Сиреневый туман

– Ну, вот! Каким-то посторонним людям можно отдать, а матери родного супруга, значит, нельзя?! – Креста на тебе нет! – Орала вслед выходящей из двери невестке свекровь.– Все расскажу сыну, если вернется. Получишь от него кундюлей за неуважение к свекрови.

Женя оглянулась перед дверью:

– Лизонька, слышала, что сказала насчет ключа? Никому, только тетям Оле или Насте.

– Мамочка, а как же я?

– Они тебя в беде не оставят.

Рыдания девочки были ответом матери:

Полицаи вышли, тыча дулом ружья в спину Евгении. Дверь осталась открытой.

Ледяной ветер колыхал простые ситцевые занавески на окнах и забирался под тонкую одежду Лизы. Девочка дрожала от холода и страха. Вместо того, чтобы прикрыть дверь, бабка натянула на себя душегрейку.

Лиза, как огня, боялась эту женщину. И всегда говорила маме:

– У нас такой добрый и ласковый папа, а мама у него похожа на бабу ягу из сказки, где заставляет Иванушку сесть на лопату, чтобы изжарить и съесть его. Почему так?

– Мама тогда отвечала, что нельзя так говорить о бабушке, а сама улыбалась, прижимая к себе голову дочери: а ведь и впрямь похожа.

– Только линейка отъехала от ворот Хмелевых, старуха подскочила к печке, схватила Лизу за аккуратно заплетенную косу и стала стаскивать на пол:

– — Отдавай ключ, мерзавка малолетняя! Кому сказала? Вредная, вся в мать!

– Та старалась остаться на печи, цепляясь за все, что попадалось под руку. Когда почувствовала, что силы неравны и скоро бабушка изловчится и придется оказаться на полу, незаметно открыла юшку трубы, которая закрывалась у них как заслонка, и бросила в нее ключ.

– — Вот хитрая бестия.– Лупила девочку старуха, разжимая пальцы.– Признавайся, куда дела ключ! – Переворачивала и вытряхивала все, что было на печке.– А, поняла… – Полезла рукой в юшку, стала искать там. Ключ не нашла, зато запачкалась сажей.

– — Вот гадина, успела-таки спрятать. А я теперь в саже ковыряться должна? Не отдашь, падла вонючая, удушу на месте. Ишь, моду взяли, хитрить да прятать все от пожилого человека. Вот доложу отцу, какую плохую дочку себе взял! – Наносила удары, куда попало, бабка.

– — Я неплохая, и вовсе хорошая.– Хлюпала носом малышка и уклонялась от ударов.– Мне мама сказала никому не давать ключ. Вот и не даю. Мама придет, найдем его и снова будем жить спокойно и ждать папу с фронта.

– Бабка расхохоталась:

– — Ни черта не понимаешь? Не скоро вернется твоя мамка. Если только вообще это произойдет. Упекут, как миленькую, на много лет. И будем жить здесь мы с дочкой Пашей и внучкой. Тебе здесь вообще не место. Пошла вон, незаконнорожденная дочка подзаборной шлюшки.– Свирепая старуха потащила полураздетую Лизу к выходу. Та визжала и упиралась:

– — Ты злая старуха! Отпусти меня! Никогда не полюблю тебя.

– — На черта мне твоя любовь. Иди туда, откуда явилась. Может, скоро сгинешь от руки своей же гулящей матери. А может, и сама станешь такой же. А здесь тебе нет места!

– — Мама, тетя Тоня, помогите кто-нибудь!

Глава 8. Настена заступается за сестру. Женю отпускают

Бог не позволил долго глумиться над ребенком. К двери в это время подошла сестра мамы – по мужу Маршалкина Настя:

– Жень, что-то не поняла, почему у вас в такую холодрыгу дверь открыта настежь? И что за крики на весь хутор? Ты что, дитя бьешь? Что-то на тебя не похоже!

