Десять

Оставалось найти ещё около миллиона рублей на внутреннюю отделку и новый иконостас.

11.

Прошло ещё два года.

Величественный, белый храм Покрова Пресвятой Богородицы был построен. Эти два года многое изменили в жизни тех людей, которые так или иначе были причастны к строительству храма – Павел встретил свою будущую супругу и сделал ей предложение, друзья Павла – Борисыч и Рублёв воссоединились и забыли старые обиды, отца Игнатия перевели служить во вновь построенный храм, а Вера – та самая Вера, которая громко кричала и требовала остановить стройку нового храма – теперь помогала отцу Игнатию и Павлу в налаживании нового церковного быта – она ежедневно крутилась между трапезной и бытовой комнатой в храме, помогала стирать, убираться и торговать в иконной лавке.

Настал день, когда все, кто участвовал в строительстве, в утверждении проекта, кто помогал на стройке, покупая кирпичики для будущего храма, вместе со священниками города и руководителями встретились на торжественном освящении вновь построенного храма. Приехали на торжественное освящение и одноклассники Павла.

Рублёв ещё за месяц до этого дня собирался и спрашивал Павла о том, на какое число было запланировано мероприятие, а вот приедет ли Борисыч – не было известно до последнего момента. Павел лично звонил ему за неделю до мероприятия и пригласил, но Борисыч, сославшись на занятость, вроде бы отказывался. Однако в назначенный день его машина подъехала на организованную стоянку и Борисыч легкой походкой направился к храму. Встретившись с Павлом, он похлопал его по плечу, и, показывая куда-то вверх, пропел:

– Золотые купола… да… – потом помолчал и добавил, – ох, Паша, Паша, наделал ты делов. Если бы ты сразу поступил, как я тебе предлагал, сейчас бы смог не только этот храм построить, но и хороший дом себе возвёл бы, где-нибудь в тёплой Италии. С автопарком, террасами и бассейном… ну, как у меня. Эх… Всё время ты торопишь события. Ладно… А ведь я ещё пару лет назад говорил Коробченко, чтобы он тебе помог. Вот, видишь – он и помог! Мы своих, Паша, не бросаем. А ты два года нос воротил от «Пирамиды», ни разу в гости не зашёл… Нехорошо. Нехорошо друзей забывать. Ладно, где у вас тут мероприятие начнётся?

– Это, Борисыч, не мероприятие. Это освящение. Понимаешь, тут все немного не так, как у вас…

– Ладно, когда начнётся это ваше … освящение?

– Пойдем, сейчас митрополит приедет.

– Вон идет, твой «митрополит» – Борисыч показал куда-то вперёд. Навстречу им, из машины вылезал располневший от бесконечных «трудов» Юра Рублёв.

На праздничной трапезе, после освящения храма, говорили тосты и поднимали бокалы. Говорили много, поздравляли и благодарили, благодарили и поздравляли. Приезжали и прибывали новые люди – приехал мэр города, начальники ведомств и департаментов, имён и фамилий которых Павел не знал, – священники и какие-то важные люди из других городов. Все они благодарили благочинного, он в свою очередь благодарил Павла, а Павел, раскрасневшись, благодарил отца Игнатия.

В разгар торжества со своего места медленно поднялся Борисыч. Он вспомнил, как он вместе с друзьями планировал построить на этом месте бизнес-центр, но потом передумал. Обведя взглядом своих друзей, Борисыч сказал что-то глубоко философское и, подняв бокал высоко вверх, залпом выпил его.

В перерыве между тостами Павел повёл Борисыча и Рублёва показать помещения воскресной школы, которая располагалась в нижнем этаже храма. Здесь же находились методические кабинеты, кабинет настоятеля и комната Павла, где из мебели стоял только стол и стул.

– Ты вот тут… и сидишь? – с нескрываемой улыбкой спросил Борисыч.

– Борисыч, ты же знаешь, мой офис совсем в другом месте. Но когда приезжаю сюда, готовлюсь к службе вот за этим столом.

– Так ты ещё и служишь тут? Священником что ли стал? Ты ничего не говорил… – Рублёв удивлёнными глазами посмотрел на Павла.

– Нет, я просто помогаю. Алтарником.

– Да, Паш, ты так изменился. – Борисыч положил руку ему на плечо. – Но, знаешь, главное, – чтобы тебе эти изменения нравились.

