Живая этика и наука. Материалы Международной научно-общественной конференции. 2007

Однако сколь бы порознь уязвимыми ни были позиции платонизма и имманентизма, их метафизические изъяны в любом случае никак не существенней изъянов реализма и трансцендентализма, а вот степень общего согласования с традиционным религиозным опытом Востока и Запада, равно как и с данными из передовых областей современной науки (прежде всего физики и психологии), несомненно, выше. Поэтому боязнь современной философии, особенно западной, творчески разрабатывать эти эпистемологические философские парадигмы, воистину, поражает. Мы имеем здесь дело с типичными предрассудками и распространенной интеллигентской боязнью показаться смешным среди коллег. Философу же следует думать о том, как бы не оказаться смешным в глазах потомков.

3. Проблема истины. Категория «истины», как известно, является предметом жарких дискуссий в европейской традиции начиная с античности. Главная дилемма заключается в том, что, с одной стороны, истинное знание должно существовать объективно и независимо от человека (неважно, связаны ли эти объективность и независимость с идеально сущим миром знания, к которому мы приобщаемся в индивидуальных творческих актах, – позиция платонизма, или же с существованием независимого мира вещей, который мы отражаем, – позиция реализма). Истина при таком «классическом» подходе – не отсебятина, а то, что есть на самом деле. Недаром П.А.Флоренский указывал, что здесь уместнее было бы использовать слово «естина». К тому же истина в своем предельном понимании должна обладать свойством сверхчеловеческой полноты, самодостаточности и неизменности, противостоя всему незавершенному, временному и становящемуся – всему не истинному, ибо это последнее помимо «есть» всегда несет в себе и то, что «не есть», что только нам субъективно мнится и кажется.

С другой стороны, весь исторический опыт познания говорит о том, что никакое знание, даже трижды гениальное и эпохальное, на полную объективность и полноту претендовать не может. Оно всегда несет на себе отпечаток человеческой ограниченности и подлежит неизбежной корректировке во времени, если только это не какое-нибудь тривиальное знание, типа того что я живу в городе Барнауле или моя фамилия Иванов. Соответственно, здесь может быть выдвинут и прямо противоположный познавательный тезис: истина – это не объективное соответствие наших представлений вещам или идеям, а внутренняя инструментальная характеристика самого знания как сугубо человеческого порождения.

Первая установка принимает явную или неявную посылку, что абсолютная истина (в смысле исчерпывающей полноты знания) существует хотя бы потенциально, в бесконечно удаленной перспективе [4]; вторая позиция соотносит понятие истины исключительно со структурами человеческой субъективности и даже предпочитает говорить не об истине, а о преодолении заблуждений (К.Поппер) или о праве исследователя на ошибку (М.Фуко).

В первом случае глубоко проблематично существование объективного и абсолютного знания, лишенного всяких человеческих субъективных «довесков», но еще более проблематичен тезис о сугубой субъективности и относительности наших знаний, ведь любое высказывание о неизбежной относительности или субъективности само претендует на объективность и абсолютность.

4. Проблема соотношения врожденного и приобретенного знания. Испокон веков в европейской философии (в явной форме начиная еще с Платона) поднимался кардинальный вопрос: что в знании является врожденным, данным изначально «от природы» [5], а что благоприобретенным во внешнем познавательном опыте? Традиция философского и психологического обсуждения этой проблемы имеет давнюю историю и здесь не место ее обсуждать. Остановлюсь на современных ее трактовках.

