Синдром выгорания любви

– Антонина Михайловна, а исчезла только карточка Щукиной или тех девяти, что погибли на пожаре, тоже?

– Только Щукиной. Не понимаю, как это произошло. Кому нужна ее карточка?

Весь ее внешний вид говорил следователю: «И что ты мне сделаешь? Ничего!».

«Какой же я идиот, почему сразу карту Щукиной не изъял, слушал байки директрисы про пожар и ремонт, – Сурин разозлился на себя. – Ладно, будем без карты работать. Найдем больничную карту в поликлинике, пробьем адрес. Зря вы, Антонина Михайловна, игру со мной затеяли!» Вслух Сурин произнес:

– У нас готово заключение пожарной лаборатории: поджог неустановленным лицом.

– Вы уже давали мне это понять. Конечно, ищите, опрашивайте персонал, делайте свою работу. У нас от следствия секретов нет.

Свидетелей по данному делу он опрашивал в маленькой подсобке, Антонина Михайловна демонстративно закрыла свой кабинет и уехала по срочным делам.

В целом и в каморке было нормально, только вот те, с кем он беседовал, вели себя странно. Бывшая соседка убитой Щукиной, Глафира Сергеевна Юшкова, ничего не помнила. На каждый его вопрос щурила глаза, закидывала подбородок и, качая головой, произносила:

– Ой, не помню такого! Не знаю, не видела!

Опираться на путаные показания старой женщины было невозможно. Сурину казалось, что, спроси он сейчас ее фамилию, ответ был бы такой же:

– Не знаю.

Как с этим всем работать? Котенкова, конечно, хороша, к пропаже больничной карты Щукиной она явно имеет отношение, только вот за руку ее никто не хватал, а значит, обвинить безосновательно ее нельзя.

– Ой, вспомнила, вспомнила, что Паша говорила, прежде чем в коридор пойти!

– Какая вы молодец, Глафира Сергеевна!

– Ноги у нее болели, суставы на коленках, так она ругалась, что мазь совсем не помогает.

Ну вот, приехали. Такой свидетель – и врагов не надо.

Еще начальство дает поручения: встретиться с какой-то журналисткой, которая ведет собственное расследование, материал в газету собирает. Начальник Сурина и начальник журналистки – друзья детства, вот они между собой и договорились, а ему бы хоть что-то у этих полоумных старух узнать. Пока грош цена таким свидетельским показаниям.

Медсестра Нина, дежурившая в ночь, когда произошел пожар, производила впечатление адекватного человека, нарушившего должностную инструкцию.

– Нина Александровна, как же так получилось, что вы не видели, как начался пожар, как ушла далеко в коридор Щукина?

– У нас же не тюрьма, люди где хотят, там и ходят.

– То есть ночью передвижение у вас свободное, особенно если медсестра спит.

– Да я в подсобке на пять минут всего прикорнула. Не имела права, знаю, но вот отключилась, устала. У нас, знаете, вечер на вечер не приходится. Пока назначения выполнишь, лекарства раздашь, время быстро летит. Я только на стульчике пристроилась, а потом услышала крики, выбежала, а дым вовсю валит. Я и пожарных вызвала.

– А кто-то может подтвердить, что вы находились во время пожара в подсобке?

– Не знаю, я никого не видела.

– А дверь в подсобку была закрыта изнутри?

– Не помню. Честное слово, не помню. Ночь была.

Что ночь, что день, проблемы с памятью были не только у жителей дома-интерната, но и у персонала.

– Что вы можете рассказать о Прасковье Петровне Щукиной? С кем она общалась? Кто к ней приходил? Сын у нее бывал?

– Сын у нее в Америке живет, это она на каждом углу рассказывала. Не помню такого, чтобы сын к ней приезжал. Еще знаю, что была она когда-то модным парикмахером. Общением жизнь пенсионеров назвать сложно – каждый рассказывает про себя и не слышит другого. Жизнь здесь скучна и однообразна. У многих стресс, тоска, апатия.

– И у Щукиной тоже?

– Не знаю. Вот в первой палате женщина тоскует по своей собаке, вот это точно знаю.

– По какой собаке?

– Ну, той, что дома осталась. Родственники ее сюда полгода назад определили, а она до сих пор по собаке плачет, которая у нее жила. Старики привыкают к животным, прямо как дети.

