Десять

Если человек впускает их в себя. Если вместо того, чтобы смотреть на небо, на Бога и утверждать себя в добрых поступках, человек начинает смотреть себе под ноги, в своё, извините, корыто и не видит, что его съедает легион страстей. Сколько ни ешь, сколько ни пей, сколько ни окружай себя золотом, блудом, едой, красивыми, но бесполезными вещами, – не наешься, не напьёшься, не остановишь себя от покупок всё нового и нового, услаждающего глаза и уши. Потому что страсти греховные, которые человек посеял в своей душе, словно свиньи, требуют ещё и ещё… И конец их понятен и известен, – получив власть даже над животными, страсти устремляются в пучину, в погибель.

Но вот появляются люди из селения, и, видя, что все стадо свиней погибло в пучине, что они делают? Они просят Господа, просят Иисуса Христа оставить их, не ходить по их земле, не приносить им убытки… Боятся они, что очищение их собственных страстей и грехов, оставит их без скота и домов…

Так вот, мы с вами делаем вывод, что не в людях изначальная причина их проблем и страстей. Эти страсти, словно свиньи, стремятся войти в людей, и жить в них… до тех пор, пока человек не вооружившись помощью Божией и собственной волей, не удалит всех этих «свиней» из своей души, пока не очистит свою душу от грязи, от бессмысленных и порочных страстей. Пока не вернётся в изначальное состояние чистоты, которое было даровано ему в Таинстве Крещения.

Ведь если мы вспомним, в Таинстве святого Крещения нам дается благодать, которую мы должны хранить в своем сердце. Крещение, как вы помните, это очищение человека от совершенных ранее грехов, когда он воскресает для новой жизни. И поскольку Крещение должно знаменовать собой появление нового, воскресшего человека, это Таинство часто называют «баней пакибытия», то есть купелью новой жизни. Это нужно понимать не как баню, в прямом смысле слова, а как очищение от грехов. И каждый раз, принося Покаяние, совершаемое в Таинстве Исповеди, каждый раз, причащаясь Святых Божественных Тайн, мы вновь и вновь очищаемся от страстей и вспоминаем о своём изначальном предназначении – быть рядом с Богом, быть его помощником и другом, быть его верным рабом, то есть соработником, быть верным и стойким от нападок страстей в будущем».

7.

Утро понедельника в редакции «Горячих новостей» было действительно жарким. Первым, ещё до начала рабочего дня, в офис приехал главный редактор, затем стали собираться взволнованные журналисты. Медведев долго собирал какие-то бумаги, укладывал их в портфель, потом долго пил кофе, нервно выкуривая одну за другой сигареты. Затем, сделав несколько звонков, он сел в машину и отправился к зданию администрации. Когда он уехал, встревоженный и взволнованный, по офису пронесся слух, что в район сегодня утром нагрянула налоговая полиция, которая будет проверять деятельность общественных и религиозных организаций. И первыми проверять начнут именно финансирование храма в Ленинском районе.

В приёмную мэра его не пустили, на этаже в и кабинете референтов стояли люди в черной форме, похожие на полицейских. Георгий Анатольевич опустился в кресло в длинном коридоре, ожидая, когда сотрудники налоговой полиции и проверяющие чиновники поедут по своим прямым делам, оставив Льва Евгеньевича в покое. Однако ни проверяющие чиновники, ни сотрудники налоговой полиции не уезжали из здания администрации. Пошёл уже третий час ожидания, а члены комиссии находились в кабинете Чугунова. Медведев заволновался, встал, начал ходить по коридору взад-вперёд, названивая в редакцию. Неожиданно двери приёмной открылись, вышли несколько человек, затем вышел Чугунов. Лицо его было серым от напряжения и глаза злобно сверкали. На руках его были надеты наручники. Увидев Медведева, он затрясся всем телом, поднял перед собой руки в наручниках, словно показывая важную улику и громко закричал:

– Медведев, напиши обязательно! Я не виновен! Это все происки областной администрации, они хотят снять меня с должности…, назначив своего… Георгий, завтра же должен выйти материал… Георгий, запомни, завтра… позвони Мельниченко в область, прокурору…

Идущий рядом с Чугуновым чиновник улыбнулся и, обращаясь к Медведеву, негромко произнес:

– И Мельниченко сегодня сняли с должности… завтра увидитесь…

Чугунов вновь налился серым возмущением, глаза его злобно начали вращаться, он кипел от напряжения, открывал рот…, но не мог произнести ни одного слова. Все слова уже были сказаны, и нечего больше было придумать этому сильному, мужественному и несгибаемому городскому чиновнику в своё оправдание. Слова уже ничем не могли помочь ему, – предстояло думать о какой-то линии защиты и оправдания, думать о хороших адвокатах, которые смогли бы помочь в предстоящем процессе.

