скачать книгу бесплатно
– Нет, не верю. Я ведь тебя не убивал.
– Нет, убил!
– Нет, не убивал.
Отвар в чашке, наверное, давно остыл, на его тёмной поверхности появилась тусклая плёнка. Я перевёл взгляд на сухие тёмные губы.
– Не убивал, – повторила она. – Верно. А за рекой думают, что нельзя убить, разбив сердце?
– За рекой нет возможности думать о таких вещах.
– Животные, – сказала она с отвращением.
С того места, где я сидел, можно было, повернув голову, увидеть часть окна. Плотно укутанное, оно не пропускало свет, но свет за ним был, это чувствовалось. Кусочек шторы зашевелился и вспух, словно с той стороны на него кто-то дунул. Я почувствовал движение воздуха.
– Я могла бы тебя проклясть.
– Да, наверное.
– Ты таких видел?
– Проклятых? Видел одного. Он тогда уже был не жилец.
– Нет! – Она забеспокоилась, сжала руки. – Живи долго, любовь моя! Дольше всех, кто когда-нибудь будет тебе дорог! – Она немного задыхалась, но, возможно, от болезни, а не гнева или важных, торжественно глухих слов. Паучок, собравшись с духом, побежал и исчез. – Я не хочу твоей смерти! Я хочу, чтобы тебе было больно!
– Очень жаль, – сказал я. – Ну так как?
Она молчала и думала, потом кивнула.
– Что нужно делать?
– Нужен фетиш. У вас есть что-нибудь дорогое… на память обо мне?
Она неожиданно покраснела, сунула руку куда-то под перины и извлекла серенькие с коричневым рисунком трусы.
– Вот те раз! Как же это я без трусов ушел?
– Вы торопились.
– Ну, хорошо. – Я помог ей сесть поудобнее. – Теперь сосредоточьтесь и проклинайте.
Она сидела молча, неподвижно, устало сжимая нелепую тряпочку. Она смотрела в сторону.
– Дышите глубже.
– Я не могу, у меня всё заложено.
– И голову поднимите.
– Так?
– И не моргайте.
Она опять долго молчала и думала.
– Да, – сказала она наконец. – Проклинаю. – Это прозвучало тихо, устало, почти виновато. – Не приходите больше. Не ходите на похороны. Вам всё расскажут.
– Я никогда не хожу на похороны. – Я придвинулся, наклонился и поцеловал её закрытые глаза. – Мне жаль, но вам просто не от чего умереть. Люди не умирают оттого, что им грустно.
В скверике у Эрмитажа стоял пикет защитников дикой травы. Я прочёл на аккуратном плакате:
ГАЗОНЫ УБИВАЮТ ПРИРОДУ.
СОРНЯКИ ТОЖЕ ИМЕЮТ ПРАВО НА ЖИЗНЬ!
Чистенькие опрятные пикетчики дали мне листовку: на блёкло-сиреневом фоне, в меланхолической китайской манере, тушью был нарисован репейник.
Отсюда уже рукой было подать. Я в первый раз шел на Васильевский остров, к новому клиенту. Сегодняшнему клиенту № 3, если всё же причислять мою бедную возлюбленную к клиентам. Она мне заплатила за консультацию, хотя могла этого не делать. Вероятно, хотела унизить. Я сунул руку в карман, на ходу достал и пересчитал деньги. Ничто не украшает богатых так, как щедрость.
На В.О. жили фарисеи. Как богатые отгородились от быдла, так фарисеи отгородились от всего мира. На Дворцовом мосту тоже стоял блокпост. Это был, наверное, самый разгильдяйский блокпост на свете. Витавший в небесах охранник оторвался от толстой книжки и благодушно махнул рукой, не взглянув на приглашение, которое я держал наготове.
Охранник сидит на лавочке, защищённый от ветра; приваливается спиной к своей игрушечной дощатой будке. Он отрешённо улыбается моему пальто – пальто богатого сноба… кивает… опять ныряет в омут блёкло-желтых страниц. На нем тёплая куртка, на куртке – разноцветный блеск нашивок. Его губы трепещут. Широкое простое лицо с плавной точностью воды отражает трепет неисповедимых путей бумажной жизни.
– О чём пишут? – спросил я.
– Об индейцах. – Голос прозвучал гулко, словно из глубины поглотивших индейцев веков. – Сейчас убьют парня ни за что.
– Хорошего парня?
– Ну, знаешь, это уже философия. – Его взгляд, в попытке сфокусироваться на мне, качнулся из стороны в сторону. – Жалко же, когда один против всех.
– А на что он рассчитывал?
– И правда. – Охранник колупнул озадаченным пальцем страницу. – Ну и что?
– Ты с самого начала знал, что он погибнет.
– И что?
– Ты всё знал, и знал, что расстроишься.
– Да я не расстроился, – насупился он. – Мне просто жалко. И интересно, что дальше.
– Много осталось?
Он прикинул.
– К концу смены добью.
И я пожелал ему удачи.
Я спросил дорогу у бледного существа в круглых очках. Существо охотно, подробно и бестолково объясняло, потом выразило готовность проводить, потом достало из кармана потрёпанного ватника (позже я узнал, что это особый местный шик) мелок и, присев, начертало на старом потрескавшемся асфальте план улиц. Асфальт проседал, бледно-голубой мел крошился, тугодумная рука пальцем поправляла чертёж. Я поблагодарил. Существо приветливо и надменно улыбнулось и заспешило в сторону университета.
Здесь всё было очень древним. Даже камни набережной и зданий, казалось, никогда не были просто камнями; никто никогда их не отёсывал, не складывал, не подгонял друг к другу, и они так и появились в начале времён в виде набережной и зданий. В широких щелях асфальта мирно росла трава. То, что прежде было скверами, превратилось – это было видно и сейчас, когда деревья и кустарники едва покрылись зелёным, серо-голубым пушком, – в густые запущенные сады. Было еще тише, чем в Городе. Тишина катилась за моими шагами, тщательно подбирая – на лету подхватывая – осколки звука, звук. К вечеру дрожащая весна сбежала, рассыпав по земле мохнатые жёлтые цветочки, но её глаза смотрели то с неба, то меж стволов – сквозь сухие коричневые прутья, которые только через несколько недель станут диким виноградом; из-под ржавого после зимы плюща. Над неубранными кучами палой полусгнившей, прогревшейся листвы мреял пар. Где-то далеко глухо ухнул сорвавшийся камень. Цитадель фарисеев была похожа на лес, наверное, на забытый посреди холодного моря остров – нагромождение диких скал и хвои.
Фарисеи, посвятившие себя гуманитарным наукам, умели только читать, писать и презирать. Их отцы и прадеды тоже читали, писали и презирали. Всем выплачивался пенсион из городской казны, многие получали гранты от благотворительных фондов и частных лиц, многие работали у богатых: учили их детей в гимназиях и на дому, обслуживали музеи. То, что они не следили за своим островом, нельзя было списать на бедность.
Я добрался без приключений, но в большой мрачный дом вошел с чувством, что могу и не выйти: этот дом обещал рухнуть в любую минуту. (Дома порою действительно падали, вываливая на тротуар – или, наоборот, заботливо собой прикрывая – своё содержимое. Причем падали как раз не самые трухлявые на вид. Фарисеи гордились.)
Новый клиент принял меня – отрадное разнообразие после спален, до краев полных чужой, неприятной потаённой жизнью – в кабинете. Здесь были книги, стол, несколько кресел и, в широком окне, вид на укутанную смявшим её формы плющом церковь. У окна он и сидел, не делая попыток выбраться из глубокого кособокого кресла.