– А знаешь, Борисыч, я Павлу даже завидую, – неожиданно выпалил Рублёв. – Понимаешь, он по крайней мере знает, чего хочет. А когда человек знает, чего хочет, он уже не сомневается и не тратит время на поиски. Вот я, сколько ни кручусь, сколько ни работаю, ничего не получается, одни долги, проблемы, работать никто не хочет, всех нужно постоянно заставлять, следить, подгонять. Я сам уже устал так… – он схватился за сердце, – ох, опять… опять прихватило… Минуту постояли молча. – Мужики, я действительно устал. Я, наверно, продам свой бизнес, не могу уже, здоровье не позволяет.

– Обалдел, что ли? «Продам»… Я ему помогаю, помогаю, в долг даю, аренду даю, а он «продам». Жить-то чем будешь? Работать что-ли пойдёшь?

– Надо будет и пойду! Врач говорит, что в таком темпе больше пяти лет не протяну. Так что, нужно будет что-то решать.

– Ну решай, только прежде чем продавать всё, долги верни.

– Ладно, ладно. Верну. Продам всё и верну.

– В общем, Паша, я рад за тебя. Ладно, пошли.

Они вышли из кабинета и вернулись за стол.

Вечером, после окончания торжественной трапезы Павел провожал гостей и в сотый раз принимал поздравления. В какой-то момент ему показалось, что в толпе уходящих гостей он видел знакомое старомодное пальто и странного вида шапку – но, проталкиваясь сквозь многочисленных гостей, он так и не смог догнать того странного незнакомца, которого первый раз увидел рядом с областным архивом.

– Может быть, это и не он совсем, показалось, наверное… – подумал он. – Вообще, наверное, всё это показалось, никого и не было.

Вернувшись к себе в кабинет за портфелем, он обнаружил в верхнем ящике стола толстый белый конверт. В нём, аккуратно перевязанные резинкой, лежали три пачки новеньких крупных банкнот, – здесь было ровно столько, сколько оставалось долгов у Павла на момент окончания строительства храма.

Первый раз в жизни он не смог сдержать слёз. Но и в первый раз в жизни слёзы были слезами радости…

Выйдя из храма и перекрестившись, он заметил Веру, которая сидя в иконной лавке, не сводила с него глаз. Встретившись с ним взглядом, Вера еле заметно улыбнулась. Павел как будто не верил своим глазам – это была та самая Вера, которая два года назад требовала остановить строительство храма и, перекрикивая шум стройки, махала кулаками.

– Вот, она какая… Вера… – подумал Павел и улыбнулся в ответ.

Выйдя из храма он зашагал в сторону дома.

Теперь он любил ходить пешком.

Через неделю после освящения нового храма пришло неожиданное известие из администрации города.

Глава строительного комплекса Сергей Сергеевич Коробченко был снят со своей должности в связи с коррупционным скандалом. На его место в тот же день мэр города назначил Павла Николаевича Крестовского.

История пятая

КАМЕШКИ

«Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе».

(Исход 20:12)

1.

«Так устроено время на нашей планете, что во вчерашний день вернуться уже нельзя. Но никогда не бывает «нельзя» до конца. Всегда есть какие-то укромные уголки, где немножко, но «можно». Есть на Земле одно такое загадочное место. В очередной чукотской экспедиции занесло вашего отца на такой далёкий восток, что дальше уже некуда, – в прямом смысле слова «на край земли». Это место знает любой школьник из учебника географии – это Берингов пролив.

Именно здесь можно вернуться … во вчерашний день. Тут, на самом восточном краешке России, на стыке Ледовитого и Тихого океанов, есть маленький остров имени капитана Ратманова, а в четырех километрах от него – второй остров, поменьше, но уже американский. Второй острое ещё мельче – остров Крузенштерна. Известно, что между этими островами проходит линия перемены дат. Так что, если отплыть четвёртого июля с русского острова на восток, пересекая линию перемены дат, можно вернуться в третье июля… и что-то исправить в прошлом… Представляете? Всего четыре километра отделяет сегодня от вчера…

Жаль, что это всего лишь шутка. И вы знаете, и я… что ничего нельзя исправить в прошлом. Нам остаётся лишь исправляться в будущем. Что я и пытаюсь делать, когда пишу эти строки. Возможно, я виноват перед вашей матерью, с которой не заладилась жизнь, но я сделал всё, что смог, чтобы сохранить семью. И теперь мне остаётся лишь писать вам письма, и радоваться без памяти, когда я вижу вас, возвращаясь домой. Видеть вас юными, красивыми, полными любви и здоровья, надежд и ожиданий. Видеть ваши порою бестолковые, но милые заботы, ваши затаённые влюблённые глаза..!

