След ласки

По-настоящему петь умели немногие. Ольга могла лишь подпевать в унисон брату и не портить при этом песню. На сольное исполнение она не осмеливалась. Голосок слабоват и, мало того, в сольном варианте до обидного непослушен. Так и норовит сбиться то на писк, то еще куда вылезти. Умом бы знала, как нужно петь, слух был, а голос категорически отказывался повиноваться.

Одно утешение: слова она всегда знала четко. От первого куплета до последнего, а не как другие, только четыре начальных строки. Этим и спасала брата. Ольге было достаточно пару раз прослушать песню, чтоб запомнить ее. Костя зубрил с тексты значительно дольше.

Сразу, как только брат вернулся из деревни, Ольга загорелась тоже научиться играть на гитаре, благо инструмент уже был. Пару месяцев промучилась, уже наладив, с грехом пополам выводить мелодию на одной струне и кое-как играть перебором и боем. Гитара отказывалась ей подчиняться. У Кости на кончиках пальцев кожа загрубела, а у нее ни в какую. Израненные пальцы нещадно болели и никак не могли правильно и сильно прижать струны, чтоб получился правильный звучный аккорд. Да и времени постоянно не хватало. С тем и отступилась.

 ***

Когда Ибрагиму исполнилось шестнадцать, его отец приехал в начале февраля, сказав, что увезет сына с собой. В Чечню. Там заболела бабушка, мать дяди Мусы, и он поедет помогать.

В тот раз Ольга стала свидетельницей, наверное, первой серьезной ссоры между соседями. Мать не отпустила Ибрагима, с великим трудом и слезами убедив мужа, что мальчик непременно должен окончить школу. И окончить ее именно здесь, чтобы у сына было нормальное образование и достойное будущее. Тогда дядя Муса уступил.

Мальчики учились в одиннадцатом, когда в параллельный класс посреди второй четверти приехал новенький: кудрявый, высокий, зашуганный парнишка. Особого внимания на него никто не обращал, пока он однажды на перемене случайно не столкнулся в коридоре с Ибрагимом. Замер, даже рот приоткрыл от неожиданности. И неожиданно яростно закричал вслед:

– Чича! Вали отсюда!

Ибрагим сначала и не понял, да и разбираться было особо некогда. Прошел мимо, в тот раз, не поссорившись.

Новенький постепенно приживался. Зашуганность сменилась агрессивностью, появилась компания из пяти совсем не слабых одноклассников. И все это, в конце концов, нашло выход.

После школы Ибрагим, как всегда, сопровождал сестру. Они, пошли постоянной своей дорогой, через школьный двор и заметенную снегом спортплощадку. Ольга приотстала. Костя забежал в библиотеку менять книгу.  Чтец еще тот, но сочинение задали, не отвертишься. Брат обещал быстро, но что-то задерживался. Ольга рассердилась, плюнула и побежала догонять Межидовых, боясь, что далеко уйдут. Беспокоилась зря. Не успели.

Возле угла школы перед соседями, не пропуская, стояла та самая компания из параллельного класса. Аминат испуганно жалась к стене, держа обе сумки. Кажется, драться первым полез все-таки Ибрагим. Первым ударил того самого парнишку. И еще бы, кто стерпит, если ему в лицо вылепят: ты не мужчина. Тут уже для чеченца не имеет значения, сколько народу против тебя стоит.

Честная драка один на один, видимо, и не предполагалась. Набросились на него кучей. Аминат замерла, испуганно сжавшись и тоненько завизжала, закрывая лицо руками. Ольга, отшвырнув портфель и сдирая варежки, бросилась в общую свалку. Вцеплялась в волосы, оттаскивала, яростно орудовала кулаками, коленом, носком сапожка. Подоспел Костя. Получалось трое против шестерых. Один из противников уже вывалился из драки с разбитым носом. Махались яростно, не по-детски. Кто-то посторонний заметил, доложил. Подбежавшие учителя с трудом растащили дерущихся.