– Спасибо, Нина Александровна. – Вся беседа ровным счетом не имела отношения к делу. Выговор медсестре объявят без его участия.

Порадовал только один свидетель, который вызвался к Сурину сам, Алексей не знал о его существовании. Дедушка был бодрый и оптимистичный.

– Разрешите представиться, Петр Петрович Чудов, бывший участковый. Коллега ваш.

– Очень приятно, Петр Петрович, проходите, – хоть один адекватный дед попался.

– Я слышал, вы со свидетелями беседуете. Я тоже в свое время свидетелей опрашивал. Напишет, бывало, неравнодушная старушка заявление о том, что Петров или Сидоров гонят самогон, а я разбираюсь.

– Вы что-то можете сказать по существу дела, которое я расследую, о поджоге дома престарелых и убийстве Прасковьи Щукиной? – Алексей начал терять терпение. Своими воспоминаниями ни о чем сегодня его доконают.

– Конечно, по существу, я же службу понимаю, сам столько лет на участке отработал: то жалобы про нарушения тишины разбирал, а то и семейные скандалы приходилось.

– Я вас понимаю, – кивнул Сурин. Когда же это кончится, черт возьми!

– Я ведь со Щукиной часто беседовал, – это уже было «теплее».

– Вы видели ее накануне пожара?

– Да, и она мне сказала, что он опять к ней приходил.

– Кто приходил? К кому?

– К Щукиной. Мужик-привидение, он последнее время часто ее навещал.

Ну все, абзац, к запудриванию мозгов добавилось привидение. Ну просто фильм «Комната мертвых», который он недавно смотрел. Послал же бог свидетелей!

Глава 27

Проблемы зарождаются медленно, но размножаются быстро.

В. Гжегорчик

Наши дни

Антонина Котенкова просто сбежала от следователя, не нужно ей ни на какую встречу, но она боялась, что может себя чем-то выдать. Молодой человек смотрел на нее так, словно просвечивал рентгеновским аппаратом.

«Самовнушение это, Тонечка! А еще медик!» – она себя одернула.

Да какой она уже медик, давно квалификацию потеряла, функционер, и только! «Надо просто успокоиться, голыми руками тебя никто не возьмет, ты – дамочка тертая, против юноши-следователя должна выстоять». Тем более к смерти матери Никиты она никакого отношения не имеет. Она, конечно, не выдержала, написала ему письмо на электронную почту, он оставил ей адрес со словами:

– Мало ли, как жизнь сложится, а то будешь меня искать, а я вот тут, на электронной почте.

Она посылала ему новогодние поздравительные открытки и получала в ответ тоже яркие картинки с надписью «Happy New Year». На письмо о смерти матери Никита отреагировал быстро, позвонил и говорил извиняющимся тоном:

– Котенок! Я никак не могу приехать, уж извини, не получается. Кредит последний за дом отдаем, полная фигня с деньгами.

Антонина не смогла сказать, что его мать убили, что умерла Прасковья Петровна не по своей воле, кто-то отнял у нее жизнь. Как отреагирует Никита? Он может обвинить Тоню, ведь мать он отдал ей на попечение, а брать лишний грех на душу ей совсем не хочется. У нее своих грехов достаточно.

– Смотри, Никита, потом не простишь себе, мать все-таки, – она его еще и уговаривает приехать и проститься с женщиной, которая сломала ей жизнь и разлучила с любимым человеком.

– Котенок, я понимаю, что сволочью выгляжу в твоих глазах. Ты уж сделай все как положено, от меня венок положи. Ты – святая женщина. I kiss you, – и он отключился.

«Да, Никитка, ты в своем репертуаре – делаешь вид, что проблема должна рассосаться сама собой. Куплю я от тебя венок, и от себя тоже, чего умершим претензии предъявлять». Тем более что больничную карту Щукиной она уничтожила, порвала на мелкие части, положила в пакет и самолично увезла за город на свалку. Ничего крамольного в этой карте не было, разве что домашний адрес Щукиных, настоящий домашний адрес, а не общежитие, где она числилась по документам. Да и ее назначения, показаний к которым не было. А как ей надо было себя вести, когда Щукина начала «активничать» и заявилась к ней в кабинет с угрозами:

– Ты что, думаешь, я на тебя управы не найду?

– Вы о чем, Прасковья Петровна?

– Простить мне не можешь, что Никита на тебе не женился? Упрятала меня сюда!