Адепты врожденного знания (или нативизма), главными среди которых я бы назвал крупнейшего лингвиста современности Н.Хомского и одного из основателей социобиологии Э.О.Уилсона [6], утверждают, что базовые способности интеллекта (например, категориальные структуры мышления), языковая компетентность (законы порождения и понимания грамматических структур), черты характера и творческие способности закодированы каким-то образом в генетическом аппарате наследственности человека и задают каналы усвоения внешнего познавательного материала. Действительно, развитие мыслительной деятельности в онтогенезе достаточно жестко связано с формированием тех или иных участков мозга, а этапность появления последних, в свою очередь, достаточно жестко определяется разверткой наследственной генетической информации. Огромную роль в изучении врожденных структур знания в ХХ веке сыграли исследования феномена однояйцевых близнецов, имеющих одинаковый генотип, но которые были разлучены в раннем возрасте. Эти исследования доказали факт врожденности многих не только первичных когнитивных реакций и предпочтений, но и достаточно сложных форм познания и поведения, вплоть до выбора профессии. Весь вопрос заключается только в природе этой врожденности.

Однако не менее влиятельны позиции тех исследователей, которые не переоценивают роли врожденных компонентов знания, а, напротив, настаивают на формировании базовых познавательных способностей в результате собственной деятельности человека во внешней среде и под влиянием мира культуры. Здесь особенно выделяются работы Ж.Пиаже, созданные им в русле генетической эпистемологии, и труды отечественной культурно-исторической школы в психологии, восходящей к Л.С.Выготскому. Факты в поддержку этой концепции также хорошо известны. Один из самых показательных результатов – невозможность превращения в полноценного человека тех детей с нормальным генотипом, которые с раннего возраста оказались лишенными человеческого общения и не имели возможности приобщиться к миру культуры. Вернуться обратно в человеческий мир и обрести человеческий облик такие дети уже не могут.

Обе позиции – врожденного и приобретенного – знания имеют свои сильные и слабые стороны. Они стали особенно рельефными после знаменитой очной полемики Н.Хомского и Ж.Пиаже в 70-х годах ХХ века, в которой приняли участие многие крупные американские и европейские исследователи проблем когнитивного развития человека [7]. Камнем преткновения для нативизма является вопрос: как, собственно, закодированы в генотипе категориальные структуры мышления и грамматическая компетентность, а уж тем более – гениальные способности Пушкина или Моцарта? Объяснять мышление и дар речи на основе структур мозга и генотипа – это все равно что объяснять феномен музыки, изучая устройство рояля. Без звучания инструментов живой музыки, естественно, нет, но существование музыки – необходимая предпосылка появления любого музыкального инструмента. При нативистском же объяснении уникальных человеческих способностей – сам ген приходится признавать разумным.

Известны, однако, и принципиальные слабости концепций приобретенного знания. Человек – это не локковская tabula rasa [8], а неповторимая индивидуальность, начиная уже с утробы матери. Если бы роль культурной среды была столь фундаментальной, тогда дети из одной семьи были бы неразличимо похожи друг на друга по своим психологическим качествам и познавательным установкам, а это, как известно, отнюдь не так. Что же касается механизмов усвоения знаний, то оно базируется на массе априорных когнитивных предпосылок, обеспечивающих саму возможность внешнего опыта. Никаким внешним индуктивным научением не объяснишь нашу способность быстро усваивать и правильно использовать логические и грамматические структуры. Известна также потрясающая избирательность человеческого внешнего опыта на всех этапах жизни, когда одно и то же содержание люди видят и интерпретируют совершенно различным образом.

В целом же дилемма «врожденное – приобретенное» в рамках современных научно-философских обсуждений отличается одной особенностью. Ярые оппоненты проявляют удивительное единодушие в том, что категорически отрицают какую-либо внебиологическую врожденность знаний и психологических качеств, равно как и возможность их сверхчувственного и сверхрационального внешнего приобретения, хотя гениальность, проявляющуюся уже с младенчества, иначе объяснить невозможно, равно как невозможно объяснить многочисленные факты сверхличных духовных озарений, о чем единодушно говорят представители всех мировых религий. Это выводит нас еще на одну важнейшую эпистемологическую дилемму.

