Десять

2.

Полоски теста показали положительный результат. Но слово «положительный» в уме у Марии не складывалось. Для неё это был, скорее, результат «отрицательный». Просто совсем плохой, очень плохой. Она сидела в ванной, на полу, подперев руками голову и, закрыв глаза, слушала, как вода из крана капает в раковину. С каждым этим «бульк» ей становилось всё хуже, – каждая капля, словно вопрос вставал перед Марией. Не чужая девушка, не подруга, не кто-то там у знакомых, – Она сама впервые столкнулась с Тем, с чем даже не думала сталкиваться.

Пока сталкиваться.

Всё это должно было быть, да! Но – потом!

Потом, когда всё встанет на свои места, когда всё наладится, когда рядом будет Он, когда с квартирой всё будет решено, и вообще, – Тогда, Когда Она Сама Этого Захочет! Эти шесть слов, словно заевшая пластинка, вертелись у неё в голове: Тогда, Когда, Она, Сама, Этого, За-хо-чет! А зачем сейчас? Зачем вот так? Одна, в ванной, с мыслями, с тревогами, с вопросами, в каком-то жутком одиночестве, которое… Которое…

Которое…

Не было слов. Были слёзы.

И в тон этим слезам звучали капли, капавшие из крана, а им в тон звучали капли, стучавшие в окно, – дождь припустил сильнее, и этот тихий капельный оркестр словно рвал душу на части, словно издевался, – тихие капли, звонкие капли, медленно тикают, словно часы, – а разрывают, раздирают на части, и хочется плакать, плакать и закрыв уши, плакать снова.

«Ну почему это всё – со мной? – пыталась размышлять она. – Почему не с Викой, не с Олеськой, ни с другими? Почему со мной? Чем я, такая особенная и замечательная, отличная от всех, чем я заслужила такую несправедливость?»

Да, Мария считала себя действительно не такой, как другие. Она замечала в себе странности, которых не видела в других. Ей всегда казалось, что она как-то по-особому чувствует всё, чувствует всех… видит и слышит как-то по-особенному. С предметами вон разговаривает… с неодушевленными. С лампой может часами молчать. С будильником утром препираться. На зонтик обижаться. Да и вообще, – да! Она особенная! Она не такая, как все! И даже случившееся с ней сегодня – лишнее подтверждение тому, что она не такая, как все.

Телефон Андрея молчал.

Кому ещё можно позвонить? Только ему.

Папе, маме, – нет, это исключено. Кому можно вот прямо сейчас доверить эту тайну? Вдруг, весь день, который уже с утра что-то предвещал, вот так накинулся на неё, вот так врезал?

Зачем?

За что?

Молчал телефон Андрея.

Она бы сейчас сказала ему всё, что смогла бы собрать в уме, всё что смогла бы выстроить в этой фразе, в этих словах…. В этих…. «Да, собственно, чем он виноват… – мельтешились мысли. – Чем он виноват, всё было, как всегда. Всё было, как всегда, – и вдруг…»

А «вдруг»?

Об этом слове написано много. Но не сказано самое главное. В этом слове есть… «друг», а значит, никогда ничего не случается вот так, – «вдруг». Есть кто-то: кто-то рядом, что-то рядом, что всегда ожидает этого момента «вдруг». Мы просто не замечаем его. А оно рядом…

Вот, например, лето… Мы лежим в душистой траве, в чистом поле… Солнышко светит, мы жуём травинку, обливаясь теплом и радостью. А за лесом – враг. Видим ли мы его? Нет. А он есть. И от того травинка наша горчит. Но мы продолжаем наслаждаться всем, что нас окружает. А нас уже окружают враги, которых мы не видим. Нам бы вскочить, подняться, да дернуть со всех ног домой, подальше от того места, где за лесом притаился кто-то. Нам бы быстрее, быстрее убежать, потому что неизвестно, кто там.

А насколько он… «враг»?

