Десять

В тот вечер он возвращался домой по холодной набережной, растрепанный, раздавленный поставленным редакционным заданием, и утром с большой радостью почувствовал спасительную температуру и жар, о чём довольный сообщил в администрацию. На том конце провода долго переспрашивали, «кому передать» и «на кого переключить», но Георгий Анатольевич просил не переключать, а лишь передать помощнику мэра, что он свалился с температурой, и не сможет в ближайшие дни выполнить поручение мэра.

Сцену в стриптиз-клубе устроили без него.

Через несколько дней, ему, уже быстро выздоровевшему и посвежевшему рассказали подробности «постановочной операции». Он и сам эти дни болел, переживая за ситуацию, которая состоялась где-то там, без него: ему одновременно было очень любопытно, как всё это произошло, с другой стороны было противно думать о последствиях этого происшествия. Представлял он себе и встречу с настоятелем после той статьи с фотографиями, которая должна была выйти в газете в ближайшие дни. Представлял… и не хотел представлять… так сильно страшили его те глаза, которые могли выразить слова, которых он и его команда были бы достойны после всего этого… Но Медведев старался об этом не думать.

Действительно, настоятеля пригласили освятить помещение в центре, он приехал в облачении, подготовился, но не начинал освящение, – хотел уточнить, чем будут в этом помещении заниматься его владельцы. Видимо, было какое-то чутьё у отца Алексия по поводу этих странных, упитанных людей с шарообразными лысыми головами, – кто-то попросил поучаствовать в этом событии охранников из городского охранного предприятия. После того, как заметили, что отец Алексий начал сомневаться в необходимости и потребности церковных таинств для данного помещения, на его четвёртую попытку вопроса, ответили прямо, что здесь будет стриптиз-клуб. И ещё добавили, что не стоит задавать лишние вопросы.

После этого отец Алексий спокойно собрал свои вещи, упаковал сумку и засобирался на выход. В этот момент подготовленные заранее девицы в очень тесных одеждах, а местами и без неё, накинулись на настоятеля, словно пытались взять у него автограф или увековечить себя на фото вместе с ним. И действительно, у входа застыл с фотоаппаратом заранее фотоукомплектованный Витя Козлов, фотограф «Горячих новостей», который быстро наделал нужных кадров. Что интересно, отец Алексий не стал кричать и ругаться, а лишь сбросил с себя некоторых особ, отодвинул от себя подальше, и спокойно вышел из здания, отвесив лишь несколько слов в адрес устроителей этого увеселительного балагана.

Вечером Медведеву позвонил мэр, обрадованный, что получилось осуществить задуманное. Он просил сохранить для него некоторые фотографии и спросил, когда можно будет увидеть в газете долгожданный интересный репортажик. Медведев устало ответил, что нужно подготовить статью, посмотреть фотографии и сказал, что поставил материал на ближайшую пятницу – лучший день для подобных публикаций, когда все выходные можно обсуждать «событие», а возможности опубликовать опровержение или ответный материал как минимум ближайшие два дня нет. Мэр был доволен, напомнил о предстоящем повышении главного редактора и после этого, как-то неприятно пошутив, быстро распрощался.

Через два дня, в четверг, на вёрстке газеты ставили новый материал об освящении стриптиз-клуба. «Материал получился конечно, убойный, только вопрос, что из этого получится… – невольно представлял себе неудобные последствия Георгий Анатольевич. С одной стороны, он представлял себе глаза настоятеля, с другой – представлял, как он будет выглядеть в новом кабинете администрации, – эти картинки внутри него боролись друг с другом, и последняя явно побеждала. Встречаться с настоятелем он в ближайшее время и не планировал.

Когда вёрстка была готова, и оставалось лишь поставить отобранные фотографии, Медведев спустился в кабинет к фотографу. «Кабинет» Козлова находился в подвале редакции, в полутёмном помещении, где были навалены какие-то коробки, плёнки, на столах были разбросаны сотни снимков разного формата.

Витя сидел в низком кресле и курил.

– Привет. Что с фотками по священнику?

– Садись, Анатольич. Поговорить надо.

Витя поднялся с кресла, пододвинул его главному редактору, а сам присел на стол.

– Понимаешь… я первый раз с подобным сталкиваюсь.

– Не понял.

– Как тебе сказать. Фотографировал я на флешку, вот она, – он протянул зелёную флешку с серебристым штекером. – Ничего не пойму, помню точно, что на неё снимал. Уже сотый раз вставляю в компьютер, слушай, это мистика какая-то… Фоток нет.

– Как нет, Козлов, ты что? Ты соображаешь вообще, что… ты… Нет, слушай, ты вообще понимаешь, что это такое? Может быть, ты на другую снимал?

– Анатольич, помню точно. Да и я всё уже тут пересмотрел. Нигде этих кадров нет. А эта… – он помолчал минуту, а потом добавил: – А эта пустая, понимаешь? Словно, кто-то стёр всё. Наверное, кто-то зашёл ко мне сюда, вытащил её и стёр.

– Да кому нужно было сюда входить, в твое бомбоубежище… Ну ты даёшь. Мне сегодня нужно фотки ставить в газету, мэр завтра меня разотрёт об стену. А я…. А я тебя. Ищи где хочешь эти фотографии, чтобы они были у меня через час.

– Ага… где я их найду…

Медведев так хлопнул дверью в подвал, что слегка осыпалась засохшая штукатурка. Козлов остался один на один с пустой флешкой, не понимая, что именно могло произойти.

Ближе к ночи, настала очередь Медведева думать о том, как сказать мэру о происшествии в редакции. Он уже точно знал, что говорить нужно не о пропаже, а об умышленном уничтожении улик. Ясно, что подать случившееся, как уничтожение улик было для него хоть каким-то спасением в случившейся ситуации.

Мэр не просто орал. Он матерился в трубку так, что было слышно в конце длинного коридора. Материл он лично его, главного редактора Медведева, Костю Волкова, который не смог ничего путного написать в статье, Витю Козлова, которому нужно было оторвать… в общем оставить его без фотоаппарата и других приборов. Он ругался, словно кипел огромный чайник на плите, к которому было страшно подходить, чтобы уменьшить газ или отключить конфорку. Чайник «пыхтел» носом в разные стороны, кипяток выплёскивался через край, всё вокруг плиты было залито водой и стены, и потолок и пол.

Мэр успокоился только тогда, когда Медведев, не выдержав горячего и обжигающего напора, вспомнил что-то о возможности изготовления фотоколлажа, в котором можно скомбинировать фотографию одного с фотографиями других. Такими приёмами они когда-то пользовались при самой крайней необходимости. Сейчас другого выхода просто не оставалось.

В ответ на предложение на другом конце трубки послышалось какое-то причмокивание, взволнованное дыхание, кашель, а затем мэр выругался и бросил трубку.

5.

Нужно было быстро что-то решать.

День клонился к вечеру, а сдавать номер в печать нужно было до полуночи. Оставалось буквально три часа с небольшим, чтобы успеть изготовить нужный фотоколлаж.

Медведев позвал в кабинет Костю, быстро объяснил, к кому нужно было быстро съездить за нужными фотографиями, и показал дорогу. Пока Костя ехал на другой конец города к опытному фотомонтажёру, Медведев по телефону давал точные указания, какие фотографии и как нужно было смонтировать.

Косте оставалось лишь привезти готовый фотоколлаж на флешке в редакцию – поздним вечером интернет в городе работал слабо и надеяться на то, что по электронной почте эта фотка сможет пройти, уже было нельзя. Оставалось совсем немного, чтобы закончить эту эпопею и… забыть, как страшный сон в новом кабинете, где всё будет по-другому. Так думал Георгий Анатольевич Медведев, сидя в своем ещё старом кресле и выкуривая одну за другой горькие сигареты. А Костя тем временем уже на всей скорости летел обратно с заветной флешкой с новой, состряпанной фотографией.

Он летел так быстро, что не видел ни пешеходов, ни машин, ни светофоров, – почему-то именно в этот день он сильнее жал на педаль, невнимательно смотрел по сторонам, был напряжён и взволнован. Он чувствовал, как могут зашататься под ним все его привычные устои – как могут выгнать Георгия Анатольевича, и его, Волкова, вместе с ним, как могут не взять его в другую газету после этой… и после этого случая тем более… Чувствовал он, каким сильным человеком был Чугунов, и как давил он всех, кто вставал у него на дороге. Вспоминал слова мэра, сказанные тогда, в бане, что чугун самый крепкий металл в природе, и очень сильно сомневался, хотя про химию и металлы помнил из школьного курса плохо. Так мысли одна за другой метались в его голове, и лишь некий внутренний автомат следил за переключением скоростей, сигналами светофоров и машинами, которые он обгонял.

Почему именно на этом перекрестке не работал светофор, так и осталось невыясненным. Не работал и всё. Не работал именно в тот момент, когда Костя на всей скорости «летел» в сторону редакции, сжимая заветную флешку и не замечая присутствия неработающего светофора на этом перекрестке.

С другого конца дороги, наперерез старенькой и видавшей виды Костиной «Вольво» спешила на разгрузку «Газель», доверху набитая коробками со сладостями.

Удар был очень сильный. Костину машину развернуло несколько раз от удара, который пришёлся в правый бок автомобиля, смяло полмашины, правую дверь вплющило внутрь, и через какую-то секунду, которую невозможно уловить и почувствовать, Костя оказался зажатым между рулем, креслом и дверью автомобиля.

Газель, проехав ещё несколько метров, ударилась в деревянный забор и заглохла. Водитель газели, испуганный высокий молодой парень, быстро выпрыгнув из кабины, быстро зашагал куда-то, потом вернулся, потом опять быстро ходил взад-вперёд около места столкновения, словно соображая, как всё происходило. И только через несколько минут подбежал к искореженному Костиному автомобилю.

Костя в этот момент не подавал признаков жизни.

Следом за водителем газели к Косте подбежал ещё водитель какой-то машины, остановившейся неподалеку. Мужчина быстро выбил остатки стекла на двери и они вместе вытащили Костю на асфальт, затем аккуратно приоткрыл ему глаза и пощупал пульс на шее.

– Живой. Давай его ко мне, быстро, – командовал молодым водителем этот неизвестный мужчина с бородой. – Давай, давай, вон машина стоит. За ноги бери, за ноги. Живой, живой….

Они донесли Костю до автомобиля, мужчина открыл заднюю дверь, и они аккуратно положили Костю на заднее сиденье.

– ГАИ вызови, или милицию там… давай, номера запиши только. Мужчина быстро сел за руль, завёл машину и, взвизгивая колесами, машина быстро набирая скорость, скрылась за домами.

– ГАИ… – руки у молодого водителя Газели дрожали. Он искал телефон по карманам. Достав телефон и продолжая дрожать, он вспомнил про номера и подумал, что успел заметить лишь марку машины, которая увезла пострадавшего в больницу.

– Мазда, по-моему…, да, мазда… наверное, – перебирал он в памяти марки машин.

В редакции в этот момент был аншлаг. Съехались все, кто хотел лично принять участие в будущем скандале, – приехал Чугунов с двумя помощниками, приехал какой-то руководитель, которого Чугунов представил Медведеву, как главного по всем средствам массовой информации в городе, ещё какие-то люди, имён и должностей которых Георгий Анатольевич уже не запомнил. Какая-то пелена стояла у него в глазах после того, как мэр перешагнул порог редакции: он понял, что новой должности теперь, после всего случившегося, ему уже не видать. И лишь одна надежда оставалась у него, одна единственная надежда.

Эта надежда валялась под колёсами разбитой машины, и уже никому не была интересна. Владелец этой флешки, Костя, в этот момент лежал в больнице, в реанимационном отделении и был без сознания.

Мужчина, который привёз его в приемное отделение в крайне тяжелом состоянии, лишь успел рассказать, что и где произошло, успел ещё раз пощупать пульс у Кости и успел сказать лишь несколько слов, когда два медицинских работника укладывали Костю на носилки.

– Ну вот… – негромко сказал мужчина, поглаживая бороду. Руки у него тоже тряслись, и поэтому он сжимал и разжимал пальцы, борясь с волнением. – А говорил, что у нас дороги разные… Если бы разные… как бы я тебя нашёл…

– А? – переспросил санитар. – Чего?

– Да нет, ничего. Сотрясение видно сильное… переломы… Помоги Господи… Помоги Господи…

– Чего это он? – спросил санитар у своего коллеги, глядя на мужчину.

– Да, ничего, держи давай… клади… Ладно, отец, повезли мы его… Зайди в регистратуру, там надо будет бумаги какие-то заполнить… Машину вот там поставь. Поехали! – крикнул санитар, толкая вперед тележку с носилками.

В редакции ждали до полуночи. Телефон Костин не отвечал, фотограф Витя Козлов носился между сидящими в креслах и извинялся за свою флешку, пока его не прогнали с глаз долой. Медведев ходил по комнате взад-вперёд и уже не волновался…. Он страдал. Он всё понимал, – что всё сломано, карьера сломана, газета будет жить и развиваться без него, что в администрации города будут руководить информационной политикой без него, что дома ему не дадут житья после всего этого, выговаривая за то, что он непутёвый, бестолковый… и так далее. Георгий Анатольевич уже свыкся с ситуацией, и даже не думал заговаривать с мэром…, он ждал. Ждал Костю, когда тот приедет со спасительной флешкой, затем ждал звонка и ответа от Костиного телефона, а в 23.50 он уже не ждал ничего. Даже чуда не ждал.

Ровно в полночь мэр встал из кресла, и, не прощаясь, покинул здание редакции газеты. Не сказав ни слова, не произнеся ни звука.

– Хоть поорал бы как следует, – думал, махнув на все рукой, Медведев. – Наорал, глядишь, легче бы стало. Ладно…. Снимай материал с главной полосы, ставь замену, – уныло командовал он, словно капитан корабля, последний раз поднявшийся на мостик. – Ставь замену про маслозавод на первую. А с третьей убирай… Туда найди чего-нибудь. И через полчаса чтобы номер сдали… Как хотите! – кричал он, словно заменяя ожидаемые окрики мэра города.

Ему хотелось орать, кричать, материться, бросить и разбить какой-нибудь предмет. И как только он собрался это сделать, зазвонил телефон в приемной. Звонили из больницы, из реанимации. Оказалось, что Костя попал в аварию и был госпитализирован. Кто-то привёз его в крайне тяжёлом состоянии. «Это спасибо тому бородатому мужчине, которые его привёз, ещё бы несколько минут, и привозить уже было бы не нужно…. – врач был немногословен и спрашивал домашний Костин номер.

У Георгия Анатольевича затряслись руки, когда он копался в своей записной книжке, пытаясь отыскать домашний телефон Кости Волкова.

Газета вышла утром, как и всегда, вовремя. В каждом городском киоске, на базаре, в палатке, в здании администрации – везде, где она обычно продавалась, её спрашивали, брали, покупали… И никто не знал и подумать не мог, насколько драматичным, насколько тяжёлым был этот выпуск. Газету читали даже в больнице, где в отдельной палате лежал после ночной операции Костя Волков, – его Людмила сидела рядом, держа его за руку.

К обеду в палату осторожно вошёл мужчина, тот самый, что привёз Костю ночью после аварии. Людмила, коротко поговорив с ним, так и не поняла, кем этот мужчина приходится Косте, и спросила его что-то о Костиной работе.

Но мужчина оказался не с Костиной работы – он оказался священником, отцом Алексием, который служил в храме, недалеко от больницы, где лежал ещё не пришедший в сознание журналист Константин Волков.

Главред Медведев переживал зря.

Ни увольнением, ни понижением, ни даже выговором его из администрации не наказали. Мало того, мэр, видимо, узнал о случившемся ночью, утром позвонил Георгию Анатольевичу и был достаточно мягок:

– Ты это… этому парню… нужно помочь… Ты скажи, что там ему нужно, я людей пошлю. Лекарства там, чего там…

– Лев Евгеньевич, я уже распорядился, помощь будет оказана.

– Оказана… ты давай… распорядился он… Тут я распоряжаюсь, пока ещё… Ладно, слушай. Бросил я эту затею…

– Какую именно?

В ответ послышалось молчаливое сопение в трубку.

– Слушай, ты не дерзи. Какую именно? Намекаешь, что у меня много затей подобных? Смотри, Медведев… Я про настоятеля твоего… Ты мне тут не поможешь уже… Я пошёл другим путем. Он давеча меня пугал кем-то из прокуроров области… Вот я ему этим и отвечу. Налоговая приедет в район. Проверит выделение средств, куда и как расходует эта… церковь его.

– А если…

– Ты свое «если»… знаешь куда… Если… Это у тебя бывает «если». У меня все твёрдо. Запомни. У Чугунова все твёрдо… сказал, приедет налоговая, значит приедет. Дядя там у меня в областной налоговой есть… Не последний человек. Так что готовь полосы свои для материалов. На пресс-конференцию позову… И знаешь что… жаль, что ты не смог занять эту должность… Я для тебя её готовил. Ну, да ладно. Навести своего там… И мне позвони, как он.

– Хорошо, Лев Евгеньевич.

6.

Через неделю Костя уже вставал с постели, ходил по больнице и шутил. Его Людмила была всё время рядом с ним, водила его под руку, потом просто сидела рядом, целый день разбавляя его больничное время своей тёплой улыбкой и заботой. Впервые Косте было хорошо с ней, – не дома после работы, не в выходные после пивка и хорошей компании, – они вдруг нашли то, чего давно искали, – возможность и сильную потребность заботиться друг о друге.

Костя не вспоминал тот злополучный день и тот вечер, не вспоминал и не рассказывал подробности о той флешке, ради которой летел через перекрёстки, практически перепрыгивая светофоры, не вспоминал и не пытался разузнать, что было с ним, после сильнейшего удара машины с Газелью.

Но Людмила через несколько дней, когда Костя стал увереннее ходить, хорошо кушать и шутить, решила-таки рассказать ему о том, кто приезжал к нему на следующий день после операции. Смогла она в подробностях рассказать Косте и о том, кто именно спас ему жизнь, кто привёз его в больницу сразу после аварии, не теряя драгоценных секунд.

Наверное, впервые в жизни Костя молчал более часа. Что думал он и как представлял себе ту картину ночи, он не сказал никому. Что думал он, вспоминая свои слова «о разных дорогах», сказанных священнику? Разве эту дорогу имел он в виду, когда говорил отцу Алексию о предстоящей встрече с ним?

Но сразу всё это осмыслить ему было не под силу.

Он понял лишь одно – что первым делом после выздоровления он должен прийти к отцу Алексию.

К этой встрече Костя готовился долго. Теперь, когда Костя знал точно, что с того страшного перекрёстка его отвёз в больницу именно отец Алексий, он не раз вспоминал свои же слова о «разных дорогах». Словно кто-то специально исправил и перевернул его слова, направив их обоих к одному перекрёстку. «Вот только, если бы не та синяя Газель, которая вынырнула из-за поворота прямо на меня… – думал Костя. – Хотя с другой стороны мы с отцом Алексием могли и не встретиться. Просто проехали бы друг мимо друга и даже не узнали бы об этом». Много Костя думал и о своей работе, которая привела его на тот перекрёсток. «Что это за задания такие редакционные, да и что это за коллажи такие, когда священника с эротическими картинками монтируют, – это уже перебор… – думал Костя и вспоминал отчётливо все слова, сказанные мэром в банной парилке. «Что он тогда про свиней-то говорил, – смеялся про себя Костя. – Каков, наверное, сам, такого мнения и о других, – искал Костя какие-то выводы в собственной душе. – По себе мерить нельзя. – Да и действительно, подмял под себя город, как тиран какой-то… Чугунов… фамилия-то какая… А! – он расстраивался, когда начинал думать серьёзно о будущем своей работы в редакции. Конечно, не хотелось работать в подобных «проектах», но знал Костя, что и в других газетах и редакциях бывают подобные задачи. «Подобные, но не такие чернушные… тут уж прямо заказ… Да ещё явно за позицию, а не за действия: просто сказал ему в лицо отец Алексий, что думал, вот и всё. Весь город боится сказать, а он не побоялся. Вот и нарвался на неприятности, – продолжал размышлять Костя, и в какой-то момент понял, что первой неприятностью на пути священника встал именно он сам.

Было тоскливо и обидно.

За всё. За себя, за свою глупость… за свою недальновидность, за свою работу, за свою редакцию. Но прежде всего, было жутко тоскливо думать о том, что причина его проблем кроется далеко в прошлом. Тогда, когда он пришёл в эту редакцию и сразу всё понял – понял, чем ему нужно будет заниматься, – вот именно тогда и нужно было сразу принимать решение. Но тогда он… Тогда он не думал о том, что его ждут подобные задачи и статьи. Казалось, чего сложного, послушать, что говорят, опросить свидетелей, очевидцев, написать, немного приукрасить, добавить «перцу», – и статья готова. А сегодня этот рецепт выглядит куда хуже.

«Нет, – думал Костя. – Нужно завязывать с такой работой. Иначе самому себе будет страшно в глаза смотреть. Надо что-то искать… что-то искать».

Встреча с отцом Алексием состоялась через пару недель, в середине ноября, после выписки из больницы. Все переживания и опасения, что отец Алексий будет говорить снова что-то неприятное о работе, о мэре и об этом деле, не оправдались в первый же миг. Однако это случилось чуть позже. Подъехав вместе с Людмилой на рейсовом автобусе, они зашли в храм и были удивлены красивому пению, которое лилось откуда-то сверху, с балкона. Шло богослужение, в храме было много людей, все стояли молча, кто-то около позолоченных подсвечников, кто-то просто посередине храма.

Людмила крепче прижалась к Косте, почувствовала, что его глаза уже не могут сдерживать выступившие слезы. Костя смотрел на те же самые иконы, на которые смотрел и месяц назад, и тогда, несколько лет назад, – перед ним были такие же строгие лица святых на иконах, такие же ослепительные золотые предметы в убранстве храма, только сейчас ко всему этому добавилось какое-то щемящее чувство внутри, которое жгло изнутри… Это чувство словно что-то говорило ему, еле слышно шептало, настолько «еле слышно», – что слез остановиться было невозможно. Ему вдруг впервые стало жалко, что он раньше ни разу не бывал на подобной службе, именно в тот момент, когда в церкви совершалось что-то важное и так необходимое людям.

После службы и Святого Причастия священник вышел с крестом на середину амвона и начал проповедь:

«Сегодня мы слушали Евангелие от Луки про гадаринского бесноватого, который вышел из гробов. Почему так сказано – «из гробов»? Он был настолько одержим бесами, что не мог жить в домах с людьми, а жил в пещерах, где хоронили умерших, тогда эти пещеры назывались «гробами». И когда Господь наш Иисус Христос вышел на берег, этот кричащий и мучающийся бесноватый, в разодранной одежде, вышел навстречу и молил только об одном, – чтобы оставили его в покое и не мучали.

Тогда Господь повелел нечистому духу выйти из него. Что мы далее слышим? Иисус спросил его: как тебе имя? И тот ответил: легион – потому что много бесов вошло в него.

Что означают эти слова? Что это за легион? Если брать за основу устройство римского легиона – то это около пяти тысяч воинов, хорошо вооруженных. А если брать старорусскую систему исчисления, то слово «легион» означает примерно то же самое, что и старинное слова «тьма» – то есть так много, что и посчитать невозможно.

И вот пришёл черёд бесам взмолиться: позволь нам войти в свиней, которые пасутся тут же, неподалеку, – просили они у Того, кто повелевал ими.

Но, мы знаем… недостоверно, конечно, но догадываемся…, что там паслись не только свиньи, видимо, был и другой скот. Однако же бесы попросились войти именно в них. Почему? Свинья здесь – это символ грязи и нечистоты. Как мы знаем, это животное любит всякую грязь; оно не смотрит вверх, на небо, а всегда глядит в своё корыто с помоями, причём постоянно ест. В нашем языке, со свиньей связано много слов, которые показывают, во что человек может превратиться. Мы говорим: ну посмотри на себя, ты как свинья. Свинство – это свойство души, когда человеку ни до кого нет дела, кроме самого себя, собственной плоти и собственных похотей.

И что же происходит дальше? Дальше мы читаем: свиньи побежали, с крутизны бросились в море и все утонули.

Но нам важно понять, что речь идёт не просто о животных. Под свиньями в этой притче образно, символически подразумеваются наши страсти, которые человек приобрёл взамен добродетелей, заложенных в нём самим Богом. То есть, вместо милосердия, смирения, молитвенности, воздержания, вместо благости, веры, любви, послушания, в нём растут гордость, тщеславие, зависть, блуд, осуждение, злоба, злопамятство, чревоугодие, объедение, сребролюбие, жадность – множество свиней в его душе. Вот вам и легион, – посчитайте, сколько страстей и грехов могут войти в человеческую природу!

Могут войти…. Если…