Маленький человек, что же дальше?

Ганс Фаллада

Маленький человек, что же дальше?

Hans Fallada

Kleiner Mann – was nun?

* * *

© Смусева А., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025

Пролог

Беззаботные

Пиннеберг узнает нечто новое о Ягненке и принимает серьезное решение.

Сейчас пять минут пятого. Пиннеберг только что это отметил. Он – молодой красивый светловолосый мужчина – стоит перед домом № 24 на улице Ротенбаум и ждет.

Уже пять минут пятого, а с Ягненком они договорились встретиться без пятнадцати четыре. Пиннеберг вновь смотрит на часы, затем переводит взгляд на табличку рядом с домом № 24 на улице Ротенбаум. Читает:

Доктор Сезам

Гинеколог

Часы приема: с 9 до 12; с 4 до 6

– Ну вот! Пять минут пятого. Конечно, если я закурю еще одну сигарету, Ягненочек тут же появится. Пожалуй, не буду этого делать. Сигареты и так обошлись слишком дорого сегодня.

Он отвел взгляд от таблички. На улице Ротенбаум только один ряд домов, там, за проезжей частью, за зелеными участками природы и за той набережной, где река Штрела становится шире, а после впадает в Балтийское море. Дует свежий ветер, шумят деревья, кусты склоняют свои ветви.

«Так жить нужно уметь, – думает Пиннеберг. – Конечно, у этого Сезама семь кабинетов. Наверное, он зарабатывает огромные деньги. Интересно, сколько он платит за аренду… двести марок? Триста? Ах, даже не представляю. Десять минут пятого».

Пиннеберг лезет в карман, достает сигарету из портсигара и закуривает.

Из-за угла появляется Ягненочек, в белой плиссированной юбке и шелковой блузке, без шляпки её светлые волосы развевались.

– Добрый день, мальчик мой. Понимаю, уже не такой добрый. Ты сердишься?

– Ни капли. Только теперь мы будем ждать бесконечно долго. Тридцать человек зашло, пока я ждал.

– Ну, они ведь не все к доктору. И тем более мы по записи.

– Видишь, как хорошо, что мы записались.

– Да, ты был как всегда прав, мальчик мой! – Она останавливается в лестничном пролете, обхватывает руками его лицо и страстно целует – Я так рада, что мы снова вместе, мальчик мой! Вдумайся, почти две недели!

– Да, Ягненочек, – ответил он. – Я больше не буду ворчать.

Дверь распахнулась, и в темном коридоре мелькнуло белое привидение, гаркнувшее:

– Талончик!

– Дайте хотя бы зайти, – говорит Пиннеберг и подталкивает Ягненка вперед. – Кстати, у нас частный прием. Мы записаны. Моя фамилия Пиннеберг.

На слове «частный» призрак поднимает руку и включает свет в коридоре.

– Доктор подойдет через минуту. Проходите.

Они проходят вдоль коридора к приоткрытой двери. Это оказывается зал ожидания, где уже сидят те тридцать человек, которых видел Пиннеберг возле входа в гинекологию. На них устремились вопросительные взгляды, после чего раздался гул голосов:

– Да что же это такое!

– Мы уже давно ждем!

– За что мы платим страховые взносы?!

– Подумать только, какие господа!

Вслед зашедшая медсестра постаралась унять гул.

– Спокойно, спокойно! Доктор примет всех! Это не то, что вы подумали. Это зять доктора с женой. Правда?

Пиннеберг польщенно улыбнулся, а Ягненок тут же направилась к дальней двери. Воцарилась тишина.

– Быстрее, – шепчет сестра и подталкивает Пиннеберга в спину. – Не обращайте внимания, эти бесплатные пациенты такие грубые… Больничная касса платит за них сущие гроши, а они воображают из себя не бог весть что.

Дверь за ней захлопнулась, Мальчик и Ягненок остались одни в окружении красного бархата.

– Это наверняка его личная приемная, – говорит Пиннеберг. – Как тебе это нравится? Думаю, это жутко старомодно.