Вот такое «вдруг».

Поэтому нужно чаще смотреть, какой из «друг» окажется «вдруг». Даже песня об этом есть.

Телефон Андрея упрямо молчал.

Лишь какая-то чужая тётка сухо и монотонно вещала, что абонент вне действия сети.

«Вне действия сети… – думала Маша. – Чуть что, так сразу вне действия… Ох, уж эти мужики. Они всё время «вне действия…»

Уже в постели, зарывшись глубоко под одеяло, Маша пыталась успокоить себя тем, что всё когда-то случается, и выход есть всегда. Всегда есть выход!

Она пыталась как-то отодвинуть момент принятия решения, хотя ей было всё уже понятно. Что делать, она знала. Но не хотела думать об этом и лишь заплаканные глаза уже болели, голова стонала и за окном продолжал лупить по стеклам тонкий, жалкий и какой-то очень вредный дождь.

«Когда уж он кончится?» – засыпала Маша. Будильник уже не волновал её, она решила твёрдо, что завтра никуда не пойдёт и будет дозваниваться Андрею.

Андрей снял трубку в пятницу, ближе к обеду.

Всё утро Маша не вылезала из постели, валяясь, опять засыпая, отгоняя от себя мысли, отметая что-то лишнее, сейчас и при этих обстоятельствах совсем не нужное.

К окну не подходила: смотреть там было нечего. Если ещё вечером были ожидания, что дождь закончится, с ним и эта хандра, а с нею и все остальные проблемы, то сейчас, ближе к обеду, – ожидания на погоду не оправдались.

Дождь продолжался.

Слёз уже не было.

Было понятно, что «ну, случилось, ну, со мною». Слово «залетела» было сегодня с самого утра у неё в голове. Словно действительно какая-то птица залетела в окно и стала жить у неё в квартире.

Неожиданная птица, чужая какая-то.

Залетела и живёт.

«Здрасьте! – думала про себя Мария. – Если это птица, чего она залетела ко мне? Кыш и… всё! – Однако, это «кыш» не так просто сделать», – продолжала работать мысль внутри неё. Она говорила сама с собой, кроме этого, слышались и другие голоса изнутри, – эти голоса спорили, споры сливались в какой-то гул, и от этого волнующего и раздражительного «голосования» у неё внутри всё кипело и рвалось. Поднимаясь, и что-то выдумывая, она уже через минуту опять падала в постель, зарываясь в бельё с головой, затем, приподняв край одеяла с одной стороны, жалобно смотрела на тумбочку, где рядом с вредным будильником лежал Он.

Тест с двумя полосками.

Телефон Андрея ответил к обеду.

Он был взволнован и куда-то спешил. Маша пыталась начать разговор как можно мягче, но голос дрожал.

– Андрюша, ты как?

– Нормально. Сейчас в фитнес-зал еду.

– Андрей, а когда… когда ты приедешь?

– А что-то срочное?

– Да.

– Что? Что-то случилось?

Молчание.

Еще молчание. Мария засопела еле слышно носом, пытаясь не заплакать.

– Да, случилось. Андрей, приезжай сегодня.

– Ну, я сегодня не могу, Маш. Давай к выходным.

– Андрей, я беременна, – не выдержала она и разрыдалась.

Молчание теперь засопело в ответ.

– Ты слышишь меня, Андрей?

– Да, слышу. И что, это… это… я?

– Да, Андрей. Это ты.

– Ты уверена?

За этот вопрос она могла бы врезать сразу, будь бы он рядом. Она опять промолчала, не найдя, что ответить на такой вопрос.

– Андрей, мне нужна твоя помощь. Приезжай.

– А чем я могу помочь, Маш. Это дело врачей.

– Андрей… – она не могла говорить дальше. – Андрей, нужно чтобы ты приехал. Ты чтобы приехал, понимаешь?