5. Соотношение дискурсивного и интуитивного в художественных озарениях и научных открытиях. Противоречие во взглядах на механизмы рождения новых идей в науке и искусстве давно и хорошо известно. На одном полюсе мы видим исследователей, доказывающих, что феномен открытия нового связан с непосредственным озарением, внезапным инсайтом, творческим вдохновением, когда после творческих мук и интеллектуальной «пробуксовки» вдруг мгновенно приходит нужная научная идея, решающая проблему, или рождается ключевой художественный образ, образующий лейтмотив произведения. Корни озарения ученые ищут сегодня в сфере бессознательного; в синергетических закономерностях попадания на нужный аттрактор в точках когнитивной бифуркации; в своеобразии функционирования правого – интуитивно-образного – полушария мозга по сравнению с левым, вербальным.

Оппозиционная точка зрения настаивает на том, что следует демистифицировать процесс получения нового научного и художественного знания, а ключи к феномену озарения необходимо искать в структурах «свернутого дискурса» (линейного логического мышления). Здесь дело не в мистических инсайтах – мы попросту не в силах сознательно реконструировать всю дискурсивную цепочку рассуждений или творческих шагов, приведших к необходимому познавательному результату. Он лишь кажется нам продуктом мгновенного инсайта.

Слабость современных концепций интуиции связана с невозможностью объяснить многочисленные самоотчеты творцов из разных сфер культуры, когда, по их словам, они ясно ощущали помощь свыше в своем творчестве: то рука, ведомая внутренним голосом, находила на полке нужную книгу; то эвристические идеи и образы буквально нисходили на них свыше или, наоборот, душа словно возносилась в какие-то высшие пределы. Эти факты говорят о существовании неких надперсональных факторов и механизмов, обусловливающих интуитивное рождение нового в науке, искусстве, да и в повседневной жизни.

С другой стороны, сторонники дискурсивных компонентов в структуре научного открытия, безусловно, во многих отношениях правы. Любому озарению предшествует напряженная работа интеллекта, а сами прозрения требуют впоследствии обстоятельной логической и технической «распаковки». Другое дело, что каждому ученому и писателю известен феномен, когда текст, что называется, «сам пошел», приобрел свою имманентную логику развертывания, порой уводя творца туда, куда первоначально он двигаться не собирался. Здесь как бы не сам автор задает логику осуществления своему творению, а, напротив, эта сверхлично существующая логика ведет и подправляет его.

Иными словами, обе стороны дилеммы «интуитивное – дискурсивное» не объясняют главного: надперсональной составляющей в структуре открытия нового, неважно – касается ли эта надперсональность нелинейного мгновенного инсайта или линейно (пусть и бессознательно) разворачивающегося логического дискурса.

6. Проблема познания чужого «я». В нашем земном мире чужое «я» дано нам сквозь внешние формы своего обнаружения (слова, жесты, поступки), а интерпретируем мы их неизбежно сквозь призму собственного уникального «я» – его осознаваемых или не осознаваемых исторических и национальных предрассудков, личностно-биографических предустановок и предожиданий. Некоторые исследователи занимают крайнюю позицию и настаивают на принципиальной невозможности проникновения во внутренней мир другого человека, как, например, Х.Ортега-и-Гассет. «“Не-я” в чистом виде, – пишет испанский мыслитель, – это не мир, а именно другой Человек, его внеположное моему “Я” ego и его никак не связанный с моим мир. Мир другого недостижим и, в сущности, недоступен мне. Непосредственно войти в этот мир мне не дано, поскольку я не в состоянии открыть для себя “Я” другого. Я могу лишь о нем догадываться, поскольку оно обнаружено в моем собственном, исходном мире» [9, с. 566].

Другие мыслители, напротив, утверждают возможность непосредственного и адекватного проникновения в мысли и чувства чужого «я» в актах эмпатии (эмоциональной интуиции). Такова позиция раннего В.Дильтея и психолога Э.Роджерса. Действительно, каждому знакомы факты из его личной биографии, когда устанавливался особенно тесный контакт с другим человеком, и оба понимали друг друга с полуслова и даже вовсе без всяких слов. Есть, по-видимому, люди, обладающие особо острой эмпатией; о таком человеке говорят, что «он души читает, как открытую книгу» [10].

Тем не менее у обеих позиций есть свои принципиальные слабости. Сколь бы реальной ни была эмпатия, но она всегда берет существеннейшую поправку на внешнепредметные обнаружения чужого человеческого «я» и никогда не отменяет необходимости их рациональной интерпретации, причем неизбежно – сквозь призму собственной человеческой субъективности. К тому же акты эмпатии всегда личностны и интуитивны. Их невозможно сделать очевидными для чужого сознания. Мало ли кто что субъективно чувствует и переживает!

Что же касается сугубо внешней, как говорят, объективированной данности чужого «я» моему собственному, то здесь налицо абсолютно некритически принимаемая предпосылка, что другой человек дан нам всегда опосредствованно: а) через показания наших внешних органов чувств; б) через акты рациональной интерпретации его «я» сквозь призму нашего «я». На самом деле, в восприятии другого всегда действуют непосредственные элементы симпатии или антипатии, наших неявных предожиданий и предустановок. Сплошь и рядом мы сначала чувствуем нечто в отношении чужого «я», а только потом начинаем подбирать рациональные аргументы, дабы оправдать это первичное чувство.

Хочется осуществить псевдосинтез и заявить, что восприятие чужого «я» – это всегда диалектика непосредственных и опосредствованных, рационально интерпретируемых и эмпатийных компонентов. Но здесь нет главного условия подлинного синтеза – целостного и непротиворечивого понимания онтологии нашего «я», как нет в выше анализировавшихся когнитивных дилеммах верного понимания онтологических соотношений между материальным и идеальным, психическим и телесным, сознательным и бессознательным, личным и сверхличным в человеческом бытии.

Иными словами, без интегральной антрополого-онтологической модели продуктивное снятие фундаментальных теоретико-познавательных дилемм не представляется возможным. К введению подобной модели я теперь и перехожу.

Идея существования Надземного мира и возможная онтологическая объяснительная модель фундаментальных когнитивных проблем

На мой взгляд, самой мощной философской (даже, скорее, метафилософской) программой решения вышеотмеченных проблем является учение Живой Этики. В Живой Этике, в частности, утверждается, что существует особый сверхчувственный Надземный мир наряду с нашим, земным, данным в чувственном опыте. Этот Надземный мир представляет собой многоуровневую реальность мыслей, чувств и психических переживаний с возможностью непосредственного сознательного бытия в нем. Он специфически физичен и материален, но только материальность этого мира «тонкая», а не плотная, как в нашем физическом мире. Иногда Надземный мир называют также «субъективным» в противовес нашему как бы «объективному» миру, ибо там реальными и объективными становятся все наши казавшиеся на Земле субъективными и эфемерными мысли и чувства; а так называемые объективные материальные свойства вещей (плотность, масса, протяженность), напротив, обнаруживают свою относительность и несущественность. На этом моменте я подробнее остановлюсь чуть ниже.

Живя в плотном теле на Земле и находясь под воздействием майи, чувственного образа мира [11], мы не замечаем (разве что в исключительных случаях), что всегда причастны и к миру Надземному, находясь с ним в непрерывном психофизическом взаимодействии, черпая оттуда образы и идеи и, в свою очередь, оказывая на него обратное мощное влияние актами своей внутренней психической жизни. Иными словами, человек – это многомерное существо, одновременно живущее и творящее сразу по крайней мере в двух мирах – земном и Надземном.

В «субъективном» Надземном мире есть свой строгий порядок распределения на слои и сферы (высшие и низшие), а также строгая логика движения по этим слоям с возможностью многообразного бытия в них, начиная с «мучительного горения» в огне своих темных страстей и желаний (низшие слои Тонкого мира) и кончая возможностью сознательного и радостного творчества в высших его слоях, когда человек получает ответы на мучившие его на Земле вопросы и реализует самые свои сокровенные познавательные и созидательные чаяния. Многое из того, что было на Земле догадкой и смутной интуицией – действие кармических законов, идеальные основы формообразования, наличие в Космосе духовной Иерархии, – получает в мире Надземном наглядное подтверждение; а то, что так ценилось в плотном мире – богатство, власть, слава, чувственные удовольствия, – напротив, совершенно десубстанциализируются и обесцениваются. Мир Надземный (и особенно Тонкий мир) – это область пожинаемых человеком следствий от причин, заложенных им в мире плотном; но он же – сфера проектирования своих будущих земных жизней в свете знания, полученного в надземных сферах.