– Что же вы такое говорите, Прасковья Петровна? Вспомните, это было ваше решение и решение вашего сына. Вы и он сами написали заявление, вы же из квартиры последние годы не выходили. Кто за вами ухаживать будет?

– У меня сын есть, – гордо сказала она. – Сын!

– Он далеко очень живет, в Америке.

– В Америке?

«Ну вот, возрастные изменения налицо. Про Америку она ведь сначала помнила, но сейчас память удерживает лишь то, что считает нужным. Про то, что Никите она запретила жениться на мне, это она помнит, а про то, как сын ее уговорил заявление написать и переехать в дом престарелых, – полное забвение».

Все это Антонине знакомо и называется нарушением функционирования головного мозга неврологического характера. Дальше следует деменция, то есть потеря разума, когда страдают процессы обобщения, мышления и запоминания речи. Вот уже сейчас у Щукиной потеряна самостоятельность, и без постороннего ухода ей не обойтись.

– Никита не мог без меня уехать, он должен меня к себе забрать, он обещал, – женщина чуть не плакала.

– Вы идите к себе в палату, Прасковья Петровна, витаминчики вам сейчас дадут.

Но Щукина уходить не собиралась.

– Это ты, это ты, Тонька, его в Америку услала, от меня подальше.

– Здрасьте, приехали, Прасковья Петровна, – говорить с ней о чем-то было бессмысленно и бесполезно. – Идите к себе в палату.

– Я письмо прокурору напишу, про все твои хитрости, как ты меня обманом сюда заманила, в эту тюрьму. Напишу, – она развернулась и решительно ушла.

Вот только этого Антонине не хватало! Конечно, старуха может через пять минут забыть о своем намерении, а может его и исполнить, и накатает такое, что Котенкову замучают проверками. Сейчас ей предстоит новый этап работы с фондом «Старость в радость», и лишние проверяющие совсем не нужны. Вот тетка, успокоиться никак не может, но может делу навредить. Антонина чертыхнулась и пошла искать медсестру Кристину, надо будет дать «тихое личное поручение», какое лекарство уколоть Щукиной. Кристина – девушка понимающая.

Антонина, сама того не осознавая, оказалась у входа в парк. Машину она поставила на стоянке и пошла внутрь.

– Ноги сами сюда ведут, где любили гулять с Никитой, – она сказала это вслух.

– У вас что-нибудь случилось? – молодая мамочка с ребенком стояла рядом. – У вас выражение лица несчастное, и вы вслух разговариваете, я подумала, может, помощь нужна.

– Спасибо, нет, – Антонина ускорила шаг.

Вот еще не хватало, у молоденьких девочек она вызывает чувство сожаления и участия! Нет, Антонина еще в силе, в должности, правда, начала делать глупости, уничтожила карточку убитой. Но она себя убедила, что сделала абсолютно правильно. Она и долг последний Щукиной отдала, похоронила по-человечески, хотя совсем не ощущала себя должницей, и чувства вины у нее перед матерью Никиты нет. Она ему сегодня напишет, что похороны прошли и что венок «На память от сына» она положила на могилу. Ей не трудно это сделать, и вообще заканчивать надо эту «американскую» переписку, только сердце рвать, а сердце, как и голова, должно принимать правильные и расчетливые решения.

У нее был хороший учитель, Никита Щукин. Неужели у нее и правда такое выражение лица, что посторонние люди готовы оказать ей помощь? Надо бы к косметологу сходить. В сумочке зазвонил телефон, и она поняла, какой разговор сейчас состоится.

– Привет, дорогая, как ты? – голос был бархатистый, и она узнала знакомые нотки.

– Привет, Геннадий Иванович!

– Ты не в духе? – Этот мужчина чувствовал ее сквозь телефонную трубку.

– Даже не знаю, что тебе ответить, следователь плотно у меня «на хвосте» сидит.

– Пожар, конечно, плохую службу нам сыграл.

– Да пожар полдела, люди погибли, а одну старуху, оказывается, убили.

– А ты почему мне ничего не сказала?

– А что я должна говорить? Следствие идет, молодой человек всех допрашивает.

– И тебя?

– Я – не исключение. Я, кстати, объяснительные во все инстанции пишу, отчего и почему, что у меня было из мероприятий по противопожарной безопасности. А это поджог был, оказывается.

– Да у тебя, Тонечка, целая диверсионная группа, похоже, работает! Одни дом поджигают, другие бабок душат.