– Маша, я в субботу буду у тебя. Я всё решу, не переживай, я найду денег, чтобы всё… чтобы всё устроить.

– Какое «не переживай», Андрей, мне плохо! Ты же говорил, что будешь рядом, ты говорил, что «любишь», Андрей! Мне нужно, чтобы ты был рядом. Прямо сейчас, понимаешь?

В трубке что-то засопело опять, потом раздался смех и какие-то женские, противные, визгливые голоса.

– Андрей, ты что, не один? Ты НЕ ОДИН?

– Я один.

– Я слышу. Всё, разговаривать больше не о чём. Я хотела, чтобы ты был рядом со мною сегодня. Сегодня, слышишь? Завтра уже не нужно, завтра я всё решу сама. Всё, пока, – она нажала на мобильном «отбой» и бросила телефон на тумбочку.

Мысли не шли, в голове всё остановилось, словно на далёкой железнодорожной станции остановились все поезда в ожидании скорого, который никак не шёл. Поезда стояли, ждали, их пассажиры жарились на солнце, а скорый никак не шёл. Так и мысли – они ждали решения, и остановились, словно в ожидании его.

«Какого решения? Решение может быть только одно, – как сказал Андрей (ох, и гад же!) – «это дело врачей». Вот он о чём. Да, понятно, только как? Как? Как? Куда идти, кому звонить? Кого искать? В какую клинику обращаться, где это можно сделать просто, быстро, безболезненно и так, чтобы прямо – раз, и всё забыл.

Всё забыл?

«Забыть быстрее об этом», – вот что хотела она, когда думала об этом решении. Ещё не сделав этого, она хотела быстрее избавиться от ощущения ожидания этого.

«На Андрея надежды никакой, – выбирала она варианты. – Нужно думать самой. Нужно с кем-то посоветоваться».

Вику она отмела сразу. Среди всех её подруг, или тех, кто мог сам себя назвать её подругой, Вика была самая красивая. А значит – болтливая.

– Завтра весь «универ» будет смотреть косо, если Вика узнает, – думала она. – С другой стороны, она уже, наверное, вчера догадалась. Вот стервозина какая! Чуть глянет, всё знает. Просто Кашпировский в юбке. Нет. Нужен кто-то более аккуратный и знающий. Нужна… Нужна… Лена Пенькова. Точно! Ленка!

Лена училась на курс старше, и знакомые девчонки поговаривали, что она уже что-то подобное проходила, – у неё был парень, от которого она «залетела», но потом он «уходил-приходил», в общем, говорили, что она сделала аборт и потом стала более строга к молодым людям. Вроде как обожглась, как говорили. Да, у них в «универе» какие только «страхи» не ходили, каких только разговоров не было: кто с кем, когда и где. Публика знала всё.

Скрыть такое было невозможно.

3.

Лена ответила сразу. Договорились через час встретиться в кафе, недалеко от «универа», – Маша не хотела выходить из дома, но вид кухни с грязной посудой ещё с позавчера, окна с надоевшим дождём, незастеленная кровать, тумбочка с ненавистным будильником, этот…. тест, лежащий тут же, рядом, – всё это вдруг так надоело! Просто очень на-до-е-ло! И она поехала в кафе, на встречу с Леной. В трамвае в этот раз было очень натоплено, – жарко, ей пришлось открыть окно, чтобы хоть как-то вздохнуть. Выходя на остановке, она зачем-то бросила взгляд на водительскую кабинку, – за рулем сидела обычная грузная «трамвайная» тётка.

«Может, показалось что-то, прошлый раз-то? Мужик какой-то был…»

Лена была какая-то возбужденная, яркая, красиво одетая, словно выпрыгнула со съёмок модной рекламной фотосессии.

– Ну, что у тебя, подруга, чего хотела? – глаза Елены оживленно и внимательно искали вопросы на лице Марии.

– Лен, у меня вопрос интимного, тонкого, чисто женского плана. Я хочу, чтобы всё осталось между нами. Именно тебе я могу довериться. Поэтому я тут. Слушай… – губы словно заклинило, они были не в силах произносить эти слова.

– Ну?

– Я… беременна.

– Ну?

– Ну что ну? Делать что? Как…. – она опять промолчала, выдавая волнение и испуг.

– Что делать, известно, – Лена спокойно полезла в сумочку, достала сигареты и закурила. – Идти к доктору и делать всё, что нужно сделать. Это подруга, ещё не проблема. Проблема, когда вот так, как ты – рожают, потом выходят замуж, живут пять-семь лет, а потом понимают, что вот это всё, – она обвела пальцами воздух вокруг себя, – и есть проблема. Тогда, когда уже всё вроде бы есть, жизнь течёт ручьём… а оказывается это – ручей слёз, подруга. Вот так.

Она опять порылась в сумочке, достала записную книжку.

– Вот тебе телефон доктора, – протянула она визитную карточку, – позвони и он всё сделает. Но, только сама понимаешь, всё это недешево, но очень, очень качественно. Потому что, – она сделала многозначительную паузу, – это всё, – твоё здоровье. Нужно в этих вещах быть очень аккуратной, не идти к первому встречному.

– А это… не первый встречный? – Маша неуверенно взяла визитку в руки.

– Нет, – улыбнулась Лена, выпустив струю табачного дыма. Не первый. Второй. – Что-то было притягательное в Лениной улыбке, но в любом случае, Мария чувствовала такую уверенность в этой девушке, которая была чуть старше её, а на самом деле, казалось, что она старше значительно. Мария заказала кофе, поговорили ещё, допили и расстались, улыбнувшись друг другу.

После этой встречи Маше не стало легче.

Визитка, словно кирпич, оттягивала карман куртки, царапалась острыми углами, пугала белым пустым пространством и одиноким телефоном, почему-то с одними двойками.

– Двоечник какой-то, – подумала она, – если в семизначном номере шесть двоек. Лучше бы были пятёрки. Или так лучше запоминается? Дорогой, наверное, номер такой? И врач, наверное, дорогой! Ой-ой-ой!

Теперь, когда беспокойство было разлито вокруг неё, когда вопросы громоздились один на другой, когда звук телефона пугал, а шум воды в ванной казался водопадом, – ей казалось, что везде рядом была какая-то опасность и волнение. Никак она не могла справиться с собою. Какие-то новые чувства, ощущения, запахи, которых она раньше не чувствовала, какие-то звуки за стеной, которых раньше не было, – всё это пугало, охлаждало и обжигало одновременно.

То самое чувство, с которым она проснулась тогда, в четверг, в день проведения теста, не оставляло её.

Чувство того, что внутри тебя что-то зародилось, что-то затеплилось.

Что-то новое было внутри неё.

И это пугало опять, наваливалось словно холодная океанская волна. Ей становилось холодно, – она шла закрывать окно, в котором не прекращался «во-всём-виноватый» дождь. Затем она представляла вдруг, неожиданно для себя, что могла бы стать матерью, и внутри неё словно рождался малыш, малюсенький такой беззащитный комочек, и это ощущение, как огромное тёплое одеяло, накрывало её, ей становилось жарко, – и она бежала открывать окно, в котором по-прежнему капало и стучало, стучало и капало.

«Надо всё-таки решать вопрос с Андреем. Нужны деньги», – настраивала она себя на разговор. Нужно было ждать субботы, если он действительно приедет. «Эх, Андрей… – вспоминала она минуты близости, когда он смешно дышал ей в ухо, а она обнимала его сильную, мужскую спину, мощную… – где эта мощь, где теперь эта сила? Куда что девается у мужчин?»

4.

Суббота наступила завтра. Андрей не приехал.

