Полная версия:
След ласки
Евгения Корешкова
След ласки
Автор благодарит моих военных консультантов: Товарища Некто, который делился личными воспоминаниями разведчика, но был категорически против хоть какого-то упоминания о нем. Особая благодарность Линчевскому Дмитрию Ивановичу. Он терпеливо меня выносил, тыкал носом в несостыковки и все равно верил в меня и в эту книгу. Благодаря всему этому, хоть и через большой промежуток времени (2008-2009, 2024), получилось то, что получилось.
Любые совпадения с реальными людьми, живыми или мёртвыми, событиями или местами являются случайными. Мнения и действия персонажей не должны восприниматься как руководство к действию. Книга предназначена для чтения лицами старше 18 лет, слабонервным и впечатлительным лицам рекомендуется отказаться от чтения, так как в тексте присутствуют отдельные жесткие сцены. Время такое описывается, без розовых единорогов, но автор старался делать это как можно аккуратнее. Автор ни в коем случае не призывает к данным действиям и осуждает персонажей, совершающих противоправные или жестокие деяния. В книге может употребляться алкоголь совершеннолетними персонажами, описано курение табака и неадекватные поступки, однако это используется исключительно как художественный приём, и автор ни в коем случае не пропагандирует такое поведение и не призывает к повторению подобного. Некоторые персонажи допускают в разговоре обсценную лексику; автор не поощряет такое использование русского языка, но старается передать образы героев книги живыми за счет такого литературного приёма. В книге присутствуют эротические сцены , которые передают часть характера героев, эмоции и написаны исключительно с целью показать сюжет и образ героев в полной мере. Автор осуждает действия, нарушающие закон и мораль и не призывает к ним.
***
Второе марта, три часа пополудни яркого солнечного дня. Весна света. Снег, крепко прихваченный настом и чуть сдобренный сверху пуховой ночной порошей, искрится и блестит, слепя глаза. На высоком отвале дачной дороги стоит крепкий высокий лыжник в черном пуховике с надвинутым на глаза капюшоном, отороченным серебристой полоской песцового меха. Он нарочно сошел с лыжни, чтоб не мешать другим катающимся, но внимательно смотрит на эту самую лыжню, то и дело поглядывая на часы. Мимо него по дороге, поблескивающей машинным накатом, прогуливается семейная пара. Вышли подышать лесным воздухом, уже ощутимо пахнущим весной. Щупленький, темноволосый мужчина в расстегнутой кожанке медленно и бережно ведет под руку беременную жену. Даже просторная дубленка не скрывает необъятного живота. Совсем юная женщина в белой шапочке что-то вполголоса наговаривает мужу. Он внимательно и доброжелательно слушает. У обоих торжественные, гордые и очень счастливые лица. Остановились. Женщина пестрой варежкой подцепила слюдяную узорную наледь со склона дороги, любуясь, покачала ее на ладони, потом бросила. И пара так же медленно прошествовала дальше. А ведь он тоже мог бы сейчас вот так прогуливать по весенней дороге свою жену. И срок у нее сейчас был бы тоже примерно таким. Он бы тоже мог прислушиваться к своему, еще нерожденному ребенку, ощущать под бережной ладонью толчки маленькой ножкой. Черт! Ведь мог бы! Как же хорошо всё начиналось! А когда началось? А пожалуй, в тот далекий, хмурый декабрьский вечер.
***Он тогда возвращался домой из института, жилистый, спортивного вида семнадцатилетний парень. Сошел с автобуса, осталось повернуть с проспекта направо, на Щорса, пройти пару кварталов вглубь. Уже почти стемнело, да еще гололед. Фонари здесь горят очень редко. Немногочисленные прохожие двигаются в полумраке мелкими, неуверенными шажками. Он и сам несколько раз чуть не навернулся. Выручала природная гибкость и координация, помогающая удержать вертикальное положение, уже когда вроде бы почти падаешь. А впереди идущая женщина не удержалась. Нелепо взмахнула руками, в одной из которых держала тяжелую тряпичную сумку, грянулась оземь. И осталась лежать. Парень как мог, поспешил к ней. К тому времени женщина, оказавшаяся пожилой цыганкой, уже села, но подняться сама видимо не могла. Широкие юбки разлетелись вокруг нее. И она, охая, потирала себе ногу возле щиколотки. Цыган парень откровенно не любил. Слишком настырное, шумное и пестрое племя. Но не бросать же теперь беспомощную старуху. Не по-людски получится.