– Идиотская шутка!

– Других в запасе не было, уж извини. Раз у тебя такие обстоятельства – бабушку «пришили», пока встречу предлагаю отложить. Хотел с тобой одну новую темку пообсуждать, но давай позже, когда все утрясется.

– То есть в трудную минуту я на тебя положиться не смогу.

– Тонечка, не надо драматизировать. Ты из тех женщин, что решают все трудности сами, и я только буду лишней деталью в твоей мизансцене. Обнимаю и позвоню в ближайшее время.

«Придурок!» Ей так хотелось высказать ему в лицо, что он придурок, что он использует ее для своих личных целей, для своего обогащения. А разве тебе невыгоден этот союз? К тому же в постели он очень неплох, даже лучше Никиты. Но вся беда в том, что Никиту она любила, очень сильно любила, и любит до сих пор. Неужели у нее такое выражение лица, что людям хочется остановиться?

Глава 28

Баня все грехи смоет.

Поговорка

Наши дни

– Ты инструкцию про баню читала? – Кристина была явно не в духе.

– Какую инструкцию? Меня попросили сегодня, в воскресенье, на работу выйти, сказали – за двойную оплату, а про инструкцию ничего не говорили.

Юля лукавила, ее журналистский отпуск «проносился» так быстро, а она совсем не приблизилась к тайне убийства Щукиной, поэтому при любой возможности она будет в доме престарелых. Подумаешь, воскресенье! У нее в газете выходных нет.

– Темная ты личность, Юлька. Прежде чем в баню бабок тягать, распишись, что с инструкцией ознакомилась, вот здесь, – Кристина ткнула пальцем в разлинованный журнал.

– А инструкция где?

– А ты, что ли, читать будешь?

Юлька же не могла сказать Кристине, что не подписывает ни один документ, ни одну самую завалящуюся бумажку, пока не прочитает. Золотое правило журналистики, о котором медсестра не догадывалась.

– Мне-то что, читай, – она сунула Юле в руки маленькую измятую книжечку.

«Инструкция об организации медицинского обслуживания, противоэпидемических и санитарно-гигиенических мероприятий в домах-интернатах для престарелых и инвалидов», – вслух прочитала Юля и удивилась. Каких только инструкций в жизни не бывает! Все в человеческой деятельности регламентировано – места для выдачи чистого и сбора грязного белья, перечень медикаментов в аптечке скорой помощи и даже посуда с питьевой водой – графин или бачок с краном. А просто чайник не считается?

– Юль, ты чем там зачиталась? Интересно?

– Нет, обычная инструкция. Давай распишусь, – не говорить же медсестре, какое это увлекательное занятие для журналиста – чтение инструкций и что она даже курсовую на эту тему писала «Инструкция как тип текста», где выявляла типологию инструктивных текстов. По утверждению преподавателя, инструкция – важное средство передачи социальной информации в установлении общих принципов внутри государственных органов и организаций. Разве Юля могла подумать, что ей это в жизни пригодится!

Но вот в комнате с надписью «Баня» инструкция нарушалась, и было это видно невооруженным глазом. У всех четырех ванн была отколота эмаль, и два душа подтекали, оставляя желтые полосы на стенах. В довершение этой картины питьевая вода отсутствовала в принципе – ни тебе графина, ни бачка, а сбоку стояло полное судно.

– Кристина, а почему та смена за собой не убрала? Я не нанималась чужие горшки выносить!

– А я нанималась старух мыть? Я, между прочим, медсестра, а не санитарка.

– Хорошо, я санитарка, – Юлька схватила судно и понесла его в туалет, а потом остервенело подтерла пол.

«Пользуйтесь, гады, журналистским трудом, пока я добрая. Кстати, почему на двери надпись «Баня»? Надо написать правду – «Помывочная», но правду тут никто не пишет и не говорит».

Кристина привезла коляску с Глафирой Сергеевной, которая была чем-то недовольна.

– Недавно мылись, и опять!

– В твоем возрасте надо пять раз в день мыться, – не жалея преклонный возраст бабушки, сообщила Кристина.

– Воняет тут, – заупрямилась старуха.

– Ну, извиняйте, сегодня в ванны шампанское не завезли, – и, обращаясь к Юльке, сказала: – Десять минут на человека, не больше, иначе сдохнем тут с тобой к концу смены.

Юля удивилась сама себе, как ловко она раздела женщину и поставила под душ.