– Мне ужасно неприятно, – отвечает Ягненок. – В другие дни мы тоже «бесплатные пациенты». Только представь, что они с доктором говорят у нас за спиной…

– Почему ты так расстроилась? – спросил он. – Отчасти это правда. С нами, маленькими людьми, часто обращаются подобным образом.

– А я расстраиваюсь…

Дверь приоткрылась, оттуда вынырнула другая медсестра.

– Мистер и миссис Пиннеберг? Доктор просит вас немного подождать. Могу я пока опросить вас?

– Конечно, – кивнул Пиннеберг.

– Возраст?

– Двадцать три. Имя: Иоганнес. – Следом: – Бухгалтер. – Более мягко: – Здоров. Обычные детские заболевания, ничего серьезного. Насколько известно, мы оба в порядке. – Затем, запинаясь: – Да, мать жива. Отца больше нет. Нет, я не могу сказать, отчего он умер.

Ягненок:

– Двадцать два. Эмма. – Теперь она колебалась: – В девичестве Мюршель. Заболеваний нет. Родители живы, здоровы.

– Еще пару минут, и доктор к вам подойдет.

– Для чего это все нужно? – ворчит он, когда дверь за сестрой закрылась. – Мы же только…

– Не особо ты хотел ей говорить, что ты бухгалтер!

– А сама-то – в девичестве Мюршель! – Он засмеялся. – Эмма Пиннеберг по прозвищу Ягненок, в девичестве Мюршель. Эмма Пинн…

– Замолчи! О боже, мальчик мой, мне бы очень хотелось сходить в туалет еще раз. Ты не знаешь, где это здесь?

– С тобой вечно одна и та же история! Ты же могла сходить раньше…

– Уже, мальчик мой. Уже. Еще на центральной площади, целую марку за это отдала. Но когда я волнуюсь…

– Ягненок, возьми себя в руки на пару минут. Мы ведь только пришли…

– Мальчик мой, но мне нужно…

– Прошу вас. – Из-за спины послышался голос.

В дверях стоял доктор Сезам, тот самый знаменитый Сезам, об отзывчивости и добром сердце которого шептались половина города и четверть провинции. Во всяком случае, он написал популярную брошюру о сексуальных проблемах, поэтому Пиннеберг и выбрал его, доверившись его опыту.

Итак, доктор Сезам стоит в дверях и говорит:

– Прошу вас.

Сезам подходит к столу и ищет на нем письмо.

– Вы написали, господин Пиннеберг, что пока не можете позволить себе заводить детей, так как испытываете финансовые трудности.

– Да – отвечает Пиннеберг, ужасно смутившись.

– Проходите, раздевайтесь, – обратился он уже к Ягненку, а затем продолжил с Иоганнесом: – Вам необходимо безопасное и верное средство. Да, думаю, это вполне осуществимо… – Врач скептически улыбнулся, сверкнув оправой золотых очков.:

– Я читал в вашей книге… – прервал его Пиннеберг, – про пессуарий…

– Пессарий, – поправляет доктор. – Да, но не для любой женщины он подойдет. И потом, это не всегда так просто. Справится ли ваша жена…

Он посмотрел на нее свысока. Она уже сняла блузку и стягивала юбку со своих стройных ног – она такая высокая.

– Пройдемте к креслу, – говорит доктор. – Блузку снимать не нужно было, юная леди.

Ягненок совсем покраснела.

– Можете проходить и ложиться. Господин Пиннеберг, подождите здесь, буквально пару минут.

Они вдвоем уходят в соседнюю комнату. Пиннеберг смотрит им вслед. Доктор Сезам едва достает «юной леди» до плеча.

Иоганнес вновь думает, что она выглядит восхитительно – Ягненок лучшая женщина в мире, единственная для него на всем белом свете. Он работает в Духерове, а она здесь, в Плаце, и они видятся только два раза в месяц, поэтому его восторг не утихает, а аппетит разгорается с каждым разом все сильнее и сильнее…

Из-за двери он слышит вопросы доктора, заданные вполголоса, и дребезжание инструментов – звуки такие же, как и у стоматологического оборудования, отчего Пиннебергу становится не по себе.

Звуки становятся громче, а затем добавились и крики. Такого голоса Ягненка он еще не слышал. Она кричит очень надрывно.

– Нет, нет, нет! – И еще раз: – Нет! – А потом очень тихо еле слышное: – О боже!

Пиннеберг делает три шага к двери.

Что там может быть? Люди часто говорят, что такие врачи – ужасные распутники… Однако вновь слышен голос доктора и снова гремят инструменты.

А потом все утихло.

Сейчас самая середина лета, примерно середина июля, ярко светит солнце. Небо темно-синее, в окно стучат ветки, их колышет морской ветер. Пиннебергу вдруг вспомнилась старая песенка из его детства:

Дует, дует ветер,Не сноси ты шляпки детям,Дует, дует ветер,Будь же ласков к моим детям.

В зале ожидания кто-то перешептывается. Бесплатные пациенты, их время тянется… Мне бы ваши заботы, думает Пиннеберг. Мне бы ваши заботы…

Наконец доктор с Ягненком возвращаются. Глаза у нее большие и испуганные, она очень бледная, но все же находит в себе силы робко улыбнуться ему, и кривая улыбка расползается по ее лицу – Пиннеберг смотрит на нее с тревогой. Доктор стоит в углу, моет руки и косо посматривает на молодых людей. Затем поспешно говорит:

– Немного поздно, господин Пиннеберг. Слишком поздно. Я думаю, уже начало второго месяца…

Пиннеберг замирает – слова доктора были похожи на пощечину. Он торопливо выговаривает:

– Доктор, это же невозможно! Мы же заботились об этом! Это совершенно невозможно! Скажи ему, Ягненочек…

– Мальчик мой! – вскрикивает она. – Мальчик…

– Это так, – отвечает врач. – Ошибки быть не может. И поверьте мне, господин Пиннеберг, ребенок хорош для любого брака.

– Доктор. – Голос Иоганнеса дрожит. – Доктор, я зарабатываю сто восемьдесят марок в месяц! Я прошу вас, господин доктор!

Сезам устало вздохнул. То, что он сейчас слышал, было не в новинку, подобные речи произносились в этом кабинете по тридцать раз на дню.

– Нет, – обрубает он. – Нет. Во-первых, даже не просите меня об этом. Ошибка исключена. Они оба здоровы. И ваш заработок совсем не плох. Совсем не плох.

Лихорадочный вскрик Пиннеберга разносится по кабинету.

– Господин доктор!

Ягненок начинает гладить его по волосам, чтобы немного привести в чувство.

– Перестань, мальчик мой. Все будет хорошо…

– Но это совершенно невозможно… – Последние слова вырываются у него из груди, и он замолкает.

Входит сестра.

– Доктор, вас к телефону.

– Прошу вас, – говорит доктор, – успокойтесь, вы все еще взволнованы. Как только ребенок появится на свет, приходите снова ко мне. Тогда мы сможем поговорить о мерах предохранения. Только не слишком-то полагайтесь на период кормления. Так что… мужайтесь, юная леди.

Сезам жмет руку Ягненку и пытается поспешно удалиться.

– Я… Я бы хотел… – Голос Пиннеберга дрожит, он хватается за свой бумажник.

– Ах да… – Сезам разворачивается в дверях и оценивающе смотрит на них обоих. – За прием пятнадцать марок.

– Пятнадцать… – тихо повторяет Иоганнес и тянется к бумажнику, но доктор уже ушел. Он неловко достает купюру в двадцать марок, смотрит, как сестра выписывает квитанцию и берет ее.

Он напряженно хмурится:

– А мне удастся возместить эти пятнадцать марок в больничной кассе? Да ведь?

Сестра озадаченно смотрит на него, затем на Ягненка.

– Беременность, да? – И дальше, не дожидаясь ответа: – Нет. Это не тот диагноз, за который можно взыскать плату из больничной кассы.

– Пойдем, Ягненок – говорит он.

Они медленно спускаются по лестнице. Уже у двери Ягненок останавливается и сжимает его ладонь.

– Не грусти так… Пожалуйста, не нужно. Все будет хорошо.

– Да, да, – бормочет он, глубоко о чем-то задумавшись.

Они шли вдоль по улице Ротенбаум, затем повернули на Майнц. Здесь высокие дома, много людей, машины сбиваются в пробки. Уже продаются вечерние газеты, но никто не обращает на них внимания.

– Он сказал, что я неплохо зарабатываю, – Пиннеберг первый прервал молчание, – и берет с меня пятнадцать марок. Из ста восьмидесяти. Разбойник!

– Я справлюсь, вот увидишь, – пожимает плечами Ягненок.

– Ох, милая моя, – воскликает он.

С Майнц они вышли на Крюмпервег, и вокруг стало очень тихо.

– Теперь многое стало понятно, – говорит Ягненок.

– Что тебе понятно? – спросил Пиннеберг.

– Ну, меня иногда подташнивало по утрам… и вообще мне было не очень хорошо в последнее время…

– И ты не обратила внимания?

– Я думала, что вот-вот начнутся… Не сразу подумала, что именно в этом может быть дело.

– Может быть, он ошибся?

– Нет. Я так не думаю. Это правда.

– Ну, может быть, он все-таки окажется неправ…

– Нет, я в это не верю…

– Пожалуйста, Ягненок, послушай же хоть раз, что я говорю! Как это вообще возможно?!

– А почему ты думаешь, что это невозможно?

– Может быть, завтра все-таки начнутся? Тогда я напишу на него такую жалобу…

Погруженный в свои мысли, он замолкает, уже подумывая, что именно напишет в жалобе. За Крюмпервегом следует улица Хеббель, они идут этим прекрасным летним днем вдоль красивых аллей, где повсюду стоят высокие вязы.

– А еще я потребую вернуть свои пятнадцать марок, – говорит он внезапно.

Ягненок не отвечает. Она идет осторожно, наступая на всю подошву ботинка, внимательно смотрит, куда наступает, – все теперь по-другому.

– А куда мы вообще идем? – внезапно спрашивает он.

– Я должна вернуться домой, – отвечает Ягненок. – Я ничего не говорила маме, чтобы не беспокоить ее.

– Ох, еще и это…

– Не ругайся, мальчик мой, – просит она. – Я постараюсь еще раз выйти в половине девятого. На каком поезде ты хочешь поехать?

– На десятичасовом.

– Тогда я провожу тебя на поезд.

– И ничего больше, – выдыхает он. – На этот раз ничего. Такова жизнь.

Дальше Лютьен – настоящая рабочая улица, тут всегда полно детей, и здесь они не смогут как следует попрощаться.

– Не принимай это так близко к сердцу, мальчик мой, – говорит она, сжимая его руку сильнее. – Я справлюсь.

– Да, да, – пытается он выдавить из себя улыбку. – Ты – козырной туз, Ягненочек, любую карту покроешь.

– В половине девятого я буду внизу. Обещаю.

– И даже не поцелуешь?

– Ох, ты же знаешь, это не так просто! О нас могут шептаться прямо сейчас, а ведь потом пойдут слухи…

Она пристально смотрит на него.

– Хорошо, Ягненок, – говорит он. – Ты тоже не принимай это близко к сердцу. Что-нибудь придумаем!

– Конечно, – говорит она. – Я не теряю мужества. А пока – пока!

Она быстро взбегает по темной лестнице, ее чемоданчик бьется о перила: хлоп-хлоп-хлоп-хлоп.

Пиннеберг смотрит вслед ее длинным бледным ногам. Уже сотни тысяч раз Ягненочек ускользала от него по этой проклятой лестнице.

– Ягненок! – ревет он. – Ягненочек!

– Да? – Она глядит на него сверху вниз через перила.

– Погоди! – кричит он, несясь вверх по лестнице.

Он стоит перед ней, задыхаясь, хватает ее за плечи.

– Ягненочек! – Он давится словами от волнения и одышки. – Эмма Мюршель! Как насчет того, чтобы мы поженились?

Мама Мюршель – Папа Мюршель – Карл Мюршель: Пиннеберг оказывается между молотом и наковальней.

Ягненок Мюршель ничего не ответила. Она отошла от Пиннеберга и осторожно присела на ступеньку лестницы – ноги у нее внезапно подкосились. Теперь она сидела, но все равно смотрела на него свысока.

– О боже! – взмолилась она. – Мальчик мой, если бы мы поженились!

Ее глаза внезапно стали совсем светлыми. Они были темно-синими с зеленоватым оттенком, но сейчас они переливались ярким сиянием.

«Словно все рождественские елки в мире горят у нее внутри», – подумал Пиннеберг и тут же смутился от умиления.

– Все в порядке, Ягненочек, – сказал он. – Давай поженимся как можно скорее, а?

– Мальчик мой, ты уверен? Я, конечно, и сама смогу с этим справиться. Но ты прав, будет лучше, если у Малыша будет отец.

– Малыш, – повторил Пиннеберг. – Да, точно, Малыш.

Он на мгновение замолчал. Он боролся с собой – только бы не сказать Ягненку, что в момент предложения он даже не думал о Малыше, а только о том, что поступил подло и теперь этим жарким летним вечером ему придется ждать свою девушку на улице целых три часа. Но он этого не сказал. Вместо этого он попросил:

– Встань, пожалуйста, лестница очень грязная. Твоя прекрасная белая юбка…

– Ох, оставь ты мою юбку в покое! Какое мне сейчас дело до юбок… Я так счастлива! О Ганнес, мальчик мой! – Она снова поднимается и бросается ему на шею.

Даже дом пожалел их: из двадцати семей, которые ходили по этой лестнице, ни одна не прошла после пяти вечера, хотя в это время кормильцы обычно возвращаются домой, а хозяйки бегают в магазин, чтобы докупить к ужину то, что забыли днем. Они были совсем одни.

Наконец Пиннеберг высвободился из ее объятий:

– Теперь мы можем пойти к тебе домой… Мы ведь жених и невеста. Пошли?

Ягненок с сомнением спросила:

– Ты хочешь пойти ко мне прямо сейчас? Не лучше ли будет мне сначала поговорить с отцом и матерью и подготовить их? Они ведь ничего о тебе не знают.

– Это все равно нужно будет сделать, так сделаем это сразу, – объяснил Пиннеберг, все еще не желая этого делать. – Как думаешь, они обрадуются?

– Ну да, – задумчиво протянула Ягненок. – Мама очень обрадуется. А отец… знаешь, не обижайся на него. Отец любит подтрунивать, но это он не со зла.

– Я все прекрасно понимаю, – сказал Пиннеберг.

Когда Ягненок открыла дверь в небольшую прихожую, из кухни тут же раздался голос:

– Эмма, это ты? Иди сюда сейчас же!

– Минутку, мама, – откликнулась Эмма Мюршель, – только сниму туфли.

Она взяла Пиннеберга за руку и на цыпочках повела его в маленькую комнатку, где стояли две кровати.

– Положи туда свои вещи. Да, это моя кровать, я на ней сплю. На другой кровати спит мама. Отец и Карл спят в чулане. Теперь идем. Погоди, твои волосы! – Она быстро провела расческой по его спутанным волосам.

У обоих бешено стучало сердце. Она взяла его за руку, они прошли через прихожую и распахнули дверь на кухню. У очага, ссутулившись, стояла женщина и что-то жарила на сковородке. У нее было коричневое платье и широкий синий фартук. Женщина на них даже не посмотрела.

– Эмма, быстро беги в подвал и принеси прессованных углей. Я Карлу сотню раз говорила…

– Мама, – начала Эмма, – это мой друг Иоганнес Пиннеберг из Духерова. Мы хотим пожениться.

Женщина у очага подняла глаза. У нее было острое лицо, острый грозный рот, очень светлые пронзительные глаза и десять тысяч морщин. Старуха из рабочего класса.

Женщина посмотрела на Пиннеберга, резко и со злостью, а затем вновь отвернулась к своим картофельным оладьям.

– Вот бестолочь, – сказала она. – Теперь ты тащишь своих парней ко мне в дом?

– Мама, – продолжала Ягненок, пытаясь рассмеяться, – он действительно хочет на мне жениться.

– Принеси угли, кому говорят! – крикнула женщина, орудуя вилкой.

– Мама!

Женщина вновь повернулась к ним.

– Ты все еще здесь? Затрещины ждешь?!

Ягненок тяжело вздохнула и напоследок сильно сжала руку Пиннеберга. Потом она взяла корзинку и, уходя, крикнула как можно радостнее:

– Я скоро вернусь!

Дверь в коридор захлопнулась. Пиннеберг остался стоять на кухне. Он осторожно посматривал на госпожу Мюршель, как будто один его взгляд мог вызвать у нее всплеск раздражения, а затем отвернулся к окну. Было видно только голубое летнее небо и несколько дымовых труб.

Фрау Мюршель отодвинула сковороду в сторону и продолжала возиться с конфорками – они сильно дребезжали и звенели. Она ткнула раскаленной кочергой в угли, что-то бормоча себе под нос.

– Извините, что вы сказали? – вежливо спросил Пиннеберг.

Это были первые слова, которые он произнес в этом доме, хотя ему, наверное, не следовало вообще ничего говорить.

Женщина резко обернулась к нему, будто стервятник. В одной руке она держала кочергу, а в другой вилку – не так уж и страшно, даже несмотря на то, что она тут же принялась ими размахивать. Страшно было видеть ее лицо, на котором дергались и плясали морщины, и еще хуже были ее жестокие и злые глаза.

– Только попробуйте опозорить девчонку! – крикнула она, словно была вне себя.

Пиннеберг попятился шаг назад.

– Я действительно хочу жениться на Эмме, фрау Мюршель, – начал он с тревогой.

– Вы, наверное, думаете, что я не понимаю, в чем дело, – невозмутимо сказала она. – Вот уже две недели я стою здесь и жду. Я думаю, она мне что-то скажет, я думаю, что вот скоро она познакомит меня с этим парнем. Я сижу здесь и жду. – На секунду она замолчала, чтобы перевести дух, и продолжила: – Моя Эмма – девочка хорошая, не какая-нибудь грязь под ногами. Она всегда была веселой. Слова плохого никому никогда не сказала, и вы решили ее опозорить?!

– Нет, нет! – испуганно зашептал Пиннеберг.

– Ну конечно! Нет! – кричит госпожа Мюршель. – Нет! Однако! Я жду. Уже две недели жду, когда она отдаст свое белье на стирку – и ничего! Как вам это удалось, а?!

Пиннеберг не мог этого сказать.

– Мы ведь еще молоды, – мягко ответил он.

– Ах ты, – женщина еще сильнее рассвирепела, – девочку мою на такое подбил. – И она снова закричала: – Свиньи вы, мужики! Все свиньи! Тьфу!

– Мы поженимся, как только уладим все формальности, – объясняет Пиннеберг.

Фрау Мюршель отвернулась к плите. Жир в сковородке продолжает шипеть.

– Кто вы вообще такой? Можете ли вы вообще жениться? – спрашивает она уже спокойнее.

– Я бухгалтер. В зерноторговой компании.

– Служащий, значит?

– Да.

– Я бы предпочла рабочего, – фыркает она. – А сколько вы зарабатываете?

– Сто восемьдесят марок.

– С вычетами?