В этот день арестовали ещё нескольких чиновников администрации, владельцев нескольких игровых заведений и директора местного пивзавода, – пока задержали по подозрению в причастности к содержанию нелегальных игровых клубов и махинациях, связанных с бюджетными средствами. Медведев ещё несколько часов пытался выяснить какие-то подробности о разговорах, которые происходили за закрытыми дверями приёмной Чугунова, затем поехал в прокуратуру, снова и снова пытаясь уточнить какие-то детали предстоящего обвинения. Две недели назад, вскоре после несостоявшегося фоторепортажа про настоятеля местного храма, Чугунов попросил знакомых из прокуратуры организовать налоговую проверку деятельности общественных и религиозных организаций в своем районе, а пока проверяющие полицейские собирали документы и готовились к этой проверке, буквально накануне назначенной даты в самой прокуратуре сменилось руководство: вместо старого прокурора, которого временно отстранили от дел, прислали из Москвы нового, который решил начать проверку не с религиозных и общественных организаций, а с фактов, изложенных в многочисленных письмах в адрес бывшего прокурора и главы администрации города. Письма и жалобы эти были отделены от остального документооборота, их подняли, внимательно ознакомились и сегодня же утром Кудряшов, глава налоговой полиции города и района, и сам Чугунов были задержаны на положенных трое суток.

Больше никакой информации Медведев и его журналисты собрать не смогли. К вечеру Георгий Анатольевич вернулся в редакцию усталый и расстроенный, вызвал к себе помощников и стал обсуждать возможные доводы статьи про невиновность Чугунова. Что они только ни вспоминали, ни предлагали, ни обсуждали, – статья не складывалась; предъявленных обвинений было много, а защиту мэра можно было выстроить только на обвинениях в адрес областной администрации, которая давно делала попытки изобличить Чугунова. Вечером, уже ближе к полуночи, в кабинете Медведева зазвонил телефон. Он попросил всех выйти из кабинета и о чём-то долго беседовал за закрытыми дверями.

Ночь выдалась холодная, – впервые в ноябре ударил настоящий мороз. Еще не было снега, не слышно было вьюги и метели, местами осенняя листва сбилась во влажные, грязные кучи и замерзала, мешая пешеходам на тротуарах.

Ночью главный редактор никак не мог уснуть. Он вспоминал землистое лицо Чугунова, идущего по коридору собственной администрации в наручниках, вспоминал его слова, сказанные в бане, вспоминал девушек, танцующих и поющих на его юбилеях, которые он с таким шиком праздновал в самом большом ресторане города. Под утро, ворочаясь с боку на бок, он задремал, но тут же, около пяти утра, был разбужен звонком мобильного телефона. По телефону взволнованный голос сообщал, что в редакции «Горячих новостей» уже час как продолжается пожар. Три пожарных расчета принимают участие в тушении, но огонь занял уже все три этажа старого послевоенного особняка, в котором располагалась редакция.

Впервые Георгий услышал эту новость… словно сказанную с экрана телевизора. Такие новости он часто слышал по радио– и теленовостям, читал в газетах…, и они не трогали его. И вдруг теперь он почувствовал, что и эта новость не тронула его совсем. Словно он давно ждал, когда ненавистная редакция, редакция газеты, которую он возглавлял много лет, утонет в огне собственной злобы и жадности, в огне зависти и осуждения. Он спокойно выслушал дёрганый голос коллеги по телефону, вздохнул и спокойно сказал:

– Делайте всё, что возможно, чтобы спасти редакцию. Держите меня в курсе.

Отключив телефон, он снова опустился на кровать, накинул одеяло, ещё раз вздохнул… и неожиданно для себя… заснул.

