Синдром выгорания любви

– Ну, чтобы старушка или старичок тут оказались, нужно постараться.

– Взятку дать?

– Нет, это все по-другому называется. Например, взнос в благотворительный фонд или желающие могут ремонт в палате у своих родственников сделать.

– И что, много таких желающих?

– Достаточно! Ты в других домах престарелых не была. У нас по сравнению с ними – конфетка. С памперсами, кстати, тоже проблем нет.

Фонд – это интересно, это, наверное, разнообразило финансовые действия Котенковой. Надо пособирать информацию об этой структуре, а пока надо обязательно встретиться с медсестрой Ниной, которая дежурила в ту злополучную ночь, и снова искать подходы к Глафире Сергеевне. Случай неожиданно представился сам собой – новенькая жилица Генриетта упала с кровати.

– Черт тебя дернул вставать, – ругалась Кристина, когда они вместе с Юлей поднимали женщину с пола.

– Пить захотела, голова закружилась, – слабо отвечала старушка.

– Не лежится вам, – все не успокаивалась Кристя.

– Я посижу с ней, иди, – Юля села на край кровати. – Что же вы, Генриетта Наумовна, так неосторожны?

– Да случайно все вышло. Извините.

– Это вы меня извините, что не дала вам воды. Вы в следующий раз кричите погромче, я обязательно подойду.

– Можно подумать, воду тут разносить начнут. Не дозовешься вас, – с кровати раздался голос Глафиры.

– Ну неправда, я, когда работаю, все время лишний раз сюда забегаю. Имя у вас необычное – Генриетта.

– Да что же необычного, родители так назвали, говорили, что означает оно «благородная красавица». Я правда в молодости хороша была, кавалеры просто толпой за мной ходили, – старушка лукаво зажмурилась, вспоминая далекие дни. – Да, все поменялось вокруг, теперь вместо поклонников – больничная койка, на которой даже не могу удержаться. Остается только жить воспоминаниями, это теперь и есть наша жизнь, – в ее словах была мудрость, которая открывала пространства времен, от которых захватывало дух и начинало биться сердце. Генриетта словно сама находилась в другом месте и в другом времени.

– Что толку от ваших воспоминаний, – недовольно сказала Глафира. – Ну что мы все тут прошлое толчем?

– Вам не нравится ваше прошлое? – с улыбкой спросила Генриетта, и Юля наблюдала за их разговором с интересом. – Я люблю возвращаться в то время, когда я была молодой, когда меня любили и любила я. Вы помните хорошее, а все плохое вычеркивайте из памяти, и станет легче.

– Не надо копаться в прошлом, ни к чему хорошему это не приведет! – уверенно произнесла Глафира Сергеевна. – Мы тут с вашей предшественницей тоже все прошлое вспоминали, она истории рассказывала из своей жизни.

– Смешные истории?

– Почему смешные? Жизненные. Она парикмахером работала, модным мастером была.

– О, знаю я этих парикмахерш! Создания без особых заморочек.

– Не знаю, о ком вы, а Паша была интересным человеком. Ей, между прочим, клиентки доверяли, дружили с ней. А одна женщина, – она перешла на шепот, – даже мужа своего убила. Она мне рассказывала, хорошая такая семья была, и вдруг раз – и убила.

– Значит, было за что убить!

– Да вы, может, и слышали! Она говорила, что красивый такой мужик был, видный. Об этом весь город судачил.

– А фамилия у него какая была? – спросила Юлька.

– Гулько его фамилия. Мне Паша много раз эту историю рассказывала.

– А-а-а-а, это тот, что из торга? – небрежно спросила Генриетта. – Он всегда подозрительными дамочками был окружен.

– Почему подозрительными? – не выдержала Юля.

– Да потому, что это ненормально, когда мужчину везде сопровождают хорошенькие женщины, – назидательно сказала Генриетта. – Слишком большие соблазны.

– Это правда, того и гляди какая-нибудь молодушка привяжется, – Глафира снова вспомнила свою семейную драму.

– А что, Прасковья Петровна дружила с женой Гулько?

– Да там какая-то мутная история была, один раз она мне так рассказала, другой раз по-другому. Да и вообще, за неделю до смерти она заявила, что дух Гулько к ней приходил. Нервничала она в тот вечер, уснуть не могла.

– Господи, что же мертвые не успокаиваются! – всплеснула руками Генриетта. – Зачем к бедной женщине приходить?!

– Мне вот и кажется, что неспроста она погибла. Убили ее.

– Ну, скажете тоже! – удивилась Генриетта. – Она на пожаре погибла. Когда меня сюда заселяли, подробно об этом рассказали.

– Ну, это все так думают. Она пошла посмотреть, кто там по коридору ходит. Зачем ей было в другой отсек тащиться? У нее, между прочим, ноги больные.

– А что, по ночам тут кто-то ходит?

– Не знаю я, только теперь за свою жизнь опасаюсь.

– Вам-то чего бояться? Вы же не были парикмахершей?

– Но мне Паша слишком много рассказывала, мы с ней довольно долго в палате прожили. Она была дамочкой с секретом, все у нее были намеки и недомолвки.

– Она все свои секреты унесла с собой, – вставила Юля. – Мне кажется, вам нечего бояться.

Глафира пожала плечами.

– Может, и нечего, только предчувствия у меня нехорошие и состояние тревожное.

– Это синдром пожара, – уверенно заявила Генриетта. – Это пройдет.

– А еще у нее роман тут был.

Генриетта оживилась.

– А что, здесь есть подходящие мужчины?

– Кто ходячий и не в маразме – подходящий.

– Очень интересно. Теперь, я понимаю, кавалер свободен? Или он будет тосковать по своей бывшей избраннице? Я так и думала, что дом престарелых – это не приговор, – оживилась Генриетта.

– Да здесь от тоски кидаются в отношения. А какие отношения, он еле слышит, она еле ходит, а все туда же, – осуждающе говорила Глафира.

– А кто был ее избранником, если не секрет? – спросила Юля.

– Да дед один, Петр Петрович. А тебе зачем?

– Да ни за чем, просто. Жизнь продолжается.

– А мне нужно обязательно знать, кто тут в кавалерах, – произнесла Генриетта.

Юлька услышала, как ее зовут в соседнюю палату. Она пошла с мыслью, что очень много узнала из незамысловатого разговора двух женщин преклонного возраста.

Глава 16

В жизни все меняется, а еще и не то случается.

Пословица

36 лет назад

Клара всегда была «правильной девочкой». Нет, она не была роботом, исполняющим родительские приказы. И дело не в том, что она не курила и не пила и поступила учиться на исторический факультет МГУ, у нее были свои моральные принципы, цели в жизни. Она была верна себе, общественным правилам и стереотипам. Такую девушку встретил летом в кафе Саша Гулько, который работал там официантом. В свои двадцать лет он сменил много рабочих мест, «откосил» от армии и все время хотел легких денег. Клара с подругой пришли в летнее кафе в родном городе, чтобы отметить успешное окончание первого курса столичного вуза. Саша «считал» девчонок сразу.

«Какие хорошенькие и наивные, особенно эта темненькая! – И вдруг сказал себе: – Хочу такую девочку».

Вечером они уже гуляли с Кларой по городским улицам, и она слушала его интересные истории про работу и увлечение рыбалкой и с удовольствием спрашивала:

– Ты сам умеешь готовить? Никогда бы не подумала!

Она бы еще много чего не подумала, например, абсолютно не представляла, каким расторопным должен быть официант, какой хорошей памятью обладать, ведь он должен посчитать в уме заказ, запомнить его и клиента, который заказал блюда. Клара не подумала бы и о том, что Саша Гулько был мастером по запудриванию девичьих мозгов, очень полезной вещи, которая всегда была востребована в его жизни. Это было его природным даром. Клара, уставшая от напряженного изучения предметов высшей школы, искренне реагировала на Сашу.

– Мне очень нравится, как ты рассказываешь.

– От Москвы устала? – Юноша был горд, что рядом с ним идет не какая-то местная простушка, а умная хорошая девушка, которая учится в столице.

Короткий летний месяц июль их сблизил не только разговорами и поеданием мороженого, но и рыбалкой на местном озере. Когда Клара впервые поймала килограммового леща, то вместо радости от победы у нее в глазах стояли слезы.

– Что случилось, Клара?!

– Мне его жалко!

– Кого? – он ничего не понимал.

– Рыбу жалко, – со слезами на глазах ответила она.

Саша Гулько не знал, плакать ему или смеяться. В кафе им зажарили пойманную рыбу, она оказалась необыкновенно вкусной.

– Вот видишь, а ты плакала. Рыбу нужно есть, а не плакать.

У него никогда не было девчонок, которые бы плакали, когда поймали рыбу. Они ели рыбу долго, потому что в перерывах между едой целовались, и этот процесс длился бесконечно. Правильная девочка Клара все понимала про официанта Сашу Гулько, но женская природа такова, что девушка сначала влюбляется в «плохого» парня, а потом пытается сделать из него «хорошего». Юноша никак не соответствовал ее идеалам, но именно потому интерес к нему возрастал. Такие девочки, как Клара, любят не за что-то, а просто так. В августе он проводил ее на учебу в Москву, они договорились писать друг другу письма.

Чтобы как-то развеять скуку, Саша быстро нашел замену – красивую и сексуальную официантку Любочку. Когда Любаша в белом переднике и короткой юбочке проходила между столиками, все мужчины поворачивали головы. Любаша была девушкой конкретной и после нескольких коротких встреч решительно спросила:

– Ты переезжаешь ко мне или как?

У Любы была добротная «однушка», а у него в тридцати метрах ютились родители и брат с женой и дочерью. Предложение ему показалось интересным, мысли о Кларе, когда он любовался Любашиным телом, не возникали совсем. А когда возникли, то он сказал себе: «С «правильными» всегда утомительно. Правильность – это дурь, только на другой манер».

Письма, которые приходили на его домашний адрес, мать первое время постоянно передавала ему, но потом он попросил:

– Не отдавай мне эти письма, Любка злится. Пусть живет девчонка сама по себе в своей Москве. – И писем больше не стало.

Он увидел Клару снова перед Новым годом, когда в кафе было очень много работы и он сновал туда и обратно, словно челнок. Он чуть не запнулся о ногу девушки, которая стояла около барной стойки.

– Клара! Ты что тут делаешь?! – у Саши от удивления чуть не выпал поднос из рук. – На зимние каникулы приехала? Как Москва? Стоит?

– Ты не отвечаешь на мои письма. Я ребенка жду.

– Какого ребенка? – он говорил искренне, не понимая.

– Нашего ребенка, Саша. У меня будет ребенок.

– Здрасьте, приехали!

Ребенок в его планы никак не входил. Собственно, никаких планов у Саши Гулько не было, он жил сегодняшним днем, радовался жизни и менять что-то совершенно не собирался. Может быть, это и круто, жениться на хорошей девочке, которая будет отличной женой, готовить вкусные обеды, встречать с работы, воспитывать ребенка, но ему это не нужно совсем, по крайней мере он к этому не был готов, да еще и Любка могла увидеть нежданную гостью.

– Знаешь, давай договоримся так. Завтра в одиннадцать встретимся у входа в парк, там есть кафе-мороженое. Посидим, выпьем чаю, съедим мороженко и обсудим ситуацию. А сейчас у меня работы много, извини.

– Хорошо.

В ее голосе не было раздражения, обиды. Вечером он все же поделился новостью с Любой, потому что действительно не знал, что делать.

– А ты уверен, что это твой ребенок?

– Уверен. Клара не умеет врать.

– А может, это какой москвич постарался?

– Ребенок мой, только я не знаю, что с этим делать.

– Это тебе, дорогой мой, решать. Если ты надумаешь жениться, держать не буду, выкину тебя с вещами в двадцать четыре часа.

– Да не знаю я, что мне делать! Не нужен мне ребенок, рано мне еще семьей обзаводиться.

– А если так, то забудь про эту дурочку. Мало ли кто беременный бывает? Я, может, тоже от тебя ребенка хочу.

– Люба! – взмолился он. – Я совета прошу, а ты издеваешься надо мной.

– Хочешь, я завтра с тобой пойду? Скажу, так, мол, и так, я жена законная, тебя не знаю, девочка, выметайся со своей беременностью куда подальше.

– Нет, с ней я разберусь сам. Скажу, что не готов жениться. Не готов. Меня все в жизни устраивает.

– Ну тогда пошли спать, утро вечера мудренее. Завтра скажешь ей все. Пусть разгребается сама.

Сашка обнял Любочку, и мысли о Кларе мгновенно улетучились. На следующий день ровно к одиннадцати он подошел к центральному входу в парк, четко зная, что он скажет Кларе, но сценарий встречи мгновенно изменился, потому что Клара пришла не одна. Рядом с ней стоял мужчина с военной выправкой.

– Саша, познакомься, это мой папа Андрей Петрович. Он настоял, чтобы я пошла с ним. Он несет за меня ответственность.

– Здравствуйте, молодой человек. Вон стоит моя машина, давайте поедем к нам, что по кафе ходить зазря? Разговор у нас семейный, значит, и говорить надо дома.

Саша Гулько не понял, как очутился дома у Клары, и все происходящее там казалось ему чужим сном, потому что происходило помимо его воли. Андрей Петрович был военным и разговаривал с Сашей, словно отдавал приказы.

– Вы, я понимаю, собираетесь с Кларой пожениться? Ребенку нужен отец.

– Я понимаю. Но ничего сказать не готов.

– Тогда я формулирую задание, я готов – сегодня подаете документы в загс, и вас быстро расписывают, я договорюсь. Клара пока оформляет академический отпуск. Возражений нет? Кстати, а вы в каких войсках служили?

– Я освобожден от воинской службы, – как-то очень торопливо сказал он.

– Плохо. Это можно поправить. Мужчина должен служить, отдать свой долг Родине.

– Андрюша, давай сначала решим семейный вопрос, а потом будем отдавать долги Родине, – мягко сказала его жена, которая, как и Клара, наблюдала за мужским разговором, сидя на диване.

– Хорошо. Ну так что с загсом? У вас паспорт с собой?

– Откуда? Я же в парк шел.

– Тогда давайте так: вы сейчас едете домой, забираете паспорт, вещи и назад, по этому адресу. А чтобы не сбиться с пути, я вам дам двух солдатиков, двух сопровождающих. Вещи помогут принести.

– Да у меня вещей немного.

– Ничего-ничего. У них служба идет. Они уже внизу вас ждут.

– Папа, может, Саша не хочет жениться, – подала впервые голос Клара. – А ты со своим воинским напором вздохнуть ему не даешь.

– Я что-то вас, молодежь, не понимаю. Ребенка вы умудрились сделать, никого не спросили, а в остальном сантименты разводите. Ребенку нужна семья, это первейшая и главная ячейка общества, а значит, и мать, и отец. И ты извини, дочь, мать-одиночка – это клеймо на всю жизнь. Я дочери своей этого не пожелаю. Я жизнь прожил и знаю, что говорю.

– Саша, что ты молчишь? – Клара не отставала.

Гулько понял, что ему отсюда живым не выбраться. Словно боевой танк шел на него на полном ходу, и нельзя было увернуться, избежать столкновения, а можно только одно: лечь под тяжелые гусеницы.

– Конечно, я хочу жениться на Кларе, – словно кто-то чужой произнес за него эти слова, и Саша понял, что это был его голос и его слова, просто он не расслышал их из-за шума и лязганья гусениц.

Глава 17

Жизнь, что луна: то полная, то на ущербе.

Пословица

18 лет назад

Антонина сидела и ждала, когда женщины закончат секретничать на кухне. Она понимала, что сейчас ей скажет мать, в чем обвинит, и совсем будет плохо, если она все расскажет отцу. Как так получилось, что Прасковья Петровна застала их в постели? О чем она говорила с Никитой? Было обидно, что он никак не попытался защитить Тоню. Получается, что это она «соблазнила мальчика», а он тут не при делах.

– Мерзкая ситуация, – сказала она себе вслух. – Хуже некуда, сейчас мать начнет меня стыдить.

Дверь хлопнула и Тоня поняла, что соседка ушла.

– Как же так, доча? – Мать стояла на пороге ее комнаты.

– Как-то так.

– Ты его любишь?

– Люблю!

– Паша не хочет, чтобы вы встречались.

– Меня интересует не твоя Паша, а Никита.

– Паша считает, что ему надо, во-первых, закончить школу, а во-вторых, поступить в институт.

– Наши планы здесь совпадают. Мне тоже нужно закончить школу и поступить в медицинский. А потом мы поженимся.

– Если ты не завяжешь с любовью, с медицинским можно попрощаться.

– Скажи, как можно с любовью завязать, мам? Как?

– Я думаю, что встречи вам надо прекратить. Меня Паша просила с тобой поговорить.

– Мама, ты что так перед ней заискиваешь? Она всего лишь парикмахерша, человек, который стрижет волосы. У нее нет образования, как у вас с папой. Почему ты ее не выставила за дверь? Чего ты боишься?

– У тебя приступ юношеского максимализма, Тоня. С чего ты решила, что я заискиваю? Я уважаю ее профессию, связи, возможности. А у меня таких возможностей нет. Да и почему я должна ее выгонять, я, наоборот, чувствую себя виноватой. Это она застала мою дочь у себя в квартире за неприличным занятием.

– Значит, любовь – это неприлично?

– Ложиться с мальчиком в постель, когда у тебя еще нет аттестата, неприлично, – непререкаемым тоном произнесла мать. – Мне было неловко, стыдно.

– А ей не стыдно сюда приходить?

– Она мать, и она переживает за своего ребенка, за своего сына. И основания переживать у нее есть.

– Мама, ты можешь отчитаться перед своей Пашей, что провела разъяснительную беседу со мной. Только у меня к тебе большая просьба – не говори ничего отцу.

Через два дня Антонина встретила в подъезде Никиту.

– Ты куда исчез? Я звоню, мать твоя к телефону подходит, я тогда трубку кладу.

– Да понял я, что это ты звонила. Я тут, – Никита опустил глаза, – к отцовой тетке в Москву уезжаю. Отправляют меня родители. Мать говорит, что надо поступать в приличный вуз, да и в столице возможностей больше.

– Ты уезжаешь? Как? – она растерялась. Он не может уехать, а как же она, Тоня?!

– Родители меня отправляют.

– А ты, что ли, посылка? Отправляют!

– Не злись, Тонька. Я ведь никуда не исчезаю с земли. Ну подумаешь, до окончания школы поживу в другом городе. Потом ты ко мне приедешь. Мы же с тобой уже обо всем договорились.

– Это правда?

– Зачем мне трепаться? С матерью просто ругаться не хочу. Я пока от нее завишу.

– То есть как зависишь?

– Так же, как ты, – материально. Поэтому давай не ссориться с тобой, а договариваться. Письма еще никто не отменял. Буду тебе писать, и чтобы тут не смела без меня гулять ни с кем.

– Дурак! Да мне никто не нужен!

Вечером следующего дня Тонина мать как бы случайно обронила:

– Никита уехал в Москву с отцом. Будет там доучиваться, может, и правильно, Москва есть Москва.

– Я знаю, я закончу школу и тоже уеду к нему в Москву.

– Ну, поживем – увидим.

Через неделю Антонина обнаружила, что у нее образовалось море свободного времени и что по многим предметам ей нужно подтянуться. Учеба давалась ей легко, без напряжения, требовалось только учить предмет. Каждый день по нескольку раз она проверяла почтовый ящик и наконец увидела заветный белый конверт.

– Мама, Никита мне написал письмо, – поделилась она радостью.

– Ну вот, видишь, если чувства настоящие, значит, расстояние им не помеха. Только, пожалуйста, не расслабляйся, учись, поступить в медицинский всегда сложно. А может, ты передумала?

– Нет, не передумала. Я хочу стать врачом.

Антонина Котенкова хотела стать доктором с самого детства. Ей казалось, что это самая необыкновенная работа – облегчать страдания и спасать больных от смерти. Никаких знакомых врачей или врачей-родственников в их семье никогда не было, но Тоня знала, чувствовала, что это ее призвание. Мама по-прежнему ходила в парикмахерскую к Щукиной, а вот Прасковья Петровна к Котенковым ходить перестала и Тоню перестала замечать, как будто это не Тоня, а пустое место. Никита писал редко, сложно приживался в новой школе, да и в большом городе тоже. Часто писала Тоня, чуть ли не каждый день, и ей казалось, что она разговаривает с ним обо всем, и тоска немного отступала. За нею даже пытался ухаживать смешной и прыщавый одноклассник, который мог просто прийти к ней домой, сидеть с мамой на кухне и пить чай, а Тоня учила биологию у себя в комнате.

– Коля – хороший мальчик, – осторожно сказала мама.

– Я люблю Никиту, а Коля просто одноклассник, и приходит он, между прочим, к тебе, мамочка. Мне до него дела нет.

Вдруг от Никиты перестали приходить письма, как отрезало. Тоня «гипнотизировала» почтовый ящик.

– Ящичек, миленький, пусть Никита мне письмо пришлет! А то я ему пишу-пишу, а ответа нет.

Тем же вечером она не выдержала и, увидев во дворе Прасковью Петровну, чинно спросила:

– Вы не скажете, как дела у Никиты? Что-то от него давно писем нет.

– А зачем тебе его письма? У тебя кавалер новый.

– Какой кавалер?

– Да разве мне есть дело до твоих кавалеров? Вижу, что ходит к тебе, а уж как звать, не мое дело.

– Да это же Колька! Он просто одноклассник.

– Не знаю, Колька не Колька, только я Никите про твоего ухажера написала. Нечего парню голову морочить, – и Прасковья гордо пошла дальше.

Дома Тоня плакала навзрыд, а мать никак не могла понять, что же случилось.

– Гадина твоя Паша, гадина!

– Да что случилась, дочка, объясни мне наконец!

Когда Антонина рассказала о разговоре с Щукиной, мать облегченно вздохнула.

– Я думала, что-нибудь случилось!

– Мама, это катастрофа! Я представляю, какую гадость она написала Никите!

– Дочка, у любви всегда бывают испытания. Напиши ему, объясни. Если любит – поймет.

– Она же наврала ему про меня, наврала!

– А ты напиши правду.

Тоня написала, и ответ получила быстро. На белом листочке она прочитала всего одну строчку: «Оставь меня в покое. Никита». Жизнь словно остановилась, и ей казалось, что все хорошее уже прошло и больше ничего не будет. Антонина поступила в Сибирский медицинский институт. Про Никиту она больше никого не спрашивала. Раз он поверил лжи, значит, он предал ее, а с предателями она дел иметь не будет. Новости про Никиту ей иногда приносила мама, которая так и продолжала регулярно посещать парикмахерскую.

– Никита поступил в институт. Никита встречается с девушкой из Болгарии. Никита скоро приедет на каникулы.

Она тоже приехала на каникулы к родителям в надежде увидеть его. Девушка сотни раз представляла их встречу, как он удивится, обрадуется, рассмеется и обнимет ее, наконец, со словами:

– Ты прости меня, Котенок, прости!

Она уткнется в его плечо и ничего не станет отвечать: зачем лишние разговоры, ведь они вместе, а все остальное – неважно. Тоня действительно столкнулась с ним в подъезде. Никита был не один, он держал за руку девушку, и они что-то оживленно обсуждали. Увидев ее, он даже не задержался.

– Привет, подруга, – и они прошли мимо, продолжая разговаривать. Тоня смотрела ему в спину и понимала, что плакать не будет. У нее больше нет слез, она их все выплакала. Она вернулась на учебу и решила, что больше не будет страдать от кошмара первой любви. Но еще долго она не могла слышать имя Никита – сердце больно сжималось, а потом все куда-то ушло, и она успокоилась.

Антонина вышла замуж за одноклассника Колю, того самого, что так долго ходил за ней, только фамилию менять не стала – осталась Котенковой. После окончания института они с мужем вернулись в родной город и купили квартиру в новом районе. В своем старом дворе Тоня не любила бывать: она каждый раз вспоминала Никиту и его предательство, а еще она ненавидела его мать – Прасковью Петровну Щукину.

Глава 18

Ошибки – это знаки препинания в жизни, без которых, как и в тексте, не будет смысла.

Х. Мураками

Наши дни

Юлька ехала в редакцию, слишком о многом ей надо было посоветоваться с главредом Егором Заурским. Она в последние дни задавала себе один и тот же вопрос: почему она раньше не писала о стариках? Почему все ее герои – умные, яркие, успешные, молодые? Это прежде всего заслуга их родителей, людей старшего поколения. Ну и что с того, что внуки знают о современном мире намного больше своих дедов и учат их? Ведь на самом деле у человека нет возраста, есть состояние души.

Журналист Юля Сорнева правильно считала, что дети – это будущее, но почему она была уверена в том, что старики – это прошлое? Ей казалось, что старики живут по инерции, в ожидании смерти, а теперь она поняла: по инерции живут те, кто окружает пенсионеров цинизмом, это у них омертвела душа, отсюда одиночество и отчаяние стариков. Почему есть такая должность, как уполномоченный по правам ребенка, а уполномоченного по правам пенсионеров нет? Наверное, эта мысль никому не приходит в голову, потому что «наверху» считают, что никакой общественной пользы старики не приносят. Люди давно стали прагматиками, ищут во всем выгоду, расставляют приоритеты, старики стали «невыгодны». А тогда как оставаться людьми? Как прожить жизнь без учета их опыта? Посмотреть ролик в Интернете? Почему же она не задумывалась об этом раньше?