– Нет.

– Это даже хорошо, – говорит женщина, – что не так уж и много. Я просто хочу, чтобы моя девочка не зазнавалась. – И снова злым голосом: – Не думайте, что у нее есть приданое. Мы пролетарии. У нас ничего нет. Только немного белья, которое она сама купила.

– В этом нет необходимости, – говорит Пиннеберг.

Вдруг женщина снова сердится:

– У вас тоже ничего нет. Вы не похожи на того, кто экономит. Если ходишь в таком костюме просто так, значит, за душой ни гроша.

Пиннебергу не нужно признаваться, что она почти попала в точку, потому что в этот момент наконец возвращается Ягненок с углем. Она в прекрасном настроении:

– Заела она тебя, мой бедный мальчик? – спрашивает она. – Мама – настоящий чайник, всегда кипит.

– Не дерзи, – ругается старуха. – иначе получишь по заднице. Иди в спальню и переоденься. Мне нужно будет переговорить с твоим отцом наедине.

– Хорошо, – отвечает Ягненок. – Ты уже спрашивала моего жениха, любит ли он картофельные оладьи? Сегодня день нашей помолвки.

– Убирайтесь! – кричит госпожа Мюршель. – И чтобы дверь не закрывали, уж я прослежу, чтобы вы не наделали глупостей.

Они сидят друг напротив друга за маленьким столиком на белых стульях.

– Мама – простая работница, – говорит Ягненок. – Она всегда такая грубая, она ничего такого не думает.

– О, еще как думает, – говорит Пиннеберг и усмехается. – К тому же твоя мама в курсе того, о чем нам сегодня сказал доктор.

– Конечно, она знает. Мама всегда все знает. Я думаю, ты ей очень понравился.

– Ну, мне так не показалось.

– Мама такая – она всегда должна ругаться. В такие моменты я ее уже даже не слушаю.

На мгновение воцаряется тишина, они сидят друг напротив друга, руки лежат на столике.

– Кольца нам тоже нужно купить, – говорит Пиннеберг задумчиво.

– О боже, да, – быстро отвечает Ягненок. – Говори быстро, какие ты предпочитаешь, блестящие или матовые?

– Матовые! – говорит он.

– Я тоже! Я тоже! – восклицает она. – Я думаю, у нас во всем одинаковый вкус, это замечательно. Сколько они будут стоить?

– Я не знаю. Тридцать марок?

– Так много?

– Если мы возьмем золотые.

– Конечно, мы возьмем золотые. Давай измерим наши пальчики.

Пиннеберг приближается к ней. Они берут нитку с катушки. Это сложнее, чем казалось на первый взгляд, – нитка то повисает на пальце, то врезается в него.

– Смотреть на руки – к ссоре, – говорит Ягненок.

– Но я ведь не смотрю на них, – отвечает он. – Я их целую. Я целую твои руки, Ягненочек.

Раздается очень глухой стук в дверь.

– Идите сюда! Отец пришел!

– Сейчас, – кричит Ягненок и вырывается из объятий Иоганнеса. – Давай поскорее приведем себя в порядок. Отец будет долго ворчать.

– Какой он, твой отец?

– Боже, ты сейчас все сам увидишь. Да это и не важно. Ты женишься на мне – только на мне, не на моих родителях…

– Вместе с Малышом.

– С Малышом, да. У него будут милые неразумные родители. Они не могут усидеть на месте и побыть разумными даже четверть часа…

За кухонным столом сидит высокий человек в серых штанах, сером жилете и белой трикотажной рубашке, без пиджака. На ногах у него тапочки. У него желтое морщинистое лицо, маленькие пронзительные глаза за нависшими очками, блеклые усы и почти белая борода.

Мужчина читает «Глас народа», но, когда входят Пиннеберг и Эмма, он опускает газету и рассматривает молодого человека.

– Так вы тот самый юноша, который хочет жениться на моей дочери? Очень приятно, садитесь. Кстати, вы еще передумаете.