– Живот, ноги, спина, волосы, – Юля произносила порядок мытья вслух. – Все, закончили. Теперь одену вас, Глафира Сергеевна, во все чистое.

– Я сплю плохо после бани, – доверительно сообщила старушка.

– Снотворное попросите у медсестры.

– Нет уж, Паше вон все время таблетки давали, уколы делали, а к ней по ночам привидения шастали.

– А как шастали-то?

– К кровати подходил, нагибался и смотрел, смотрел молча.

– Так ничего и не сказал?

– Приходил и молча смотрел. Не надо мне вашего снотворного.

К концу второго часа Юля еле стояла на ногах, перед глазами, словно в тумане, проплывали размытые голые старческие тела – дряблые, сухие, плохо пахнущие, обвислые животы и груди. Она их мыла, мыла до головокружения и темноты.

– Ты обалдела, что ли? Напугала меня! – над ней наклонилась Кристина. Юлька почувствовала резкий запах нашатыря и поняла, что она лежит на кушетке в подсобке.

– Что это было?!

– Отключилась ты в бане. Закончила бабок мыть и поползла по стенке, я тебя только подхватить успела. Отлеживайся, это ты с непривычки. Старухи намытые сейчас спать будут.

– Да не, по инструкции я сегодня.

– Лежи, тебе говорю!

Юля закрыла глаза. Интересно, что имела в виду Глафира, когда говорила о том, что к Паше приходил убиенный Гулько? Этого просто не может быть!

Какое-то смутное ощущение промелькнуло у нее в голове и тут же исчезло. Она вспоминала свой вчерашний разговор с Кларой Андреевной и не переставала удивляться, сколько в этой женщине внутреннего достоинства.

– Мне кажется, мой рассказ не был интересным. В тюрьме, где я сидела, было много более ярких историй. Кто-то из женщин киллера нанимал, кто-то травил мужа крысиным ядом, так их дома доставали. Еще неизвестно, кто палач, а кто – жертва. Мне больше не хочется ничего вспоминать, извините. Я просто была в таком напряженном, взведенном состоянии – дочь все время болела, я не работала, словно бежала по кругу, как загнанная лошадь. Вот и сошла однажды с дистанции, сорвалась.

– Вы смогли с этим справиться, начать с чистого листа. Вы ведь тогда ребенка ждали.

– Прошлое всегда со мной, – она дотронулась до груди, где находилось сердце. – Отсюда ничего не выкинешь. Дочь уже в тюрьме родилась. Ей пришлось много пережить. Сейчас у Нани своя семья, она взрослый человек.

– Нани? Это такое грузинское имя? Почему грузинское?

– Нет, я очень хотела ее Наташей назвать, а в тюрьме записали Ниной, поэтому дочь зову Нани, и Наташа и Нина, она к этому странному имени привыкла.

– Странному? – Юлька удивилось. – Красивое имя, напевное такое, не то что у меня – коротко и сердито: Юля.

– Хорошее у вас имя, главное ведь человек, он имя содержанием наполняет.

– Клара Андреевна, может, мой вопрос покажется бестактным, но зачем Прасковья Щукина вам рассказала о свидании вашего мужа? У нее что, своего мужа не было? Или не было других дел?

– Муж у нее был, и сын был. Понимаете, когда муж изменяет жене, то об этом знают все, а жена узнает последней. Мне кажется, это в корне неправильно. Мы с Пашей приятельствовали, если можно так сказать.

– Она была вашей близкой подругой? Обычно близкие подруги способны на такие поступки.

– Нет, у меня не было подруг. У меня был только Саша. Паша была моим парикмахером, а в парикмахерской женщины всегда болтают лишнее. Думаю, что ее ученица могла поделиться, или Паша сама услышала, оказалась свидетелем разговора. Она, наверное, как-то об этом узнала. Паша просто хорошо ко мне относилась.

– И все-таки, как она узнала?

– Да не интересовалась я. Зачем? Мне не важно, кто Паше об этом сказал, важно, что это было правдой. Не каждая женщина в силах перенести известие об измене. Сразу сходишь с ума от горечи, униженности и одиночества. Сказать, что это шок, – ничего не сказать. Я в состоянии шока находилась несколько дней. Как сложилось, так и сложилось, уже ничего не вернешь.

– Юля, ты спишь? – Кристина оторвала ее от воспоминаний. – Бабка орет в шестой, памперсы надо ей поменять.