Утром ему предстояло идти на новую работу, которую он сегодня долго обсуждал с новым руководителем городской администрации. Он знал, что теперь в городе будет несколько редакций подобных газет, а не одна, и он, – Медведев, – будет поставлен на то место, которое ему когда-то обещал Чугунов. И поэтому он спал теперь спокойно. Горела уже не его редакция, горели «Горячие новости». А он там уже не работал.

Вопрос с Костиной работой решился сам собой. Утром, в больничной палате, собравшись с духом, Костя решил написать заявление на увольнение и позвонил по привычному номеру дежурному по редакции. Телефон не отвечал. И только вечером, он узнал от Людмилы, что редакция его газеты… сгорела. Сгорела вместе со всем содержимым, в том числе с его новым диктофоном, который ему подарили на сорокалетие в прошлом году.

8.

Через два года после произошедших событий, новый мэр города своим указом выделил землю для строительства нового храма в Ленинской районе. Да и само название района было переименовано – теперь район назывался, как и до 1927 года, – Ильинский. На месте сгоревшей редакции была выстроена автомойка, – городские власти сочли, что строительство здания на этом месте нерентабельно, а сама редакция переехала в новое здание, сменив при этом название на «Истоки».

Чугунов был оправдан по всем статьям обвинения, но занимать высокие посты в государственной службе ему было запрещено. Говорят, что он с семьёй уехал жить куда-то за рубеж и очень активно занимается бизнесом, видимо, не вспоминая о карьере градоначальника.

Ещё через год Костя обвенчался в новой церкви, построенной на том месте, где когда-то находился домик с маленьким куполом, – теперь это был высокий, в два этажа, белокаменный храм во имя Ильи Пророка. В момент строительства он помогал отцу Алексию чем мог в своей ипостаси журналиста, – писал статьи, оформлял рекламные буклеты нового храма, помогал собирать средства на строительство, словом – проникся этой информационной работой так глубоко, что ему предложили должность сотрудника по информационной работе в местной администрации благочиния, где были объединены все храмы области. Костя не был рад этой работе, но другой пока на горизонте не предвиделось, а возвращаться под начало Георгия Анатольевича Медведева он больше не хотел. Ему было здесь интересно, – он занимался своей работой, встречался с людьми, общался, писал заметки в газеты и на сайт благочиния, обсуждал с настоятелями какие-то детали, и… был доволен.

Костина «дорога», которая так драматично и опасно «переплелась» с дорогой отца Алексия и стала его основным направлением в жизни, по которому он шел, по крайней мере, не стыдясь за свою работу.

История десятая

ДВА БРАТА (ПРИЗВАНИЕ)

«Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего; ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего».

(Исход 20:17)

1.

Самолёт содрогался всем телом, опускаясь всё ниже и ниже, пока не вынырнул из густой мутной облачности над засыпающей столицей. В салоне бизнес-класса было прохладно и тихо. Лишь монотонное урчание вентилятора где-то наверху убаюкивало уставших пассажиров.

Константин Сергеевич Золотов давно так не волновался. Последний раз в Москву он прилетал около десяти лет назад, когда был помоложе, поактивнее. Он тогда много путешествовал.

Сейчас уже силы не те… Скоро – семьдесят…

«Последние годы даются всё тяжелее и тяжелее…» – думал он, поглядывая на застывшие в лунном полумраке подмосковные леса. Рядом с ними, чуть дальше, каким-то неясным пятном блестело водохранилище. Самолёт заложил вираж перед посадкой, ещё минута, и под крылом ярким пятном показалась Москва.

Несмотря на два часа ночи, столица не спала.

Раскинувшись ночными огнями, словно отгоревший, разбросанный по земле костёр – столица жила ночной не засыпающей жизнью: «угли» ещё тлели, изредка вспыхивая яркими пятнами, трубы электростанций дымили, и ма-а-а-аленькие, как будто растоптанные кем-то, угольки вспыхивали и гасли.

Вспыхивали и гасли. Словно прощались с кем-то.

Пар электростанций серыми кольцеобразными клубами «змеился» над столицей. Длинные серо-коричневые крыши заводов, краны, железные дороги, локомотивы, многотонные грузовые машины, – сверху казалось, что весь город, – огромная механическая машина, круглосуточно двигающая невидимыми «поршнями», вдыхая и выдыхая, выпускает в трубы свою усталость, серость, влажность и монотонность.

