Мальчики в долине

– Я не смог убить его, – тихо говорит Бейкер, словно стыдясь. – Это же моя плоть и кровь. Но теперь я понимаю: он больше не мой брат. Вы сами убедитесь. С ним что-то произошло, отец. Что-то ужасное.

Идя по коридору, Эндрю замечает кровь, стекающую с черных босых ног арестанта; кровь оставляет волнистую линию на каменном полу, словно она – краска, а брат шерифа – кисть.

– Еще бы, – говорит Эндрю, стараясь не наступать на темную линию, исчертившую полы. – Он тяжело ранен…

Сильная рука шерифа сжимает его локоть, и Эндрю морщится от боли. Лихорадочные глаза Бейкера смотрят на него с мольбой.

– Я говорю не о плоти, отец, – шепчет он и поднимает глаза кверху, словно хочет убедиться, что ни Бог, ни Дьявол их не подслушивают. – В него что-то вселилось.

Голос Пула разрезает тьму.

– Эндрю!

– Идемте, – говорит Эндрю отчаявшемуся мужчине и ускоряет шаг. – Мы сделаем все, что в наших силах.

Эндрю проходит мимо Джонсона, который стоит в конце коридора и зажигает настенную лампу. Он поворачивается к Эндрю, у него мертвенно-бледное лицо, а тон на удивление нервный.

– Эндрю, это не опасно?

Эндрю, ошеломленный страхом великана, останавливается и всматривается в лицо Джонсона. Быть может, ему что-то известно.

– Эндрю, мне это не нравится, – говорит Джонсон дрожащим голосом и крестится.

Он не напуган… он просто в ужасе.

– Все будет хорошо, – заверяет Эндрю и продолжает путь.

Из открытой двери, ведущей в ярко освещенные покои Пула, слышатся голоса. Шериф идет впереди. Его помощники, Пол Бейкер и отец Пул уже в комнате.

На пороге Эндрю наконец формулирует вопрос, который беспокоил его все это время.

– Шериф?

Бейкер поворачивается к нему и ждет.

– Зачем мешок?

Бейкер плотно сжимает губы, но не отвечает. Он просто поворачивается и исчезает в залитых светом покоях Пула.

Из комнаты доносится резкий лающий звук. Сначала Эндрю кажется, что это громкий отрывистый лай собаки. Но затем звук повторяется, уже ровнее и протяжнее, и он узнает, что это такое: смех.

8

Что-то не так.

Я у дверей общей спальни, прижимаюсь ухом к дереву в надежде понять, что происходит.

Еще несколько минут назад я спал, но меня разбудил стук лошадиных копыт. Нельзя сказать, что для приюта это необычный звук. Но посреди ночи?

Встревоженный, я выбрался из постели и выглянул в окно. Сначала мое внимание привлек густой снегопад – первый в этом году, предвестник будущего, – но потом я заметил внизу, возле входных дверей, какое-то движение. Нескольких мужчин верхом. Одна крупная лошадь тянула грубую повозку. Я не мог ясно разглядеть, что она везла. Но готов поклясться, что это был человек.

Когда раздались стук и крики, я подбежал к дверям и прислушался, но не осмелился их открыть. Не сейчас. Быть застигнутым вне спальни после отбоя – серьезный проступок, вот почему нам выдают судна, которыми никто из нас не любит пользоваться. Но еще меньше мы любим тех, кто ими все-таки воспользовался, потому что тогда спальню заполняет вонь. Кроме того, у меня хороший слух. И сейчас я отчетливо слышу гулкое эхо из вестибюля, разносящееся по коридору.

– Питер?

Я поворачиваюсь и вижу, что некоторые мальчики проснулись и стоят, словно призраки, в ярком лунном свете. На стенах вокруг кроватей мерцают крошечные тени – черные кружащиеся конфетти. Оптическая иллюзия снега.

