела, впитывая слова Агнес, но не понимая их смысла. Её прежняя жизнь казалась такой далёкой, и вдруг ей стало очевидно, как легко забыть о том, что действительно важно.

И хотя она не хотела верить в ритуалы и души, теперь ей сильно хотелось, чтобы её мать обрела покой. Но как это возможно, если она сама не знала, что делать? Это осознание угнетало её, оставляя только тяжелый вопрос: где же покой для тех, кто ушёл, если нет возможности проститься?

Агнес заметила, как Мириель замерла. Её взгляд стал отстранённым, а пальцы сжались в кулаки. Старуха поняла, что девушка думает о чём-то важном, возможно, о ком-то, кого потеряла.

– О чём задумалась, Мирай? – спросила она мягко, но без нажима. – Если хочешь, можешь рассказать. Но если нет… то нет.

Мириель помедлила, затем подняла глаза. Она знала, что не сможет рассказать всё. Но некоторые слова вырвались сами собой, будто просились наружу.

– Матушка умерла в лесу, – произнесла она тихо, почти шёпотом. – Её убили. Я… я не смогла похоронить её. Наверное, её тело… сожрали звери.

Её голос был ровным, но каждое слово давалось с трудом. Грудь сжалась ещё сильнее, и она невольно сжала зубы, стараясь сохранить самообладание. Она не хотела показывать слабость, но напряжение внутри было почти невыносимым.

Агнес внимательно посмотрела на неё. В её глазах не было жалости, только понимание. Она знала, что такое боль утраты.

– Ты думаешь, что её душа не найдёт покоя, да? – спросила она, и в её голосе прозвучала твёрдость, которая заставила Мириель вздрогнуть.

Девушка кивнула, не в силах произнести ни слова.

– Послушай меня, – продолжила Агнес, её голос стал мягче, но в нём появилась уверенность, которая заставила Мириель обратить внимание. – Ритуалы и обряды – это важно. Они помогают нам справиться с горем, дают нам чувство завершения. Но они не единственный путь. Пока мы помним тех, кто ушёл, пока держим их в своих мыслях и сердцах, их души всегда находят дорогу к покою. Киизас не отказывает тем, кто любим и о ком не забывают.

Мириель замерла, переваривая её слова. Она не была уверена в том, что говорила Агнес. Но её слова принесли странное облегчение. Может быть, мать действительно нашла покой, даже если её тело не было похоронено. Может быть, её душа где-то там, вдали от боли и страха, которые остались здесь, в этом мире.

– Спасибо, – прошептала она, опустив глаза.

Агнес кивнула, понимая, что больше не нужно ничего говорить. Она поднялась со стула и подбросила полено в очаг, чтобы пламя разгорелось ярче. Тепло заполнило комнату, и Мириель почувствовала, как оно медленно проникает внутрь, разгоняя холод, который так долго сидел в её душе.

Она знала, что боль не исчезнет полностью. Но теперь у неё появилась надежда. И этого было достаточно.

***

Однажды вечером, когда пламя очага освещало их лица мягким светом, Агнес начала рассказывать о существе, которого называли человеком. Это была одна из тех историй, которые обычно пугали детей, заставляя их держаться поближе к очагу и бояться шагнуть за порог дома после заката.

– Говорят, он ходит среди нас, но его никто не видит, – произнесла она, глядя на огонь. – Он выбирает тех, кто потерялся, кто сломлен или забыт. И если он коснётся тебя своими когтями, ты исчезнешь. Никто не знает, куда он уводит своих жертв. Может, в другой мир, а может, просто стирает их из памяти живых.

Мириель молча слушала, скучающе, но не отводя взгляда от лица старухи. В её голове промелькнула мысль об Оливере. Когда-то она шла к нему, надеясь найти ответы, защиту или хотя бы смысл всему, что происходило.

Но теперь она сидела здесь, в доме Агнес, помогая ей в огороде, слушая её истории, наслаждаясь вкусной едой и отдыхая под крышей, хоть и дырявой. Мириель пыталась убедить себя, что сделала правильный выбор. Если бы она нашла его… Что бы она могла сделать? Ничем бы не помогла. А если его уже схватили стражники, то вряд ли ей было бы кому помогать. Эти мысли успокаивали её, но где-то глубоко внутри всё ещё теплилась тревога.

– Самое страшное – это не мифы и не существа из сказок, – тихо сказала Мириель. – а те, кто создаёт эти истории, кто решает, кого запугивать и кто будет забыт.

Агнес внимательно посмотрела на неё, её глаза сузились, словно она пыталась разглядеть что-то за её спокойствием. Затем она махнула рукой, будто отмахиваясь от собственных мыслей.

– Ну, раз ты такая смелая, значит, мне придётся придумать что-то пострашнее, – пробормотала она, но в её голосе не было раздражения. Только лёгкая насмешка и, возможно, уважение.

