Сиреневый туман

Потом пес стал приглашать ребят к игре: прыгал в их сторону и отбегал, словно звал поймать его. Братья бегали за ним, спотыкаясь и хохоча. Шарик же уносился вперед, растягивался на земле, вытянув передние лапы вперед и уложив на них морду. Уши с места на место переводил, как бы зовя: ну-ка, догони! Вскакивал снова. И соревновался с мальчишками наперегонки.

– Какой умный кобель, – удивленно произнесла мама.– И преданный. Другой бы убежал, подняв хвост, искать, с кем подраться. А этот от нас на шаг не отходит. Охраняет. Даже собаки бывают умнее и добрее людей.

– Это о ком ты, мама, – спросил запыханный Петя.

– Да о куме своем, Степане. Не хочет беречь то, что дано Богом. Так и у разбитого корыта остаться не долго.

– Что, опять мордобой творил?

– Оттого и попала Лизка в больницу раньше срока, Петенька.

– Бедная крестная. Она такая добрая, а дядька злой и вечно пьяный.

– Ничего, сынок, Бог все видит. Спросит потом с него за все прегрешения!

Рев не доеных коров разносился по округе. Показались унылые и приземистые помещения фермы с наполовину гнилым забором по периметру. Кое-где его поддерживали жерди, одной стороной воткнутые в землю, а другой прислоненные к штакетинам. Времена были нелегкие. Революция, коллективизация, голод, нищета и разруха.

Ворота фермы оказались уже приоткрытыми: кто-то пришел раньше. Слышался лязг ведер и громкий говор внутри ближайшего коровника, куда направлялась сейчас Тоня с сыновьями, спешно справившими домашние дела.

– Ну, что, подруга, Митяй вернулся? – услышали они первый вопрос при входе в помещение.

– Сама жду с нетерпением. А-то ведь за двоих придется сегодня вкалывать.

Отозвалась Нина:

– Тут с одной нормой к вечеру ни рук, ни ног не чуешь! Мало ведь подоить, сдать молоко, все вымыть, вычистить. Так еще и дворовую территорию прибрать.

– Да ладно, чиво там. Я с помощниками. Вон какой Петро вымахал. Скоро Митяя догонит. И Юрка ему поможет. Так ведь, сынок?

Тот кивнул головой. И все же похвала матери заставила ребят покраснеть.

Тетка Матрена пожала плечами:

– А чиво это одна будешь отдуваться? Мальчишки, конечно, помогут: насыплют в кормушки сенаж из подводы, и удержат после дойки коров возле кормушек во дворе. А и мы в стороне стоять не станем. Возьмем каждая по три коровы в дойку в довес к своим. Правда, бабоньки?

Нина, Тая и Маруся поддержали предложение тетки Матрены.

– Чаво мы, нелюди какие, што ли?!

– Знамо дело, общее дело делаем.

– Митяй не по своей воле в город укатил. Не прохлаждается, а дело делает.

Коровник наполнился звуками капель молока, бьющихся о ведро при нажиме на коровьи соски руками доярок.

Тоня доила недалеко от тетки Матрены:

– Слышь, теть Матрен! Я вот диву даюсь, как Лизка еще в живых осталась при такой дуре-матери? Она ить могла ее в любой момент на тот свет спровадить! И почему она не Ермакова, а с другой фамилией?

– Так ить ее Хмелевы из Подгорного еще в младенчестве забрали у Шурки из Балков и удочерили. Та детей рожать рожала, а в сельсовете не регистрировала. Потому как все было побоку: выживет- хорошо, а нет- еще лучше. Нигде они не числились, так как незаконнорожденные.

– Откуда ж Хмелевы узнали, что есть такая несчастная девочка? Ума не приложу, жили в разных селах. И как же это случилось?

Тетка Матрена засмеялась:

– Ну ты, Тонька, и чудачка! А людская молва на что? Ей уж тесно в Балках стало, добралась до хутора, где Хмелевы жили. Приехали те как-то на колхозное собрание, там и услышали. А тут такая лафа: собрание почему-то отменили. Кажись, представитель из райцентра не приехал.

– Ну, что, – спросил у жены бывший механик в Балках Алексей Павлович. Теперь-то он уже в Подгорном чинил трактора и машины, – дитя смотреть пойдем?

– А давай, – отозвалась Евгения Яковлевна.– Так дочку хочется, – вздохнула.– За погляд ведь денег не берут.

Пришли они к Ермаковой в съемное жилье. Грязь, тараканы по полу, столу, стенам и детям ползают. Потолки не беленые, полы, наверно, сто лет не метеные. Дети грязные, в каких-то лохмотьях, с отсутствующими взглядами сидят. Когда входили, Шурка подскочила к старшей дочке:

– Марш с табуретки! Не видишь, гостям сесть некуда?

И стащила ту прямо за волосы. Девочка даже не заплакала, только вздохнула.

А хорошенькая такая, волосы светлые, слегка курчавые. Глазки чистые, добрые. Не то, что у выпившей мамки с сигаретой в зубах.

У Евгении сердце зашлось от жалости к дитю, а еще от явного подтверждения людской молвы, что муж Алексей нырял к Шурке не раз. В облике малышки заметила сходство с чертами супруга. Что-то родное и близкое сразу бросилось в глаза. Она -то не верила в его сексуальные походы, хотя и случались моменты сомнений, особенно когда в перебранках бросал слова, что уйдет к другой, более сексуальной и красивой женщине.

Но в то время ценили то, что есть. И не разбрасывались направо – налево отношениями. Терпели, старались привыкнуть. И продолжали жить вместе. Вот и тогда Евгения ничего не сказала Алексею о своих переживаниях, только толкнула в бок:

– Какая прелестная девочка! Давай заберем ее отсюда! У меня от жалости сердце вот-вот из груди выскочит.

– Тебе правда, понравилась крошка? – покраснел муж.

– Лучшего и желать не могу!

– Шур, скажи, сколько старшенькой лет-то? – осторожно начал разговор Алексей.

– А то не знаешь?! Писала ведь. Пять осенью стукнуло. Значит, теперь уже с половиной.

– А метрики есть?

– Какие там метрики? Незаконно рожденная ведь. Да и када мне ентими регистрациями заниматься? Чтобы прокормить эту ораву, работать, не покладая рук, надоть.

Евгения зыркнула неласково на мужа:

– Мы ить, Шура, по делу пришли. У тебя нет жилья, денег и времени на воспитание двух малолеток. А у нас есть все, кроме детей. Ну, не дал Всевышний нам счастья материнства и отцовства. А любви и жалости на полк ребятишек хватит.

Та затянулась, и выпустила вверх колечко дыма:

– Ну и што? Какое мне дело до ваших проблем? Счастья материнства у нее нет? – скривила рот.– Зато мужик всегда под боком. А мне остается собирать ласку по оборушкам. Хотел ведь Лешка в мои объятья перебраться. Чего не отпустила?

В разговор вмешался Алексей Павлович:

– Не обижайся, Шура! Ты и красавица, и умница. Но повстречалась позже того, как Бог Женю в супруги нарек. А такими вещами негоже разбрасываться. Мы отвалим тебе денег, чтобы сама оделась и грудничку что-нибудь купила. Отдай девочку. И тебе легче станет, и у малышки имя и фамилия появятся. Негоже жить вроде собаки бесхозной.

– Оно-то, конешно, неплохо бы деньгу заиметь. А-то ить совсем поизносились мы. А что люди скажут?

– А сейчас, что говорят? – не вытерпела торга Женя.

– Да хают во все дырки!

– Ну, так чего ж боишься тогда? Зато и тебе, и нам станет хорошо.

Шурка, хмуря брови, несколько раз затянулась. И выпустила дым, как из трубы паровоза. Дети и гости закашлялись. А ей, хоть бы хны.

– Ладно! Давайте деньги. Все равно она не ко двору пришлась. Упрямая, вредная,

а чуть ранее еще кричала днем и ночью, спасу не было.

Хмелевы переглянулись. Алексей достал из внутреннего кармана пальто купюры, аккуратно завернутые в бумагу. Протянул Шурке.

Та вытащила их из бумаги, пересчитала.

– Ого! Не хило! Тут и за жилье заплатить хватит. Намедни хозяин пригрозил, выгонит, если не отдам в этом месяце. Благодарствую!

– Вот и слава Богу.

– А где вещи малышки? Чай не лето. Ветер за окном. Пусть не сильный, но руки мерзнут.

– Так ить нет ничиво. Я их на улицу не пущала. А дома сидеть в том, что есть, сойдет.

Хмелевы позвали к себе девочку. Та подошла, упершись глазами в землю.

– Хочешь с нами жить?

Оглянулась на мать, не станет ли лупить за положительный ответ? Той не было дела до их разговора-раскладывала деньги по кучкам.

– Угу, – кивнула тогда головой.

– Раз так, решили назвать тебя Лизонькой, как маму мою. Нравится имя?

– Ага, – заморгала глазами.

– А папой будешь звать? – спросил Алексей Павлович, сажая малышку на колени и гладя по спутанным волосам..

Девочка обняла его за шею:

– Еще как! У меня никогда не было папы.

Евгения Яковлевна тоже погладила девочку по голове:

– А меня станешь называть мамой? Платьишек нашью, кофточку свяжу на спицах, носочки. Тебе с нами понравится. Вот увидишь.

– Ты- хорошая тетя. А мамка уже есть, – пролепетала теперь уже приемная дочь, оглядываясь на непутевую мать.

Девочка уткнулась носом в пальто отца, исподлобья оглядываясь на Женю. Ту слегка покоробил ответ ребенка, но у нее хватило ума понять, что девочка мала, и боится своенравную родительницу. Ничего, все образуется. Будет и на ее месте праздник..

Новоиспеченная мама сняла с себя пуховую шаль, закутала в нее малышку. Отец сверху укрыл снятым из-под пальто пиджаком. И таким образом спрятали девочку от холодного ветра. Хотя начиналась весна и из-под снега проглядывали ростки зеленой травки, от ветра пробирало до самых костей. Женя дорогой то и дело поправляла на девочке одежду, боясь застудить ребенка.

Папа гордо нес дочку на руках. Та впервые за свою жизнь улыбалась, с любовью и признательностью смотря то на новую маму, то на папу. Перед самым домом потянулась к Жене:

– Ты хорошая. Я стану твоей дочкой. Ты- моя мама.

Женщина, счастливая, прижалась к мужу и девочке одновременно, вытирая слезы неожиданного счастья с глаз.

Дома дочку искупали. Стала чистенькая, хорошенькая, просто куколка.

Стояла потом перед зеркалом и сама себя не узнавала. Тут же мама накрыла на стол еду: Лиза в жизни не видела столько вкусных блюд на красивых тарелках. После ужина потискали немного и отправили спать на русскую печку.

Утром проснулась- дом полон людей. Все разговаривают спокойно и смеются, показывая на люльку под потолком.

– Ну, ты поглянь на них. Где-то Лешка куклу для дочки с ее рост достал, люльку смастерил, Женька из лохматов все туда пошила.

– Вот родители, так родители. Не то, что у Шурки девчонка жила: грязная, безмолвная и постоянно битая. Не ко двору она Шурке пришлась.

– Так он ить и пацан ей не нужон. Ей сам процесс в охотку. Остальное все побоку. Была бы выпивка, песни, пляски. И в завершение мужик в кустах. Вот какое ей счастье надобно.

Лиза смотрела влюбленными глазами на новых родителей и свои игрушки, и поверить не могла, что теперь жизнь круто меняется. Она в семье любимый и желанный ребенок. И это ее собственные игрушки. И так ей приятно стало на душе, что пересилила страх и стала радостно всем улыбаться. Так началась ее новая жизнь.

Глава 4. Степка с топором на ферме. Лиза в больнице

Тяжелое тогда было время. Все равно, стоило подгорненцам узнать, что

у Хмелевых появилась приемная дочь, дом наполнился близкими и даже незнакомыми людьми. Каждый нес что-то для девочки. Времена были нелегкие, иной раз самим надеть было нечего. А тут показалась возможность сиротке помочь.

У нее появились собственная одежда и игрушки, фрукты и даже сладости. На первое время хватало, а потом Хмелевы поехали в Ставрополь и приобрели все, чего недоставало.

– Теть Матрена! А как быстро освоилась Лиза в новой семье?

– Да как тебе сказать, к хорошему всегда легко привыкать. В первый же месяц она оттаяла, стала хохотушкой и болтушкой. Они часто гуляли по селу, бегали по склону оврага. Никто бы не сказал со стороны, что совсем недавно счастливцы были чужими людьми. Стали понимать друг дружку с полуслова, любовь и нежность замечались постоянно.

Обе женщины додаивали последних коров, когда вбежал старший сын Антонины Петруша.

И стал кричать от самой двери:

– Мама, беда! Дядька Степка бежит от ворот сюда с топором!

Тонька заорала не своим голосом:

– Забирай скорей Юрку и на сеновал за коровником. И что бы здесь ни случилось, сидите там тихо, пока сама за вами не приду.

Петька с Юркой только успели выскочить из фермы с другой стороны, в проеме двери показался пьяный Степан со злым, просто демоническим взглядом налитых кровью глаз.

– Где она, – заорал без всяких предисловий, скрипя зубами.

– Не поняла, кум, ты кого-то ищешь? – пошла к нему навстречу Антонина, ясно понимая, что играет в прятки со смертью. Озлобленный мужик с топором не лучший собеседник.

– А-то не знаешь, кого ищет муж, когда не обнаруживает жены рядом с собой в постели. Куда делась эта потаскуха?

– Ах, вот ты о чем. А твоей жены Лизы здесь нет!

– Убью! И вас всех порешу, если не найду на ферме.

– Совсем с ума спятил что ли? Али как? Так начинай со своей кумы. Вот она я.

Тот размахнулся топором. Все ахнули. Но вовремя одумался и стал крушить деревянные перегородки между коровьими стойлами. Благо, коровы уже были на скотном дворе.

– Вот так же с вами поступлю, если не отдадите Лизку. – И этой паскуде мало не покажется. Пусть знает свое место.

Он орал, перемежая бранные слова с матерными.

– Пошла вон, любительница женских сплетен! Думаешь, не понимаю, вы спрятали мою бабу. И решили подшутить надо мной. Не выйдет, я не лох какой-нибудь! И покажу вам, как потакать неверной потаскухе!

– Кто сказал, что она такая? Да честней твоей жинки только ангелы на небе. И те потому, что маленькие, – пыталась возразить тетка Матрена.– Твово собственного дитятку под сердцем носит. А ты так о ней отзываешься. Где стыд-то?

Степка двинулся в ее сторону:

– Молчи, старая карга. У тебя никто ни о чем не спрашивает.– Последний раз предупреждаю, не скажете, где Лизка, стану по одному отправлять на тот свет. Мне терять нечего.

Петька ослушался мать: спрятал Юрку в сене, а сам побежал в домик скотников- за мужской подмогой.

Юрке наказал:

– Сиди здесь тихо. К мамке не ходи- там дядька Степка куролесит. Я скоро вернусь.

Степану надоело воевать с деревяшками:

– Ну-ка, быстро все на колени!

Стал по очереди тыкать топором в лица и требовал выдать Лизу. Все молчали.

– Не понимаете доброго к себе отношения? Стану учить топором, как обещал, по очереди.

Теперь стоял в раздумье: кого первого наказать за неподчинение, всматриваясь в лица, прищурившись.

И завизжал:

– А начну-ка я с тебя, старуха.

На середину коровника притащил какое-то бревно и заорал:

– А ну, ковыляй сюда, гусыня недоделанная! – Указал топором на тетку Матрену.

– Степа, да ты что? Тебя ж посадят! – подала голос Тоня.

– Заткнись, амеба безмозглая. Никто не давал тебе голоса. Следующая твоя очередь!

– Ложь голову на плаху, – приказал с трудом приковылявшей тетке Матрене, – будешь в заложниках. А теперь повторяю: «Где моя жена? Рогатым оленем никогда не был и не собираюсь им становиться! Считаю до трех.

И начал отсчет:

– Раз! – Поднял топор над головой.– Два!

Женщины сжались от страха.

В это время тихо подошли мужчины.

Вместе с выкриком “ Три!» из их толпы метнулась тень.

Никто не понял, кто этот смельчак? Все произошло молниеносно. Мужчина в прыжке успел одной рукой вырвать опускающийся вниз топор и отбросить в сторону. А другой нанести удар по груди Степки, от которого тот потерял равновесие, упал и выпучил глаза, пытаясь вздохнуть.

Тетка Матрена, казалось, распрощалась с жизнью. Она лежала, не шевелясь и почти не дыша. Женщины осмелели, бросились к ней:

– Матренушка, вставай, – тормошила ту Степановна.

– Я что, жива еще? – задрожал слабый голос заложницы.

– Да обошлось все, благодаря вон ему! – Головы женщин повернулись к смельчаку.

– Боря? – выдохнули с удивлением.– Год почти не казал глаз, и вот на тебе, объявился, чтобы спасти хуторскую.

– Да ладно вам, бабы! Какой я спаситель! Просто душа с ночи самой разболелась. Думаю, что-то случилось здесь! Вот и приехал.

– Где ж ты обитал все это время?

– Да рядом совсем, в Дубовке и обосновался.

Зашевелился Степан, потянулся к топору. Борис ногой отбросил орудие убийства дальше:

– Ишь, умник выискался! Бабы, кто платком пожертвует? Надо ж этому придурку руки связать. А-то, неровен час, беды не оберешься.

– Вот, возьмите. Пойдет? – протянула Нинка полотенце. Сенька попробовал его порвать, не получилось.

– В самый раз, – заключил, – и связал руки негодяя за спиной.

– Ну, ты, Борюсик, и мастак! – обступили героя мужики! – Это ж надо, в прыжке и топор отнять и Степку вырубить!

– Да чего там! В погранке ведь служил! От звонка до звонка. Там и не такому научился.

– Тогда все ясно, – сказал Сенька.

– Вот ведь судьба у девчонки какая: такой парень был. Так нет же, выдали замуж за выродка: и сам не живет по-человечески, и ей жизнь испоганил, – заголосили бабы.

Борис поднял голову, поправляя чуб, и как бы невзначай спросил:

– А где, кстати, она?

– Да где ей быть? В больнице. Совсем от побоев отключилась ночью. И в себя не приходила. Митяй и повез ее в Михайловку. У нас война с этим чучелом еще с трех часов ночи началась, – махнул головой в Степкину сторону Семен, – Он тогда таскал жинку по земле за косы. И все из-за того, что той в роддом приспичило и помешала ему с Оксанкой дело справить.

Тонька подхватила мысль:

– Разбил ваши чувства, обрюхатил девку. И издевается теперь, как только может. Где справедливость? Какая-нибудь прошва живет счастливо, а хорошая девчонка мается.

– Видно, на роду ей такое написано, – вздохнула бабка Степанида.

– Какая там, к чертям, судьба. Счас ей самое время решить: нужон он, али помеха в энтой самой судьбе! Если счас не сбросит с себя оковы, прибьет ведь как-нибудь, не иначе.

И никто не сможет помочь. У этого придурка заскоки в любой момент могут случиться.

– Хучь бы один день не дубасил! А за что, спрашивается? И чистоплотная, и добрая, и умная! Воет девка, судьбу клянет. Была запевалой во всех молодежных делах. А теперь живет, как собака на привези. Все делает, вроде, как надо. И всякий раз виноватая. Врагу не пожелала бы такой жизни, – со слезами в голосе откликнулась тетка Мотря.

Антонина вздохнула:

– От и теперь, кто знает, жива будет али нет. Без чувств ведь и с большой потерей крови повез Митяй в роддом.

– Да как медицина счас в той же Михайловке, так лучше сразу в гроб и крышкой накрываться. Ездила туда невестка, поставила дочку на учёт у детского врача. Так за год никто и не приехал, да и карточку потеряли. А малышке года не было ещё.

Один раз поднялась у крошки температура под сорок. Зима, ночь, что делать? Сын в больницу за фершалом. Пришел тот, покрутил, повертел ребенка. Выписал таблетки. А малышке все хуже… Пользы от ихних таблеток, как от дровеняки.

Позвали бабулю из соседского села, осмотрела ребёнка и говорит: зубы у неё режутся, полощите отваром ромашки. Есть она у вас? Тогда… слабым чаем. А еще, милая, к вам приходит Верка Назарова, полная такая, смирная на вид, очень дотошная женщина?

Невестка в ответ:

– Да, вчера приходила. Муж с её сыном работают вместе.

Старушка и молвит:

– Ты её не пускай – очень глазливая. Слышала про такое? Да и сплетница хорошая.

А ребёночка пока пригладь, волосы ей прибери и успокой, грудь дай. Пусть долго питается грудным молоком, пока сама не захочет бросить. И кашу кушает с хлебом, и кусается, а не отнимай. Молочко наше женское, не только сглаз, а чего и похлеще вылечить может. Днём дитя варёным корми, а ночью титьку давай. Поняла?

От тогда только температура стала спадать у внучки, и она повеселела.

– Господи, пошли нашей Лизушке знающих врачей, чтобы пожила еще на этом свете. Рано ей в мир иной. Не все в этой жизни познала.

И оглянулись на Борьку: тот стоял бледный, что-то обдумывал.

Потом громко сказал:

– Ладно, земляки. Пора и честь знать. Я домой.

И исчез так же незаметно, как появился.

Глава 5. Лиза размышляет о своей судьбе. Борин визит

Мало, кому известно, что творится в голове обиженной женщины. Надо хоть раз оказаться на ее месте для понимания истины. А там пустота и боль, самокопание и сплошные вопросы. За что досталась такая судьба? Ладно, мать была не из честного порядка, творила всякие недостойные дела. Но дети ведь за родителей не в ответе. Так почему ей приходится отдуваться?

Новые родители окрасили детство в яркие краски, а потом и вообще жизнь. Тепло и нежность просто заполонили ее душу всего за несколько месяцев. Уже не носила обносков и тряпья, хорошо питалась. И всем своим детским сердечком чувствовала любовь. Отец шептал нежные слова и с упоением подбрасывал в воздух. Она смеялась заливисто от счастья, хохотал без умолку. Мама прижимала к груди голову и почему-то вздыхала.

Может, переживала, что не смогла сама подарить радость отцовства любимому человеку? Или была довольна материнством? Даже животные понимают предназначение – дать жизнь потомству. Что уж говорить о людях? Лишь с годами поняла материну боль – она-то была дочерью любовницы мужа. В близком человеке боролись обида и любовь к малышке. Материнство и здравомыслие победило.

Вот и сейчас Лиза, окруженная склянками с разными растворами, которыми медики поднимали ей иммунитет и возвращали к жизни, не спала, а в раздумье коротала время. Как быть? И в сотый раз признавалась себе: не хочет возвращаться к мужу.

Настолько опостылел, что не хотелось слышать голос и видеть самого. Не говоря уже о том, чтобы продолжать исполнять супружеский долг. Лучше уж быть совсем одной, чем рабыней у этого мерзавца.

Степан любил только себя, желал добра лишь собственной персоне. Вел себя так, как мужчина, что завел любовницу. Он есть вроде бы рядом, но ни чувств, ни поддержки от него нет. Только видимость. Наличие того, что нельзя взять. Вроде есть, но на деле – нет ничего. Если уж посмел избавиться от ни в чем не повинного наследника, ничего не будет стоить и ее отправить на тот свет. В этот раз не получилось сделать это лишь потому, что заступились добрые люди.

Размышление прервал крик из коридора:

– Хмелева из 8 палаты! Вам что, особое приглашение надо? Ну-ка быстро на уколы. У меня скоро пересменка, а из-за вас не могу помыть полы в процедурке.

Лиза подумала:

– Слава Богу, что пересменка. Злая ты больно. И так тошно.

Быстро сходила на укол. И отправилась в палату.

Она шла плавно, без спешки, изящно держа голову и развернув грудь. Светло-русые волосы собраны брошкой, на висках кое-где они кокетливо топорщились и слегка колыхались от ходьбы. На губах блуждала легкая улыбка от проносящихся в голове роем воспоминаний. И веяло от нее свежестью и поправленным здоровьем. Синяки сошли, раны и ссадины затянулись. Даже прошедшие годы и зверское отношение супруга не убавили в ней красоты и непосредственности.

– Так вот же она, смотри, – дергал за рукав какого -то парня больной из седьмой палаты. – Идет, как пава, грудь колесом, осанка царицы. А попала сюда от побоев мужниных. Вертлява, видать, укуси меня блоха. Таких гулен никакие побои не развернут на истинную дорогу.

– Заткнись, балабол! Сам ты вертлявый! – Дернулось плечо стоящего рядом русоволосого парня с серыми глазами, словно безднами.

Лиза резко повернула голову на знакомый голос и увидела Борю. Такой же красивый и необыкновенный, каким был раньше. Улыбка озарила его лицо, привелась в движение мимика. Рот расползся, показывая ровные зубы, блестели глаза.

– Вот и я.– Застенчиво сказал он хриплым от волнения голосом и покраснел.– Пришел проведать. Не прогонишь?

– Я? Тебя! Ни за что!

От волнения и неожиданности у Лизы закружилась голова. Потом мимолетное головокружение постепенно отступило, но сердце продолжало волноваться и ходить ходуном в груди. Нервы натянулись, как гитарные струны.

Она взяла себя в руки. Недостойно замужней женщине таять при первой встрече с мужчиной, пусть даже и любимым.

– Проходи в палату! Мне после укола полежать следует.

– Конечно, конечно, – пропустил ее вперед, когда открыл дверь. – Я ненадолго. Даже не успею надоесть, – вдруг заразительно засмеялся. Лиза его поддержала.

В глазах парня сверкали искорки, они всегда давали знать ей о сильных чувствах друга.

Боря с интересом разглядывал девушку, и она не могла оторвать от него взгляда.

– Пойдем, погуляем, – поднялась с места одна из соседок по палате, подталкивая к двери двух других, не таких догадливых.– Не видите, людям поговорить надо?!

– Как ты? Говорили, чуть не умерла.

– Да все ничо. Был такой грех. Врачи не отпустили на тот свет, – улыбнулась застенчиво.

– Я рад, – потирал рука о руку посетитель. Посмотрел как бы сквозь нее, покраснев.-

– Смотрю на поправку пошла. Прости, Лизок, думал не скажу ничего… Только ответь, за что?

Лиза молчала. Что она могла сказать в свое оправдание? Что боялась обидеть непослушанием родителей? Или поклясться, что любит до сих пор? Все это- лепет младенца. Что сделано, то сделано. И нечего кого-то винить. У самой мозги где были?