«Не спит Москва», – подумал Константин Сергеевич, – не спит…» Захлопнул журнал, убрал обратно в кресло.

Снял очки, аккуратно уложил их в дорогой футляр.

Закрыл глаза. Откинулся в кресле, глубоко вздохнув.

В глазах по-прежнему стояла картина угасающего костра. «Словно остатки прожитой жизни…» – представлял он ещё и ещё раз картину отжившего костра. – «Когда-то пылал, разгорался, затем прогорел жирными и крупными углями, прогорел, словно жизнь, и рассыпался в пепел…»

Мысль не останавливалась: «Кому нужно будет всё то, что он сделал в жизни? Всё, что он успел за свои почти семьдесят лет? Кому нужны его открытия, патенты и опыты, исследования и лекции? Может всё, чем занимался, никому не нужно… Может быть… Ну… А как же призвание? Как же медицина, разработка лекарств, избавление от болезней, здоровье миллионов людей? Нет… это не шутки. Всё это не зря…»

Вздохнул, вытер пот со лба платком.

«Почему дым стелется по земле?» – подумал он, ещё раз посмотрел в иллюминатор и вспомнил, где он читал очень похожую историю. «Да, это история Каина и Авеля. Каин принес в жертву Богу результаты своего труда, но Господь не принял его жертвы, потому что Каин пожертвовал то, что ему было не жалко, то, что просто попалось под руку. А Авель выбрал лучшее, отдал Богу самое лучшее».

По телу пробежала мелкая дрожь.

«А ведь Каин убил своего брата. Зачем он это сделал? Неужели позавидовал брату?

Так, спокойно… давление… давление. Какое, интересно сейчас у меня давление? Да чего я со своим давлением? У Андрея сейчас, наверное, всё гораздо хуже… Эх, Андрей, Андрей… Говорил я ему… Лет двадцать назад».

С этими мыслями он встретил посадку. Самолёт ещё раз плавно качнулся, и шасси, нащупав посадочную полосу, загудело. Самолёт задрожал и шумно покатился по полосе. В салоне послышался глубокий, расслабляющий вздох и редкие аплодисменты команде пилотов.

«Наш самолёт совершил посадку в столице Российской Федерации – городе Москве. Просим пассажиров оставаться на своих местах…» Константин Сергеевич отстегнул ремень, потянулся и открыл глаза. «Слава Богу, прилетели…» – в его голове уже напряжённо пульсировала мысль об обратном полёте из Москвы в Берлин.

«Ну, что же… встречай, Москва…» – перед мысленным взором промелькнули все его московские визиты: когда-то он прилетал на конференции, останавливался в гостинице, затем заезжал в гости к матери, потом, спустя много лет, позвонил Андрей, и он прилетел на прощание с матерью… А до этого было прощание с отцом, много лет назад. Много лет… – Константин Сергеевич затруднился сразу сосчитать, сколько лет назад это было.

«… Да, Москва. Родина. Родина – это где родился. Или нет? Или Родина – там, куда тянет? Да, тянет домой, в Берлин. К Наталье, к внукам… домой.

Нет. Родина, там, где родные. А тут?

А тут – Андрей… родной брат. Эх, брат…»

Три дня назад Константин Сергеевич получил из Москвы, от заведующего отделением Боткинской больницы Георгия Ивановича Коновалова телеграмму о том, что его брат, Андрей Сергеевич, находится в реанимации после тяжёлой операции и просил его приехать. По словам врача, Андрею Сергеевичу не давали больше месяца – операция вроде бы и прошла успешно, но болезнь зашла уже слишком далеко. В общем, Константин Сергеевич перенёс все лекции ближайшей недели и через три дня, поздно вечером, вылетел в Москву.

Аэропорт встретил по-московски: из восьми таможенных коридоров работали два, таможенники не торопились, – ночь была впереди. Толкотня и неорганизованность мест для ожидания досмотра нервировали, тем более, что Константин Сергеевич чувствовал, что давление серьёзно зашкаливает.

Он снял шарф, открыл сумку, нашёл лекарства. Они лежали, бережно уложенные в специальный пенал, который собрала Наталья Ивановна. Открыл пенал, нашёл нужное лекарство.

