Цараат

– Наверное, ничем серьёзным. Просто всеобщим осуждением и травлей, – ответила я, действительно не зная.

– Что тогда? Они вынудят нас уйти? Поселиться где-нибудь на окраине и жить отшельниками?

– Я не знаю, Влад. Чего ты от меня хочешь? У меня нет ответов на все вопросы!

– Но ты знаешь многое! Тебе известно намного больше, чем другим некромантам.

Я тяжело вздохнула.

– На данный момент мне известно не больше, чем тебе… Мы должны взвесить все риски, просчитать все возможные варианты развития событий. Камень умрунд благополучно сгинул. Всадники Апокалипсиса тоже. А это означает, что сейчас в мире Посмертия, фактически, нет никакого оружия, которое могло бы развоплощать умрунов и отправлять их в Тонкий мир. А значит, если начнутся боевые действия, то противники будут сражаться обычным способом, то есть, будут развоплощать лишь тела, нанося тяжёлые ранения, не принося при этом вреда энергетической оболочке души. А в таком случае… Души будут воссоздавать себе тела заново, возвращаться на поле боя и сражаться хоть до бесконечности. Какой-то абсурд.

– А как же чёрная музыка Арсения? Ведь она имеет способность развоплощать!

– Но от неё можно защититься обычными звуконепроницаемыми наушниками. Главное, её не слышать, и она не окажет никакого дезорганизующего воздействия. А наши противники не позволят застать себя врасплох. Да и Лорд Имморталис не станет применять её против простых умрунов, таких же, как он сам.

– Но на стороне Бога Смерти сражались такие же простые умруны. И он её применил.

– Тогда был другой случай. Тогда шла борьба за выживание. А это – просто мелкое недопонимание в нашем обществе…

– Мелкое недопонимание? Я поражаюсь твоей беспечности! Да назревает гражданская война! Уже произошёл бунт!

– Ничего нам умруны не сделают! Не смогут. А мы просто переждём, когда они перебесятся.

Влад в негодовании всплеснул руками.

– Ну, жди, – сказал он. – Интересно, чего ты дождёшься? А мы будем действовать!

– Кто – мы?

– Я и ещё пара десятков неравнодушных некромантов.

– И что же вы сделаете? Пойдёте разгонять бунт с кнутами в руках, как тот дебил в ресторане? Будете резать умрунов, которых ещё недавно упокаивали?

– Нет, я уверен, что там нет ни одного умруна, которого упокаивали. Там все, кто ни разу не обращался к нам за помощью, кому никогда не требовалось упокоение. Они не знают нас, и теперь они вдруг решили, что мы для них – угроза. Знаешь, что? Мне их не жалко. Я уверен на сто процентов, что среди бунтовщиков нет ни одной моей подопечной!

– А если есть?

– Нету! Сегодня-завтра я лично соберу их всех у себя, и мы поговорим откровенно. И советую тебе сделать то же со своими подопечными!

А в совете Влада был смысл. Вот только я им не воспользовалась, и возможно, совершила ошибку. Но я подумала, что в подобном собрании не было необходимости, ведь, одним моим подопечным был король Балдуин, с которым я находилась в близких отношениях, вторым – Лорд Имморталис – моё близнецовое пламя, третьим – Бог Смерти Эвклидис, изгнанный в Тонкий мир. Остальными моими подопечными были воины, погибшие за нашу общую Родину, на полях сражений Третьей Мировой Войны. В них я была уверена на сто процентов, – в их порядочности, отваге, здравом смысле, и верности мне и всем идеалам, которые я разделяла, и которые они разделяли вместе со мной. Я и подумать не могла, что кто-нибудь из них мог присоединиться к этому подлому и абсурдному бунту. Но судьба снова сыграла со мною злую шутку. Удар, как всегда, пришёл оттуда, откуда никто не ожидал.

6

На собрание, устроенное Ксерксом, я благополучно не пошла – не видела в нём никакого смысла. Мне много раз звонили и просили явиться, но я проигнорировала настойчивые приглашения. Вообще, меня просто всё достало и хотелось хоть небольшой передышки после войны с Богом Смерти. Но отдых в мире Посмертия, видно, не был предусмотрен. И люди, которые наивно полагают, что после смерти они наконец-то отдохнут и выспятся, глубоко ошибаются. Здесь вас, дорогие мои, будет ждать ещё больше работы, ну а спать вы просто перестанете. Так что, закатываем губу обратно, как говорится!