Поэтому и вам, доченьки мои, я желаю одного – не жалейте, что прошло, старайтесь смотреть через призму своих прошлых ошибок на будущее. Не кляните себя за них, не расстраивайтесь. Но и не допускайте впредь. Иначе вам придётся ехать сюда, на край Земли.

Ох, мои славные и милые Галка, Ленусик и Танюшечка… Много видел я здесь, много размышлял. Но судьба ваша волнует меня больше всего. Кем вы вырастете? Кем будете? Кто будет рядом с вами? Кто защитит? Беспокоюсь я потому, что силою судьбы моя профессия не связана с домом. Это и счастье моё, но одновременно и боль и переживание. И разорвать эту жизнь пополам, остаться дома, – для меня равносильно тому, как сесть на мель. Остаться дома, зарыться в пыль архивов, угаснуть в заботах и мелочах, «зависнуть» между домом и магазином с авоськой и батоном, отказаться от познания мира и созерцания его божественного великолепия, – это выше моих сил. Поэтому в каждом своём письме я прошу прощения у вас, что не могу быть рядом с вами так часто, как хотелось бы. Всего месяц в году – это единственный мой законный отпуск, который я могу подарить только вам. В остальное время я могу подарить вам лишь свои очередные «камешки», редкие фотографии и эти тёплые строки письма…

PS. Кстати, когда вернусь, вместе пересмотрим ещё раз коллекцию минералов, в этот раз привезу совсем интересные экземпляры, таких вы ещё не видели. Могу сказать по секрету, вы вообще увидите эти экземпляры раньше, чем наши старики в Академии наук. Интересно? За сим прощаюсь,

ваш отец Алексей Германович Королёв.

Татьяна складывает письмо. Написанное в северных холодных морях, оно, тем не менее, излучает такое человеческое, родное тепло, что у Татьяны дрожат руки, и крупные тёплые слезы капают на старую пожелтевшую бумагу, старательно исписанную много лет назад шариковой ручкой. Бумага впитывает слёзы и молчит.

А тем временем часы над столом бьют полночь. Татьяна бережно вытирает письмо, вкладывает его в конверт и возвращает в старую выцветшую коробку, от которой пахнет сыростью, морем и далекими странствиями. В этой коробке, доставшейся ей от отца, она теперь хранит самое дорогое, что у неё есть – его письма.

Двенадцать писем. Непрочитанных когда-то…

Как странно, что она не получала, не видела, не читала этих писем тогда, почти двадцать лет назад. Как бы эти письма прозвучали тогда… Как бы они могли изменить её жизнь. И, наверное, – жизнь её сестер и матери. Хотя разве могут несколько тёплых и добрых слов изменить человека, его характер, изменить отношение к окружающим? Странно устроен человек, – одни и те же слова могут быть пропущены без внимания в двадцать лет, расслышаны и поняты в сорок лет, а в шестьдесят человек может горько рыдать над теми же самыми словами…

Не зря ведь сказано: «в начале было Слово»…

2.

История знакомства её родителей, Алексея и Элеоноры Королёвых, по-советски проста и незатейлива. Оба учились на геологическом факультете в одном ВУЗе, вместе ездили в летние геологические экспедиции, работали на «развалах», жили в старых, разрушенных бараках, по вечерам пели песни под гитару у костра, вместе рисковали жизнью на крутых речных порогах, жили в одной палатке, возвращались в столицу, переполненные впечатлений.

Всё – вместе.

Пока не решили, что это на всю жизнь. Решение это пришло тоже не сразу, понадобились сотни километров дорог, десятки туристических маршрутов, недели расставаний, месяцы недомолвок, яркие дни прощений и, наконец, один месяц, проведённый на море.