Онтологию Живой Этики вполне можно назвать монодуалистической, по удачной терминологии русских мыслителей Н.Я.Грота, С.Л.Франка и С.Н.Булгакова. В этом неудобоваримом, на первый взгляд, термине – «монодуализм» – присутствуют два очень важных и принципиальных аспекта: 1) в основе бытия лежат два противоположных, относительно независимых друг от друга начала (дуализм); 2) эти начала друг от друга неотделимы и нуждаются во взаимном опосредствовании для проявления своих внутренних конструктивных потенций (монизм).

Так, Живая Этика (или Агни Йога) монодуалистически принимает и духовное (идеальное), и физическое (материальное) Начала бытия, а если использовать классическую религиозно-философскую терминологию – Божественный Абсолют и Великую Мать-Материю. Безматериальный смысловой Абсолют и лишенная смысла, воплощающая энергийное начало мироздания Первоматерия, по-видимому, навсегда останутся для нас исключительно гипотетическими богословско-философскими концептуальными конструктами, образуя «верхнюю» и «нижнюю» границы реально существующего и, соответственно, реально умопостигаемого человеком бытия. Живая Этика прямо говорит о непознаваемости Высшего и Непроявленного, предостерегая от метафизических спекулятивных игр, на которые так падок самодовлеющий разум, лишенный дара благоговейного молчания перед неизреченными тайнами мироздания Бытия.

Единственное, что по-настоящему есть для нас в проявленном, т. е. в перешедшем в процесс психофизического развертывания и творческого обогащения, Космосе, – это различные проявления единой идеально-материальной (или духоматериальной, или энерго-смысловой) субстанции как результата взаимоопосредствования исходных Начал. Эту порождающую субстанцию русская религиозно-философская мысль, начиная с В.С.Соловьева, называла Софией-Премудростью Божией. Е.И.Рерих писала: «Элемент Дух-Материя <…> содержит в себе всю проявленную Вселенную, потому нельзя говорить, что на одной стороне находится дух, а на другой первичная материя. Истинно, они едины, и лишь различные степени дифференциации этого элемента при своих сочетаниях могут и дают всё разнообразие проявленного и видимого Космоса» [12, с. 357].

Фундаментальные проблемы гносеологии с позиций монодуалистической онтологии Живой Этики

Теперь мы можем вернуться к очерченным выше фундаментальным когнитивным дилеммам, рассматривая их с точки зрения существования более «высоких» и «тонких» [13] слоев мирового бытия, нежели наш земной плотный мир.

Начнем с первой из них. Если признать наличие Надземного мира, то там мы имеем дело уже не с земными и неизбежно ущербными преломлениями идеальных творческих смыслов в земных звуках и красках, а непосредственно с ними самими; не с субъективными «картинами мира», а с подлинным психо-информационным миром, устроенным иерархически и иерархически раскрывающимся, что называется «по сознанию»; не с психическими субъективными копиями вещей, а с их едиными объективно сущими информационными каркасами (образцами, первоформами, эйдосами), обеспечивающими устойчивую структуру вещного бытия и физических процессов в нашем земном, чувственно постигаемом мире. Словом, возможно непосредственное бытие-знание в Надземном мире, в более высоких, чем наш плотный мир, слоях единой духоматериальной, энергоинформационной субстанции мироздания, которые великий Платон и назвал когда-то миром идей.

Возвращаясь к иерархическому строению единой энергоинформационной субстанции Космоса, еще раз остановлюсь на крайне любопытной диалектике взаимодействия ее слоев (миров, планов). На уровне плотного мира доминируют материально-энергийные, а на уровне Надземного мира – ее идеально-информационные составляющие при всем их внутреннем единстве. Соответственно, в нашем привычном земном образе мира (на уровне Софии Тварной, если использовать язык русской религиозной философии) мы можем объективно наблюдать и фиксировать лишь материально-несущие (несущие в двояком смысле: то, что способно что-то нести, но при этом само по себе несущественно с точки зрения переносимого содержания) основания информации, которая, как нечто идеально-сущее (т. е. как информация в чистом виде), обнаруживается лишь в нашей индивидуальной психике. Так, в физических буквах и звуках человеческой речи самих по себе нет никаких идеальных значений и смыслов; наследственной генетической информации непосредственно нельзя обнаружить в сочетаниях четырех азотистых оснований ДНК; в физиологических процессах мозга вы никогда не увидите мысли как таковой; в самом по себе свете, идущем от далекой звезды, непосредственно не содержится сведений о ее химическом составе. Чтобы идеальные отношения, свойства и смыслы, которые «несут» выше названные материальные образования, обрели статус истинно сущего, они должны быть обязательно проявлены нашей индивидуальной психикой. В противном случае они всегда остаются для нашего земного сознания какой-то парадоксальной «потенциальной идеальностью» [14, с. 75] или «материальной информацией» [15, с. 224].

Эта парадоксальность бытия информации в нашем плотном земном мире как раз и проявляется в двух полярных взглядах на процесс познания: реалистическом, так или иначе основанном на теории отражения, и трансцендентально-конструктивистском. В первом случае признается, что законы природы и информационные процессы существуют как-то объективно-материально, а отражаются нашим индивидуальным сознанием в собственно идеальной форме, т. е. в образах, в понятиях и т. д. Во втором случае идеально-информационные структуры наделяются автономным и конструктивным существованием, но замыкаются исключительно в «пространстве» индивидуальной головы, как в феноменологии. Обе позиции частично справедливы, но в первой совершенно непонятным остается онтологический статус информационных структур и процессов, находящихся в самой природе и вне «пространства» индивидуального сознания; а во второй – генезис и природа конструктивных априорных смысловых структур, неизвестно откуда взявшихся в нашем индивидуальном сознании. По-видимому, мы все же отражаем нечто большее, чем сугубо материальные вещи и процессы; и конструктивно оперируем в идеально-информационном плане чем-то принципиально большим, нежели смысловыми продуктами нашей сугубо человеческой субъективности!

Возможность этого «нечто большего» как раз и коренится в высшем – энерго-информационном, материально-идеальном – уровне бытия единой субстанции, на уровне Софии Божественной, если опять-таки использовать язык отечественной религиозно-философской мысли. Здесь, в невидимой простому смертному оку реальности мироздания, идеально-информационная связь и идеально-структурная упорядоченность (номологичность) природных вещей и процессов, только и делающие возможными их плотное материальное бытие, существуют вполне объективно и актуально и могут непосредственно созерцаться и переживаться подготовленным сознанием, как свидетельствует исторический опыт святых праведников и подвижников, по словам С.Н.Булгакова, «стяжавших благодать Духа и ософиенных в земном теле своем» [16, с. 220].

Обращаясь ко второй из выделенных выше фундаментальных теоретико-познавательных дилемм, можно утверждать, что именно в Тонком мире становятся очевидными объективно онтологический статус человеческой мысли и реальность объективно сущего знания (т. е. правота платонизма). Но, с другой стороны, только благодаря «шлифовке» на Земле познавательных и творческих способностей индивидуального духа там, в Надземном мире, возможно непосредственное созерцание этих надличностных и объективных слоев мирового знания (т. е. обнаруживается правота имманентизма). Человек же грубый и невежественный не развеет субъективной майи и после физической смерти. Напротив, он окажется в окружении всех своих суетных и хаотичных мыслей и переживаний, которые, как смрадное облако, закроют от него высшие эйдетические слои мирового бытия. «Что внизу, то и наверху» – эта древняя оккультная мудрость в Тонком мире подтверждается с железной необходимостью.