Старуха отозвалась слащавым голосом:

– А нет сестры дома! В Дубовку уехала по делам. А визжит Лизка, дал же Бог такой голос, совсем отбилась от рук девчонка. Избаловала ее невестка. С детьми пожестче надо, без сюсюканья всякого. Потом станет локотки кусать, да поздно уже будет.

– И неправда, неправда! Ее два дядьки с ружьем увезли на линейке! – Бросилась к тете заплаканная девочка.

Бабка перешла на визг:

– Не бреши, негодница! Чего лезешь во взрослые разговоры? Сидела б себе на печи, да помалкивала. Меньше и оплеух тогда схлопотала бы! А-то ишь умные все стали, более старших знают.

Тетя Настя усадила племянницу на свои колени и стала расспрашивать, что произошло в доме.

– Что случилась, милая? Что за дядьки забрали маму?

– Так полицейские же. С ружьем.

Лиза и рассказала, как начался скандал, что сказали дядьки с ружьем, что наказала сделать мама и как она спрятала ключ. Добавила шепотом:

– А еще бабка сказала, что маму упекли за решетку надолго и теперь они с тетей Пашей здесь будут жить, а меня вот хотела выгнать.

Тетя Настя обняла девочку:

– Не бойся, солнышко, мы не дадим вас с мамой в обиду. – Потом прошептала.– Пока буду с бабушкой разговаривать, заберись на печку и поищи ключ. – И погромче сказала для старухи:

– Ты погрейся пока на печке, Лизушка. Замерзла ведь? Дрожишь, как осиновый лист. А мы с бабушкой поговорим и чайку попьем.

– Ага, – громко произнесла та и влезла на русскую печь.

Настя нарочно села напротив нее, чтобы старуха не видела, что делает внучка. А та просунула руку в юшку трубы, долго шарила там, наконец, вытащила спрятанную вещь. И подняла над головой, показывая тете.

Свекровь Жени в это время, как купчиха, потягивала горячий чай из блюдца, приговаривая:

– Ну, вот почему бы Женьке не усадить свекровь за стол, не напоить чаем, не предложить нам с Пашкой и дитем перебраться к ней сюда, а не мыкаться по квартирам?

Что, мы больше бы съели, чем эта серая мышь, что с печи зло смотрит мне в спину? Мы ведь родные, а эта подстилкина дочка никто. Ну, поиграла в дочки-матери, протяни руку помощи близким. А этого подкидыша верни назад, пусть родная мать сама куелдается с ней.

Настя допила чай и перевернула чашку вверх дном:

– В общем так, дорогая родственница. Все понятно. Вы хотите жить в хате, которую Женя строила целых два года, чтобы не бегать по чужим углам. Причем, без чьей-либо помощи?…

– Вот видишь, ты меня понимаешь…

– Еще как понимаю. А где ж в это время были вы? Почему не помогли? Так вот и не зарьтесь на чужое, а засучите рукава и постройте себе свое собственное жилье.

– Зачем строить, когда оно уже есть? Что, ей одной тут танцы устраивать? Нам много не надо. Могла бы чуть потесниться для наших двух кроватей, комода и стола. Тем более, ее стол совсем гнилой, на помойку пора выбросить.

– Что-то вы не то несете, дорогая родственница. Из хозяйских вещей, получается, останется только кровать да сундук. А потом и им места в родной хате не останется?

– Эта хата такая же ее, как и наша. Участок наш. Женька- мужнина жена. А муж ее – наш единокровный родственник. Раз они супруги, то и нам здесь должно быть место.

Настя возмутилась:

– Как за дитем несколько дней посмотреть, она вам никто с дочкой, а как жилье оттяпать, так ближайшая родственница. А не пошли бы вы… – Еле сдержала гнев Настя.– к себе домой. А в построенной собственными руками хате останется жить сестра. И не вам решать одна она будет здесь или с малышкой.