Из моего повествования читатели, наверное, уже давно поняли, что собой представляет мир Посмертия. Что это – не райские кущи на зефирных облаках, где мёртвых ждёт вечное блаженство и безделье. Что мир Посмертия даже мало отличается от мира живых, и что в нём также идёт борьба за лучшие условия существования, и нужно работать над собой, над совершенствованием своей души, иначе деградируешь и окажешься в Лимбе, всеми забытый и покинутый.

Так работала система мира Мёртвых, которая установила такой порядок, спорить с которым было бессмысленно. Но, несомненно, система Смерти была намного гуманнее системы Жизни, потому как в мире Посмертия у людей хотя бы отсутствовали болезни, и они имели бессмертные тела, которые сами же могли и воссоздавать в случае их безвозвратной порчи. А в мире Живых… Да что говорить… Вы и сами всё прекрасно знаете.

За время моей некромантической практики мне открылось пять энергетических систем духа и материи, в которых могут пребывать живые и мёртвые. То есть, энергоинформационных полей, вмещающих в себя не только души людей, но и вообще всё, что существует во Вселенной.

В первую очередь, это – всем нам хорошо знакомая и открытая система Жизни, в которой пребывают почти все живые.

Вторая система – это система Смерти, в которой оказываются практически все мёртвые. Мне, как некроманту, она открылась ещё при жизни, ведь я каждый день имела дело именно с ней, а конкретно, – с умрунами, которые приходили ко мне за помощью.

К третьей системе – системе Некро – принадлежала я сама, как и все остальные некроманты, будь они живые или мёртвые, но я не сразу поняла, что она являлась отдельной системой и не относилась к ведомству Смерти.

Четвёртая система – система Цараат – стала известна мне благодаря работе с Балдуином, ну а пятая – система Суицида, как и система Некро, поначалу даже не отделялась мною от системы Мёртвых. При жизни мне ни разу не довелось работать с мёртвыми, принадлежащими к ней, поэтому мои знания об этой системе ограничивались чисто теоретическими.

Однако мне было хорошо известно, что попадали в неё, как понятно из названия, все люди, покончившие свою жизнь самоубийством. Причём, что самое интересное, если живые в некоторые особо тяжёлые периоды своей жизни просто задумывались о том, чтобы уйти за Черту таким образом, то они всё равно продолжали принадлежать системе Жизни, а после своей естественной смерти переходили в систему Мёртвых. Но… Если они предпринимали попытку самоубийства, не увенчавшуюся успехом, то фактически, на какой-то промежуток времени их дух встраивался в систему Суицида, а после того, как кризис миновал, был резко выдернут назад, в систему жизни. При этом в энергетическом поле человека оставался «кусок» от той системы, в которую он едва не угодил, который продолжал неотвратимо на него влиять до конца жизни. Вот почему всегда были так распространены повторные попытки самоубийств. Потому что система, из лап которой был выдернут дух, никогда так просто не отпускала свою жертву.

А ведь я тоже едва не угодила в неё! Я тоже пыталась покончить с собой во время своей некромантической трансформации, но вовремя взяла себя в руки. Одновременно двум системам принадлежать невозможно, и если б тогда, не дай Бог, моя попытка увенчалась успехом, то я осталась бы навсегда принадлежать системе Суицида и уже никого не смогла бы упокоить. Но всё хорошо закончилось в тот день. Однако я навсегда запомнила его, как и некоторые другие, имевшие для меня большое значение.

Например, день знакомства с Балдуином. Нет, не тогда, когда он пришёл ко мне, уже довольно окрепшей некромантке, за упокоением, хотя и тот день тоже имел для меня немаловажное значение. Нет, я говорила о дне, вернее, о ночи, когда моя судьба повернула в то русло, которое в конечном итоге сделало её облик таким, каким он предстал передо мной во время моей трансформации. Оглядываясь назад, я могу сказать, что у меня не было иного пути, и каждый сделанный шаг привёл меня именно к тем последствиям, которые сделали меня той, кто я есть.

В ночь, когда Балдуин явился мне, пятилетнему ребёнку, будущему некроманту, уже всё было предрешено: кем я стану, и что будет со мною происходить. Уже тогда вся моя последующая судьба будто лежала у меня на ладони, но мне не хватало духовного зрения, чтобы разглядеть её. Я долго подбирала нужные слова, чтобы сформулировать, что со мною было не так всё моё детство, а затем отрочество и юность. И лишь к началу трансформации, к двадцати семи годам, правда раскрылась мне, и нужные слова нашлись сами собой. Я много раз повторяла это, но повторю ещё: что я ни о чём не жалею в своей жизни, ни об одном сделанном шаге. Наверное, это и является показателем того, что всё было сделано правильно.

Однако… В чём я всё-таки ошиблась? В чём, если мой подопечный восстал против меня? И я говорю не об Эвклидисе, который, заняв пост Бога Смерти, просто свихнулся от своего всемогущества. Правда оказалась гораздо сложнее и непредсказуемее. Мне воткнул нож в спину тот, от которого я никак не ожидала его получить.

«Не стоит доверять даже мёртвым – особенно мёртвым!» – Вот какой вывод я могу сделать из всей этой истории. Жаль, что я поняла это слишком поздно, когда многие жертвы, которых можно было избежать, уже были принесены.

«Ты просила меня выйти из комнаты. Я прошу тебя выйти из темницы собственных заблуждений!» – Вот, какое послание я получила спустя месяц после начала бунта. Отправитель по-прежнему был неизвестен, но я отлично поняла, кто скрывался по ту сторону экрана, просто не хотела в это верить.

Я показала это письмо Рено. Он внимательно всматривался в две короткие фразы и не понимал ничего.

– Надо опросить остальных, приходили ли им подобные послания.

– Не приходили. Оно адресовано только мне.

– Ты знаешь, кто отправитель?

Я тяжело вздохнула.

– К сожалению, да. Но не хочу в это верить. Надеюсь, что это – какая-то ошибка, и он не при чём…

– Он? О ком ты?

– Игорь Князев… Он погиб на войне, в горящем танке, и когда он обратился ко мне за помощью, я постоянно видела его в страшной иллюзии. Он находился в раскалённой тёмной комнате, сидел в углу в полной дезориентации и не мог пошевелиться. Я постоянно уговаривала его выйти из комнаты, освободиться от страшного видения… И, в конце концов, ему удалось это сделать. Только…

– Что только?

– Мне показалось, а теперь я уверена на сто процентов, что он не хотел этого делать, что я упокоила его насильно.

– Разве в упокоении может быть что-то негативное? Напротив, возможность упокоиться – великая милость, даруемая нам некромантами… Хотя, бывает, что и пациенты не желают лечиться…

– Тут другое, Рено. Я пошла против воли его духа. Это очень серьёзно. Но тогда я этого не понимала. Я считала, что всё делала правильно.

– Думаешь, он что-то понимал, находясь в таком стрессе? Его негативная реакция возникла из-за жутких обстоятельств его смерти. Он не контролировал себя.

– Возможно, но это не отменяет того факта, что я пошла против его воли. На самом деле он не звал меня, не просил моей помощи. Я увидела его фотографию, связалась с ним и начала его упокаивать без его на то одобрения…

– А что было потом, после упокоения?

– Он поблагодарил меня, и мы разошлись.

– Вот видишь, он остался доволен.

– Но как же письмо? Выходит, он тогда не одобрял мою деятельность, а теперь, когда начался бунт, находится полностью на стороне недовольных.

– Вы общались после упокоения?

– Нет. Никогда. И он – единственный из моих подопечных, кто не примкнул к Ордену Сопротивления.

– Что ж, это многое объясняет. Например, то, почему ты получила то письмо с угрозой, первой… А что, если бунт – его месть тебе? Что, если это он всех взбаламутил, а выходка того некроманта в кафе просто пришлась кстати? Может, восстание планировалось уже давно?

– Я просто не верю, что он мог это сделать. Он – герой войны. Он… Мужественный, отважный воин. И что, он бы стал мстить за… какую-то мелочь?

– Мелочь? Ананке?

Но я ничего не ответила.

Когда мы рассказали о своих подозрениях королю, он не воспринял их всерьёз.

– Как можно быть недовольным, что тебя упокоили? Да многие умруны десятилетиями, а некоторые, вообще, столетиями ищут некромантов. А тут ты нашла его сама и предложила свою помощь. Да он должен молиться, что попался тебе на глаза!

– Если б всё было так просто. Но человеческая природа непостижима. И зачастую добро, сделанное против воли, вовсе не воспринимается, как добро.

– Пусть приходит! – грозно объявил король. – Я сам с ним поговорю и доступно объясню ему, что такое добро!

– Балдуин, подожди! Мы даже не уверены, что он – автор послания! – вмешался де Шатильон.

– Это – он! – сказала я, покачав головой. – Интуиция подсказывает мне.

В общем, я была глубоко расстроена. Именно в тот момент кусочки невообразимой мозаики сложились у меня в голове в полноценную картину, и всё стало ясно.

Лорда Имморталиса тоже обескуражил поступок моего бывшего подопечного.

– То есть, он злится на тебя за то, что ты его упокоила?

– Да.

– Ну, тогда у него явно проблемы… с умственными способностями.

– Арсений! Во-первых, мы ещё не уверены на сто процентов, что это он затеял бунт. А если и затеял, то у него есть конкретные цели и требования к некромантам. То, что я упокоила его насильно, вряд ли бы стало единственным поводом для его личной мести мне. У него есть определённая философия, мировоззрение, которое основано на том, что над мёртвыми никто не должен властвовать, в том числе и некроманты.

– В таком случае, эту идею приняли и подхватили такие же недалёкие умруны, как и он сам, которые никогда в своей жизни к некромантам не обращались. Иначе, они бы послали его подальше с его умозаключениями! В любой системе всегда найдутся недовольные, которых только помани какой-нибудь, пусть даже самой абсурдной идеей, но которая будет идти вразрез с системой, и они тут же, как собачонки, побегут на баррикады!

Арсений оказался прав. Очевидно, Игорь был наделён даром убеждения, к тому же, ему на руку сыграла разрозненность и усталость умрунов после войны с Богом Смерти. Иными словами, у большинства из них была каша в голове, и они не различали чёрное и белое. У Арсения был прижизненный опыт. Он пережил революцию, а затем последовавшую после неё гражданскую войну. Но он сохранил здравомыслие и не поддался внушению, не принял новые идеи, идущие вразрез с его мировоззрением, не прогнулся под толпу и всеобщее мнение, и поэтому ему пришлось навсегда уехать из страны, покинуть столь любимую им Родину. Вернуться назад он уже не мог. Был похоронен на чужбине, что являлось одной из причин его неупокоенности. Он много раз просил меня повлиять на сложившуюся ситуацию. Но что я могла сделать? При жизни я не была наделена абсолютно никакой властью в мире живых. Я не была депутатом, министром, просто чиновником. На ситуацию с его захоронением на чужбине я воздействовать никак не могла. Хотя она тревожила не только почитателей его таланта на нашей общей Родине, но также и правительство, время от времени. Но даже если сам Президент не мог ничего сделать, то, что тогда говорить о простых смертных людях? Разрешения на перезахоронение и возвращение на Родину останков великого композитора не давали его потомки. Арсений злился на них, но постепенно успокоился. Произошло слишком много событий в мире Посмертия, которые перебили своей насыщенностью его личные переживания.

– Конечно, их тоже можно понять, – говорила я. – Они хотят иметь возможность приходить к тебе, когда им захочется. А так они будут лишены этой возможности. Тогда им придётся облететь полземли, чтобы посетить твою могилу.

– Они приходят не ко мне! Я здесь. А там просто тело, которое уже давно истлело!

– Ну, тогда чего ты вообще паришься, что оно лежит на чужбине, если оно ничего для тебя не значит?

– Не знаю… Просто… не по себе. До тех пор, пока оно не исчезнет окончательно, я буду ощущать связь с ним.

Так и было на самом деле. Умруны испытывали связь с земным телом, которое покоилось на кладбище, пока оно полностью не растворялось в окружающей среде. Будь иначе, некромантические контакты с мёртвыми через могилы были бы невозможны.

– Ты что, жалеешь, что уехал тогда из России?

– Да, – ответил Арсений честно.

– Ты мог погибнуть.

– Значит, так было бы суждено.

– Ты спасал свою семью.

– А теперь мои потомки потеряли свою кровь, перестали быть русскими. Кто они теперь? – промолвил мой друг с сожалением.

– Но здесь, в мире Посмертия, все различия стираются. Здесь нет национальностей, нет религий, кроме… истины, нет языковых барьеров. Здесь они станут теми, кем и должны быть.

Языковых барьеров в мире Посмертия, действительно, не существовало, ведь ментальный язык, на котором общались все мёртвые, являлся универсальным языком, позволяющим абсолютно точно выражать свою мысль. Она направлялась телепатически тому, кому предназначалась. Для каждого отдельного умруна внешне это воспринималось так, будто все вокруг говорили на его родном языке, поэтому все всех понимали.

Нам с Арсением казалось, что все вокруг говорят на русском, Балдуину и Рено – что на французском, Кратону – что на древнем индейском языке науатль.

Говорят, что до падения Вавилонской башни не существовало разделения языков именно по той причине, что все общались между собой на универсальном ментальном языке, и отлично понимали друг друга, но за грехи Создатель Тонакатекутли отнял у людей этот язык, и тем самым разделил их, их первоначальную единую культуру, мировоззрение, понятие об абсолютной истине. И теперь в глубине души они вечно стремятся к объединению, но лишь всё больше отдаляются друг от друга, и как показала практика, не могут его достичь даже в мире Посмертия.

7

До истории с Цараат нам с Балдуином удалось познакомиться и встретиться с его высшим куратором – ментором. Повод для встречи был печален. Вся проблема заключалась в том, что, несмотря на упокоение, он не мог исцелиться до конца. И вроде бы болезнь отступила, но король не мог вспомнить свой истинный облик, поэтому продолжал скрывать своё лицо.

Как работала система воссоздания физических тел в мире Посмертия? Умрун воссоздавал свой облик именно из воспоминаний о себе самом, и если они по каким-либо причинам были запрятаны глубоко-глубоко в подсознании, и достать их оттуда не представлялось возможным, то мёртвый принимал бестелесный облик. В случае с моим любимым королём всё обстояло намного хуже. Он не просто не помнил своего истинного обличья, у него перед глазами постоянно стоял тот страшный отпечаток, что оставила на его теле болезнь, потому он не мог вытеснить его из своей памяти.

В то время, когда его лица ещё не коснулась болезнь, лет в шестнадцать-восемнадцать, у него не доставало времени часто смотреть на себя в зеркало. Он был занят государственными делами и битвами. Соответственно, даже при жизни он слабо представлял себе, как должен выглядеть на самом деле. Ну, а по прошествии восьмисот лет неупокоенности в мире Посмертия, правильный образ себя практически стёрся из его подсознания. Рено посоветовал обраться к его высшему куратору и поговорить с ним на эту тему. Такие беседы могли происходить лишь один на один с подопечным, но де Шатильон сказал, что я тоже смогу присутствовать, так как я – некромант Балдуина. Рыцарь узнал в Отделе по взаимодействию, кто являлся его ментором, и вместе мы отправились в путь.

У высшего куратора короля не было имени. Наверное, он давно его забыл, а может, его не существовало в принципе, при жизни. Менторами становились первые люди – то есть, люди, родившиеся в первые сто лет после сотворения и переселения на Землю человека. Моим ментором был Авель.

Высшие кураторы не выглядели, как люди. Они всегда представали в обликах предметов, но довольно необычных предметов, как, например, мне ментор явился в образе стержня из вращающихся металлических стружек.

Духи высших кураторов обитали в горах, и нам пришлось совершить тяжёлое восхождение ради этой встречи.

Как мог выглядеть высший куратор святого человека? На Земле, в мире живых, мой король не был причислен к лику святых. Но, несомненно, в мире Посмертия эту ошибку исправили и присвоили ему этот титул. И разве святому нужен был некромант? Разве святой мог оставаться неупокоенным в течение восьмисот лет? Оказывается, что да.

Поднимались мы наверх втроём: я, Рено и наш король. Вверх в горы вела витая отвесная лестница, высеченная в скалах. День выдался мрачным и пасмурным. Косматые края туч свешивались вниз, почти касаясь наших голов. Достичь вершины казалось тогда чем-то нереальным. Расстояние оказалось больше, чем мы предполагали. Я была ослаблена из-за того, что потратила много сил на упокоение Балдуина, практически девяносто пять процентов. Он просил меня остаться дома, в его замке, но я всё равно пошла за ним, я не могла его оставить. Я должна была находиться рядом, какую бы правду не обрушил на него ментор.