Среди проснувшихся и Саймон, он встал посреди комнаты и наблюдает за мной. Дэвид сидит в кровати, еще несколько ребят ворочаются в постелях. Это Саймон произнес мое имя, и я приложил палец к губам.

– Кто-то приехал, – шепчу я. – Кажется, несколько мужчин из города. Они чем-то встревожены. Сейчас Пул с ними разговаривает.

– Может, они приехали за Джонсоном, – говорит чей-то голос из глубины комнаты.

Я не узнал, кто говорил, но думаю, что это не такая уж безумная мысль. Многие мальчики мечтают о том, чтобы Джонсон получил по заслугам. Я киваю, не зная, что еще сказать.

Саймон, кажется, теряет интерес к происходящему, подходит к одному из окон и выглядывает на улицу. Я жду, что он скажет что-то про снег, но он удивляет меня.

– Надеюсь, с Бартоломью все в порядке, – говорит он, стоя так близко к окну, что от его дыхания запотевает стекло.

От его слов мне становится стыдно. По правде говоря, я совсем забыл о нем. Уверен, что из-за переполоха священники тоже о нем забыли. Хотя вряд ли это что-то изменило бы. В конце концов, это часть наказания в яме – борьба с силами природы, будь то жара или холод.

Бартоломью просто повезло меньше, чем остальным.

Настигала такая неудача и других. Помню, как Дэвид однажды провел ночь в яме в разгар суровой зимы. Джонсону пришлось откапывать люк от двухфутового сугроба, чтобы вытащить его. Позже Дэвид смеясь сказал, что под слоем снега ему под землей было теплее, чем в нашей спальне. Но на следующее утро я увидел почерневшие ногти у него на ногах, услышал, как он плакал в ванной, думая, что он там один.

Конечно, я ничего не сказал, только похвалил его силу и выносливость. Они уже отняли у него детство, я не мог позволить им отнять и его гордость.

– Уверен, с ним все хорошо, – говорю я в надежде, что моих сомнений никто не заметит. В надежде, что так оно и есть.

– В чем дело? – Дэвид уже полностью проснулся, ноги на полу, глаза насторожены.

Я качаю головой и даю им знак замолчать, чтобы мне было лучше слышно. Голоса теперь доносятся из вестибюля; слова становятся громче, звук нарастает, затем затихает до неясного бормотания.

Дэвид приближается ко мне, прикладывая ухо ко второй створке.

– Похоже, они идут в часовню или в комнаты священников.

Тяжелые торопливые шаги затихают. Через мгновение не слышно ничего, кроме тишины.

Еще несколько мальчиков вылезают из своих кроватей и перешептываются, взволнованные тем, что происходит что-то необычное. Байрон опускается на колени рядом, он выглядит взволнованным, наслаждаясь происходящим. Другие ребята тоже придвинулись поближе, сидят, скрестив ноги или опасливо приподнимаясь на коленях, словно хотят услышать от меня очередную историю. Некоторые встали и бродят по комнате, как лунатики, озадаченные тем, как выглядит их мир ночью. Кто-то выглядывает в окно, с благоговением рассматривая падающий снег. Удивительно, но больше половины мальчиков по-прежнему спят и видят сны, не подозревая о ночных треволнениях.

– Я не… – начинает Дэвид и умолкает.

Он морщит лоб, в глазах у него появляется страх.

– Что? – спрашиваю я.

И тут я тоже слышу.

Еще один мальчик позади меня, должно быть, тоже это слышит. Он стонет в отчаянии, как будто вот-вот расплачется. Мне кажется, и я сейчас зареву.

Но я встречаюсь глазами с Дэвидом. Мы оба вслушиваемся в этот новый звук, который разносится по приюту, наполняя воздух, словно дым.

Кто-то смеется.

Но это не веселый смех. Очень необычный смех, настроение он точно не поднимет. От него кровь стынет в жилах. Истерический смех, нутряной, лающий. Так смеется сумасшедший, теряющий остатки рассудка.

Дэвид тянет за железную ручку, приоткрывая дверь на несколько дюймов.

– Что ты делаешь? – шепчу я.

– Не могу разобрать… – произносит он и прислушивается.

Мы оба слушаем. Сквозь приоткрытую дверь звук кажется гораздо громче, и я наконец понимаю, что он пытается расслышать.

– Этот смех… – говорит он, и я уже знаю, о чем он хочет спросить, потому что сам задаюсь тем же вопросом. Он сосредоточено закрывает глаза. – Он точно человеческий?

Он распахивает глаза, полные страха.

Я качаю головой. Интересно, я выгляжу таким же испуганным? По затылку словно пробегают ледяные пальцы, волосы становятся дыбом.

– Не знаю, – отвечаю я.

9

Эндрю входит в спальню Пула – самую большую из всех комнат священников – и чуть не отшатывается от ужаса.

Я очутился в аду.

Он не может отделаться от этой непрошенной мысли. Зажжены несколько ламп, включая два настенных бра, и комнату заливает оранжевое сияние танцующего огня, как будто это заполненное людьми пространство отделено от мира и погружено в горящее озеро. Пол Бейкер лежит плашмя на узкой кровати Пула. Помощники шерифа сняли веревки с его рук и ног и снова привязывают их – к его запястьям и лодыжкам, туго стягивая конечности и фиксируя мужчину к заостренным стойкам кровати.

Связанный человек не сопротивляется, а просто продолжает смеяться – тяжелым, глубоким горловым смехом, гортанным и звучным, который доносится из-под грязного мешка, закрывающего его лицо. Эндрю интересно, хочет ли он этим показать всем, что не боится; или, возможно, заявляет, что он главный в этой драме, он единственный автор этой жуткой пьесы, разыгрываемой на глазах Эндрю.

Как только узлы затянуты, потрясенный Пул, не теряющий однако решительности, замечает Эндрю и указывает на дверь.

– Идите в часовню. Принесите «Римский обряд» и святой воды. Наберете в мой флакон, если сможете найти, в противном случае возьмите чашу и наполните ее до краев.

– Отец Пул…

– Идите! Этот человек болен, и дело не только в телесных ранах, – говорит Пул и поворачивается к шерифу. – Снимите мешок.

– Отец, он уже укусил одного из нас. Не думаю, что это хорошая идея.

Пул ждет с каменным лицом.

– Мешок.

Эндрю останавливается в дверях, любопытство берет верх. Я должен увидеть его лицо, думает он, наблюдая, как шериф Бейкер берется за край грязного мешка.

Бейкер застывает в нерешительности. Ему страшно.

Смех замолкает.

В комнате воцаряется тишина.

– Давайте, – говорит Пул.

Одним быстрым рывком Бейкер срывает мешок с головы брата и отбрасывает его в сторону.

Мешок, на который никто не обращает внимания, падает в угол и застывает в тени под деревянным стулом.

Глаза всех присутствующих, включая Эндрю, прикованы к лицу Пола Бейкера.

Эндрю невольно вскрикивает.

Кошмарное зрелище.

Это не человек. Внезапное понимание того, что он видит, ошеломило его. Никогда прежде он не был так уверен в чем-то, как сейчас. Это демон.

Бледная кожа Пола Бейкера покрыта глубокими морщинами, как у сушеного фрукта, и окрашена в неестественно темный, пепельно-серый цвет. Глаза желтушные, дикие и свирепые, словно у шакала. Уродливый плешивый череп покрывают, словно пятна, клочья светлых волос, жестких и ломких. Зубы гнилые и черные – и Пол Бейкер полностью обнажает их, растягивая бледные, похожие на червей губы в злобной гримасе. Дьявольская ухмылка. Зрачки желтых мутных глаз – черные и бесформенные, как капли чернил на мокром пергаменте. Глаза мечутся между братом и другими помощниками шерифа. Затем останавливаются на Пуле.

