Синдром выгорания любви

– Кто он?

– Тот, кого она убила.

Глава 21

Все, что изменяет нашу жизнь, – не случайность.

А. Грин

28 лет назад

Раз в году Клара с дочерью лежала в московской клинике, в хорошей палате. Это был так называемый «профилактический осмотр». Что это за профилактика такая, она не совсем понимала: если болезнь неизлечима, зачем лишний раз девочку мучить, ставить системы, болезненные уколы. Сашенька была в отделении общей любимицей.

– Солнышко мое фарфоровое, – так называл девочку лечащий врач Игорь Петрович Потехин. – Сколько в ней доброты, позитива, участия.

Сашенька действительно легко знакомилась с другими детьми, расспрашивала об их здоровье. Собственно, о здоровье детей больше волновались и переживали родители, но девочка понимала, что она не такая, как все.

– Мама, а Миша меня обзывал. Сказал, что я уродка.

– Сашенька, не обращай внимания. Мальчишки всегда обзываются.

Кларе хотелось оградить ребенка от косых взглядов и любопытства окружающих, ей нужно научить дочь правильно относиться к своей проблеме, к своей необычности, к своему «я». Сказка о гадком утенке здесь не годилась, потому что в их случае не могло быть счастливого конца. В библиотеке она не нашла ни одной истории из жизни людей, имеющих нестандартную внешность и достигших успехов. Да и как объяснить дочке, что ее болезнь – редкость, что не больше пятидесяти человек в мире страдают ею, отсюда такое внимание медиков. Клара теперь знала назубок название заболевания – синдром Хатчинсона – Гилфорда. Генетическая мутация белка, вызывающая ускоренное старение организма. Детская старость. Ее любимая девочка с разбухшими венами, выкатывающимися глазами, оттопыренными ушами превращается в столетнюю старуху, стареет быстрее, чем ее мать. Как принять все это ребенку? Такие дети живут и стареют, словно по собачьему летоисчислению. Каждый день Сашенька принимает аспирин и другие лекарства, разжижающие кровь, но это так мало помогает. Кожа девочки становится совсем бледной, почти прозрачной, а во рту вырос второй ряд зубов, волосы почти все выпали, и Сашенька носит панамку, детскую панамку, по ее настоящему возрасту. Почти все, кто впервые видит девочку, не могут сдержать возглас удивления. Единственная, кто ничем себя не выдал, – ее парикмахер Прасковья, которую она пригласила домой постричь Сашеньку. Тогда, несколько месяцев назад, еще было, что стричь. Занималась по школьной программе Саша тоже дома.

– Мама, я всегда буду старой? Посмотри, какая у меня кожа.

Сашенька оттянула сморщенную кожу на маленькой ручке.

– Я думаю, что нам вместе нужно преодолеть твою болезнь. Ты – необычная девочка.

– Мама, разве ты не видишь, что я не девочка, а старушка?!

– Ты девочка, просто у тебя есть проблемы с одним геном, так бывает.

– Это из-за тебя или из-за папы? Вам нельзя было заводить детей?

– Сашенька, ты наш любимый ребенок, но медицина не знает причину твоей болезни.

– Миша сказал, что я скоро умру, потому что я – мерзкая старуха.

– Я поговорю с Мишиной мамой, он перестанет говорить тебе гадости, а то у него чирей на языке вырастет. Кстати, он тоже лысый.

– Но мама, Миша мальчик, а мальчики могут быть лысыми, девочки – нет. – У Сашеньки была своя, неоспоримая логика.

– У тебя вырастут волосы, – сдерживая слезы, сказала Клара. – А хочешь, мы с тобой парик купим? Красивый, с белыми кудрявыми волосами. Или Пашу попросим сделать, она знаешь какая мастерица.

– Я не хочу парик, я хочу свои волосы.

Врач Игорь Петрович был единственным человеком, с которым можно было поговорить и посоветоваться. Клара видела, что он смотрит на нее глазами не доктора, а мужчины, но у нее даже объясниться с ним не было сил, она могла говорить и думать только о дочери. Ее муж Саша звонил на пост в больницу регулярно, справлялся о здоровье дочери, но Клара понимала, что рано или поздно в его жизни появится женщина, а может, уже появилась. Он же не виноват, что Клара родила больную дочь и теперь привязана, прикована к ней. Клара знала, что она – красивая женщина, но уделять внимание своему любимому мужу она не могла. Сашенька, только Сашенька занимала все ее свободное время.

– Как сегодня ваши дела, девчонки? – у Игоря Петровича всегда было хорошее настроение. – Температура нормальная, так, а горло? У меня, между прочим, сегодня день рождения, – радостно сообщил он.

– Поздравляем, – хором произнесли мать и дочь.

– В честь этого сегодня угощаю тортом, а вас, Кларочка, коньячком.

– Спасибо, я не пью совсем.

– А вот это явное упущение, и я, как медик, должен это исправить, – он посмотрел на нее очень выразительно, и она вдруг почувствовала, что сердце ушло в пятки.

Клара Андреевна слышала, как смеялись медсестры в процедурной, как звенела посуда. Игорь Петрович был видным мужчиной, и, конечно, женщины баловали его вниманием. Торта Сашенька так и не дождалась и заснула. Игорь Петрович пришел в палату поздно, в руках у него был пакет, из которого он, как фокусник, вытащил тарелку с тортом, тарелку с сыром и бутылку коньяка с рюмками.

– Давайте располагаться, отмечать мой день рождения. Сашенька не дождалась, уснула, завтра угостите ее тортом. А мы с вами по коньячку ударим. У меня сегодня был тяжелый день.

– День рождения отмечать в большом коллективе всегда сложно.

– Да при чем тут день рождения? – удивился он. – Его в коллективе отмечали минут пятнадцать, не больше. У меня сегодня одних консультаций было два десятка.

– Извините, мне просто показалось, – она замешкалась.

– Вам ничего не показалось, девчонки там чай пили долго, а я – работать и еще раз работать. Я сегодня, между прочим, дежурю. У меня, знаете ли, синдром отличника, мне надо быть самым лучшим, везде успеть, постоянно учиться. А врач-троечник – это оружие массового поражения. Вы со мной согласны?

– Согласна, – ей вдруг стало хорошо и уютно с ним. Просто так хорошо, сидеть и разговаривать. – У меня тоже были когда-то столичные амбиции, и училась я здесь, в Москве, в МГУ.

– Не удивлен. Я вижу, что вы – женщина особенная, тонкая, ранимая, нежная.

– Ой, Игорь Петрович, тут можно остановиться. Я себя давно не ощущаю женщиной.

– Вот это вы зря, девушка. Не кори себя, – он вдруг перешел на «ты». – Прогерия – болезнь генетическая, но не наследственная. Это я тебе как доктор говорю.

– Сколько ей осталось? – она кивнула на спящую Сашеньку.

– Это не ко мне, это к Богу. Саша – единственный мой пациент с такой болезнью, другой такой ребенок в тринадцать лет умер от инсульта. Это было в прошлом году. В шесть лет такие дети выглядят стариками, а к подростковому возрасту от сильного атеросклероза у них развивается инфаркт или инсульт. Кому что на роду написано. Весь букет болезней стариков – остеопороз, мышечная слабость, но у них никогда не бывает ни рака, ни слабоумия.

– Они просто не доживают до этого.

– Не доживают, – эхом ответил он. – Не успевают дожить до репродуктивного возраста и передать дефект по наследству.

– Что же мне делать? Как жить? – с тоской в голосе спросила она.

– Ты ничего не сделаешь, хоть на голову встань, – тихо произнес он. – Но я знаю, как тебе помочь.

– Помочь?

– Ты должна родить еще одного ребенка.

– Вы смеетесь надо мной? Я не могу отойти от Сашеньки ни на минуту.

– Тебе станет легче, я как доктор прописываю тебе рецепт. Родить, чем быстрее, тем лучше. Родить от меня. У нас может получиться красивый ребенок. Тебе нужен другой мужчина, чтобы не было генного сбоя. – Игорь Петрович налил коньяк в рюмки. – За мое здоровье! Тебе нужен здоровый доктор.

– С днем рождения, Игорь Петрович! Вы действительно хороший доктор, и я вижу, как вы делаете для Сашеньки все возможное и невозможное. А про остальное я как будто не слышала.

– Зря не слышала. Я правду говорил, психотерапия правдой.

– Будем считать это шуткой.

– А я не шутил, – Потехин подошел к ней-близко-близко, поднял на руки и понес на соседнюю кровать.

– Саша, там Сашенька может проснуться. – У Клары не было сил сопротивляться, и она так давно не чувствовала себя женщиной, женщиной, которая вызывает желание.

– Саша хорошая девочка и не будет нам мешать.

Глава 22

Мы вопрошаем и допрашиваем прошедшее, чтобы оно объяснило нам наше настоящее и намекнуло о нашем будущем.

В. Белинский

Наши дни

Антонина Михайловна Котенкова почувствовала вкус в работе директора дома престарелых уже к концу первого года. Она, спокойно и чинно сидевшая в поликлинике, вдруг встала в один ряд со многими городскими чиновниками. В ней стали нуждаться, ее стали просить. Как оказалось, у многих больших начальников есть проблемы – дряхлеющие, старые родители, которым требуется посторонняя помощь и уход.

Взрослые дети были очень заняты собой, своими заботами, карьерой, своей жизнью, а на собственных родителей им времени не хватало. Да и понять их где-то можно: на работе целый день напряженная обстановка, совещания, заседания, и когда ты приходишь домой, хочется расслабиться, но не тут-то было. Родители преклонного возраста хотят внимания, хотят участия, хотят поговорить. Сиделку, которая бы брала часть этих забот на себя, в дом пустит не каждый, а вот пристроить пожилого родителя в казенное учреждение по профилю желание было у многих.

Дефицитными местами командовала Антонина Котенкова, и из своего положения она извлекала максимальную пользу и оправдывала свою практичность. Ей очень хотелось жить, а в ее понимании жизнь – это только успех, модные курорты, богатые и красивые мужчины и достаток. Она легко привыкла брать деньги в конвертах за любые услуги. Впрочем, это не она «брала», а ей давали, предлагали, и она не говорила «нет». Эта денежная процедура была незамысловатой и проходила по одному и тому же сценарию. Посетитель просил определить пожилого человека в казенное учреждение. Необходимо было собрать пакет документов, который проверялся соцзащитой, и ее комиссия принимала решения. Лишь единицам социальная служба оплачивала пребывание в доме престарелых, для других расходы покрывались из пенсии или из кармана детей или близких родственников. Задача Антонины была проста: число «социальщиков» должно быть как можно меньше, а пребывающих по «коммерческим» расценкам – как можно больше.

– Мы тоже умеем и должны зарабатывать деньги, – отчитывалась директор Котенкова на профсоюзной конференции. Впрочем, она привыкла выступать на всех мероприятиях с хорошим отчетом. Ее слушали, ее опыт рекомендовали перенимать.

В отчет, конечно, не входили данные об имуществе одиноких пожилых граждан, которое они передавали дому престарелых, чтобы иметь возможность там проживать. Часть «подаренной собственности» оформлялась законным образом, а другая, более значительная часть, которая была оформлена на Антонину или ее мужа, а также подставных лиц, быстро продавалась.

Котенкова понимала, что для многих стариков и их близких помощь государства в содержании является единственным выходом, и, хотя государственные дома престарелых имеют не очень привлекательные условия содержания, они переполнены. Но для Антонины Михайловны работа была «хлебным местом».

Когда в ее жизни возник директор фонда «Старость в радость» Геннадий Крючков, она не удивилась. Интересные и состоятельные мужчины на ее пути периодически появлялись и исчезали, потом появлялись снова. Они не трогали ее душу, только один мужчина, Никита Щукин, зацепил ее когда-то, задел за живое, обжег, спалил до пепла и исчез, оставив выгоревшую территорию, на которой уже ничто не может прорасти. Геннадий Иванович ей сразу понравился, бывает же такое, что люди сразу вызывают симпатию. А если эти симпатяги приходят с деловым предложением, то это приятно вдвойне.

– Я думаю, наше сотрудничество будет плодотворным.

Мужчина улыбался и протягивал ей руку.

«Дурацкая привычка пожимать руку женщине», – подумала Антонина, но ошиблась. Руку он поцеловал.

– Оригинальное начало, – не выдержала она.

– Вы женщина необыкновенная, поэтому и начало должно быть таким.

Антонина сразу почувствовала, что они станут любовниками. Объяснить это себе невозможно, никаких явных признаков, намеков на роман не было, она просто знала. Было в его взгляде и в поцелуе руки нечто такое, что дало ей представление о его мыслях. Уже потом, когда они стали любовниками, он об этом сказал:

– Я видел, что ты сразу поняла мое желание быть с тобой. С умной женщиной всегда сложно.

Антонина пожала плечами:

– Поняла, что с того? Почему вместе с доходной работой тебе не получить женщину? Рисков на работе тогда меньше, – пошутила она.

Геннадий в какое-то мгновение вдруг напомнил ей Никиту, и она испугалась, что новые отношения могут пробудить какие-то чувства, а она привыкла управляться с мужчинами без них.

В постели они предпочитали говорить о работе. Фонд, как она и предполагала, был предназначен для отъема денег у стариков, по инициативе Антонины, по прямому ее благословению заключавших с фондом договор на оказание социальных услуг и перечислявших туда пенсионные накопления, которые не мог принимать дом престарелых. Старикам и в голову не приходило, что их кто-то обманывает. Они, словно завороженные, были уверены в том, что в интернате им живется не просто хорошо, а с каждым днем все лучше.

– Может, нам с тобой пожениться? – как-то предложил Геннадий. – Деньги мы умеем зарабатывать, тратить – тоже. Я брошу свою мымру, ты – своего идиота. Сын у тебя вырос, моя дочь – тоже.

– Нет, не придумывай! Зачем излишнее внимание к себе привлекать? Тебе так разве плохо?

– Хорошо. Но может быть еще лучше!

– Лучшее – враг хорошего. Не буди лихо, пока оно тихо. – Тоня промолчала, что на ее мужа оформлено слишком много собственности, да и нет у нее планов разводиться. Гена – мужчина что надо, как любовник удобный.

Она даже первое время боялась увлечься им, но, слава богу, пронесло. К мужу она давно привыкла, а менять привычки в ее возрасте совсем негоже.

Да и вообще к связи с мужчинами нельзя относиться слишком серьезно, она это уже болезненно проходила. Женщине нельзя допустить, чтобы сексуальная или душевная привязанность стала смыслом жизни, и потом, ей не плевать на общественное мнение.

У нее хорошая репутация, и никто не должен подумать о каких-то особых отношениях с директором фонда «Старость в радость». Антонина в отличие от других женщин не воспринимала подобные отношения слишком романтично и не считала, что любовные встречи накладывают на мужчин какие-то обязательства. Близость и половая близость – слишком разные вещи.

Близость – это когда вы можете говорить обо всем. Не сложилось у Антонины с тем человеком, с которым хотелось прожить всю жизнь. Не получилось, а теперь уже и не надо. Рыдать и жалеть о прошлом она не будет, она слишком для этого занятой и серьезный человек.

– Ну как хочешь, я тебя уговаривать не буду. Пожалеешь, передумаешь, а я жениться расхочу, – Гена любил пошутить и был легким в общении человеком. Но сегодня у Котенковой было плохое настроение, не до шуток.

– Опять нормативы меняют, опять с бумагами сидеть. – Документы по линии социальной защиты действительно менялись, государство все ужимало и ужимало расходы.

Он позвонил, когда она после встречи с Крючковым только зашла к себе в кабинет. Сотовый телефон высветил незнакомый номер.

– Очередной проситель! И откуда они только номер сотового телефона берут?! – посомневавшись, она все же ответила: – Говорите, я слушаю!

Она узнала бы этот голос через сто лет из тысячи мужских голосов, с закрытыми глазами – знакомая хрипотца, которая ей так когда-то нравилась. Трубка задрожала в руке.

– Привет, Котенок! Это Никита. Ты меня узнала?

– Привет, Никита! Сколько лет, сколько зим, – она старалась не выдать волнения. – Как ты меня нашел? – Ноги стали ватными.

– Да я успешный добыватель информации. Ты фамилию девичью не сменила – Котенкова была, Котенкова и есть. Котенок. Работа у тебя известная, да и в городе мои друзья остались, которые помочь могут. Котенок, нам надо увидеться! У меня к тебе есть дело.

Она хотела было сказать, что давно не «котенок» и не ест корм с его мужской руки. И вообще, зачем он появился в ее жизни? Чтобы все разрушить? Тоня столько сил и энергии вложила в то, чтобы ее жизнь стала такой, как теперь – спокойной, стабильной, финансово обеспеченной. У нее классный любовник, не чета ему. У нее все хорошо! Что ему от нее надо?

– А по телефону нельзя поговорить? – она решила быть строгой и сдержанной.

– Нельзя. Такие дела нельзя обсуждать по телефону.

– Какие?

– Мои личные.

– А у нас что, с тобой есть личные дела? – Антонина злилась, но понимала, что встречи ей не избежать.

– Котенок, брось выделываться! Мне действительно нужна твоя помощь, – его голос стал просящим.

Хрипотца выдавала волнение, и она сдалась. Собственно, она сразу знала, что не сможет избежать свидания с ним, если он об этом просит. Она знала о нем немного: то, что он живет в Америке и женат на русской эмигрантке, то, что у него все сложилось в чужой стране – работа, семья – и возвращаться в Россию он не собирается. Что же такое личное произошло, что он приехал из-за океана в ее родной город? Что?

– Я сейчас на работе, в доме престарелых, и буду здесь еще два часа. Ты можешь подъехать.

– А может, лучше подъедешь ты, я остановился в гостинице «Центральной»?

– Мне удобней у себя в кабинете, давай не торговаться, – она злилась. Пусть он не думает, что имеет на нее хоть какое-то влияние.

– Хорошо, я сейчас приеду.

Дрожь в ногах так и не унималась. Она отключила телефон и почувствовала, как горячая волна обдает ее с ног до головы. Она посмотрелась в зеркало – совсем запустила себя, морщины под глазами. Он подумает, что она старуха. Она одернула себя: «С чего ты растаяла, дурочка» – и устало вздохнула: нет, не вытравила из сердца она свою любовь к Никите, ничего не забыла. Сердце в груди колотится так, как будто ей опять семнадцать лет и он впервые берет ее за руку в темном кинотеатре. Что же будет, что же теперь будет?

Глава 23

При расследовании надо опираться на факты, а не на легенды и слухи.

А. Конан Дойл.Собака Баскервилей.

Наши дни

В четвертом классе в Юлю Сорневу влюбился одноклассник Костя, после школы он провожал ее домой, но шел в отдалении, шагах в десяти, словно присматривал за ней. А однажды он сунул ей в руку записку, которую она припрятала в портфеле и прочитала только дома.

«Je souhaite que je peux adoucir votre cœur endurci me pendant un certain temps maintenant. Je ne demande pas autre rémunération, autre que quelques gouttes d’encre et de deux ou trois traits de plume, ce qui donnerait de savoir que je ne suis pas tout à fait chassé de votre esprit. Sinon, je serai obligé de chercher un réconfort dans la distance de vous».

Юля ничего не могла разобрать, но, прочитав письмо два раза, поняла, что это не английский, и попыталась перевести текст с французско-русским словарем. Слова были обрывочными, не складывались в предложения, но она поняла, что это слова любви. Где нашел их Костя? Откуда переписал? Пока у нее не было ответа. Через год Костя с родителями уехали в Днепропетровск, но она сохранила эту записку просто на память.

Уже в старших классах, когда они проходили творчество Лермонтова, она читала в библиотеке его письма к Александре Верещагиной, кузине, которая раньше многих разгадала в Лермонтове настоящего поэта и талантливого человека. Лермонтов писал ей по-французски, и рядом был написан перевод. Юля вдруг увидела знакомые буквы «adoucir votre cœur endurci me» и дома сверила текст с запиской. Ну конечно, Костя позаимствовал письмо у Михаила Юрьевича, какая прелесть. Но теперь она читала перевод и наслаждалась, потому что эти строчки уже в другом времени переписывались только для нее.

«Я желаю, я могу смягчить ваше сердце, закаленное мной на некоторое время теперь. Я не прошу другого вознаграждения, кроме нескольких капель чернил и двух или трех штрихов пера, которые дали бы знать, что я не совсем вытеснен из вашего ума. В противном случае я буду вынужден искать утешение в отдалении от вас».

Юля поняла, почему ей вспомнилась далекая школьная история с заимствованным письмом у классика, – в редакции она снова увидела Надю Метелю с печальными глазами. Если раньше молодые люди трепетно писали письма о любви, «сдирая» их у великих и не прося ничего взамен, то сейчас паразитируют на любовных чувствах, выманивая у влюбленных женщин деньги. Денег, конечно, тоже жалко, они достаются непросто, и Надя – не дочь олигарха, но особенно неприятно другое: понимать, что тебя использовали, обманули, а ты открыла свое сердце и поверила мошеннику.

– Давай, санитарка, заходи, – шепотом сказал Егор Петрович. – Под уголовкой, кстати, ходишь, живешь по поддельным документам.

– От вас авантюризму научилась, дорогой главред, – парировала она.

– Отговариваться ты научилась, Сорнева, вот этого у тебя не отнимешь.

– Егор Петрович, санитарка Мухина, между прочим, после ночной смены. Спать хочу.

– Отчитаюсь тебе о проделанной работе, и иди, отсыпайся.

– Ой, что-то интересное есть?

– Интересна сама жизнь и ее любые проявления. Докладываю о частностях жизни. Нигде не отмечено, была ли знакома убитая Прасковья Щукина с убийцей Кларой Гулько. Клара Андреевна Гулько была действительно осуждена на двенадцать лет строгого режима, но потом условия ее содержания изменились на более мягкие.

– Почему?

– Оказалось, что во время вынесения приговора она была беременна, родила девочку, которую передали в дом малютки. В деле есть расписка, что ребенка перевели потом в детский дом. Кстати, у Гулько уже была одна дочь, только вот ее следы теряются, написано, что несовершеннолетняя Александра Гулько передана родственнице. Фамилии родственницы, к сожалению, нет.

– А почему Клара его убила?

– Ревность. Застала с молодой девушкой, схватила со стола кухонный нож и ударила мужа. Заколола насмерть.

– Кошмар какой! А девушку тоже?

– Про девушку вообще как-то вскользь говорится. Девушка существует только в показаниях Клары, правда, какие-то женские вещи на месте преступления обнаружены. Похоже, что девушка каким-то образом исчезла, могла просто сбежать, раз поняла, что ее убивать сейчас будут.

– То есть на месте преступления был всего лишь один мужской труп?

– Ну ты даешь – всего! Трагедия это, девочка. Страшная трагедия, когда один человек убивает другого.

– А фамилия девушки хоть где-то всплывает, из-за которой это произошло?

– Нет, в материалах дела этого нет. По большому счету какая разница, Маша или Наташа ее звали? Она ведь никого не убивала, а полюбила женатого мужчину, а такой статьи в Уголовном кодексе у нас нет.

– Ну и зря! Я бы такую статью ввела.

– Не горячись, у тебя вся жизнь впереди, влюбишься в женатого.

– Исключено, Егор Петрович! Что там еще в материалах дела?

– Никогда не говори «никогда». В материалах ничего необычного. Клара сама вызвала милицию, сама во всем призналась.

– А выяснилось, что она беременна, уже потом?

– Деталей таких нет – до, после. Она отсидела восемь лет и вышла на свободу.

– А в деле ее адрес есть?

– Есть. Только, может, она там давно не живет.

– А соседи, соседки! Все равно ниточка. Если она в городе, ее можно найти, чтобы она рассказала про Пашу Щукину.

– Ты думаешь, она помнит своего парикмахера?

– Но если к Щукиной являлся покойный муж Клары Гулько, таких совпадений быть не может.

– Являлся? Приходил в гости?

– Да! Я познакомилась там с Петром Петровичем, который общался со Щукиной, и он не просто дедушка, а бывший участковый, поэтому Щукина с ним и общалась, консультировалась. Например, она ему сказала, что Гулько к ней приходил по ночам, и знаете почему?

– Я уже не в том возрасте, чтобы в сказки о привидениях верить.

– Здесь, другое, Егор Петрович. Щукина утверждала, что это она Гулько убила.

– Она убила Гулько? У нее с головой все в порядке?

– В том-то и дело, поэтому он и приходил к ней. Наверное, такие видения возможны. Если ты убиваешь человека, он может к тебе потом приходить, имеет право.

– Но за убийство Гулько отсидела его жена, которая в убийстве созналась, показала окровавленный нож, который лежал рядом с трупом! Ни про какую парикмахершу Щукину упоминания в деле нет.

– Буду искать Клару Гулько.

– Свяжись с Алексеем Суриным, я тебя уже просил. Кстати, про контакты Щукиной и Котенковой тоже никакой информации нет, никакой связи между ними. Прасковья Петровна поступила в дом престарелых по заявлению сына, который живет в Америке и у него нет возможности ухаживать здесь за матерью. Все документы в соцзащите оформлены в соответствии с законом.