Это было ЧП общешкольного масштаба.

Их расставили в кабинете директора, разведя по разные стороны стола, потому что они даже тут пытались сцепиться. Ольга, бережно ощупывая языком, слизывала кровь со стремительно пухнущих губ и солоноватый тающий снег из кулака, прижатого к лицу. Ибрагим угрюмо смотрел одним глазом, второй прикрывался намечающимся шикарным синяком. На скуле – ссадина. Костя, насупившись, потихонечку растирал правый кулак.

Во враждующем лагере тоже были и синяки, и ссадины и разбитые носы. У одного, от глаз до подбородка по щекам четкие кровавые полосы – Ольга ногтями провезла. Вставал вопрос: вызывать милицию или нет. Для начала ограничились родителями.

Первый раз в этой школе били чеченца за национальность. Просто за то, что он чеченец, безо всяких иных личных причин. Это уже было всерьез. Зачинщик всей этой свары – тот самый приезжий парнишка, чуть не плакал. Его трясло от бессильной ярости, близкой к истерике:

– Да вы же   ничего не знаете! Вы бы посмотрели, как эти чичи, там, в Грозном к русским относятся. Меня сколько раз били. Сестру изнасиловали. Вы же ничего здесь не знаете! Мы уехали, квартиру бросили. Там даже продать ее возможности не было. Я все равно его прибью. И эту шлюху его. Она, дура, не понимает, с кем связалась, за кого заступаться надумала.

Ибрагим вновь дернулся в драку. Еле остановили.

Потом во всех классах не раз, явно и исподволь, велись беседы о недопустимости преследования человека по национальной принадлежности, приводились многочисленные примеры времен Великой Отечественной фашистского геноцида по отношению к евреям и цыганам. Шел февраль 1994 года.

 ***

Сразу же после окончания школы, в первых числах июля девяносто четвертого года Межидов-старший все-таки увез сына с собой в Чечню, категорически заявив, что не позволит ему идти ЗДЕСЬ в армию. А Косте тогда уже пришла повестка.

В последний вечер перед двойными проводами бабушка Зухра потребовала, чтобы соседи во главе с матерью Ольги пришли к ним. Старушка выглядела торжественно и строго. Больше для Ольгиной матери говорила по-русски, и от этого слишком резко проявлялся ее кавказский акцент.

Родители Ибрагима и Аминат сидели рядышком и молчали. Дядя Муса смотрел слишком сурово. Но он умел уважать старших и не вмешивался.

– Вот вы и выросли, детки. И скоро разлетитесь в разные стороны. Я хочу, чтобы вы помнили, что выросли вместе, что Аминат и Ольга являются молочными сестрами, что Ибрагим и Костя неразлучно дружили все эти годы. Вы помните, наверное, мои четки. Священные четки моего деда, привезенные из хаджа. Я сняла с них четыре бусинки, заменив их узелками. Для каждого из вас. Из зеленой шелковой нити я вручную сплела косичку и, уже потом, разрезала нить на четыре части.   –  Она подняла в правой руке четыре ниточки с висящей на каждой по крупной темно-оранжевой янтарной бусине. И надела каждому на шею. –  Помните друг о друге. Где бы вы ни были. Помните, что у вас есть дом и родственники.

На следующий день, почти одновременно, мужчины Межидовы уехали, а Костя ушел в армию. В квартире остались одни женщины.

А потом, зимой уже, началась война в Чечне. И Ольгина мать все боялась, что Костю отправят туда воевать. И неожиданно стала очень религиозной, зачастила в церковь и молилась по ночам. И, обнявшись с тетей Динарой, женщины вместе плакали перед телевизором, не пропуская ни одного вечернего выпуска новостей по всем принимаемым каналам. Смотрели все репортажи из Чечни или свободной Ичкерии как она теперь называлась. До рези в глазах вглядывались в экран в попытке найти мелькнувшее знакомое лицо.

К сожалению или к счастью, среди боевиков, которые попали в объектив камеры, ни разу не удалось увидеть ни Межидова-старшего, ни Ибрагима. Писем от них тоже не было. Периодически приходил кто-то из чеченцев местной диаспоры и приносил денег, чтоб женщины семьи Межидовых не нуждались.

После показа одного из документальных фильмов с Чеченской войны у Межидовых ночью перебили стекла в окне, что делали это с того раза неоднократно.

Костя служил где-то в Кировской области, возил на машине штабного начальника. Писал, что вот-вот обещали отправить в Чечню, и обижался, что все не отправляют. А мать радовалась, благодарила Бога и командование, и надеялась, что может быть, все-таки его не пошлют воевать, потому что начали уже присылать оттуда цинковые гробы Костиных одноклассников. Два гроба на один класс только за 95 год! Страшное, казенное, выученное уже всеми словосочетание – "груз 200".

А Костя, наверное, к счастью, так и отслужил, не попав в "горячую точку". И остался после армии на месте службы. Женился. Это была первая свадьба, на которой довелось гулять Ольге.

Девочки окончили школу и тоже разлетелись из дому. Квартира стала непривычно тихой и пустой. Встречались только по выходным, слишком далеко было ездить. В общежитии удобнее. Аминат училась на бухгалтера, Ольга поступила на биофак.

***

Однажды поздней осенью, в субботу Ольга торопилась домой через парк, когда ее окликнули по имени. От входа в тир ей призывно махал невысокий   незнакомый мужчина, уже явно далеко лет за сорок и кричал:

– Оля, подойди, Сергей зовет.

– Ты чего давно уже не заходишь? –  поинтересовался владелец тира, когда она все-таки вошла и поздоровалась.

– Некогда как-то. И денег лишних нет пока.

Слева, у места владельца, стояли две бутылки пива, и лежала растерзанная воблина.

Чужой мужчина, серьезный, уже сивый – седина через волос, тот самый, что звал ее, теперь с нескрываемым любопытством рассматривал девушку.

– Да ты только посмотри, какого медведя я выставил на главный приз!   –  продолжал соблазнять ее владелец тира.   –  У тебя такого точно нет.

– Я же говорю: денег нет совсем, – вздохнула Ольга.

– Друг, вот, ко мне зашел, командир взвода нашего. В Афгане вместе служили, он знатным снайпером был. В нашем городе теперь жить будет. Покажи ему, как ты стреляешь.

– На фига?

– Вот, глупая, да я с тебя сегодня денег не спрашиваю. Вот, бери, – щедро отсыпал в мисочку пулек.   –  Покажи человеку, как ты стреляешь. Он    секцию по стрельбе открывает. В клубе военно-патриотическом. Понравишься – возьмет.

– А колокольчик покачаешь?

– Да покачаю, покачаю. Стреляй уже! Вот, видишь, Виктор, я про нее тебе рассказывал.

Ольга стреляла, а мужчина самым внимательным образом наблюдал. И болезненно сморщился при случайном промахе.

Так Ольга попала в военно-патриотический клуб «Ратник». Больше мужской, дружный коллектив. Но, едва ли не больше стрельбы, Ольга любила рассказы тренера об Афгане, о различных случаях, технологии выбора места засады и маскировках, принципах и правилах охоты на снайперов "духов". И много других очень интересных подробностей и мелочей исподволь, постепенно откладывалось в ее цепкой памяти. Он даже научил ее рассчитывать поправки при стрельбе с помощью специальных формул и прочим снайперским премудростям. Тренер искренне радовался, когда Ольге удавалось сделать это быстро и правильно.

*** 

В институте появились новые подруги. Одна из них, соседка по комнате, вся в россыпи крупных веснушек, не пропадающих даже зимой, до жалости некрасивая, но добрейшая Маша, занималась легкой атлетикой. Спорт в вузе поощрялся. С Машей, просто так, за компанию, чтоб той одной не скучно было и не страшно, Ольга каждый день начала бегать по парку по пять километров и втянулась постепенно. Она и десять могла свободно пробежать, не сбиваясь с дыхания. Маша пыталась переманить Ольгу в свою секцию легкой атлетики, но она отказывалась, ссылаясь на то, что ей стрельбы и танцев за глаза… и так времени не хватает.  С парнями было хуже. Что-то никого подходящего, такого, чтоб накрепко в душу запал, не попадалось. Так, баловство одно. Лишь на последнем курсе, в автобусе случайно познакомилась с Эдиком. Веселый, светлоголовый и голубоглазый балагур, всегда с улыбкой, он знал множество разных увлекательных историй, заставляющих слушать его бесконечно долго. Ольга еще смеялась, спрашивая, не Хазанов ли его фамилия, раз в кулинарном техникуме учится. Парень отшучивался и все приглашал девушку в гости, обещая испечь потрясающий торт. Периодически встречались, вроде бы всерьез намечалась любовь, если чувство увлеченности можно было назвать этим словом. По крайней мере, со стороны Ольги. С ним было весело общаться. Не соскучишься.   До деликатности Ибрагима Эдику было недосягаемо далеко. Но Ибрагим давно уехал и не пишет, да и что Ибрагим! Только верный друг детства. Там и серьезного ничего не было, разве что целовались пару раз уже перед самым его отъездом. Он, конечно же, с детского сада еще, клялся в вечной любви, но Ольга отшучивалась, ничего не обещая. Ну, не воспринимала она его в роли жениха и мужа и все тут. Дружить с ним привычно, хорошо, интересно, а вот любить… не уверена.

Эдик был другим, иногда очень настойчивым. Но границ приличия в общении они не нарушали, что парня не очень устраивало, а Ольгу очень даже.

Эдик закончил учебу раньше Ольги. Она еще готовилась к экзаменам, а парень уже получил повестку и загремел в армию. Ольга провожала его, пьяного вдрызг, до военкомата и обещала ждать. Но на проводах она сильно обиделась.  Призывник, видимо с перепою, вдруг начал распускать руки и, мало того, что грубо облапал, полез ей под юбку, но и всерьез попытался   затащить в постель. За что получил по пьяной роже, но видимо не запомнил этого.

Наутро, они, прощаясь целовались на перроне, Эдик, хоть и был с жуткого похмелья, опять искренне клялся в вечной любви. Обещал писать много и часто, настойчиво, требуя того же с Ольги.

И она регулярно писала подробные письма Эдику, который при всех, даже при родителях, да и в каждом письме открыто называл ее своей невестой.

5

 Ольга приехала домой и застала мать в слезах.

– Что случилось?

– Баба Катя заболела. Инсульт. Позвонили соседи. Лекарства срочно нужны. Я все купила по списку, а Костя уехал в командировку на неделю. А я сама не дойду.

– А тебя никто и не посылает. Говори, чего еще купить. Если поторопиться, то на вечерний поезд успею.

Ольга смотрела в окно вагона.  Удачно села, хоть и не сразу получилось это место занять. Рюкзак набит под завязку. Дотащить бы. Почтово-багажный поезд плюхает медленно-медленно, чуть не у каждого фонарного столба встает. А на другом и не доедешь. Скорые на полустанках не останавливаются. Вагон то пустеет почти наполовину, то набивается битком, а она все едет.  И мысли в голове крутятся невеселые.    Баба Катя. Добрая, теплая, ласковая. Седая голова под синим в мелкий цветочек ситцевым платочком. Руки мягкие, быстрые.  Жалко ее.  Оказывается, даже бабушки стареют и начинают болеть. Теперь привезти бы все вовремя. А фельдшер там есть, по крайней мере, раньше была, молоденькая такая. Эх, сколько лет я в Поречье не была? Со школы получается. Шесть лет.  Или уже семь? Давно. Вспомнить бы дорогу! Тридцать километров тайгой не шутка. А вдруг кто попутчики будут? Хорошо бы!

 Вот, наконец, платформа Сосенки. Народу выгружается много. Сумки, баулы, мешки… На бетонной платформе пассажиры делятся на два потока. Кто налево – в саму деревню Сосенки. А кто направо и через железнодорожные пути, как и Ольга, те – в дальние деревни. За противно пахнущими креозотом шпалами и блестящими на солнце бесконечными рельсами расчищена бульдозером широкая площадка. И темнеет подступающая совсем близко тайга. И две грунтовых дороги под углом градусов в сорок. Которая нужная? Не помню. Вроде бы левая? А если нет?  Надо спросить пока люди не разъехались. А то потом не у кого будет, разве что у медведя.

На площадке стоит светло-серый уазик-буханка, и в него грузятся ее бывшие попутчики. Три полноватых женщины и два почти одинаковых мальчишки подростка, оба густо-рыжие, разве что один чуть пониже ростом.  Их вещи в распахнутые задние двери впихивает коренастый мужчина в камуфляже. Громоздит объемные сумки на уложенные в два яруса крафт-мешки. Похоже, цемент везут. С переднего пассажирского сиденья в приоткрытую дверь выглядывает гладко-лысая и одутловатая широким, усатым лицом круглая голова. Пока Ольга подходила, мужчина уже взялся за дверь, закрывать.

– Извините, не подскажете, которая дорога на Поречье?

– Вон та, – сразу махнул рукой водитель, и уже потом, осознав, хитро прищурился, спросил:

– А лишку шустрая туристка хоть знает, сколько километров до того Поречья?

– Примерно. –  И удивилась: А почему туристка?

– А разве не видно? И тем более, я местных всех знаю.

– Ну, я тоже частично местная.  Только не была тут давно. Я – Владимира Ларионова внучка.

– Это, который конюх что ли?

– Да.

– Эвон, оно что! И он тебя не предупредил, что ты до темноты, по любому, не дойдешь?

– Значит, заночую, – упрямо набычилась Ольга.

– И не побоишься? Одна в тайге?

– Не знаю, – пожала она плечами, – Вроде бы из походов умею, что и как. Но одна еще не пробовала.   Только у меня выхода другого нет. Мне все равно туда надо. И попутчиков ждать некогда. Я лекарства везу.

– Вот что, Ларионовская внучка, – почесал в затылке водитель и, чуть помедлив, скомандовал – давай уже, садись к нам.  Негоже мне девчонку одну бросать. Мест нет, но на порожке доедешь. Мы-то в Марьино едем, но я тебе по пути один зимник покажу.  Оттуда значительно быстрее до Поречья дойдешь.

Ольга сидела на подстеленном ватнике спиной ко всем остальным пассажирам, и смотрела в заляпанное брызгами грязи окно.  Видны были лишь кроны деревьев. Они то отступали далеко, то лезли ветками в стекло и скреблись по машине. Мотор, периодически бодро накручивал обороты по ровным участкам дороги, и надрывно выл, видимо, вытаскивая уазик из очередной лужи.

Время тянулось долго-долго. Путь до Марьина ничуть не ближе, чем до Поречья. И раскуроченная лесовозами дорога нисколько не лучше.

Когда водитель вдруг остановил машину, Ольга даже не поверила, что поездка закончилась. Он помог девушке вылезти и надеть рюкзак.

–Тяжело-о несешь, – участливо оценил он.  – А теперь смотри. И запоминай. Вот, эта просека наискосок и есть зимник. Здесь, примерно, километров двенадцать. Если с дороги не собьешься, а ты постарайся не сбиваться, к вечеру дойдешь. Как у тебя с компасом в голове?

– Нормально у меня с компасом.  Направление чую. И спасибо. –   Спохватилась, потянувшись за деньгами. –  Сколько я должна за проезд?

– Благодарности вполне достаточно.  Деду привет передавай от Кольши Андреева. – И мужчина полез на водительское место. Уазик рыкнул мотором и поехал дальше.

Ольга осталась одна посреди тайги. Тихо. Даже птиц не слышно. Осмотрелась, руки на лямки рюкзака и пошла   еле заметной тропинкой по зимнику на юг.  12 километров, это не тридцать с гаком. Это приемлемо.  По пять они с Машей каждое утро бегали. Интересно, сейчас Машка бегает в своей Москве? Дядюшка ее к себе забрал. В медицинскую лабораторию устроил.

 С рюкзаком только не очень разбежишься.  Ну и ладно. Размеренный шаг и дыхание, выравнивающееся в такт этим шагам. Вперед. Тот мужик сказал еще, что приду в Поречье не основной дорогой, а от речки. Возле моста тропа вывести должна.   Заодно проверка по задуманному.  Да такому, что сейчас, когда назад отступать поздно, аж, самой думать страшно. (А и пусть! Вперед!)  Постепенно навалилось   некое отупение в упрямом продвижении.

Довольно крутой спуск к узкой, заросшей кустами ивняка, реке и старый деревянный мост возникли неожиданно.   За этими лохматыми кустами деревни практически совсем не видно. Но обрадованная Ольга знала, что все, дошла!

 С бруса, к которому крепятся перила, ей навстречу поднялась, заступая дорогу, темная женская фигура. Девушка оторопела. (Ведьма?! Принесло ее, блин! Чего ей от меня надо? Вроде бы расставались тогда по-хорошему, но все равно, от одного вида оторопь берет. Это даже если не думать о всяком потустороннем.) Ольга торопливо выдохнула и постаралась сделать вид, что это не она сейчас сбилась с шага, и не ее сердце   испуганно затрепыхалось, подскакивая к горлу.

– Ну, здравствуй, Ласкина дочь. – Хрипловатый голос прозвучал весьма насмешливо. – Заждалась я тебя, дева.

– Здравствуйте, – осторожно поздоровалась Ольга, останавливаясь напротив.

– Снимай поклажу и давай, посидим, поговорим.

– Мне идти надо, – попыталась уклониться от нежданного общения –   Бабушка болеет. Я лекарства везу.

– Успеет твоя бабушка. Крепкая она старушка. Заболела, бывает, не молодуха уже. Но её срок еще не скоро. А вот, тебе нужно кое-что обязательно послушать и запомнить.  – И, снова усевшись на тот же брус, похлопала возле себя ладонью.

– Присаживайся, присаживайся. В ногах правды нет.

– З-зачем? (и чего это сегодня язык заплетается?)

– Разъяснить кое-что надобно, тебе, бестолковой.

–Я не бестолковая! – возмутилась Ольга, и не думая садиться рядом с ведьмой.

– Конечно! А еще глухая и слепая, как оказалось!

– Неправда!

– Ага! Еще скажи, что тебе в полнолуние вовсе тайга не снится?

– С-снится. Давно. – Эти периодические странные, нереальные сны, провалом, как прыжок с вышки в глубину. Огромные деревья, оглушающее море запахов и железистый, солоноватый вкус крови на губах. Ольга этих снов побаивалась и никому о них не рассказывала. – А откуда вы…?

– Слава Богам! А я, было, уже начала думать, что слишком поздно тогда тебя возвращать начала. Я уже лет шесть тебя зову и все без толку!

– Так это были Вы? Но зачем?

– Значит, и зов слышала! Так почему столько лет не приезжала?!  – В хриплом голосе послышался почти неприкрытый гнев.

– Некогда было в Поречье ездить. Я училась. И не знала, кто меня зовет и куда.                                  И как-то сама собой опустилась   на теплый шершавый брус.

– Тогда ты еще мала была и слаба.  Не поняла бы. Теперь в силу вошла. А зверя своего совсем заморила уже. Хорошо, что хоть сейчас приехала. Слушай уже. Ласка – зверь твой – часть твоей души. Твой проводник. Будет край – позовешь. Она придет.  Любая ласка, что рядом окажется. Место значения не имеет. Не задумывайся. Не уходи в рассуждения. Не сомневайся, если вдруг захочется сделать на первый взгляд что-то неадекватное, вроде бы совсем неправильное.  Например, срочно уйти с какого-то места, остановиться или наклониться, а то и вовсе лечь. Или человек не понравился.        Не пытайся найти причину: не раздумывай – делай. Просто слушай себя. Сама почуешь, что нужно сделать, что сказать. Как вывернуться. Просто сначала зови, а позвала – слушай. И делай, что в голову пришло, не раздумывая о правильности. Потом и сама научишься, без непосредственного зова.

Ольга молча хлопала ресницами. Все было как-то нереально.

– Но как?

– Так. Потом поймешь.

– Так я…это… что? Я оборотень теперь что ли? – ужаснулась Ольга

– Оборотень! Эка ты хватила! Нет. У оборотня кровь древняя, особая. Такое тебе никак не доступно. Двуединые облик своего зверя на себя примеряют. Ты же – только повадки его: слух, зрение, чутье, скорость и все остальное.  Но не тело. Твой зверь – ласка. Мой – рысь. И о звере своем заботиться нужно.    И слушаться его, если на краю стоишь. Каждое полнолуние, а лучше еще и на новорожденном месяце свой медальон нужно кровью поить. Своей.  И кровью добычи можно.  Иглой ткни или царапни, лучше под открытым небом. Желательно босиком на земле, ласку кровью потчуй. Силу она тебе свою отдаст. Научит видеть и слышать звериным чутьем. Жить хочешь – не забывай.  И амулет свой не снимай. Береги. Потеряешь – беда будет. Я тебе это уже говорила тогда, в твой первый месяц. Если помнишь. И еще раз повторяю.  А теперь руку дай.  – И требовательно протянула сухую темную кисть. –  Посмотрю, что и как.

Ольга, как в полусне, протянула раскрытую ладонь, правую, ту, что ближе была.

– Левша? Правша?

– Левша, но переученная. В школе сказали – надо.

– Тьфу тебе! Тогда левую руку сначала.

Женщина, склонившись, начала изучать линии, с нажимом водя по ним пальцем и бормоча нечто непонятное. Потом сказала уже четко:

– Значит, надумала все-таки судьбу за хвост подергать? Другую руку теперь давай.  – Опять долго держала кисть в цепких, прохладных, почти паучьих пальцах. И потом сказала: ничего не поменялось. Крови много будет. Всякой. Много точек обрывов. Где в самом деле оборвется, где минует, отсюда не разберу. Да и ни к чему оно тебе заранее. Просто будь аккуратней. Зверя своего слушай, чтоб по краю пройти. Не бывает чистого добра и чистого зла. Они всегда сплетаются. Иногда добро бывает даже злее. Иногда зло во имя добра нужнее.  Не делай только подлости.  Главное, чувствовать грань и с нее не соскальзывать.  –  Женщина помолчала некоторое время и ворчливо выдохнула: вот, возьмешь на себя чужую судьбу и думай потом, как все наладить, чтоб по делу было. – И не понятно, Ольге сказала или самой себе. Еще раз вздохнула – Иди теперь.  И помни, что тебе сказано было.  Если, конечно, жить хочешь. А снов тех не бойся. Они тебе вреда не несут. Да молчи пуще, не трепли языком лишнего, Ласка.

Ольга, ошеломленная, поднялась. Опять взвалила на изрядно ноющие плечи рюкзак и размеренным шагом направилась в сторону уже видневшихся из-за кустов крыш Поречья.