Только к закату мы достигли широкой ровной площадки, окружённой со всех сторон стеной скал, но на ней никого не оказалось. Рено предусмотрительно остался на несколько лестничных пролётов ниже, а мы с Балдуином ступили на площадку.

В морозном воздухе кружились снежинки.

– Может, его позвать?

– Как ты собираешься это сделать, если мы не знаем его имени? Мне кажется, он явится сам, ведь он должен почувствовать, что к нему пришёл его подопечный.

– Это верно. Что ж, будем ждать.

Король сильно волновался, хоть и пытался это скрыть. Я взяла его за руку, переплетая наши пальцы.

– Я рядом. Всегда. Что бы ни случилось.

Балдуин слегка улыбнулся в ответ.

Время тянулось ужасно медленно. Мороз, сперва показавшийся небольшим, ощутимо щипал ноги и плечи. Я не знала, что будет так холодно, поэтому надела лёгкие кроссовки и ветровку. Но все эти мелочи не значили ничего по сравнению с тем, что мне в очередной раз открылось.

Внезапно произошло нечто непредвиденное. Вернее, мы ожидали увидеть что угодно, увидеть какой угодно облик ментора, но вовсе не тот, в котором он перед нами явился. Вдруг посреди каменной площадки вспыхнул терновый куст. И тогда всё стало ясно мне! У Моисея и Балдуина был один и тот же ментор! И тогда, на горе, пророк говорил вовсе не с Создателем, потому как Тонакатекутли ни с кем не разговаривает, по крайней мере, в физическом мире, – он говорил со своим ментором. И, наверное, прекрасно знал об этом, но информация со временем исказилась, и во всех священных книгах стали писать, что он разговаривал с Богом.

Увиденное явилось шоком не только для меня, но и для моего короля. Я стояла, едва не раскрыв рот от изумления, и не знала, какие подобрать слова.

Балдуин опомнился первым. Он мягко высвободил свою руку из моих пальцев и приблизился к своему ментору.

– Я приветствую тебя, Балдуин! – прозвучал мощный глубокий голос будто внутри наших сознаний. – Мне известно, зачем ты пришел ко мне, и какая проблема мучает тебя.

– Я… хочу вспомнить, каким я был… каким я должен быть. Пожалуйста, скажи мне, как это сделать! – промолвил король.

– Сделать это будет трудно. Ты должен погрузиться в глубины своей памяти, отмотать время назад в подсознании. Восстановить все события в обратной последовательности, чтобы среди них найти свой облик. Ты можешь увидеть его где угодно, не важно: в зеркале, либо на водной глади, либо в предмете, отражающем свет. Ты должен увидеть его и ухватиться за него, и пронести его обратно в своём сознании сквозь столетия.

– Я не совсем понимаю тебя…

– Ты пришёл не один. С тобой некромантка. Подойди! – позвал он меня.

Я приблизилась к «кусту».

– Ананке… Ты сделала всё, что могла. Ты упокоила своего подопечного. Теперь всё зависит от него самого. В этом деле ты ему не помощница.

– Но я хочу помочь! – возразила я и тут же поняла, как по-глупому прозвучала эта фраза после слов ментора.

Он ненадолго замолчал, а затем заговорил снова.

– Балдуин может дополнительно использовать твою силу, чтобы быстрее отыскать в памяти свой облик, но я не могу конкретнее сказать, сколько это займёт времени, а также, удастся ли, вообще, ему вспомнить то, что нужно.

– Надежды что, совсем нет?

– Есть, но она мала… Не торопи время, Ананке, и не торопи события.

Короче, получилось так, что ментор не сказал нам ничего нового. Всё, что он сообщил, мы знали и без него. Говорить нам было больше не о чем. Я стояла и слушала, как трещали сухие терновые ветки в огне. Пламя вспыхивало малиновыми и ярко-розовыми языками, извивалось на ветру. От него расплывался жар, вмиг расправившийся с морозом. Но холодно было на сердце. И горько. Казалось, весь мир разделил со мной эту горечь. Страдания короля рвали мою душу в клочья. Ничто так не ранит её, как боль любимого человека. Я бы испила её до дна, если б это помогло ему. Но, как сказал ментор, я ничем больше не могла ему помочь. Или нет?