Мириель опустила глаза, чувствуя, как внутри поднимается тепло. Она знала, что Агнес не сердится. Просто старуха хотела найти способ достучаться до неё, разрядить тяжесть, которая всегда висела между ними. Но Мириель уже давно научилась справляться со своими страхами сама. Детские сказки больше не могли её напугать.

XVII. Предел

Время.

Оливер стоял в тронном зале, окруженный пустотой, которая давила на него, а звуки дыхания слабо отражались от холодных стен. Тьма расползлась по мраморным плитам, а тяжелые черные портьеры не пропускали света, создавая затхлую атмосферу, как в древних склепах.

Сделав шаг, он услышал эхо, которое разорвало тишину, напомнив ему о одиночестве. Однако это было ложное чувство.

Он не был один.

Оливер вздрогнул, когда его взгляд упал на трон – массивный, резной, как вырезанный из черного камня. На троне сидел король, неподвижный, но в его глазах таилась тьма, готовая поглотить любого, кто осмелится встретиться с ней взглядом. Холод пробрался под кожу, сердце стучало в ушах, а ноги словно приросли к полу. Король молча смотрел на него, и его взгляд сжимал Оливера.

– Подойди.

Приказ прозвучал не громче шепота, но ударил по Оливеру гулким раскатом. И он пошёл. Он не хотел, но ноги двигались сами, не слушаясь воли. Каждый шаг отзывался болью, а кровь стыла в жилах. Он дошёл до трона и опустился на одно колено.

Пальцы сжались в кулак. Он поднял голову.

В руках короля была голова: обезглавленный советник, рот раскрыт в немом крике, волосы слиплись от крови, мутные глаза ничего не видели. Оливер замер, дыхание перехватило, он отшатнулся назад, потерял равновесие и упал, ладонь приземлилась во что-то липкое.

Он замер. Медленно поднял руку.

Кровь.

Она тянулась алыми нитями между пальцами, стекала по запястью, как живая река. Дыхание сбилось, и Оливер, наконец, осмотрел пол.

Рамона лежала лицом вниз, её светлые волосы были спутаны и пропитаны кровью, руки вытянуты вперёд, будто она пыталась уползти. Мириель лежала на спине. Её пустые глаза смотрели в потолок, а из пробитой груди сочилась кровь, стекая в лужу, сливавшуюся с цветом волос. Лицо Алмора стало обезличенной маской боли. Содранная кожа, торчащие кости.

Желудок свело. Оливер сдавил рот рукой, но рвота всё равно вырывалась наружу. А затем он посмотрел на трон.

Короля не было.

На троне сидела сестра.

Её глаза смотрели в пустоту, лицо бледно, каштановые волосы каскадом спадали на плечи. Она была такой же красивой, как в жизни, но в этой красоте сквозила жуткая неподвижность. Её одежда была порвана, открывая бледную кожу со следами. Руки расслаблены, словно ожидали чего-то, в то время как страх и ужас витали в воздухе от осознания, что она больше не жива.

Боль в руке вспыхнула огнём. Метка жгла кожу, но Оливер не чувствовал ничего.

Он мог только смотреть на неё.

– Аделайн… – сорвался с его губ охрипший звук

Он бросился вперёд, ботинки чавкали по лужам крови, разбрызгивая алые капли – отпечатки его ужаса. Каждый шаг давался с мучительной тяжестью, будто он продирался сквозь болото из кошмара. Перешагивая через тела друзей, он чувствовал, как их холодные взгляды преследуют его даже сейчас, когда они уже не могли видеть.

Он хотел кричать, но голос застрял внутри, превратившись в беззвучный хрип. Ноги заплетались, мышцы дрожали, но он продолжал двигаться – знал, что, если остановится, уже не сможет двинуться.

Он споткнулся.

Колени ударились о что-то твёрдое – старик из деревни, который когда-то приютил его и был убит за помощь. Его голова была размозжена, осколки костей блестели в луже крови. Он инстинктивно метнулся вперёд, но провалился в темноту, поглотившую его целиком.

Оливер резко проснулся.

Голова гудела, тошнота подступила, заставляя сжимать зубы и хвататься за край кровати. Тело дрожало, холодный пот стекал по спине, пропитывая ночную рубашку. Он попытался сглотнуть, но во рту пересохло, язык прилип к нёбу, а комок в горле не исчезал.

Его взгляд метнулся по комнате, пока он пытался осознать, где находится. В полумраке смутные очертания мебели казались чуждыми и угрожающими.

Взгляд упал на подоконник.

Галиас.

Сидя скрестив ноги, он смотрел в окно. Ночь всё ещё царила за стеклом, но луна начинала свой путь к горизонту, оставляя слабый серебристый след. Её свет мягко освещал лицо Галиаса, делая черты более резкими.

– Как ты вообще дожил до этого места, если даже это вводит тебя в кошмар? – произнёс Галиас, не оборачиваясь. Голос был спокойным, с лёгкой насмешкой, усиливающей напряжение Оливера.

Оливер попытался сесть, но голова закружилась, и он едва не упал обратно на подушки. Он сжал кулаки, глубоко вдохнул, хотя каждый вдох казался невыносимым, и наконец выдавил:

– Что… что ты тут делаешь?

Галиас повернул голову, и его холодные глаза встретились с затравленным взглядом Оливера. Он помолчал секунду, словно обдумывая ответ, а затем заговорил снова:

– Я слышал о случившемся. Не буду осуждать отца. Это было необходимо. И тебе не стоит его винить.

Слова повисли в воздухе.

Наконец, собрав последние силы, Оливер поднялся с кровати. Его ноги дрожали, но он сделал шаг вперёд, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони, обнажая метку. Подойдя к Галиасу, он остановился в нескольких шагах, чувствуя, как сердце колотится в груди так сильно, что казалось, оно вот-вот выпрыгнет наружу.

– Вытащи меня отсюда, – произнёс он, стараясь говорить уверенно, но голос дрогнул на последнем слове.

Галиас медленно повернул голову, и на его лице появилась холодная, почти издевательская усмешка, быстро переросшая в короткий смех.

– Вытащить тебя? – переспросил Галиас, качая головой.– Это невозможно. И зачем мне вообще это делать?

Оливер почувствовал, как внутри него что-то оборвалось. Он сжал кулаки так сильно, что ногти впились в ладони, но не сказал ни слова. Его взгляд метался между Галиасом и окном.

Галиас, заметив его реакцию, вздохнул и спрыгнул с подоконника. Теперь он стоял прямо перед Оливером.

– Я ничем не могу помочь тебе, – его голос стал жёстче. – Если ты слабак, то должен стать сильнее. Потому что по-другому ты просто сдохнешь. И всем будет плевать на тебя.

Оливер опустил голову, чувствуя, как внутри него закипает ярость, смешанная с отчаянием. Но он знал, что Галиас прав. Он не мог позволить себе быть слабым.

– Научи меня, – выдавил он через силу, и каждое слово давалось ему с огромным трудом. – Научи меня быть сильным.

Галиас замер. Его брови слегка приподнялись, а на лице появилось выражение удивления, которое быстро сменилось чем-то другим – возможно, интересом. Он внимательно посмотрел на Оливера, пытаясь понять, насколько серьёзно тот говорит.

– Зачем? – спросил он после паузы, но в его голосе уже не было насмешки. Он повторил: – Зачем мне это делать?

Оливер поднял голову и встретился с ним взглядом.

– Потому что я не хочу умирать.

Галиас задумался.

– И как ты это видишь? – наконец, он нарушил тишину. – Я обучу тебя, а ты мне потом всадишь клинок в спину?

– Я бы никогда… – начал Оливер, но Галиас перебил его, не дав договорить.

– Все меняются, – произнёс он холодно. – А когда сила приходит в руки, даже самое праведное существо способно на предательство. Первое правило дворца – не доверять никому.

Галиас отошёл к окну, наблюдая, как луна окончательно скрылась за горизонтом, уступая место первым лучам солнечного света.

– Второе правило дворца, – продолжил он, обернувшись. – У стен есть слух. Всё, что ты говоришь, всё, что делаешь – всё это знают другие. Слуги, стража, все до единого. Никто не забывает, никто не прощает.

Он подошёл к двери и встал к ней спиной, скрестив руки на груди.

– Третье правило: здесь нет друзей. Я не буду тебе помогать, человек. Ты здесь чужак, а чужакам не место в Галерене.

Затем он, посмотрев на Оливера, вышел прочь из комнаты, оставляя его наедине с собой и его мыслями. Дверь закрылась с мягким щелчком, но тишина, которая повисла после его ухода, казалась оглушающей.

Оливер выскользнул из комнаты, едва за Галиасом закрылась дверь. Его шаги эхом разносились по коридору, пока он спешил за принцем. Вскоре он заметил две фигуры стражников, бесшумно следующих за ним. Их присутствие было почти незаметным, но Оливер чувствовал их тени вдалеке.

Галиас резко остановился и развернулся. Его глаза сузились при виде Оливера.

– Не ходи за мной, – процедил Галиас сквозь зубы

– Я просто посмотрю, – ответил Оливер спокойно. – Твой отец не запрещал этого.

Галиас прищурился, явно раздраженный, но не стал спорить.

Они прибыли на тренировочную площадку при дворе – открытое пространство под высоким небом, где каждый звук разносился по округе. По периметру располагались различные тренажеры: деревянные манекены для практики ударов, стойки с оружием всех видов – от простых мечей до экзотических клинков с изогнутыми лезвиями. В центре находился большой круг для поединков, выложенный черным камнем.

Площадка была заполнена хаменами. Их движения были точными и экономными; каждое упражнение выполнялось с точностью. Альвзаидов среди них не было видно – это место казалось исключительно территорией хаменов.

Оливер занял позицию у одной из колонн, стараясь оставаться незаметным. Галиас начал свою тренировку с простых разминочных движений, постепенно переходя к более сложным комбинациям. Каждый его выпад был совершенен, каждое движение – продуманным. Хамены время от времени бросали взгляды в его сторону, но никто не осмеливался подойти или заговорить.