Этот месяц они хорошо запомнили на всю жизнь. Верили, что надпись «Лёшка плюс Элька», увековеченная на скалах черноморского побережья не сотрётся в ближайшие сто лет. Они так и не узнали, что на месте этой скалы уже через год начали строить профсоюзный санаторий. А фотографии, с трепетом вставленные в альбом, к сожалению, не передавали той нежной интонации и протяжных криков, которые словно чайки раздавались когда-то над пляжем:

– Лешка!

– Элька!

Словом, Алексей даже не успел сделать Элеоноре предложение, этот вопрос решился как-то сам собой, так, между делом.

Однажды они поехали гулять по Арбату, впервые – двоём, без шумной студенческой компании. Зашли в красивый магазин, – оказалось, – ювелирный.

Элеонора долго примеряла колечки и брошечки, а потом показала Алексею замечательный свадебный комплект из двух колец. Когда он вопросительно посмотрел на неё, она легко вскинула хрупкими плечиками, подняла тонюсенькие брови и глядя прямо в глаза Алексею, произнесла: «Ну, а что? Ты же всё равно мне предложение сделаешь? Или не сделаешь?»

Колечки были куплены. Шумная свадьба была сыграна через два месяца. По добрым советским традициям на свадьбе на родительские деньги гулял практически весь выпускной курс института, а утром, через четыре шумных дня, Элеонора со своим студенческим беспорядком заехала в квартиру на Кронштадтском бульваре, которую бабушка Алексея оставила молодым, уехав к сестре в деревню. Едва успев поклеить обои в своей теперь уже новой «старой» квартире, Алексей уехал в свою первую командировку на Алтай, а Элеонора осталась одна в ожидании прибавления семейства. Так весело и дружно началась семейная жизнь четы Королёвых.

Впервые оставшись одна, Элеонора каждое утро, ещё лежа в постели и сладко потягиваясь, предавалась воспоминаниям о совместных с мужем походах, горных тропах, далёких казахских степях, о ночных кострах и сладком бренчании гитары… Затем резко вставала и, садясь у старого трельяжа, рассматривала себя в утреннем зеркале, как бы воспринимая свою новую роль жены и будущей матери:

– Ну, – не королева, – успокаивала она себя, – но Королёва!

Смену фамилии она восприняла серьёзно, навсегда отказавшись от неприятных ассоциаций и детских прозвищ, доставшихся вместе с девичьей фамилией; и теперь, на зависть подругам она смело расписывалась в документах, старательно выводя каждую букву в своей новой фамилии.

Была Рыжова, стала Королёва.

Вскоре в молодой семье родилась Галочка, Галчонок, Галя – первая дочь четы Королёвых.

Молодая бабушка, – мама Элеоноры – переехала поближе к дочери и вплотную занялась помощью молодой маме. В первые годы она взяла на себя все заботы о внучке, – гуляла с маленькой Галочкой, кормила её и водила в садик. Каждый раз, одевая и успокаивая внучку, бабушка находила очень разнообразные слова, чтобы напомнить ей о близкой маме, которая «вот-вот придёт сейчас из магазина», и о далеком папе, «который непонятно где мотается, этот твой папаша».

Тёща действительно не понимала, и не хотела понимать, как это молодой отец может одиннадцать месяцев отсутствовать дома и не помогать своей молодой жене нести бремя домашних хлопот. «Ладно бы, – думала она, – привозил мешок денег, а то ведь вместо денег привозит мешок камней».

Молодой папа действительно не вылезал из командировок. Это были первые, самые интересные годы начала профессии: сначала командировка на Алтай, затем первая заграничная командировка в Танзанию, откуда он начал привозить первые необычные минералы в свою будущую коллекцию. Затем будут Камчатка, Мексика, Африка… новые интересные задачи и совершенно невозможные условия проживания. Институт, в котором работал Алексей, был на передовом крае геологической науки и отказываться от поездок Алексей не просто не хотел, – а попросту не мог. Иначе пришлось бы уходить из института совсем и устраиваться на лабораторную работу, а этого он терпеть не мог.

Галю, свою первую дочь, он незабываемо ярко и шумно встречал в роддоме, – удалось договориться о подмене в экспедиции, и Алексей примчался прямо в роддом, – свежий, пахнущих лесом и костром, он перепугал медсестер и врачей своим охотничьим тулупом и кирзовыми сапогами, оглушил неимоверными подарками, и родную супругу и весь персонал, – из машины его помощники долго доставали подарки: конфеты, ящики с шампанским и цветы. Шампанское Алексей непременно решил открыть прямо у входа в родильный дом, и до самого вечера в микрорайоне, прилегающем к родильному дому, раздавались хлопки открывающихся бутылок и здравицы маленькой дочке.