Она подошла к печи, сняла Лизу на пол, забрала ключ и, выйдя с ней за руку на улицу, открыла широко дверь:

– Пожалуйста, освободите помещение. Нам с девочкой пора уходить.

– Ну, Настя, запомни: тебе это с рук не сойдет. У нас с Пашкой есть лохматая рука в полицейском участке. С Женькой вопрос решили, доберемся и до тебя! – Хлопнула дверью бабка.

Настя с Лизой прыснули: так -то будет лучше. Замкнули дверь на замок и отправились в полицейский участок.

По дороге встретилась соседка Антонина:

– Ну, чиво ты потащишь девчонку к вражьим прихвостням. Могет, лучше пусть у меня пока переждет? Мы с ней двор подметем, авось, что сготовим до твоего возвращения. Ужо и Петьке с Юркой пора просыпаться, с хозяйством управляться. Хоть и мало чиво осталось, но жрать все хотят. Так ить, Лизунь?

Девочка переминалась с ноги на ногу, не зная, что ответить Антонине. И с тетей Настей не хотела расставаться, и боялась полицаев, как зверей лесных.

– А и то правда! Чего мучить зря ребенка? Она итак за утро натерпелась от них и от бабки. Вот хитрющая ведьмака. Где лестью, где хитростью, где обманом и наглостью, так и норовит выкурить из собственного жилья Женьку. Ну, ничего, и на нее найти управу можно. Что я сейчас и сделаю.

– Так ить там блат надо иметь, – уныло протянула тетя Тоня.

– А помнишь, у меня в школе была подруга – Файка? Ну, та, что в Ворошиловск сразу после школы укатила с хахалем?!

– Как не помнить?! Видный такой, высокий увалень. Но дурак дураком по предметам.

– Вот -вот! Так ведь он теперь полицаями управляет. За главного у них. Пойду к нему, про Файку спрошу, про жизнь их поинтересуюсь. А про между прочим свой вопрос попробую ввернуть.

– А что, могет и получится что?

Они расстались. Антонина с девочкой вошли в соседний двор, Настя отправилась к участку. Чем ближе подходила к месту следования, тем громче на всю округу слышался женский крик вперемежку с воем. На крыльце стояла сестрина золовка Пашка, и хохотала во все горло, как услышит ор из пыточной:

– Так тебе и надо, – добродетельная наша, – все кичилась, что сама себе начальник. Что хотела, то и творила. А вот теперь остался твой подкидыш никому не нужным. А нам с мамкой тем более. На всякого гордеца найдется палач. Ты и знать не знаешь, в чем провинилась, а тут тебе найдут любую оплетку.

Из пыточной слышалось:

– С кем у тебя связь? В каком активе состоишь? Кто твой начальник? Через кого связь держишь?

После каждого отрицательного ответа секли плетью. Сначала она кричала, потом выла. И вот замолкла. Наверное, потеряла сознание. Только стонала.

Сердце Насти зашлось от жалости.

– Вой теперь или не вой, а мы с матерью и дочкой жить в освободившейся хате будем. Так ить? – повернула она лицо с ярко накрашенными губами к любовнику.

– Конешно, красава моя, – протянул похотливые руки к телу Паньки красномордый полицай. – Пока ты со мной, любая из опустевших хат в твоем распоряжении.

– Не желаю любую. Хочу именно эту. Пусть Женька знает, что в жизни прав тот, у кого больше прав, а не всякая безмозглая лошадь. Можно ведь благами не только с помощью мозгов пользоваться, а и еще одного места, – криво усмехнулась она.

И вместе с полицаями заржала, как лошадь.

Настя сплюнула от этих слов на землю, только тогда Панька заметила ее пристальный взгляд, полный ненависти. И скрылась в помещении. Настя проследовала за ней до кабинета начальника полиции. Подразделения полиции тесно сотрудничали с военными с фельд-и- ортскомендатурами, которые участвовали в холокосте.

– Привет, Феша! Как жизнь? Как подруга? Вы вместе или разбежались, как в море корабли?

– А-а-а! Узнаю прежнюю Настену! Едкий юмор всегда отличал тебя от других. Сколько лет, сколько зим! Только вчера с Фаечкой о тебе вспоминали. Она просто в бешенстве, что я так и не узнал ничего о твоей судьбе после школы.

Говорит, если не найду, сама поедет в родные края интересоваться всем, чем пожелает. Ну, ты ж понимаешь, с нынешним моим чином лучше ей не показываться в среде обозленных людей.

– Думаю, ты прав. Люди в нищете и бесправном положении способны на многое.

– Так что за беда привела ко мне, Настюха?! Надеюсь, не склоки какие- нибудь?

– Никогда никто в семье не отличался склочничеством. Такими и остались.

– Да, ты всегда была борцом за справедливость. Помню даже за нас с супругой заступилась перед хуторянами, кричала: «Никто не имеет права указывать, как жить им. Хотят уехать в город, значит, чувствуют, что там их место, – растянул рот в улыбке полицай. За кого же теперь борешься?

– Не буду хитрить, Феня. К вам в полицию сегодня должны были доставить арестованную женщину…

– Было такое дело! Какую только шваль сюда не тащат! Одни против немцев бочку катят! Другие своих же сельчан бурдой спаивают. Третьи грязью друг друга обливают.

– И за какие же грехи доставили эту бедолагу? – уставилась на знакомого Настя.

– Так вот ее дело.– Он потянулся через весь стол за папкой. Прочитал: Литвинова Евгения Яковлевна. Обвиняется в активном участии при организации колхозов.

– Говоришь, вчера обо мне с Фаей вспоминали, а сам… У тебя ничего не екнуло при виде этой фамилии?

– А что, должно было?

Настя заплакала:

– А какая была у меня, когда мы все дружили?

Начальник полиции хлопнул себя ладонью по лбу:

– Ой, склероз совсем замучил! Так это что, твоя родственница?

– А то! Сестра старшая. Когда организовывали колхозы, она училась в Ворошиловске. Вышла там замуж. И много позже приехала с мужем в Дубовку, работала там секретарем-исполнителем. Потом их перевели к нам. И к активистам никакого отношения не имеет. А ты поверил какой-то кляузе, которую можно при желании состряпать на любого человека: на тебя, на меня, на мою несчастную сестру.

– Какого же черта мне подсунули это заявление? – кипел от возмущения Феня.

– Покажи, кто написал? – Протянула руку за бумагой Настя.

– Так вот, Хмелева Павлина… Вот же накарякают, хрен разберешь, что за отчество! – Начальник полиции швырнул на стол заявление.

– А, ну все ясно, – вытерла слезы Настя, – золовка Женина от зависти лопается, что сестра моя без чьей-либо помощи слепила за два года хатку. Теперь у этой Павлины с матерью глаза на нее разгорелись, как бы изъять в свою пользу. А ты поверил этому необоснованному обвинению, – покачала она головой.

Феня почесал затылок:

– Что мне остается делать? Не всякий русский станет сотрудничать с вражьей полицией. Приходится довольствоваться любой помощью. Подожди немного, узнаю, как дела у твоей сестры, – сказал, поднимаясь с места он, хотя прекрасно слышал крики из пыточной. И понимал, надо теперь лишь успеть до ее отправления к праотцам. Полицаи свое дело знают четко. Костьми лягут, лишь бы выделиться перед немцами.

Он громко крикнул:

– Дежурный! – В кабинет влетел полицай.

– Быстро арестованную Литвинову ко мне в кабинет!

Полицай побелел и стал переминаться с ноги на ногу:

– Так не может она. После… дознания с пристрастием… в отключке.

– Я вам покажу отключку! Как только придет в себя, хоть на руках сюда тащите! Взяли привычку невинных людей пытать с пристрастием! – Он рвал и метал, забыв, что все действия в полиции происходили после его указаний. Или думал, Настя не понимала этого, верила каждому сказанному слову.

Дежурный зашептал что-то начальнику на ухо. Тот завелся снова:

– Ошибка вышла! Отменить! – Открыл снова папку с Жениным делом. Вырвал из него последний лист, прочитал, смял и выбросил в корзину с мусором.

– Да, Анастасия Яковлевна! Вовремя ты ко мне пришла. Ей уже вынесли расстрельный приговор. И сейчас ждали только, когда придет в сознание, чтобы отвезти в Ворошиловск для его приведения в действие.

– Ты вот мне скажи, Настен, откуда узнала, что сестру арестовали?

– Так у Жени есть малышка приемная. Она и рассказала, что за мамой пришли дядьки с оружием, бабка отнимала у нее ключ от хаты, била и кричала, что теперь никто им с Пашкой не помешает жить в этой хате. И выталкивала девочку на улицу, когда я пришла. Вот и отправилась сразу же к тебе за помощью.

– Ты говоришь, к сестре твоей бабка никогда не ходила, а в заявлении написано, что Пшеничная, то есть свекровь, пришла к невестке в гости, а та избила ее. И что живет она в хате одна, и никого к себе не пускает.

– Феня, дорогой, ты знаком с хуторскими не хуже меня. Спроси любого. За несколько месяцев до начала войны Женя с мужем взяли на воспитание девочку. Жили тогда на квартире.

Мужа забрали на фронт. Ни одного письма. Платить за жилье нечем. Вот и стали сестра с дочкой понемногу строить хату из палок, соломы и глины. За два года сгондобили себе крышу над головой. И пошла зависть…

– М-да! Бывают женщины в русских селеньях… А куда же делась хата Пшеничной? Что-то же было у нее?

– Так та развалилась давно. Бабка сама предложила ее много лет назад Книгинскому колхозу, получив взамен три воза соломы. Никому эта солома не была нужна много лет, гнила себе, разбросанная по полю, пока Женя не собрала ее со всего участка и не использовала на крышу. И причем же тут хата, если ихнего в ней полусгнившая солома? От нее за год-два уже ничего толком не останется, если лежит без навеса. Сам ведь знаешь

– А чего ж они бросили ее под открытым небом на несколько лет?

– Так они ж из богатых были, в колхоз отказались идти. Их семью сослали на Урал. Муж Женин, ихний сын, дважды сбегал оттуда, последний раз удачно, выучился здесь и просился в колхоз, его не принимали из-за родословной. А он всегда твердил:

– Я сам себе хозяин и за родителей не отвечаю.

Прошло немало времени, когда его, наконец, взяли в колхоз “ Красный пахарь» механиком, где он ремонтировал технику. Оттуда и ушел на фронт. Когда вернулась с Урала мать, сестра Пашка уехала в Грузию. Родила там дочку. И перед войной вернулась в Михайловское, стала жить на съемных квартирах с матерью.

Чтобы Лешкина мать вернулась на Ставрополье, Женя с мужем долго собирали деньги на дорогу. У Жени из приданого была корова, и все, что она давала, переводили на средства для свекрови. Сами голые, босые, а ей выслали деньги, надеясь, что потом, даст Бог, оправятся.

Лучше б они не делали этого. Та приехала, начала лезть во все дела, наводить свои порядки. В семье Хмелевых пошли ругань да скандалы, особенно когда дочку взялись воспитывать. Мать упрекала их: я не ко двору, а вот голодранка какая-то, пожалуйста, живет у них припеваючи.

– Да, Настена! Рассказываешь, – хоть роман пиши. А мне ведь все в другом свете преподнесли. При тебе вот уничтожаю это дело, отпускаю сестру. Надеюсь, обид не будет?

– Что ты, Феня дорогой, какие обиды! В ноги тебе готова кинуться.

– Ни к чему все это! Чувствую себя каким-то олухом с лапшой на ушах. Надо, вижу, сначала досконально разобраться, потом давать ход заявлениям. Чтобы не получилось, как с сестрой.

Привели с двух сторон под руки полуживую, окровавленную Женю. Настя бросилась к ней, обливаясь слезами. Сестра пыталась удержать ровно голову, та переваливалась с одного бока на другой. В ее глазах появился испуг:

– А тебя за что взяли, Настенька!?

– Ни за что, Жень! За тобой я! Феня вот отпускает домой!

– Линейку к порогу, – заорал Феня на весь коридор участка, помог уложить Женю на солому.

Настя вымученно улыбнулась ему. И, взяв вожжи в руки, поспешила убраться от ненавистного места подальше.

– Держись, сестренка! Мы тебя вылечим! Все будет хорошо, – громко кричала Настя, управляя лошадиной повозкой. Вот только заскочим к Антонине за Лизой.

И отправимся к нам домой. Родные стены всегда помогут вкупе с заботой сестры и матери.

Целую неделю они боролись за жизнь Жени и присматривали за находчивой Лизой. За телочкой в эти дни ухаживали Тоня с сыновьями. Ведь нет ничего лучше, когда делаешь добро. Даже приятнее, чем самому это получать.

Глава 9. Биологическая мать девочки в гостях у Хмелевых

У Лизы ранней весной подошел очередной день рождения. Они с мамой Женей так привыкли друг к другу, что уже не представляли себя по отдельности. И с друзьями у девочки не было проблем. Только управятся дети в подворьях, проводят родителей на работу, и бегут на улицу. Чаще всего к реке. Там располагалась любимая поляна, где происходили все игры.

Дети играли в садовника под сиреневым кустом, сидя на поваленном бревне. Каждый назывался любимым цветком. Садовник вышагивал индюком возле них, проводя своими сложенными ладонями меж такими же ихними, вкладывал кому-нибудь листик, говоря при этом:

«Я садовником родился, не на шутку рассердился.

Все цветы мне надоели, кроме…»

И называл не надоевшее ему название. Друг, взявший в самом начале игры это название, вставал с места и становился садовником. Вроде, незамысловатая игра. Но, играя в нее, дети узнавали, кому нравятся, кому нет.

Подул вдруг сильный ветер. Он с каждой минутой усиливался, и пронизывал детей до костей. Те уже дрожали и заикались, но домой не спешили. Вдруг загонят?! Когда стало совсем невмоготу, как по команде сорвались с мест и побежали за теплой одеждой. Петька, старший из них, закричал вдогонку:

– Встречаемся тут же. Смотрите, не задерживайтесь.

Лиза заскочила в хату. И с входа позвала:

– Мама! Мамочка! На улице так похолодало, просто мочи нет терпеть..

Стоящая спиной к ней мама Женя вздрогнула, но не ответила. И даже не повернулась в ее сторону. Плечи и голова были опущены.

Тут девочка увидела на стуле в красном углу свою биологическую мать, возле ног ее стоял испуганный Лизин брат. Ничто не екнуло в груди девочки. Только появился страх: не дай Бог заберет назад. Наверное, и мама Женя опасалась этого же.

Переборов его, мама Женя повернулась к Лизе:

– Ну, что же стоишь, доченька? Или чужую тетку увидела и испугалась?!

Лиза потупилась:

– Не слепая, вижу: это не тетка, а бывшая мамка.

Она помнила это лицо в минуты радости и издевательств над ними с братом. Такое не забудется никогда.

– Почему бывшая! Мать бывает одна, и это я, – возмутилась незваная гостья.

– Есть еще одна. Вот эта. – Лиза обхватила Женю своими тонкими ручками и дрожала всем телом.– Мамочка, прошу тебя, не отдавай меня этой мамке. Она злая и ненавидит меня.

– Не плачь, доченька, ты Хмелева Лизавета Алексеевна. И никто не сможет теперь тебя отнять.

Шурка криво ухмыльнулась:

– Даже я?

– Я же сказала: никто. Мы не дадим дочку в обиду, пока живы.

– Кто это, мы? Я вижу перед собой только тебя? А где же мой полюбовник? Что-то не вижу его горемычного.

Мама Женя вздрогнула, как от пощечины:

– Это кого имеешь ты ввиду? Мужа моего что ли? Так он Родину защищает в то время, как некоторые одним местом торгуют! И нечего тут хаять его при дочери.

– Да, ладно, ладно! Как с цепи сорвалась! И не нужна мне совсем ваша Лизка, этого оглоеда хватает по самое горло, – толкнула Шурка в бок тощего и слабого сына.

Тот от толчка потерял равновесие и чуть не упал. Мама Женя успела подхватить его за руку и увидела в его глазах благодарность пса.

– Грубая ты, Шурка! Детей нарожала, а родительского инстинкта не было и нет. Не проснулся он. Или за гульками ты его не заметила. Вот чего толкаешь голодного ребенка? Он ведь и ушибиться может?!

– Не велика беда. Самой жрать нечего, а тут еще один рот просит еды…

– Ладно, Шура, деликатесов не водится, а вот что перекусить найдется, и чаем вас с дочкой напоим. Правда, Лиза?

– Угу, – кивнула головой девочка. И поплелась в кладовку за чайником с водой.

Женя рукой смела крошки с идеально белой скатерти. Просто имела привычку содержать дом в чистоте и порядке.

– Ну-ка, дочка, неси теперь из погреба хлеб, картошку и заварку. И огурцы соленые прихвати.

– Ну, вы и куркули! Сколько всякого разного к столу имеете, – потирая руки, одобрительно покачала головой гостья.

– Так мы же не одним днем живем, Шура. – ответила Лизина мама.– Еще в начале войны собрали с дочкой урожай, закрыли в банки. И вот уже третий год тянем понемногу. Много нельзя. Кто знает, сколько будет длиться это побоище?!

Хлебушек по карточкам тоже не сразу съедаем. Прячу его под замок. Выдаю себе и дочке по кусочку, лишь бы ноги не протянуть. Иногда вижу, как Лиза умоляюще смотрит то на шкаф с хлебом, то на часы. Очень есть хочется. А нельзя. Что же потом будет держать нас на этом свете?

– Откуда у вас горячий чай летом? Не печку же топите? – запивая сытный обед сладковатым чаем, спросила Шура.

– Как раз-таки ее родимую. Сама на улице за хатой сложила. Пусть неказистая, но угли долго в топке хранятся. Когда надо что-то сварить, чуть поленьев подброшу, и можно готовить пищу. А еще угли из нее в самовар положу, и вода готова в несколько минут.

На чай мы с Лизушкой траву вокруг хутора собираем. Корицу там, душицу, чабрец. Еще листья смородины, малины используем, веточки вишни. Цикорий заваришь, так вкус кофе получается. А от корня солодки сладковатым чай становится.

– А я, можно сказать, безрукая. Ничего делать не умею. Подскажешь, какие травы и где искать? А-то с такой кормежкой мы с сыном ноги скоро протянем.

– Чего не подсказать? Не чужие ведь. У всех сейчас одна беда.

А что касается умений, так ить каждому свое. Ты всю жизнь нравилась мужикам. Где пошутишь, где споешь, а где и лестным словом привадишь. А я далека от этого всегда была. Все смотрела, как сначала отец что-то мастерил, мама стряпала, потом Леша ремонтировал или строил. Кое-что в голове и осталось. Да и мамка моя работящая да умелая была. Многому научила.

Маленький братишка напихал в рот столько еды, что было трудно жевать. Лиза смотрела на него и жалела: это как надо изголодаться, чтобы бояться, что другие съедят всю пищу и он останется голодным. Если еще мамка лупит его, как когда -то ее, бедному брату не позавидуешь.