«Так, две таблетки сразу. Вода… Где была вода?

Вот, в сумке. Вода. Ф-ф-ф-ф».

Вытер платком лоб. Нужно где-то присесть.

«Да, Москва встречает как-то равнодушно. Москва всегда так встречала…» – вспоминал он свои последние визиты в столицу. Это всегда было очень быстро, срочно, а в последние годы это было связано ещё и с проводами в последний путь своих родных, напряжённо и скорбно. Словно не было других поводов приехать в город, где он родился.

«Да, словно не было других поводов, – думал он. – Не было. Или просто никто не звал, не приглашал? Или я сам не собрался приехать ни разу? Ни разу за сорок с лишним лет не собрался вот так, просто прикатить в город своего детства и побродить по любимым московским улочкам? Да нет. Я бы собрался. Времени не было. Да и не звал никто. А кто должен быть звать?».

Очередь подходила медленно. Пройдя паспортный контроль, Константин Сергеевич прошёл в зал приёма багажа, нашёл и снял с ленты свой небольшой чемодан на колесах, который прошагал с ним пол-Европы и направился к выходу из аэропорта.

Москва действительно не спала. Уже через пятнадцать минут он ехал в тёплом такси и любовался ночными московскими улочками. Он не узнавал эти улочки… С последнего его визита в Москву, где-то около двухтысячного года, многое изменилось: Москва явно стала смотреться как-то больше по-европейски, даже при свете ярко-жёлтого уличного освещения столица выглядела свежей и чистой. Константин Сергеевич вспоминал дороги и не узнавал широких проспектов, трехуровневых развязок, мигающих рекламных вывесок.

В какой-то момент в ночном небе мимо машины пролетели знакомые очертания знаменитых московских высоток, и что-то ёкнуло в груди, защемило… Руки затряслись, доставая в очередной раз платок из кармана.

«Москва, Москва… Как ты изменилась, Москва…»

Через полчаса он устало опустился на аккуратно застеленную кровать в гостинице. Затем опять поднялся, открыл чемодан, достал аккуратно уложенные вещи, разложил их на полке в шкафу и переоделся. Открыв окно на балкон, долго стоял, поражённый неожиданной панорамой, – впервые в жизни он увидел другую Москву. Это был не город его детства, тихий, утопающий в зелени деревьев, это был не шумный и грязный город эпохи девяностых, – это был красивый ночной европейский город, с огромными рекламными вывесками, подсветками, гирляндами, куполами, мостами, стеклянными небоскрёбами, взмывающими над городом…

Это была новая Москва.

Он стоял и любовался ночным видом с балкона.

Потом долго ворочался на непривычно жёстком матрасе. В пятом часу утра, наконец, помогло снотворное, которое супруга заботливо уложила в его аптечку.

Утро оказалось не таким свежим и радостным, как представлял его себе Константин Сергеевич ночью, любуясь московской панорамой на балконе. Гудящая и практически не двигающаяся вереница машин заполонила все улицы, дым и копоть поднимались во влажный осенний воздух, солнца не было видно за густой облачностью, а ветер порой доносил какие-то неприятные запахи с внутреннего двора гостиницы вперемешку с запахом тлеющих осенних листьев.

Побрившись и одев брюки и чистую рубашку, Константин Сергеевич неторопливо спустился в ресторан позавтракать. Без завтрака он не мог обходиться – после утреннего стакана теплой воды и принятой порции утренних таблеток, ему обязательно нужно было принять лёгкую пищу, – на этом настаивал немецкий друг и личный диетолог Константина Сергеевича.

Лишь выпив свой утренний травяной чай и поднявшись в номер, Константин Сергеевич открыл свою записную книжку на литере «З» и нашёл номер мобильного телефона брата. С третьего раза на том конце послышалось шуршаньше, а затем хриплый голос:

– Да.

– Андрей. Это я.

– Кто я?

– Андрей, это я… Костя.

– …. Костя, ты откуда звонишь?

– Андрей, я в Москве. Вчера прилетел ночным рейсом. Подскажи, где эта Боткинская больница?

– Костя, я не знаю… возьми такси… тебя привезут. Я не знаю…

– Андрей, ты как?

– …. Живу пока, Костя. Врачи ничего не говорят. Приезжай, может тебе чего скажут.

2.

Такси ехало очень долго – водитель чертыхался и материл все соседние машины, ругал на чём свет стоит городские власти, дороги, гаишников, – словом, устроил экскурсию по дорожным пробкам и словарному запасу московского таксиста, прежде чем привёз его к проходной престижной больницы. Взяв деньги, он вдруг изменился в лице и довольно улыбнулся пассажиру. Константин Сергеевич передёрнулся от вида неровных желтых зубов и понял, что переплатил.

В отделении больницы долго искали пациента с фамилией Золотов, несколько раз ошибались с палатой, куда Андрея Сергеевича перевели из реанимации, но наконец проводили Константина Сергеевича до нужного корпуса. Пока шли до места, внутри больничной территории он уловил знакомый запах – пахло так же, как и с балкона гостиничного номера – прелой и тлеющей листвой, – кислый и местами горький запах шёл откуда-то с дворовой территории.

В маленькой палате Андрей лежал один.

Константин Сергеевич открыл дверь, заглянул и не сразу узнал Андрея – он сильно похудел, как будто бы высохла кожа на лице, не было бровей и волос на голове. Но знакомый профиль брата он не мог не узнать.

Андрей лежал, закрыв глаза.

Константин Сергеевич, ступая в синих бахилах, как можно тише, подошёл к кровати Андрея и опустился на стул.

Щемящее чувство вновь вернулось к нему. Константин Сергеевич вдруг сильно вдохнул, как будто, чего-то сильно испугался и с шумом выдохнул. Андрей Сергеевич открыл глаза.

– Костя… – знакомая улыбка показалась на лице Андрея. Эта улыбка словно вдохнула новую жизнь и новое, какое-то неведомое чувство надежды в Константина Сергевича. С этой минуты он снова стал Костей…

– Костя…

Брат привстал на кровати.

Константин сбросил с себя сумку, стянул шарф, присел на краешек кровати, приобнял брата.

– Андрей…

– Костя… как… как ты долетел?

– Спасибо, Андрей, хорошо долетел. Как ты?

– Как видишь. Боремся! Боремся… Ты знаешь, Золотовы не сдаются просто так! Врачи молчат… хотя я всё понимаю. С такими диагнозами долго не живут…

– А что, доктора уже знают точно?

– Знают, Костя. Всё они знают. Только не всё говорят. Может тебе скажут? Ты же всё-таки доктор.

– Андрей, я не доктор. Я химик.

– Ну, всё-таки. Ладно, обо мне. Расскажи, как ты живёшь, Костя? Ты… ты такой красивый… Голова седая… А улыбка та же самая… осталась. Твоя…

Константин улыбнулся.

– Да что там годы, Костя! Годы – ничто! Вся сила не в годах, а в душе… Если в душе сила есть, значит человеку уже ничего не страшно: ни страдания, ни боль, ни смерть. Я на это уже смотрю спокойно, Костя. Ладно. Давай не будем об этом. Ты докторов спроси, чего и как, а мне не говори, я уж останусь тут, как есть…

– Ладно. Ты лежи. Я пойду, спрошу, как тут у вас устроено. Где лечащий врач, когда был консилиум, всё узнаю.

– Костя, какой консилиум? У нас всё просто – это тебе не Германия! Лёг, заболел – лежи, выздоравливай. Ах, не выздоровел? Ну жаль… Это у вас там медицина делает семимильные шаги, а у нас… семимильные шаги делают цены на лекарства. Ну, сходи, спроси…

Через пятнадцать минут Константин вернулся. Всё, что он услышал, он уже предварительно понимал. Ничего обнадёживающего ему не сказали, ничего конкретного не объяснили. Только потому, что в онкологическом отделении больницы в такой момент никто ничего не знает и только ждут. Как развернутся события, не мог предсказать никто. Константин Сергеевич знал подобные диагнозы и понимал, чем они заканчиваются в большинстве случаев, как и то, что во многих подобных случаях люди могли вернуться к нормальной жизни. Что именно приводило одних людей к выздоровлению, а других – в обратном направлении, никто не знал. Все принимали одни и те же процедуры, пили одни и те же лекарства. Но результаты были категорически разными. Поэтому все лишь разводили руками и тихо шептали: «медицина тут бессильна».