Ухмылка исчезает, глаза смотрят умоляюще, но без капли искренности, и кажется, что он издевается.

– Отец, – хрипит он, его тихий, измученный голос наполняет комнату. – Ты спасешь меня?

Едва Пул начинает отвечать, как этот мерзкий тип откидывает голову назад, обнажая костлявую глотку, и кричит с такой силой, что помощник шерифа затыкает уши. Его позвоночник выгибается, и Эндрю слышит, как его кости отбивают чечетку. Стойки кровати натужно скрипят.

Пул поворачивается, сверкая глазами.

– Эндрю! – кричит он. – Идите же, черт вас побери!

* * *

Дэвид первым выскальзывает в коридор.

Услышав крик, они с Питером переглянулись и молча согласились, что будут делать дальше. Питер повернулся к другим проснувшимся мальчикам и велел им оставаться на месте.

И вот, пройдя половину темного коридора, они слышат громкие голоса. И звуки борьбы? Раздается треск, и какой-то человек кричит от боли. Дэвид вспотел от страха, но ему легче от того, что Питер рядом. Он часто насмехается над Питером, поддевает его, мол, у него на лбу написано, что он ходит в любимчиках, но правда в том, что Дэвид уважает Питера, даже если тот ему не так уж сильно нравится. Наверное, такое чувство можно испытывать к родному брату. Когда тебе противно находиться в одной комнате с парнем больше десяти минут, но, если бы дело дошло до драки, ты бы отдал за него жизнь.

Они приближаются к лестнице, и Питер дергает его за рукав.

– Пригнись, – шепчет он, и Дэвид кивает.

Когда они доберутся до перил, их будет легко заметить из вестибюля.

Бок о бок они пробираются на балкон и замирают возле дубовых опор, похожих на прутья тюремной решетки, отбрасывающих слабые косые тени в тусклом свете луны, который льется сквозь одинокое круглое окно вестибюля. Они осторожно выглядывают вниз в надежде увидеть, чем вызвана эта необычная ночная суматоха.

Вестибюль плохо освещен. Все плавает в полутьме. Из коридора, ведущего в комнаты священников, сочится и расползается по полу оранжевый свет, похожий на пролитую краску. Оттуда же доносится множество голосов, и Дэвид предполагает, что тот, кто смеялся, а затем кричал, находится где-то там, дальше по коридору.

– Смотри, – шепчет Питер.

Дэвид наклоняется вперед и видит, как открывается дверь часовни. Из нее поспешно выходит темная фигура, входит в столп оранжевого света и исчезает в коридоре.

– Эндрю, – бормочет Питер, и Дэвид кивает.

– Что думаешь? – тихо спрашивает Дэвид.

Питер открывает рот, но не успевает ответить, как еще один крик сотрясает воздух.

Этот крик звучит совсем по-другому. От него у Дэвида сводит живот. И он понимает, что кричит какой-то другой человек.

10

– Успокойся!

Эндрю возвращается в комнату и видит связанного мужчину, извивающегося на кровати, как разъяренный угорь. Нечеловеческие страдания заставляют его ненормально широко разевать рот, так широко, что Эндрю видно: у него почернели не только зубы, но и язык и все ворту.

Словно он выпил чернила.

Пул разрывает рубашку на окровавленном теле. Матрас уже пропитан кровью. Красные щупальца сползают на пол, словно плющ.

– Держите его! – кричит Пул, и два помощника шерифа хватают Пола Бейкера за руки, стараясь держаться подальше от его щелкающих челюстей. Он неустанно смеется, плачет или причитает, подчиняясь кипящей внутри него тьме.

Эндрю подбегает и встает позади Пула, кладя хирургический набор, книгу и флакон со святой водой на комод.

– Отец, как я могу помочь?

– Передайте мне ножницы. Большие.

Эндрю открывает футляр, видит аккуратно разложенный набор инструментов для полевой хирургии и достает из кожаной петли ножницы размером с ладонь.

– Держите!

Пул хватает ножницы и начинает срезать рубашку с бьющегося в конвульсиях тела Бейкера.

– Держите его крепче, прошу вас! Я не хочу его поранить.

Шериф Бейкер наваливается на тощие ноги брата; Пул продолжает резать.

Эндрю заглядывает через плечо Пула, видит плоть без кожи и отшатывается.

– О боже, – с отвращением говорит он и зажимает рот рукой.

Грудь мужчины разодрана, под скользкой от крови кожей виднеется красное мясо и белые ребра. Оставшаяся на туловище кожа, от шеи до пояса, покрыта символами. Оккультными и богохульными. Некоторые из них кажутся грубо вытатуированными, другие словно выжжены раскаленным клеймом.

– Что с ним произошло? – потрясенный характером ран Пул спрашивает у шерифа.

Шериф отпускает брата и смотрит на его перекошенное серое лицо с такой глубокой болью, что у Эндрю разрывается сердце.

– Он бежал ко мне, что-то кричал, весь в крови… Я наставил на него ружье, приказал остановиться. Он выхватил нож и продолжил бежать на меня. Я выстрелил. – Шериф вытирает пот и слезы с лица и переводит дух. – Сначала я подумал, что промахнулся. Он даже не замедлился. Потом я увидел кровь, и мои люди начали палить по остальным, валить их одного за другим. Я не хотел видеть, как умирает мой брат, поэтому сбил его с ног, прижал к земле. Я понятия не имел, что он так серьезно ранен, пока мы его не связали. Боже, отец… почему он все еще жив?

– Нам нужно извлечь пулю… – неуверенно бормочет Пул, игнорируя вопрос шерифа.

Пула перебивает голос, доносящийся с кровати. Это новый голос, отличный от того, что они слышали по прибытии шерифа. Наверное, так и звучал истинный голос Пола Бейкера, и его невинный тон холодит душу.

– Мне страшно, отец, – еле слышно произносит Пол. – Не дайте мне умереть. Мне так жаль…

Он поворачивается к брату, который делает шаг назад; его лицо посерело и блестит от пота.

– Прости меня за то, что я сделал с той девочкой, Тедди. Я не знаю, что на меня нашло… – Пол начинает плакать, но продолжает говорить сквозь сдавленные рыдания. – Прости, что я выпил ее кровь…

Он облизывает черным языком верхнюю губу, словно заново проживая воспоминание об этом. И начинает рыдать, мотая головой из стороны в сторону, глубоко и влажно всхлипывая.

Эндрю становится жалко этого несчастного грешника, и он делает шаг вперед, чтобы утешить его.

Но вдруг рыдания становятся громче… и превращаются в нечто другое – в отрывистый, жуткий смех. Он снова начинает говорить, но теперь уже глубоким, скрежещущим голосом. Нечеловеческим.

– Но она была дьявольски вкусной.

– Господи Иисусе, – шепчет один из помощников шерифа и крестится, ослабляя хватку связанного, которого держал за руку.

Пол Бейкер начинает реветь, жутко подвывая и смеясь на разные голоса глухим грудным смехом, так что Эндрю отшатывается назад. Звук наполняет комнату, отравляя все вокруг. Мужчины делают шаг назад, подальше от кровати. Вслед за своим помощником шериф тоже крестится. Эндрю поступает так же и на всякий случай начинает шептать «Аве Мария».

Пул оборачивается к Эндрю, но смотрит куда-то мимо него. Старый священник выглядит растерянным. Он в замешательстве. Он обращается к Эндрю с просьбой, но замолкает и качает головой. Оглядывается на мужчину на кровати, тот тяжело дышит, наполняя и опустошая легкие быстрыми икающими глотками. Его испещренные черными точками невидящие глаза широко раскрыты; белки, еще недавно цвета простокваши, сейчас испещрены лопнувшими сосудами и темными сгустками крови.

Он чудовище, думает Эндрю. Ему стыдно за эти мысли, за то, что позволил страху взять над собой верх, но другого слова он придумать не может. Чудовище.

– Эндрю, мне нужна… – начинает Пул, но обрывается на полуслове.

Он закрывает глаза и бормочет молитву одними губами. Спустя какое-то время, помолившись, открывает глаза. Когда он снова смотрит на Эндрю, он уже полон решимости. Готов сделать то, что должно.

– Святая вода. Да, подайте мне святую воду, – уверенно говорит он. – И откройте «Обряд». Начните читать обряд экзорцизма. Вы знаете, в какой он главе?

Эндрю механически кивает, внутренне содрогаясь.

Пул одаривает его едва заметной ободряющей улыбкой.

– Все будет хорошо, отец. Просто читайте, пожалуйста.

Эндрю снова кивает, открывает книгу, находит абзац ближе к концу и начинает читать.

– Изгоняю всяких нечистых духов, всякое дьявольское отродье, всякую силу сатанинскую…

В то время как Эндрю читает, монотонно и размеренно, Пул тоже приступает к молитве. Сначала тихо, а потом с нарастающей силой.

Он вынимает пробку из флакона со святой водой и наклоняет его над телом Пола.

11

– Какого черта вы здесь делаете?

Оба мальчика поворачиваются на голос.

Джонсон свирепо смотрит на них, стоя у подножия лестницы, его глаза кажутся темными впадинами в тусклом серебристом лунном свете, заливающем вестибюль. Его лицо – смутное пятно над воротником черной сутаны, длинные растрепанные волосы серпом разрезают призрачное лицо.

Он делает два решительных шага вверх по лестнице, и оба мальчика застывают на месте. Они попались.

Дэвид знает, как сильно Джонсон ненавидит Питера, и делает шаг вперед в надежде смягчить неминуемый удар.

– Простите нас, брат Джонсон. Мы просто… услышали, как кто-то кричит. И решили, что кому-то нужна помощь.

Джонсон тяжело вздыхает.

– Уж скорее вам стало любопытно. Любите вы сплетни разносить. Теперь слушайте. Живо возвращайтесь в спальню. Закройте двери. И уложите всех в постели. Если еще кого-то встречу, то прямиком отправлю в яму, и будете там согревать Бартоломью. Понятно?

Дэвид понимает, что это не пустые угрозы, и поспешно кивает.

– Да, конечно. Мы за этим проследим. Спасибо, брат Джонсон.

В тусклом свете кажется, что Джонсон смягчился. Наполовину развернувшись, он замирает.

– Не о чем беспокоиться. Ничего особенного… – говорит он. Его голос не такой агрессивный, как обычно.

Он это говорит нам или себе? – думает Дэвид. От этой мысли ему еще больше не дает покоя то, что происходит в спальне Пула.

Ни Дэвид, ни Питер не двигаются и не говорят ни слова, а просто стоят, застыв в ожидании. Джонсон раздраженно продолжает, как будто отвечает на вопрос.

– К нам привезли раненого, вот и все. Отец Пул пытается ему помочь. – Он поворачивается к ним, его лицо снова делается жестким. – Все. Я вам ответил. Теперь идите, пока я не поднялся и за шиворот не потащил вас в спальню.

Не произнося ни слова, Питер и Дэвид, развернувшись на пятках, быстрым шагом идут в спальню. Внутри они закрывают за собой двери и шепотом успокаивают тех, кто не спит.

– Ничего страшного…

– Всего-навсего какой-то больной…

– Ложитесь уже спать…

Когда все затихают, Дэвид лежит в своей постели с открытыми глазами и внимательно прислушивается. Он знает, что Питер тоже не спит.

Джонсон лжет.

Он поворачивается на бок и не отрываясь смотрит на очертания двустворчатой двери, на тяжелый металлический крест над ними. В животе появляется тянущее ощущение, не похожее на постоянное чувство голода. Он знает, что тот человек внизу не просто ранен.

Раненые не смеются, – думает он.

Несмотря на его беспокойство из-за ночных событий, темнота тяжелым грузом ложится на его голову. Его мысли замедляются, усталость притупляет острые грани страхов.

Наконец, не в силах бороться со сном, он уступает ночи и закрывает глаза.

* * *

Реакция на святую воду мгновенная и свирепая.

Тело Пола выгибается и дергается, снова и снова бьется о матрас. Он закатывает глаза, так что видны только белки. Темно-красная пена вытекает изо рта.

– Шериф! – кричит Пул, делая полшага назад, пропуская мужчин вперед.

Бейкер и два его помощника бросаются к Полу, хватают его за руки и ноги. Шериф кряхтит от напряжения, пытаясь удержать брата. В суматохе его шляпа летит на пол, длинные сальные волосы падают на лицо, липнут к бороде. Он с мольбой смотрит на Пула.

– Отец, прошу, помогите ему! Помогите моему брату!

Пул шипит на Эндрю:

– Продолжайте!

Что Эндрю и делает, повышая голос:

– Сотрясайтесь от страха, но не перед человеческой хрупкостью несчастных смертных, а перед образом всемогущего Бога…

Пул достает из-под рясы серебряный крест на кожаной тесемке, поднимает его над головой и подносит близко к лицу Пола.

– Как тебя зовут, демон? Скажи нам свое имя!

Раздается громкий щелчок.

Эндрю перестает читать. В комнате на мгновение воцаряется тишина, как будто время остановилось; на долю секунды она превращается в чистилище.

Пол высвободил руку и сжимает в ней выломанную стойку кровати.

Это невозможно, думает Эндрю.

Пул кричит, предостерегая:

– Шериф!

Время возобновляет свой ход, кажется, с удвоенной скоростью. Безумный спектакль продолжается ужасающе стремительно, неудержимо, словно время – огромная катушка ниток, катящаяся вниз по склону.

Зарычав, Пол вонзает заостренный кусок дерева, как меч, в шею ближайшего к нему помощника шерифа. Острие глубоко вонзается в плоть, крик мужчины с перерубленным горлом обрывается. Рыча, как бешеный пес, Пол выдергивает импровизированное оружие из своей жертвы. Кровь фонтаном хлещет из раны, помощник шерифа отшатывается, колени у него подгибаются, и он падает на пол.

Пол свирепо пинается босой почерневшей ногой и с треском выламывает еще одну стойку. Он замахивается окровавленным куском дерева на шерифа, тот отскакивает, уклоняясь от удара. Эндрю видит, как другой помощник шерифа вытаскивает пистолет из кобуры. Пол снова бьет ногой, теперь уже по стойке, к которой привязана его вторая нога; все его тело корежит судорогами и сотрясает мелкой дрожью – нечеловеческие движения невероятной силы. Стойка не поддается, но веревка лопается, освобождая его ноги. В мгновение ока он переворачивается на колени, хватается обеими руками за последнюю стойку и без особых усилий выламывает ее из каркаса кровати, словно переламывает пополам сухую ветку. Деревяшка проскальзывает сквозь затянутый петлей узел и со стуком падает на пол. Пол медленно поднимается. Его взгляд блуждает по сторонам.

Помощник шерифа застыл в луже крови, растекающейся под ним по полу, а Пол на кровати встает во весь рост. Ужасное зрелище. Его обнаженный торс, израненное окровавленное тело, покрытое вытатуированными символами; серое морщинистое лицо; глубоко посаженные слезящиеся глаза. Он высокий и худой – головой почти достает до низкого потолка, – но сильный. Тугие мышцы играют под кожей, словно змеи.