Не приехал он и в воскресенье, когда Маша уже не ждала его. Как это было трудно и горько, – медленно, но жёстко, словно старой засохшей ручкой, разрывая бумагу, вычеркивать человека, когда-то близкого человека, из жизни, вот так. Как он мог? – стоял лишь один вопрос, который она задавала себе каждый час, смотря на будильник, потом – в окно, потом на стену, на телефон.

Как он мог?

«Ведь это всё, что было между нами, – было так по-человечески тепло, местами жарко и даже горячо? Ведь всё было так хорошо?» – снова и снова успокаивала она себя.

В воскресенье обещал заехать её отец, Сергей Васильевич, – он заезжал редко, но как часто шутила Мария, – метко: он почти всегда не заставал её дома, она была то в гостях, то на вечеринке. Квартиру, в которой жила Мария, отец снимал у своего друга, и раз в месяц заезжал в эту часть города, чтобы встретиться с ним, заплатить за жильё, а заодно пообщаться с уже взрослой дочерью.

– Настолько взрослой, – думала про себя Маша, предвкушая встречу с отцом, – что он даже себе не представляет…

Отец был чем-то расстроен. Он уже несколько лет жил с другой женщиной, не общался с Машиной мамой, и всем от этого, в общем-то, было нерадостно. Вроде бы, должно быть радостно, – родители разошлись, чтобы создать что-то более успешное, удачное, чтобы в новом браке было больше любви, но – увы! Через три года начались очередные проблемы у папы на работе, он опять уволился, полгода пил, но вот недавно – устроился на хорошую должность, с хорошим окладом, немного «завязал».

Но тут проблема вылезла с другой стороны, – его новая пассия, фотомодель Лариса стала пропадать в командировках, летала в разные города, участвовала в кастингах и съёмках, и ещё в чём-то рекламном, чего отец не понимал.

Отец переживал, часто ругался, «пылил», – как говорила дочь, и не был доволен ни тем, что было в первом браке, ни тем, что получалось во втором. Как говорят в таких случаях, во всём нужно винить себя, – но себя винить не хотелось. Поэтому часто Сергей Васильевич был рад, горяч, немного нетрезв, – ну, или расстроен, обидчив и угрюм. В этот раз он приехал в первом настроении, но оно всё равно не понравилось Марии.

– Слушай, я, наверное, впервые застал тебя дома? – сказал отец, снимая пальто в коридоре. – Что-то случилось?

– Нет, ничего. Просто плохо себя чувствую, – ответила Маша, гремя чашками на кухне.

– Нет, ну это что-то новое. Ты не в клубе, не на гулянках своих… Лариса говорила, что опять вряд ли застану тебя дома… – отец присел на диван, пододвинул к себе маленький столик, – а ты до-о-ома, – медленно растягивал он слова. – Это надо отметить!

– Чего тут отмечать, пап? Просто неважнецки себя чувствую, – еле сдерживаясь, щебетала с кухни Маша. Чашки были наполнены ароматным чаем, на подносе появилось печенье, конфеты, мармелад.

– М-м-м, – протянут отец, – мармелад. Давно не ел. – Как с учёбой, доча? – быстро сменил он тему.

– Пап, а тебя кроме моей учёбы, ещё что-нибудь волнует? – резко вдруг огрызнулась Мария.

– Ну? Чего ты так? Конечно, волнует! Твоё здоровье, например. Настроение, которое, я вижу, не очень. Значит, как говорят, на любовном фронте «без перемен»? – Он улыбнулся. – Это Лариса недавно Ремарку читала. – Он пытался развеселить её.

– Папа. Не Ремарку, а – Ремарка. Это писатель такой, немецкий, – поправила его дочь. – Пап, у меня есть одна просьба к тебе. Мне нужно кое-что проверить по здоровью, ну…. обследование пройти. Мне нужны деньги. Ты сможешь мне помочь? – Мария быстро выпалила домашнюю заготовку отцу.

– Ну, смотря сколько. Вообще, доча, – он помедлил, положил в рот кусок мармелада и сладко прожевал его, – м-м-м, денег сейчас нету. Сейчас плохо с деньгами, понимаешь, Лариса собралась… – он снова запнулся, вроде бы не желая продолжать начатую тему, – Лариса хочет в Париже… Ну, это еще только планы… – Сергей Васильевич махнул рукой и следом поднял с блюдца третий кусочек мармелада. – Да, а сколько тебе надо?

– Я тебе позвоню завтра, скажу. Пап, – Мария внимательно посмотрела на отца, готовясь задать следующий вопрос. – Пап, а как у тебя отношения с Ларисой?

Отец, чуть не поперхнувшись сладким, вдруг сразу изменился лицом, положил недоеденный кусок обратно, вытер руки салфеткой и молча поднял глаза.

– Ты мне раньше таких вопросов не задавала, Машенька. Как с Ларисой, – он помолчал, как будто бы не зная, что ответить, – сложно всё. С мамой твоей было сложно, с ней ещё сложнее… ну, а с кем не сложно? У тебя, наверное, тоже с парнями сложно?

– Пап, – Мария тоже помолчала. – Сложно. Но ведь, ты, когда бросил маму, влюбился в эту… Ларису, ты был уверен, что всё будет по-другому?

– Ну, во-первых, не бросил, и… не влюбился… Понимаешь, любовь, это вообще… это всё только в книжках. На самом деле, любовь, – это «тяжкий крест», потому что жертвенность нужна постоянная…и давай сейчас не будем обсуждать это, Маш. Это сложная тема, её вот так просто, за чаем, не обсудишь.

– Странное дело, все мужчины говорят либо о высокой любви, либо как ты. Получается, что есть лишь минутное увлечение, влюблённость какая-то, а потом сразу – бум! И «тяжкий крест»! Где же та самая любовь, о которой вы писали, – «любовь до гроба»? – Мария переводила разговор в шутливый тон.

Отец улыбнулся, отпил ещё чаю, посмотрел на часы, и засобирался домой. Через минуту его «догнал» телефонный звонок, – звонила, видимо, супруга, недовольная, что его долго нет дома.

– Поеду я, Маш. Насчёт денег, позвони. Только…. – он остановился на секунду, – Маша… ты не торопись насчёт мужчин, насчёт семьи… надо сначала получить профессию, работу, как-то устроиться в этой жизни, и если встретишь, потом… м-м-м, ну, когда рядом…. м-м-м … – мычал, теряя слова отец.

– Иди уж. «Потом», «если встретишь», – передразнивала его дочь. – Слушая вас, вообще вся жизнь будет потом. А сейчас что?

– Сейчас, Маш, ещё только начало жизни. Не надо торопиться. – Отец почему-то посмотрел на машин живот, и ещё раз добавил: – Не надо. Он ещё что-то буркнул про любовь, покряхтел, собираясь в прихожей, и сунув ей в руку пару денежных купюр, поцеловал в щёку и ушёл.

Настроения по-прежнему не было. «Да и теперь, – думала Маша, – откуда ему взяться, настроению-то?» Она понимала, что эта история выбила её очень серьезно из жизни, из текущих забот. «А с другой стороны, какие у меня были заботы, – посмеялась она над собой. – Универ, подруги, гулянки, парни…» Она впервые за три последних дня улыбнулась, чуть посмотрев на себя, проходя мимо зеркала. «Вот и результат такой жизни, – как бы осуждая себя, подумала она. Ладно, надо ложиться спать, завтра – к доктору».

5.

Понедельник выдался как… понедельник. Несмотря на заверения Гидрометеоцентра о том, что дождь вот-вот должен прекратиться – дождь нахально продолжал капать.

– Это, наверное, уже никогда не закончится, – думала Маша, открывая утром шторы на окне. – Это прямо, как моё настроение, – снова и снова пыталась улыбаться она. Улыбка не получалась, – так, губы пытались что-то изобразить. Сделав пару телефонных звонков подругам и в медцентр, Мария позавтракала и собралась ехать к доктору.

– Есть доктора, которые лечат, а есть вот такие доктора, которые… – думала она. – От каждой мысли о том, ЧТО нужно будет делать, ей становилось хуже. Но она твёрдо держала себя, уверенно собиралась и даже захватила зонтик:

«Ну-ка иди сюда, теперь ты не отвертишься. Будем мокнуть вместе», – вслух сказала она зонту, сунула его в сумку, закрыла дверь и уверенной походкой поспешила на трамвай.

Трамвай сегодня ждали долго, народу на остановке собралось необычно много, было мокро, противно и холодно. Наконец трамвай, трясясь и скрипя, подъехал к остановке, в кабине опять сидел тот самый молодой человек, который несколько дней назад чуть не зажал её дверями. В этот раз он, видимо, волновался, несколько раз переключал какие-то кнопки, выдавал билеты, затем, перепутав объявления, объявил другую остановку, за что был дружно осмеян пассажирами набитого до упора вагона.

«Вот, странный… Ещё водителем трамвая работает. Чудик», – подумала Мария, пытаясь вытащить руку между сумок и плеч пассажиров сурового утреннего трамвая.

Клиника находилась на другом конце города. Это был современный медицинский центр, который… в общем, Маша даже не разглядела, собственно, сам центр, – она входила в него, словно разведчик заходит в штаб неприятельской армии, – озираясь по сторонам и ища какого-то подвоха. Сняла куртку в раздевалке, получила серый, металлический номерок. Подошла к регистратуре и стала читать мелкие, аккуратные объявления. Потом посидела на мягких, но холодных, кожаных креслах. Мимо ходили врачи и медсестры в белых халатах, и этот неприятный, какой-то мертвенно-белый, ядовитый цвет стал неожиданно раздражать её, отпугивать… она вдруг почувствовала мелкую дрожь во всём теле.

Регистратура чем-то щёлкала, стрекотала, из старого, матричного принтера вылетали какие-то бумажки, ставились штампы, дёргалась дверь туда-сюда, кто-то входил, выходил. Жизнь медицинского центра напоминала цех, где всё двигалось, мельтешило, кто-то что-то носил, кто-то ходил, тащил на тележке какие-то металлические коробки… Марии на секунду стало холодно, руки стали мёрзнуть, а номерок в руках словно примёрз к ладони. Она посмотрела наверх, – холодные лампы освещения чуть моргали, освещая плакаты на стенах. Она встала, подошла к одному из них, чтобы хоть как-то отвлечься.

«Подари жизнь», благотворительный фонд, – прочитала Маша на плакате. На плакате были нарисованы какие-то смешные каракули, то ли это сделали дети, то ли это был такой фирменный знак, – Маша так и не поняла. – Да нет, откуда тут дети с фломастерами?» – она ещё раз огляделась по сторонам.

Внезапно ей почудилось, как за дверями этих кабинетов, за толстыми металлическими дверями происходит что-то страшное, что-то ужасно жуткое и очень неприятное. И мысль о детях, которых тут не бывает, – совсем с другой стороны очень больно вонзилась прямо в сердце. Или в то место, где оно должно быть. Ей стало вдруг как-то очень противно только от того, что она находилась в таком месте.

В месте, где не бывает детей.

Где не слышится детский смех.

Куда никогда не придёт ребенок…

Она резко зашагала к раздевалке, сдала холодный, металлический номерок, забрала ещё тёплую куртку и быстро вышла из здания.

На улице ей стало немного лучше. Переживания, переплетённые с теми картинами, которые она себе навоображала, глядя на плакат и двери там, внутри, – стояли в горле сухим комком, который нельзя было ни проглотить, ни выплюнуть, ни выплакать… Что-то внутри трясло её, как будто поворачивалось, трепетало внутри.