Ну что, он был старый. В той поре старости, когда человек перестаёт беспокоиться сам и никого не беспокоит. Его волосы, кожа, глаза были старыми. Старым было всё вокруг: мебель, паркет, запах. Из окна были видны старые дома, старые деревья. Всё соответствовало моему представлению о фарисеях.
– Аристид Иванович, – сказал он хрипло, сварливо.
– Что?
– Моё имя.
– Ах да, – сказал я. – Очень приятно.
У них, конечно, были имена – настоящие сложные имена. А я жил там, где люди отзывались только на клички и на своё официальное имя походили не больше, чем на свою же фотографию в паспорте.
– Прошу садиться. – Он неопределённо махнул рукой.
Я огляделся, приметил стул-замухрышку, придвинул, сел и положил руку старику на запястье.
– Как привычен вам этот жест, – пробормотал он.
Пульс был лихорадочный. Глаза были старческие, голубенькие, почти бесцветные. Я смотрю в них, смотрю, вглядываюсь – и ничего не происходит. Зрачок неподвижен; непроницаемым жидким стеклом глаз стоит между мною и Другой Стороной. Я вижу мутный белок, красное волокно лопнувших сосудов, выпавшую, повисшую на краю века ресницу, комочек гноя в углу. Наконец я сдаюсь.
– Вы должны расслабиться, – сказал я, признавая свое поражение. – Я так не смогу. Как я войду, если вы не пускаете?
– Пока и не надо, – заявил он. – Это понадобится позднее. Я хотел на вас посмотреть.
– Вы видите сны?
Он фыркнул.
– Сны! Мало ли что человек видит во сне! Знаете, было такое древнее поверье, будто в зрачках убитого застывает отражение его убийцы?
– Знаю. А на самом деле всё наоборот.
– Никто не знает, как на самом деле. Привидения не придумывают себя сами.
Слово «привидения» выговорилось у него так же бездумно просто, как предложение взять стул.
– Не знаю, что ответить. Я-то знаю точно, что они есть.
– Вы знаете, что есть люди, которым привидения являются, а больше не знаете ничего.
– Но как может являться то, чего нет?
– Точно так же, как вы можете брать деньги за то, чего никто кроме вас не видит.
– Люди видят сны, – сказал я терпеливо. – Они видят одно до того, как я отработаю, и другое, более приятное – после. Поэтому они и платят. У каждого есть причины бояться мертвых.
– Это не значит, что мертвые опасны.
Переговорить его, судя по всему, было невозможно. Я спросил, что от меня требуется теперь, когда он «посмотрел».
– Не обижайтесь, – отозвался он неожиданно мягко. – Я верю в мёртвых, верю в Другую Сторону, готов поверить, что вы, разноглазые, умеете с ними обращаться. А во что верите вы?
Я замялся, не понимая, чего он хочет.
– Нет, правда, вы во что-нибудь верите?
– Даже не знаю, – сказал я. – В последний раз подобный вопрос мне задал человек, который был готов говорить о чём угодно, лишь бы не смотреть на свой вспоротый живот.
Старикашка фыркнул.
– Я кажусь вам назойливым. Так и что вы ему ответили?
– Я не успел ответить. Он умер.
– И он вам потом являлся?
– Почему бы это? Я его не убивал.
– А кто его убил?
– Его убило привидение.
– А вы-то на что?
– Я не успел. Меня вызвали слишком поздно. Ему нечем было платить, и он оттягивал, думал, что справится.
– Значит, не справился?
– Никто не может справиться сам.
– А почему вызвали вас, а не скорую? Вы и кишки сшивать умеете?
Я засмеялся. Он тоже хрипло закаркал, куда-то потянувшись и извлекая бутылку.
– И правильно, – сказал я.
За всем этим я еле успел перейти мосты до полуночи. Родной берег встретил меня полосой отчуждения, а потом – вонью, горами мусора, а потом, в виде салюта, из кустов кинули пластиковую бутылку. И первое человеческое лицо, которое я увидел, была искажённая улыбкой морда радостного.