Юлька, как робот, заученными отработанными движениями взяла памперс.

– Сейчас иду!

«Вот, Сорнева, и ты дожила, баня вредна для твоего здоровья. А говорят, что в бане смываются все грехи. Сколько же грехов она сегодня смыла? Теперь ты знаешь, что ихтиоз – старческое шелушение кожи и как мешает пожилому человеку старческий зуд. Хоть бы тебе эти знания не пригодились».

Глава 29

Глуп тот, кто дважды попадается на одну и ту же удочку.

Английская пословица

Наши дни

Когда мать Надежды Метели умерла, женщина поняла, что у нее появился шанс устроить свою личную жизнь. Человек не остров, он не может быть один, даже если очень любит свою работу. Работа спасает только на короткое время, а потом опять наступает глухая тоска. «Мне грустно и легко, печаль моя светла», – она цитировала красивую фразу Пушкина и понимала, что ее тоскливое состояние усугубляется одиночеством, захлестывает чувством никомуненужности. Раньше, даже ночью, она нужна была больной матери, а теперь ее терзали сожаления о потере и покинутости, но брать к себе мамину сестру, тетку Глашу, Глафиру Сергеевну Юшкову, она не собиралась. Тетка была настойчива, навязчива в своих претензиях, страдала сахарным диабетом и другими хроническими заболеваниями и мечтала, чтобы племянница взвалила на свои плечи уход за ней.

– Надя, я тебе ведь квартиру по завещанию отписала, у меня никого, кроме тебя, нет, но плохо мне одной, пойду в кухню да забуду зачем.

– Тетя Глаша, я в своем возрасте забываю, зачем на кухню захожу, что про вас говорить?!

– Таблетки забываю пить, а мне без таблеток никак. Ты бы мне вовремя таблетки давала да давление мерила.

– Я же на работе целый день, тетя Глаша, какое давление!

– Утром бы пораньше померила. За матерью ты вон как долго ходила!

Надя подумала, что именно поэтому она не хочет больше ни за кем ухаживать, потому что силы после мамы закончились и взваливать на себя новую обузу она не собирается. В сказку про квартиру Надя не верила, тетя Глаша была женщиной жадной, копейку считающей, поэтому вот так «отписать» племяннице квартиру на тетку было не похоже. Надя звонила тетке через день, а заходила раз в неделю. Тетка была всегда недовольна.

– Хлеб черствый купила, глаз у тебя, что ли, нет?

– Свежий хлеб, еще теплый брала.

– Свежий хлеб вреден, – ворчала тетка.

– Тебе не угодишь.

Однажды, когда Надя принесла ей продукты, обнаружила, что холодильник уже наполнен.

– Не поняла! А почему ты мне не сказала, что тебе продукты принесли?

– Я сама не знала. Пришли из социальной службы, сказали, что теперь мне будут продукты приносить. Раз у меня родственников нет, – тетка поджала губы. – Государство за мной будет ухаживать.

– Это правильно. Детей у тебя нет, я вон сколько за матерью ухаживала.

– Государству квартиру перепишу. Вон хоть социальному работнику!

Капризы тети Глаши племяннице совсем не понравились, квартира у тетки была хорошая, «сталинка», полученная еще в прошлом веке. Надя очень бы хотела унаследовать такую квартиру и продать ее не раздумывая.

Она может поехать наконец отдыхать за границу, и чтобы обязательно в отель «пять звезд». Она может сделать дорогой ремонт, который называется «евро», – наклеит обои с золотыми вензелями, купит красный бархатный диван и, конечно, широкую кровать, белую, с тяжелым балдахином. Надя видела такую на картинке. Семейную жизнь лучше начинать в уютном гнездышке с двуспальной кроватью, а не с облезлым диваном, на котором спала еще покойная мать.

А вдруг тетка действительно возьмет и перепишет завещание в пользу постороннего человека? Вот это будет номер!

В следующий свой приход она застала у тети Глаши социального работника. Женщина ей сразу не понравилась, у нее был алчный и хитрый взгляд, такая не то что пенсию прикарманит, а и квартиру оттяпает. Надя подумала и решила действовать. Ее одноклассница, с которой она сидела за партой, Кристина Козина, работала медсестрой в доме престарелых. Кристя жаловалась при встрече на тяжелую и малооплачиваемую работу и шутя добавляла: