скачать книгу бесплатно
– А вы быстро ухватили суть. Не скажу.
Я улыбнулся ему и – переводя взгляд – медлительной смерти дня за окном, так непохожей на стремительную агонию коротких зимних дней. Сумрак всё прибывал, прибывал, и всё не становилось по-настоящему темно, и когда я вышел на улицу, густой прилив мглы только-только погасил небо. Среди лиственниц бульвара мгла, туман и свежие резкие запахи смешались, растворяясь друг в друге. В этом растворе вспыхнули огоньки голосов и сигарет. Я остановился послушать.
– Так когда я его читал, де Сада-то? – бубнила мгла. И вторым голосом, сама себе возражая:
– А я де Сада когда читал? Даже не помню, когда, вот когда. Я на двадцать лет старше тебя, почему у меня память лучше?
– Ты педант.
– А ты? Как можно не помнить таких вещей?
– Так я когда де Сада читал?
Я пошел было дальше (голоса вышли под фонарь, превратились в двух всклоченных седых стариков), но третий голос, мягкий, низкий, остановил меня не хуже впившейся в плечо руки. Голос сидел на скамейке и улыбался.
– Красивый, прогуляемся?
Я на него посмотрел. Мне не понравились зубы, кожа, ногти и то, что ботинки и носки были разного цвета. Так-то он был ничего. Я снял очки, давая ему собой полюбоваться, и впервые это ни к чему не привело. Он не смутился, не испугался, не повернулся спиной, не прикрыл ладонью собственные глаза.
– О-о, – сказал он восхищенно. – Ты еще и Разноглазый. По клиентам бегал? Это новая мода, или и у нас они завелись?
– У вас? Неужели и ты фарисей?
– Да, – сказал он нагло. – А что, не видно? Пройдись со мной, я заплачу. – Он засмеялся и добавил: – Мы просто поговорим. – И ещё добавил: – Всё остальное по желанию и за отдельную плату.
На стеклянной блестящей двери бара висела, цепляясь витым шнурком за ручку, красивая табличка:
НЕ КУРИТЬ.
НЕ БОГОХУЛЬСТВОВАТЬ.
ФИГОВИДЦАМ ВХОД ЗАПРЕЩЁН.
– Мне это не годится, – сказал я, показывая ему сигареты.
– Забудь, слова на вывесках никогда не означают самих себя. – Он ткнул пальцем в клубы дыма за стеклом. – Взгляни. – Он открыл дверь. – И не на вывесках тоже. – Он пропустил меня и подтолкнул. – Я, кстати, сам фиговидец.
– Это как?
– Это, – он шагал к свободному столику, обеими руками расталкивая дым, – разделение труда. Бесплодных усилий нашего интеллекта. Одни – фиговидцы. Мы вынимаем из книг, как из шкатулки с двойным дном, потайные смыслы, при этом, учти, вытащить можем не то, что там лежало, а то, что у нас в рукаве. Что будешь пить? Не советую, коньяк здесь скверный. Что? – Он смерил взглядом худенькую, бледненькую официантку, которая если и выразила несогласие, то молча. – А ром пьёшь? Принесите, пожалуйста, ром. Другие – духожоры. Они препарируют смыслы, лежащие на поверхности. Расчленяют, перекладывают, сшивают наново – так, что получается уже не смысл, а концепция. Что то надругательство, что это, но разница всё же есть. У тебя египетские? Можно попробовать? Это правда, они с гашишем?
– Чуть-чуть.
– Спасибо. Так вот… ух, как пахнет… Разница как между этими египетскими и настоящим Египтом. Думаешь, это прямо оттуда?
– Это из фриторга. Откуда мне знать, где их делают?
– Ну ведь не в Египте?
Я пожал плечами. О Египте я слышал впервые в жизни. Это мог быть квартал, или провинция, или фабрика, или район чьих-то плантаций. Но и Фиговидец кое-чего не знал.
– А что такое фриторг?
– Профсоюзная торговля. Я, как ты понимаешь, не член профсоюза, но они иногда расплачиваются со мной бонами. Ну, это чеки, которые фриторг принимает к оплате вместо денег. В обычном магазине таких сигарет не купишь. Так у вас с духожорами вражда?
– Нет, – удивился он. – С чего бы.
– А табличка зачем висит?
– Она давно здесь висит. – Он отпил глоточек, поплыл довольной улыбкой. – Никому не мешает.
– Но кто-то когда-то зачем-то её повесил?
Он кивнул.
– Ну разумеется. Три поколения назад этот бар принадлежал человеку, у которого был заклятый враг, и этот враг был фиговидцем. Понимаешь?
– Не вполне, – сказал я. – Они что, оба ещё живы?
– Если бы они были живы, мы бы здесь сейчас не сидели.
Я сообразил.
– Наследники выполняют волю покойного?
– Какие наследники? Бар перепродавался сто раз кому попало. – Он вздохнул, поморгал, красивый голос стал подчёркнуто терпеливым. – Попробуй понять. Это богатые в Центре берегут свою кровь, родство, мы же – духовную преемственность. Эта табличка – традиция. Традиции нужно сохранять. Это касается и серьёзных вещей, и мелочей – зайди в Университет, ты увидишь, в той же аудитории, ту же скамью, на которой вполне мог сидеть твой прадедушка, и видел он те же самые стены и доску, что и ты сейчас. Зайди в писчебумажный магазин – и тебе продадут чернила и тетради в точности такие, как продавали сто лет назад. Да куда угодно зайди – в аптеку, в булочную, на почту… – Он запнулся. – Бланки для телеграмм второй год другого цвета, – признался он неохотно, с горечью. – Были бледно-фиолетовые, теперь голубые. Спасибо ректору. – Он негодующе смял салфетку. – Чего ждать от внука структуралиста?
Я засмеялся.
– А в Городе бы сказали: «Чего ждать от внука нувориша». Он сам, что, тоже структуралист?
– Это не смешно. Структуралиста в ректоры не выберут, слишком от них натерпелись. Хочешь сигарку? Может, он тайный структуралист. Приятный табак, да? Днём читает лекции по Веселовскому, а ночью, когда никто не видит, конспектирует Леви-Стросса. Теперь ясно?
– И ты веришь в такие вещи?
– Не то чтобы верю. Но мне нечего им противопоставить.
Я присматриваюсь и прислушиваюсь к людям вокруг. Они пьют медленно, говорят много, безостановочно обмениваются чьими-то давно мёртвыми именами. Голоса приглушены; многие держатся чинно, чопорно – как перед зеркалом. Их речь отличалась от того, к чему я привык. Они говорили быстрее, артикулировали чётче, иногда царапали мне ухо непривычно поставленным ударением, из пяти синонимов выбирали самый древний, давно вышедший из употребления даже в Городе, и строили фразу так, что она повисала в воздухе, словно написанная.
Несколько фигур явно выделялись на фоне этого благовоспитанного, подталкиваемого осторожными жестами журчания. Я приметил их сразу: полупьяная компания, в которой разговор то угрюмо погасал, то вспыхивал криками на грани скандала. «Не говори мне про Толстого!!! Не смей сравнивать это ничтожество с Достоевским!!!» – вопил один. «Никакого антропоцентризма! – завывал другой, размахивая пёстрым шарфом, как бичом. – Лучше уж писать от лица козявки или булыжника!» «Да пропадите вы пропадом! – неслось откуда-то из-под стола. – Литературе нужны свежая кровь и большие идеи, а не этот понос о русской классике!» «У кого понос, а у кого запор! – отвечали ему хором. – Ты уже написал первые буквы заглавия, идеолог?»
Фиговидец, который тоже прислушивался, фыркнул.
– Каждый может ошибиться, оценивая размеры своего, – он выдержал паузу, – таланта. Ты извини. Не знал, что они заявятся.
– Это что, ваши радостные?
– Радостные?
– Мы, за рекой, так называем психов.
– А! Остроумно. Нет, мы называем их убогими. Да они и не психи.
– А кто?
– Писатели.
Я очень удивился.
– Они что, ещё живы?
И он удивился.
– Ну как же, всегда есть какие-то живые писатели.
– Это тоже наследственное?
– Не обязательно. Писателем может стать каждый, кто ни к чему другому не пригоден. Если студента исключают из Университета за неуспеваемость, он сразу пишет роман.
– И что потом?
Он пожал плечами, мельком оглянулся.
– Сам видишь.
– Нет, с написанным романом.
– У вас ведь, на том берегу, есть дешёвые книги?
– И книги, и люди, которые их читают.
– Так откуда они, по-твоему, берутся?
– Я думал, это переиздания. Бог знает, когда и о чём они написаны.
– Да я про современную литературу, – сказал Фиговидец сердито. – Такие жёлтые дрянные книжонки про секс, вампиров, бандитов, коррупцию, политику и что там ещё на вашем берегу происходит.
– И я о том же. Но ты ошибаешься, ничего подобного у нас не происходит, то есть происходит, но совершенно не так. Эти книжки как сказки: приблизительно достоверные, что ли. Ты вправе ждать, что у Золушки будет одна голова, две руки, две ноги – но никто не ждёт, что во дворце она столкнется с какими-то реальными трудностями.
– С какими, например?
– Всё ж таки бал, – сказал я. – Протокольное мероприятие.
Фиговидец был так озадачен, что даже не улыбнулся.
– Ну и ну! А ведь они всё изучают, собирают материал… их специально возят каждые полгода в Дом Творчества, поближе к теме… Недавно пришлось ещё один дом под Архив отдать, столько накопилось черновиков и заметок.
– А зачем они хранят черновики?
– Писателям запрещено жечь личные архивы.
– Почему?
– Это ущемляет права будущих филологов.
Я посмотрел на сидящих повсюду филологов. Я не мог отличить фиговидцев от духожоров, и мне было любопытно, сможет ли это сделать мой новый знакомый, существуют ли вообще какие-то внятные наметанному глазу различия. За соседним столом сидели две девушки; чужое лицо просияло мне знакомой смущённой улыбкой, и я почувствовал сквозь дым запах спальни, в которой эта улыбка меня встречала.
– И письма нельзя жечь?
– Особенно письма.
– И они соглашаются?
– А кто их спрашивает? – Фиговидец безжалостно ухмыльнулся. – Лучше учиться надо было. – Он думал о другом. – Как же там всё на самом деле? – задумчиво протянул он, поглядывая на меня, но словно бы и не спрашивая: мыслит человек вслух и мыслит.
– Боюсь, что не так, как видится из Дома Творчества.
– Ладно, – он расплатился и встал вслед за мною. – Я тебя ещё увижу?
– Хорошо, – сказал я, – но меня пару месяцев не будет. Еду в Автово.
Он смотрел, не понимая.
– Пока доеду, пока вернусь.
– Два месяца, чтобы доехать до Автово и вернуться?
– Да. По предварительным оптимистичным расчётам. Джунгли, дикари, отсутствие проложенных дорог. Тропическая лихорадка. Это вносит коррективы.
– Возьми меня с собой!
Я протянул ему руку, прощаясь.
– А тебе придётся-таки.
– Почему это?
– Да потому, – сказал Фиговидец, – что у меня есть карта.
– Эка невидаль.
– Полная древняя карта. С Автово и всем остальным.
– Покажи.
– Пообещай, что возьмешь меня с собой.
Я даже улыбнулся.