– Давайте помогу, – сказал он тогда, собирая картошку, что раскатилась из ее сумки, а про себя подумал: эх, Аверьянов, ну всегда найдешь себе лишних приключений. Помог подняться. Спросил куда провожать. Совсем в противоположную сторону, как оказалось. Идти туда не хотелось вовсе. Район там не очень благополучный. Цыгане приторговывают водкой, наркотой и золотом. И контингент ошивается соответствующий, особенно в сумерках и ночью. Но раз ввязался… С местной бабкой не нападут. Не должны. А дальше посмотрим.
Довел еле ковыляющую цыганку под руку и донес ее сумку. Нужный дом оказался большим, но каким-то неухоженным. Навстречу выскочили сразу три маленьких девчонки, звонко залопотали по-своему. Выбежала молодая цыганка. Парень быстро сдал им на руки и бабку и сумку и уже развернулся уйти, но старуха цепко ухватила его за рукав. – Подожди, постой, чавалэ. За добро добром платить нужно. Пойдем в дом. Карты я на тебя разложу. И так посмотрю.
– Не надо мне никаких карт! Не верю я в эти гадания. – Он попытался отпереться. – А веришь не веришь, но послушай. От тебя не убудет. – Старая цыганка, сильно припадая на левую ногу, поманила его за собой налево, в угрюмую, захламленную комнату. Показала на стул возле маленького журнального столика рядом с окном. – Садись.
Сама доковыляла до комода, выдвинула верхний ящик. Достала мягкий сверток. Застелила столик темно-вишневой бархатной скатертью и подала гостю старую колоду карт. Размером значительно больше, чем простые игральные. И значительно толще. – Подержи в руках. – Цыганка тем временем зажгла две свечи, забрала у него колоду и стала раскладывать карты – Я не буду смотреть, что было. Это ты и сам знаешь. Что есть посмотрим и что будет. Как зовут тебя, гаджо? – и переспросила – Игорь, говоришь? А есть у тебя, Игорь, твоя мечта. Вроде бы ты ее уже в руках держишь. И надеешься. Только надеешься зря. Эта дорога для тебя обрывается. Есть у тебя любовь. Да не в масть она тебе, брюнетка. Ты губы-то зря не криви. Хочешь любить – люби. Она у тебя девка страстная, горячая. Не убудет от нее. Замуж только не зови, только зря позовешь. Потому что ты ее покинешь, а она тебя бросит. Половинку свою тебе в масть искать надо. Ты ее трижды встретишь и не поймешь, а узнаешь только когда твой друг ее для тебя благословит. А теперь поглядим что будет. А будет тебе парень дальняя дорога да казенный дом. И два короля в форме рядом с тобой. Что смеешься? Думаешь, старая Зарема тебе врать будет? – смешала все карты. – А теперь давай, тяни одну карту. Тяни, тяни смелей, гаджо. Он, чуть помедлив, вытянул одну из середины колоды. – Видишь, рыцарь мечей выпал? Что я и говорила. Армия у тебя впереди. И надолго. А теперь руку свою давай. Игорь, сильно сомневаясь, подал руку ладонью вверх, думая, что гадалка линии читать будет. Но старая цыганка просто сжала его кисть в своих сухих, морщинистых ладонях. Потом закрыла глаза и некоторое время монотонно качала головой вперед-назад. Потом заговорила: – Будет у тебя речка. Да только тебе в н ей не купаться и воды из нее не пить. Поперек судьбы потечет. Рубцом, как вехой ляжет. Будет у тебя равнина. Нет, долина. Странная какая-то, застроенная вся. Да, верно всё, долина. Три раза будет. Первый раз через твою боль, второй раз через чужую боль. Третий раз через радость твою. Будут у тебя камни. И на груди, и под грудью. Камни чужие, а кровь твоя. И через камни и ту кровь судьба твоя повернет, а не оборвется, потому что зверь лесной мелкий на пути твоем встанет. Век большой собаки быть тебе псом. Чертову дюжину лет. От щенка до волкодава. Да только не ты, а зверь тебя в силки поймает. И удержит.
Тут старая цыганка как-то судорожно вздохнула, аж всхлипнула. И распахнула глаза. И руку его быстро выпустила из своих.
– Все! Не могу больше. Не вижу ничего уже. Старею, наверное. Посидела, отдышалась и прокричала что-то громко и требовательно. А сама, вытирая со лба пот, стала собирать всё со столика.
Девочки быстро принесли чайник, чашки и блюдечко с конфетами. А еще пряники. Его напоили вкусным, хорошо заваренным чаем. По приказу той же бабки тощий, вертлявый цыган, примерно его же возраста, проводил до проспекта, чтоб кто не напал в темноте. Он тогда цыганке не поверил. Ну, вот, ни на грамм. Мало ли что шарлатанки в пестрых юбках напророчат. Их, таких всезнающих на каждом перекрестке не пересчитать.
Но в первых числах марта почти всех парней с их курса неожиданно загребли в армию. А обещали ведь сначала, что дадут доучиться. Вот и мечте об высшем образовании конец пришел. Неужели та цыганка права оказалась? Да еще и девушка, как о повестке узнала, губы скривила, кудряшками смоляными тряхнула и, в лицо глядя, в открытую заявила, что ждать его целых два года вовсе не собирается. Не для того молодость дана.
И понеслось!
1
А в это время и немного раньше… совсем в другом месте…
Если взять карту СССР, да, той самой великой, тогда еще страны и провести линию на восток от Москвы до Ижевска, а потом, отмерив на ней середину или около того, поставить точку, то примерно в этом месте обнаружится районный городок Придольск. Ничего особенного, таких населенных пунктов на территории страны десятки. Деревянный центр, панельные окраины. А еще завод. Там изготавливают различные технические фаянсовые изделия: изоляторы всех размеров, лабораторную посуду, тех же «белых друзей человека» – унитазы и раковины. И швейная фабрика для баланса. Ближние улицы к заводу, в основном двух-трехэтажки заводских общежитий и коммунальных квартир.
В одной такой квартире, на втором этаже панельной трехэтажки, жили две семьи: Ларионовы и Межидовы. Третью комнату занимали две чопорных престарелых сестры. В четвертой обитал тихий алкоголик дядя Вася. У Ларионовых, старожилов этой квартиры, Марии и Александра, детей было двое: Костя и Ольга. Семейная пара, в которой супруга, крепкая и немного полноватая, на полголовы выше своего щупленького мужа. Межидовы переехали в освободившуюся комнату коммуналки, когда, по недавним подсчетам, Косте, старшему Ольгиному брату, исполнилось два года. Как раз за месяц перед рождением Ольги. Старший сын Межидовых – Ибрагим, был моложе Кости на полгода, младшая девочка Межидовых – Аминат моложе Ольги на два месяца. А еще с соседями жила вечная, неизменная нянька всех детей коммуналки, теплая, необъятная, ласковая бабушка Зухра или Зула, как по-детски называла ее Ольга.
По национальности соседи были чеченцами, но тогда, в СССР, это никаких отрицательных эмоций не вызывало. А хоть китайцы, хоть чуваши, лишь бы люди хорошие! Когда родилась Аминат, ее мать, тетя Динара, после родов тяжело заболела и попала в больницу почти на два месяца. Была тяжелая операция, врачи с трудом спасли ей жизнь. И все это время Ольгина мать кормила грудью не только свою дочь, но и соседскую девочку. Молока хватало на двоих, однако хоть не сцеживаться. И кормила она девочек почти до года. Бабушка Зухра, мама тети Динары, нянчилась с мальчиками. Неудивительно, что дети дружили. Даже в любых списках фамилии стояли рядом – Ларионовы и Межидовы. Все четверо русые, только глазами различаются. У Межидовых, и у сестры, и у брата, глаза карие, У Ларионовых – серые. Их вовсе не интересовали никакие национальные различия, даже то, что бабушка Зухра с большим трудом говорила по-русски. И Ольга, к ужасу родителей, первые годы изъяснялась на жуткой смеси русского и чеченского. А потом уже свободно болтала сразу на двух языках. Когда чужой язык постоянно слышишь с малолетства, он прививается как-то на удивление быстро. Глава семьи Межидовых, дядя Муса, коренастый, горбоносый, с карими глазами чуть навыкате и густущей темно-русой шевелюрой, с аккуратной, тоже русой, отдающей в рыжину бородой, дома жил редко, постоянно калымил на разных шабашных стройках. Приезжал с богатыми подарками для всех, привозил множество очень вкусных лакомств, перепадавших и соседским детям.
У Ольгиной матери на заводе всегда было очень строго с больничными листами, наличие которых, мягко говоря, не приветствовалось. И, если болели дети, а Ольга до школы и в младших классах умудрялась подхватывать ангину не меньше четырех раз на году, с ними обычно оставалась бабушка Зухра. Ухаживала, присматривала, рассказывала множество странных сказок, воспевающих лихую доблесть непобедимых и хитрых чеченских джигитов. У нее даже самые простые сказочные герои, например, комок глины и яичная скорлупка отправлялись угонять чужие табуны. Но, по детству, казалось, что именно так и должно быть.
Рассказывала бабушка Зухра и про свою религию – ислам. За рукоделием руки заняты, а язык свободен. Зухра была правоверной мусульманкой и конечно, говорила, что Коран "Мать книги", находится под престолом Аллаха. Первая сура, то есть глава – "аль -Фатиха" – "Открывающая (книгу) " содержит всего семь аятов (стихов); и употребляется как молитва, своего рода мусульманский "Отче наш". Ее выучили назубок не только межидовские внуки, но безошибочно могла воспроизвести и Ольга. Она бережно показывала старинные янтарные четки, которые еще дед самой бабушки Зухры, тоже Ибрагим, привез из священной Мекки, совершив хадж как истинный правоверный мусульманин, именуясь с той поры Хаджи Ибрагим. Это ж сколько лет назад было! Семейное предание, не иначе. Не раз бабушка Зухра повторяла сказание о пророке Ибрахиме, в честь которого был назван внук, прогнавшем дьявола в долине Мина близ Мекки. Страшным голосом вещала она про двух ангелов – опрашивателей и истязателей, которые являются к погребенному мусульманину. Для того, чтобы помочь опрашиваемому, на кладбище, после ухода провожавших, у свежей могилы остается мулла, подсказывающий усопшему, что тому отвечать этим ангелам – Мункиру и Накиру. Вещала про сказочной красоты белоснежную кобылицу по кличке Маймуна, что значит Счастливая, на которой разъезжал Адам по раю. И были у той кобылицы крылья: одно из жемчуга, другое – из кораллов.
Из-за Корана, старинного, в тяжелом, кожаном переплете, Ольга однажды подралась с Ибрагимом. Она хотела заглянуть под обложку, но, не на шутку разъяренный Ибрагим оттолкнул ее с криком, что кяфирам, то есть неверным, нельзя прикасаться к священной Книге. Обиженная Ольга яростно отхлестала его по голове круглым, вязаным ковриком и убежала к себе в комнату. Не разговаривали почти два дня. Опять-таки из-за религии досталось, чуть позднее, но уже полотенцем, и Аминат и Ольге. Они, поспорив, какая религия главнее, надумали измерить по толщине Коран и Библию, чтоб, наконец, решить: которая книга окажется толще, та и важнее.
Аминат тихонько прокралась и ниткой измерила толщину бабушкиной священной книги. Потом девочки спустились на первый этаж, где, в четвертой квартире жила баба Настя, известная всем богомолка. Приняла она девочек сначала очень ласково, но, едва только услышав, зачем к ней явились подружки, с громкими возмущенными криками, свернутым жгутом кухонным полотенцем выставила греховодниц на улицу. В панике Аминат даже потеряла заветную ниточку. А больше ни у кого из знакомых Библии дома не было. Так и не получилось померить. Родители Ольги вообще религией не увлекались. Только бабушка в деревне каждое лето потихоньку, но очень настойчиво, учила внучку азам православия. Родители до самого вечера работали. Ольгина мать на заводе на конвейере, то в первую, то во вторую смену. Отец вечно пропадал в гараже – слесарил. Тихая и молчаливая тетя Динара трудилась на швейной фабрике. С детьми, со всей четверкой, оставалась бабушка Зухра. Кормила после школы, следила, чтоб чего не нашкодили и уроки выучили. Главное было, показать тетрадку до выполнения домашнего задания и потом, что записей прибавилось. Как сделали – неважно. Бабка была малограмотна. Поэтому, наверное, отличников среди ее подопечных не водилось.
***Слово "нохчалла" Ольга первый раз услышала от отца Ибрагима, когда ей было лет восемь, наверное. Тогда он, приехав в очередной раз домой, повел всех ребятишек в парк катать на каруселях и потом в магазин. Девочкам купил по одинаковой кукле, только в разных платьях, нельзя обижать молочных сестренок. Мальчикам – по машине. Почти до самого дома дошли вместе, но у самого подъезда Ибрагим вдруг сорвался на бег и, проигнорировав сидящих на лавочке вечных старушек, ринулся домой. Не терпелось показать матери с бабушкой новую игрушку. И успел уже взлететь на второй этаж, когда, у дверей квартиры, его догнал строгий окрик отца: – Ибрагим, вернись!
Мальчик, недоумевая, вернулся. Отец жестко сгреб его за плечи, пристально посмотрел в глаза и, то ли с угрозой, то ли с упреком, произнес сквозь зубы одно единственное слово: – Нохчалла! – И легонько оттолкнул от себя в сторону двери на улицу. Ибрагим, прижимая к груди новую машину, жалко захлопал глазами, густо покраснел и поплелся здороваться с бабушками. Ольга тогда так и не поняла, что сказал отец сыну, по началу слова "нохча" речь вроде бы шла о чеченцах. Но что это было? Какое-то ругательство? Или еще что? Переспросить побоялась.
Второй раз услышала это же, запавшее в память незнакомое слово, пару лет спустя, опять же в адрес Ибрагима, но уже от бабушки Зухры, когда мальчишка грубо огрызнулся на замечание, сделанное соседкой сверху – калмычкой по национальности. – Ты что, бабушка! – возмутился внук. – Она же кяфирка, неверная! А что она возникает на меня! – Нохчалла! – укоризненно оборвала его бабушка. – Да помнишь ли ты, неслух, что обиду, причиненную мусульманину, ты сможешь загладить, когда встретишь его потом, на Судном Дне? А как ты собираешься загладить обиду, нанесенную этой женщине, если она другой, буддистской веры? С этим грехом ты, позор нашей семьи, будешь пребывать вечно! Или я вовсе не учила тебя уважать старших и защищать честь женщины, будь она старухой или девочкой? Как отец приедет, уж, я ему расскажу! Бесстыдник! – Бабушка Зухра, – не замедлила спросить Ольга, чуть подождав, пока старушка остынет от гнева. –Что такое "нохчалла"? – Это, девочка, нельзя перевести дословно. Это примерно то, что вы, русские, зовете законом гор. "Нохчалла"– это все особенности нашего, чеченского характера в одном слове. