Старый новый дом

После очередного стакана я почувствовал удар хмеля в голову, отчетливый и беспощадный. У меня закружилась голова, жар не отпускал, а ноги перестали чувствовать пол. Я нес чушь, а Юна смеялась. Видимо, я был не настолько ужасен в пьяном состоянии. У меня скрутило живот, но признаков я не подал. Я лишь сказал:

– Ладно. Так. Тс, – я перешел на шепот. – мне нужно идти. Меня ждут на крыше.

– Кто? – хихикала она.

– Безызвестность, – я пытался сделать таинственное лицо.

– Как занимательно.

– Невероятно занимательно, – я пошатнулся. – я пойду.

– Ты серьезно идешь на крышу?

– Да.

– Я с тобой, – она была задорна.

– Не нужно. Потом я свожу тебя туда. Обещаю.

– Договорились!

Я прихватил пальто, и мы вышли в комнату. Там я взял из пачки одну сигарету, и мы оказались в прихожей. Мы обнялись на прощание. В голове все еще звучало «потом» и «обещаю», отпевая последние остатки честности во мне. Я никого никогда не свожу на крышу, ни сейчас, ни потом. Никто меня не будет читать. Я просто отвратительный и чрезмерно самокритичный подросток, желающий всего и сразу, просто в дар моему существованию. И эти нелепые заигрывания. К чему все это?

– До скорых встреч! – сказала Юна, ласково улыбаясь, казалось, всем своим телом.

– До скорых, – тихо ответил я, стараясь не выдать свою подавленность.

Я вышел в подъезд. Там все еще лежали коты. Окно было открыто и внутрь задувал прохладный ветер. Лампа ритмично мигала, то освещая рисунки весенних полей, то покрывая их тьмой. День, ночь, день и снова ночь, каждую секунду. И время, казалось, летело так же быстро.

Все эти абсурдные мысли вызвали во мне смешок. Уже через пару секунд я встречал хохотом утренний пустой подъезд, понимая, как я сейчас выгляжу: пьяный, грязный, больной. Я смеялся над собой. Я смеялся над всеми, кто когда-то мне встречался. Я смеялся в отчаянии, чтобы наконец оправдать свои нездоровые мысли. Я хотел быть сумасшедшим, но я отчетливо все понимал. От этого смех и сменялся на слезы.

Только когда я почувствовал себя абсолютно жалким, в тот момент, когда ком в горле стал давить невыносимо сильно, я вновь почувствовал опьянение. Я качнулся и свалился на пол, и, прижавшись к стене, закурил. Это было лишним. Меня стошнило. И ведь я был под стать тем девицам. Я просто хотел делать то, что мне нравится и хочется сиюсекундно. Я напился, я заигрывал, я делал поспешные выводы. Не солгал я только в одном – я был отвратителен.

А Юна не такая. Как она вообще додумалась заговорить со мной? Это маленькое чудесное создание, не терпящее ужасов, воплотившихся сейчас во мне. Нет, она просто меня не знает. А я лжец. Сказал, что свожу на крышу, что дам почитать свои рассказы. В то же время, я отчетливо помню, что говорил ей это с глупой надеждой на то, что фантазии сбудутся. Я верил в то, что говорю, я хотел этого, хоть и понимал, что это ложь. «Все же в твоих руках» – глухо доносился голос изнутри. Вот именно. И чтобы вновь не ощутить горечь несбывшихся надежд, я пойду наверх, и дело с концом.

Перед тем, как подняться, я снова почувствовал морозец, пробежавший по коже. Я глянул на окно, оно было открыто. Я посмотрел на кошачью стайку и закрыл его. Стало чуть теплее. Алкоголь постепенно отпускал меня в реальность. Я бросил взгляд на картины, цветы, пушистых животных и меня словно потянуло на этаж выше. Я начинал чувствовать некоторую оттепель от осознания того, что я жив, что дом жив, что жизнь вообще существует. Я начал что-то предвкушать и поднялся выше.

Поднявшись на лестничную клетку, я сразу же посмотрел, сколько визуально мне еще предстояло пройти. Двенадцатый этаж был далек. Думать об этом не хотелось. Голова все еще болела. Становилось жарче, и я снял пальто. Перекинув его через предплечье, я увидел на нем белое пятно в районе спины. Чертова побелка. Вот тебе и прислонился к стене, дурак.

Повсюду пахло сыростью. С потолка на ровный бетонный пол капала вода. Источник был этажом выше. По углам вовсю цвели растения, похожие на маленькие деревца. Накапавшая вода образовывала ручей, который медленно вился к лифту. Над двери одной из квартир висел портрет Гагарина. «Может, родственник» – подумал я. Над дверью квартиры напротив висела икона Божьей Матери. «Тут уж точно нет. Я надеюсь» – внезапно раздалось в голове.

Внезапно у меня помутнело в глазах. То ли святой лик, то ли алкоголизм довели меня до этого. Около пары секунд я как Рокки Бальбоа я пытался устоять под натиском ударов моего организма. Наконец, вопреки своим ожиданиям, я рухнул на бетонный пол, лицом прямиком в деревце, стоящее в углу. Голова болела пуще прежнего, и сейчас это ощущалось еще сильнее. Я решил не вставать. Я лишь достал из пальто прихваченную из квартиры девушек сигарету, поджег ее и попытался абстрагироваться от боли.

Я лежал, ощущая свежий запах земли. Вокруг меня была природа. Я глядел на плывущие вокруг меня облака. Ими были следы пыли на побелке, украшавшие обычную ровную стену узорами, неведомыми даже самому умелому художнику. Повсюду была трава. Вся лестничная клетка, окрашенная в зеленый, цвела и радовала меня. Надо мной росло дерево, и пусть со стороны маленькое, сейчас оно казалось секвойей. И вдалеке, сквозь время и расстояние, на самом верху, под небесами, на меня смотрела Божья Матерь. Ее лик тоже был пыльный, то есть, пробивался сквозь облака. И тут я почувствовал странное единение с природой. Но скорее это были мысли в бреду.

На землю меня вернул звук открывшейся двери. Это была квартира «Гагарина». Оттуда вышел мужичок, и стоя около своей двери спросил:

– Добрый вечер. Ты в порядке?

– Да, все хорошо. Вот прилег, отдохнуть решил, – я начал подниматься, попутно отряхиваясь. – прошу прощения, если разбудил или помешал.

– Да нет, не помешали. Если что, заходите, я вам тряпочку дам, отряхнетесь, – он был вежлив.

– Спасибо за приглашение. Но я, пожалуй, откажусь.

– В любом случае, если что, звоните.

Я не собирался тревожить человека. Наверняка у него дома жена, а тут прихожу я, грязный, с разбитым лицом, наглый и все еще пьяный. Поэтому я решил идти дальше. Но ступив на лестницу, я внезапно почувствовал сильную, сдавливающую боль в голове. Это было похоже на тиски, которые я безуспешно пытался разжать руками. Но все, что я делал – лишь рвал на себе волосы.

Я спешно достал анальгин, кое-как проглотил его и сел на лестницу в ожидании. Не знаю, сколько прошло времени, но я успел прилечь, повернуться несколько раз и попытаться уснуть. Голова не переставала болеть. «Если что, звоните» – раздавалось в голове. Я несколько раз отвергал эту мысль, потому как не хотел мешать никому. Я просто хотел решить свои проблемы сам. Но боль не отступала, и я подошел к двери. Гагарин глядел на меня с блеском в глазах. Я не нашел ничего лучше, чем ответить ему у себя в голове: «Прости, Юра» Я нажал на кнопку звонка и за дверью раздались звуки, похожие на пение птиц. Дверь открылась:

– Добрый вечер. Снова, – произнес интеллигентного вида пожилой человек в очках. – могу я чем-то помочь?

– Прошу прощения, не разбудил? – я замялся. – я с наглой просьбой.

– Не разбудил. Что за просьба? – он улыбнулся.

– Я хотел попросить у вас что-нибудь от головы. Я понимаю, вы не доктор, но может быть вы знаете, что может помочь.

– Что ж, это совсем не нагло. Тем более, я сам тебя пригласил.

– Вы не подумайте. Я не бездомный, ничего такого, – я оглядел себя. – хоть об этом и говорит мой внешний вид.

– Не говорит. Проходи. Заодно расскажешь, кто ты, и зачем тебе на крышу.

– Очень признателен. Спасибо. Большое! – я был поражен отзывчивостью и гостеприимством.

– Ну-ну, хватит благодарностей, – дедушка начал закрывать дверь. – обувь ставь на полку, пальто на вешалку. Все просто.

– Да, даже слишком. Спасибо.

Мы прошли на кухню. Хозяин квартиры жил один, по всей видимости. Но его выдавал не бардак, не тишина. Понятно это стало по отсутствию лишнего. У него была пара кружек, пара тарелок, пара обуви, в общем, все, что нужно, в парном экземпляре, без всяких рюшек. Парадокс современности: многие вещи идут парами, а люди, сами по себе, одиноки! Он поставил чайник на плиту и сел за стол.

– Как говоришь, тебя зовут?

Я назвал имя и спросил в ответ:

– А вас?

– Меня зовут Юрий. Будем знакомы.

– Юрий? То есть, портрет Гагарина неспроста над дверью висит?

– Совсем неспроста! Я родился в шестьдесят втором, – он задорно глянул на меня. – и, не поверишь, двенадцатого апреля.

– Забавно, – я улыбнулся.

– Да, родители долго с именем не думали. Нас, Юриев шестьдесят первого года рождения армия целая.

– И понятно почему.

Он слегка кивнул в ответ и кинул взгляд на чайник. Тот разрывался от свиста. Он встал и начал наливать чай.

– Сразу тебе скажу, спать ты у меня не будешь, – пристально глядя на кружки говорил дядя Юра.

– Мне хватит и чая. Большего просить я и не смею.

– Нет, тебе нужно нормально отоспаться и привести себя в порядок. Не знаю, почему ты еще не пошел домой, но у тебя наверняка есть на это причины, – он улыбнулся и кивнул. – сам был молодой, из дома уходил, гулял ночами. Так что, мне можешь не рассказывать.

– Вы правы, причины есть. Спасибо.

– Да чего ты заладил со своим «спасибо», – он недовольно зажмурился на секунду и уставился на меня уставшим взглядом. – поднимешься на этаж выше, к Матвеевне. У нее как раз комната пустует. Поэтому меня благодарить не за что.

Я только было хотел поблагодарить его, но осекся:

– Хорошо. Но за чай спасибо.

– Пожалуйста, – произнес он уверенно и поставил стаканы на стол. – расскажи мне, куда ты и откуда?

– Я с вечеринки этажом ниже. Но попал я туда случайно. Изначально я хотел подняться на крышу, – отчего-то я доверял этому старичку.

– Ого, и зачем?

– Я хожу по крышам время от времени. С самого детства. Это стало чем-то вроде традиции. Ходил сначала один, потом с друзьями. Теперь снова один хожу. Смотрю на пейзажи, открывающиеся с высоты, наслаждаюсь. Или, по крайней мере, наслаждался раньше.

– А сейчас что случилось?

– Пресытился, наверное. Пейзаж один и тот же. Крыши поперек знаю.

– Хе-хе, – ухмыльнулся он. – а чего же ты ждешь от пейзажа, когда решаешь все ты?

– Да я и не жду.

– А чего тогда ходишь?

– Просто хожу, вспоминаю, как все было раньше.

– Да нет же, друг мой, ты ждешь, – он отхлебнул из стакана. – ждешь того, что появятся те же приятные ощущения, что и тогда. Хочешь повторить первый поход, второй, не знаю, сколько их у тебя там было.

– Но ведь не повторить того, что было, не с той же силой, – я замешкался. – время же ушло.

– Время всегда будет уходить. И чем ты старше, тем ты медленнее. А за временем и вовсе не угнаться. Просто в молодости ты идешь с ним в ногу. А потом начинаешь отставать, пока окончательно не остановишься.

– Наверное, так и есть.

– Не наверное, а точно. А повторять то, что было не нужно. Все исключительное существует только в одном экземпляре. Рождай новое. Твои пейзажи и походы ничего нового тебе не дадут. Они, сами по себе, и есть повторение. Создаешь чувство только ты сам.

– А если не получается? – мне стало стыдно.

– А если ты не пытался?

– Скорее всего, не пытался. А может, пытался слишком часто. Но попытки не приводили к желаемому. Вот руки и опустились.

– Не опускай их, сынок. Тогда проблемы тебя не отпустят. Ты вот головой думаешь. Это хорошо. Но иногда думать вредно. Ты думаешь, и руки опускаются, а потом ты думаешь об этом и идешь на второй круг.

– Всегда считал, что нужно думать. От этого жизнь становится последовательной. А последовательность – это трезвость в вечно пьяном и глупом мире. Как-то так.

– Именно так! Но если зависимость, то есть глупость, появилась, а она у нас у всех с детства заложена, кодироваться бессмысленно, нервов не оберешься. Отбрось мысли. Дай глазам свободу, вдохни влажный ветерок, и слушай тишину. И тогда в тебе проснется чувство, похожее на то, что было раньше, но совершенно новое.

– Спасибо вам за совет.

– Да брось ты, – он допил чай. – ты где так испачкался, кстати?

– А, да это я упал, – я выдержал паузу. – несколько раз.

– Аккуратнее надо быть. Что потом будешь делать, после того, как на крышу поднимешься? Прыгать, часом, не собираешься?

– Нет, – я встрепенулся. – похоже на то, что я собираюсь прыгать?

– Нет-нет. Просто ты похож на кое-кого.

– На кого?

– Тебе все равно это ничего не даст. Да и раз ты не собираешься, то к чему это?

– Ну, у меня был друг, который постоянно мне говорил о том, как собирается прыгнуть. Собирался, собирался, до сих пор живой. Это все привлечение внимания, как вы думаете?

– Черт его знает. Может и так. А чего твой друг хочет вообще?

– Говорит, – я задумался о своих желаниях. – говорит, хочет с крыши прыгнуть, как ни странно. Чтобы наверняка.

– Да ну? – безучастно ответил он, будто это обыденность. – и что, думаешь получится у него?

– Не знаю, – я удивился его спокойному тону. – он уже прыгал. Сотрясение и ничего сломанного. Везунчик.

– Тогда уж вряд ли. Если в первый раз не получилось, даже не сломал ничего, то как во второй раз получится?

– Говорит, головой вниз будет лететь.

– Только головной боли и наберется. Ничего не поменяется.

– Ну, третья попытка будет наверняка.

– Не будет, так и передай ему. Еще раз пятьдесят так прыгнуть нужно будет. И то, умрет от глупости и стыда. А потом еще вспоминать будет о бесполезных пятидесяти попытках.

– Наверное, вы правы.

– Конечно, я прав. Другу мои слова передай.

– Обязательно передам, – сказал я.

– А теперь тебе нужно поспать. Пойдем к Матвеевне, я тебя провожу.

Юрий убрал стаканы, и мы прошли в прихожую. Я быстро накинул ботинки, и мы вышли. Он достал сигареты:

– Я покурю и пойдем.

– Составлю вам компанию.

– Тоже куришь? – он поджег сигарету. – отрава редкостная.

– Есть такое. Но ведь иногда помогает.

– Ничего не помогает, кроме котелка на твоих плечах. Вот когда с ним научишься управляться, тебе ни сигареты, ни алкоголь не нужны будут. Ты ведь пил?

– Пил.

– Оно и видно.

– Голова от этого и болит, наверное.

– Дурная вещь – спирт. И ведь никому от него лучше не становится. А люди к нему так и тянутся. Не от хорошей жизни.

– Пьют по разным причинам. От проблем уходят, от одиночества.

– От одиночества не уйдешь. Да и уходить не надо. С ним нужно размеренно сосуществовать, без него никуда, – он сделал затяжку и выдыхая дым продолжил. – ты вообще на этот свет появился один. И будешь один, всегда. Когда все вокруг разрушится, канет в лету, испарится, ты останешься один. И что ты будешь делать, если одиночество тебе тоже не друг?

– Буду прыгать с крыши?

– Может и так. Суть не меняется. Одиночество – это неплохо и им нужно уметь наслаждаться.

– А вы считаете себя одиноким?

– Не будь я одиноким, я бы тебя прогнал.

– Но раз уж это неплохо, то быть одиноким не грустно. Так получается?

– А я не говорил про грусть. С ней тоже нужно сосуществовать, – он продолжал курить и смотреть в окно. – нужно грустить и осознавать это. Нужно быть одиноким сознательно. И жизнь эту жить нужно, понимая все ее недостатки, и принимая их. Иначе будешь вечно зол, печален или, если совсем в крайности, мертв.

– Но ведь не всегда наша жизнь – это грусть, одиночество и печаль? – я выкинул бычок.

– Почти всегда. Я не всегда был одинок, если так. И жена у меня была, и дети. Но я всегда находил возможность побыть с собой наедине. Наверное, поэтому так легко сейчас об этом говорю.

– Могу я снова побыть наглым и спросить, что произошло?

– Можешь. Их забрало время. Вот так вот, под руки, – он сделал движение, будто взял два огромных арбуза, – и унесло с собой.

– Прошу прощения.

– Все нормально. Смерть – закономерность, которую не изменить никак. Она клеймом ставится при рождении. Остается только ждать. И все мы ждем. Только не надо рваться к ней, она не лучший собеседник.

– Только ее и ждать всю жизнь? От этого можно и отчаяться совсем.

– Откуда же мне знать? Но ждать не нужно, что касается мирского. Нужно делать что-то. Только так ты поймешь, куда идти. А ты идешь бесцельно, ожидая, что тебе попадется сундук с золотом за поворотом, девушка длинноногая и Феррари с ключом в замке зажигания. А этого всего добиться нужно.

– Но если нет уверенности в оправданности действий, которые собираешься совершить?

– Тогда иди прыгай с крыши, как друг твой. Уверенности не должно быть ни в чем. Жизнь изменчива. Но то, что ты оступился – не приговор, ведь ты не знал, что тебя ждет. Делай то, что делаешь, и забудь о такой вещи, как проблемы. Они будут всегда, а решая их, ты приводишь в порядок себя. И дальше становится проще.

– Это звучит очень прагматично.

– Без этого никуда.

– А кто напротив живет? – я перевел тему. – просто… у них – икона, у вас – Гагарин.

– Да черт его знает. Сумасшедшие какие-то. То они тут, то там. Как приезжают, постоянно бесами и демонами соседей кличут. Но ко мне они как-то снисходительно. Да и Матвеевну любят, хотя та их терпеть не может. Странные люди, в общем. Не обращай внимания.

Мы прошли мимо иконы. Она была неподвижна, даже горделива. Не глянув в нашу сторону, она так и осталась висеть на том же месте, а мы поднялись на этаж выше.

До лестничной клетки пятого этажа доносились звуки капель с четвертого, отдающиеся булькающим эхом в мою тяжелую голову. Батареи были разогреты до предела. Становилось жарко даже без пальто, которое я, как оказалось, оставил у Юрия Алексеевича. Возвращаться не было смысла, поэтому я решил забрать его наутро.

Мы прошли по разбитому и неровному бетонному полу, вдоль красных стен. Вокруг одной из дверей плотно въелась в стену черная копоть. На фоне нее дверь казалась торжественной и даже героически выстоявшей. Скорее всего, дверь поставили после пожара, попытавшись придать квартире менее трагичный вид. Отчасти, возможно, получалось. Но несмотря на всю пыль, разбитый пол, следы пожара и паутину в углах, лестничная клетка выглядела словно после субботника.

За окном послышался гром. То ли салюты, то ли бешенство столичной погоды, которое стало привычным в последнее время. В целом, лестничная клетка выглядела ухоженной, словно после субботника. Разве что в верхнем углу в паутине жужжал огромный, переливающийся металлическим блеском всех цветов радуги, как капля бензина в воде, жук. Его жужжание и далекие звуки накрапывающей воды создавали ощущение природной симфонии, теплой и успокаивающей. Только одно портило картину – цветы. Не сами по себе, конечно, а то, в каком виде они стояли у обгоревшей квартиры. Это был венок. Под ним красовалась фотография с черной косой лентой снизу. Это омрачило теплое настроение, и головная боль вновь напомнила о себе.

– Ты чего встал? – окликнул меня дядя Юра.

– Засмотрелся, – я бросил взгляд на венок. – а что тут произошло?

Он позвонил в дверь:

– Тут как раз живет Елена Матвеевна. Она тебе, если захочет, расскажет.

– А кто на фото?

– Ее сын. Ее об этом не спрашивай. Захочет – расскажет.

– Понял. Молчу.

Дверь тихо приоткрылась. На пороге стояла миловидная бабушка, осанку которой не потревожило время. Она стройно и одиноко стояла в дверях, и не дождавшись слов, сказала:

– Юрий Алексеевич, добрый вечер.

– Добрый, Елена Матвеевна. Как вы?

– Ну, знаешь, время идет. А старость – не радость.

– Еще как знаю. И полностью с вами соглашусь, – он подвел меня за плечо к двери. – вот, гляди, молодой парень, скромный. Голова у него раскалывается, домой ему нельзя, родители заругают. У меня его негде класть, вот я про тебя и вспомнил.

– Это правильно, что вспомнил. И тебе, мальчишка, повезло, что бабушка еще спать не легла. Проходи.

Я прошел в прихожую, а Юрий Алексеевич тихо сказал пожилой женщине:

– Елена Матвеевна, не переживай, он не бездомный, ничего такого. Устал парень, да и голова, говорит, разболелась. Пойти никуда не может. У меня-то спать негде, а ты – доброй души человек, обязательно примешь гостя. Мы давно с тобой по душам не говорили, поэтому вот тебе – мой заместитель. Точно найдете, о чем поговорить.

– Смотри мне, Юрий Алексеевич, под твою ответственность, – она повернулась ко мне. – помощь мне твоя будет нужна.

– Да, Елена Матвеевна, помогу, – я добродушно улыбнулся, несмотря на боль в щеке.

– Не подведешь, сынок. И помни о том, что время уходит. А ты его на раздумья тратишь. Живи, друг мой, один или с кем-то, грустный или веселый. Живи, главное.

– Спасибо вам. На этот раз не отнекивайтесь.

– И не буду. Пожалуйста, – он обратился к пенсионерке. – доброй ночи, Елена Матвеевна, зайду к вам на чай намедни.

– Заходи-заходи, Юр, буду тебя ждать. Спокойной ночи.

– До свидания, Юрий Алексеевич, доброй ночи, – воскликнул я.

– Пока-пока, – он помахал рукой и уверенно зашагал вниз по лестнице.

Убранство квартиры напомнило мне бабушкин дом в деревне. В ней были точно те вещи, которые я помню из своего детства. Прихожая была аккуратно укомплектована валенками, старыми изношенными ботинками, толстыми дубленками и легкими пальто баклажанового цвета. Сверху на вешалке лежали перчатки, шарфы и шапки. На полу же лежал ковер, кое-как втискивающийся в проход.

Проходя мимо кухни, я заметил несколько расписных деревянных досок, старый дюралевый чайник и стопку граненных стаканов. На столе стояла старая алюминиевая посуда: от кастрюль до чашек. В гостиной воссоздавалась атмосфера довоенного времени. На небольшом столике на высоких ножках с единственной выдвижной полкой стоял граммофон. Стены были увешаны коврами, а под потолком висели черно-белые фотографии людей, которых мир, скорее всего уже не увидит. Рядом с граммофоном стояло кресло, покрытое старым пледом с замысловатыми узорами. В детстве в этих узорах мне постоянно мерещились лица, что мешало мне уснуть.

Проходом в комнату сына Елены Матвеевны служила арка в стене, которая целиком состояла из книжных полок, забитых, само собой, книгами. Казалось, там была вся литература за двадцатый век. Старые плотные темные обложки, внутри которых, я уверен, красовались надписи, вроде:

«Художественная литература»

Москва

1964

С верха арки спадали деревянные подвески. Когда-то их можно было встретить повсеместно, но сейчас они канули в лету. Они были еще одним напоминанием об ушедшем времени, пусть самым блеклым на фоне граммофона, книг и фотографий, зато самым ярким для огромной массы людей, у которых такие подвески были. Я отодвинул их и вошел в комнату.

Комната олицетворяла собой саму чистоплотность. Цветы на подоконнике словно вечно были свежими, шторы выглажены и нетронуты даже самым легким ветерком, пыль не коснулась ни единого сантиметра в этом помещении. Кровать была словно заправлена только перед моим приходом. Комод и вещи на нем были аккуратно сложены еще давно, но на них не было следов времени. Ковры мирно висели на стенах, как и зеркало, отражающее всю стройность и чистоту комнаты.

– Елена Матвеевна, спасибо вам большое! – сказал я, чувствуя себя неловко.

– Не за что, сынок. Ты ложись, а завтра поможешь мне.

– С радостью помогу. Спасибо.

– Ну, спи давай.

Не прошло минуты, как она сказала это и выключила свет, оставив подвески бренчать еще какое-то время. Я было хотел снова поблагодарить ее и пожелать доброй ночи, но усталость была сильнее меня, и я уснул крепким сном, под тяжелым шерстяным одеялом, на мягкой перине, заботливо уложенной на старую добрую кровать с пружинами.

Солнце ударило в глаза, и я кое-как разлепил их, проклиная светило за вторжение. Я отвернулся и накрылся одеялом. Но мое тело уже начало просыпаться. Сначала я ощутил приятное тепло, расползающееся по телу, затем из гостиной донесся звук граммофона, из которого лилась музыка военных времен. Одеяло и простыня удерживали меня своими прикосновениями, а голова была ясна. Я вспомнил старых друзей, Юну, Юрия Алексеевича с его проницательностью и решил, что будет нагло отлеживаться, когда Елена Матвеевна уже на ногах. Тем более, я должен был ей помочь. Я приподнялся, схватил одежду, быстро накинул ее на себя и протирая глаза пошел на кухню.

– Проснулся, сынок?

– Доброе утро, Елена Матвеевна.

– И минуты не прошло, как ты засопел. Видать, совсем замучался, – она достала хлеб и начала нарезать его тонкими кусочками. – ну, хорошо, садись за стол.

– Замучался – не то слово. Но у вас целебная кровать, – я сел за стол, на котором уже стояла тарелка с манной кашей. – прямо как у моей бабушки в деревне.

– А то! Сейчас таких не найдешь, – она положила хлеб на стол и поставила передо мной кружку чая.