А уже через неделю молодой папа опять уехал в очередную экспедицию. На этот раз почти на год.

На выписку из роддома Лены, своей второй дочери, он опоздал, причём – на два дня: не рассчитал длинной дороги поездами и самолётами с Камчатки. Он увидел её уже дома, – примчался из аэропорта весь взлохмаченный, небритый, но с полными сумками подарков, цветов и… камней для своей коллекции.

Третьего ребёнка, Танечку, которая родилась через шесть лет после свадьбы Элеоноры и Алексея, уже встречали из родильного дома без него. Он приехать и отпроситься не смог.

3.

Может быть, именно с этого момента и началось какое-то немыслимое раздражение у Элеоноры к профессии и работе мужа. Сначала она пыталась писать это в письмах, но потом писать устала, – стала устраивать скандалы в тот момент, когда он приезжал на месяц (или меньше) домой из очередной экспедиции, собираясь в следующую. Нервы и терпение Элеоноры стали сдавать, – сказывалась и усталость, и желание найти себя в настоящей профессии, в коллективе, в работе, и желание разгрузить уставшую маму-бабушку от забот с внучками. Домашний быт «тяжёлым камнем» опускался и опускался на её хрупкие плечи, и ей становилось невмоготу нести всё это одной. Она так и говорила Алексею: «Я больше не пущу тебя в экспедиции, хватит, наездился…»

Но Алексей был непреклонен.

Он вырывался снова и снова в очередную экспедицию, с вокзалов звонил домой, извинялся, просил прощения, обещал, что вернётся очень скоро… Без экспедиций, без дня и ночи, проведённых под раскаленным солнцем и холодной луной, без горячего степного прелого запаха, без замирания от горных круч, без влажного утреннего тумана, без этого ежедневного преодоления себя наедине с природой, он не мыслил своей жизни.

За следующие тридцать лет Алексей побывал в командировках на Урале и Чукотке, на Камчатке, в Мексике, Индии и даже в Северной Гвинее, – был в самых известных геологических экспедициях. Об этих экспедициях не писали передовицы газет, не рассказывали восторженно по телевизору… Алексей был не просто геологом, он был химиком по образованию, занимался минералогией – химическим анализом редких пород минералов. О своей профессии в семье он рассказывал редко, и все, даже его супруга, считали, что папа – простой геолог, который день и ночь «лазает» по горам, отбивает редкие породы камня и изучает его «практически под лупой». На все вопросы о работе и командировках, он всегда отшучивался и называл себя «копателем». В его камнях, то есть редких породах камня, дома никто не разбирался, все смеялись над тем, как он дорожил своими «камешками», а он на полном серьёзе говорил, что его минералы – это редкие загадки, так как совсем не исследованы наукой. С виду в его коллекции были куски породы, часто похожие на гранит или базальт, однако только он один знал цену многим экземплярам. Он никогда не говорил о ценности многих экземпляров из коллекции, то ли просто умалчивал об этом, то ли просто не хотел заострять на этом внимание. Вообще, он часто на серьёзные вопросы отшучивался, говорил, что в командировках он настолько скучает по простой шутке, смеху, простому общению, что дома говорить о делах совсем не любил.

Редкие минералы – это было дело всей его жизни. Из каждой поездки, из каждой экспедиции он привозил несколько небольших камешков, разного цвета и структуры, но очень красивых. Это были не алмазы, но достаточно красивые и необычные камни, – среди них попадались и нефриты, и халцедоны, и черные переливающиеся опалы, и куски довольно редких камней, названия которых мало кто знал, – жадеиты, галениты, маджориты. Когда он показывал свои редкие находки домашним, они посмеивались над ним, хотя долго рассматривали камни, крутили в руках и подносили к лампе. Некоторые камни имели особенность – они меняли цвет в зависимости от освещения. Так, если смотреть на них днём, при солнечном свете, любой не сведущий в геологии человек сможет запросто перепутать кусок гранита и эти породы. Элеонора смеялась больше всех:

– Другие алмазы ищут и золото, а ты привозишь какие-то куски гранита и мрамора. Его вон полно в любом карьере, хочешь ковшом черпай.

Алексей пропускал её едкие замечания мимо ушей, понимая, что она наверняка догадывается о ценности тех или иных экземпляров, но всё равно ему было обидно, что его работу никто не ценит и даже не видит – он знал об этих минералах всё, ведь именно он в институте возглавлял исследования химического анализа редких минералов. Рассказывая дочкам о коллекции, он в подробностях раскрывал секреты и особенности каждого камешка, показывал весьма необычные свойства камней.

– Понимаешь, – как-то объяснял он Танюше, показывая чёрно-серый кусок какой-то неведомой породы, – бывают, конечно, алмазы и бриллианты, – но это всё видимая красота. За такие камни люди убивали друг друга, целые империи шли войной друг на друга ради этих драгоценных минералов. Но есть в природе совсем другие камни, которые, на первый взгляд, не имеют никакой ценности, и их суть, свойства можно обнаружить только при химическом анализе. Вот, например, посмотри, – это галенит, – показывал он кусок серебристого камня, больше похожего на кусок олова. – Вот эти камни мягкие и белые – это известняки, а это вот белые кристаллы, похожие на крупную соль – это рутил. Эти камни ценны тем, что внешне они совсем не ценные, их ценность как бы спрятана внутри. Только в лаборатории можно увидеть их настоящий состав и понять их ценность. Поэтому они мне интересны.

– Пап, а почему ты занимаешься камнями?

– Камень, дочка – это история Земли. Изучив возраст и структуру камня, можно прочитать всю историю планеты, прочитать и понять прошлое. А прочитав и поняв прошлое, можно понять и будущее, или хотя бы предположить его. Ведь камень – это не просто кусок породы, – это основание, на котором выросло всё, что ты видишь вокруг себя. Мало того, камень – это ещё и духовный символ.

– Какой?

– Духовный. Знаешь, кого называют «краеугольным камнем»?

– Это как?

– Ну, на «краеугольном камне» устроено всё мироздание. Так называют Бога, который создал всю вселенную, нашу планету, людей, природу, всё живое на Земле. А краеугольным он называется потому, что в древности при строительстве дома в угол, под фундамент, клали большой камень специальной формы, чтобы дом стоял крепко. Ведь если такого камня не будет, – угол дома будет опускаться и дом рассыплется. Так и наш мир – если бы в его основание был бы положен не тот «краеугольный камень», планеты Земля давно бы уже не было.

– А какой камень положили, правильный?

– Конечно, дочка. Камень – это и есть Бог, который создал наш мир, а затем, когда люди утратили веру, послал Сына своего на Землю в облике человека и показал людям пример того, во имя чего нужно жить…

– А как он показал?

– Он был хорошим, честным человеком, помогал людям, излечивал их от болезней, наставлял людей в вере… но священники того времени не нашли в себе силы поверить Ему. Он показал людям образец жизни. А его…

– Что?

– Его убили. Распяли на кресте. Вот видишь, у тебя крестик висит на шее, посмотри.

– Да.

– Вот это и есть «краеугольный камень». Это наш Бог. И он хранит тебя. И меня.

– И Галю с Леной?

– Да, и Галю с Леной, и маму и всех нас. Весь мир.

– Но все-таки, пап, есть же камни, которые стоят очень дорого, почему ты не собираешь их? Алмазы, например… мама говорила, что один такой камень мог бы сделать нас богатыми.

– А мама твоя знает, что делать с этим богатством?

Таня округлила глаза и обвела взглядом свою маленькую комнату:

– Пап, как что делать? Сколько всего можно купить!

– Нет, дочка, есть вещи поважнее богатства и красоты.

Но Таня уже не слышала его, – она вприпрыжку бежала в соседнюю комнату к сёстрам, чтобы рассказать о том, что она собирается купить, если папа вдруг в экспедиции найдет алмаз.

Став старше, дочки снова и снова задавали ему вопросы о его коллекции, и он внимательно и подробно объяснял все особенности и свойства минералов. Но всё равно – вопрос об алмазах и бриллиантах волновал дочек больше, чем, например, целебные свойства опала и нефрита. Отец показывал и демонстрировал свойства галенитов, халцедонов, зеленого гарниерита, черного опала, бенитоита, – но в этих малоизвестных и сложных названиях они быстро запутывались.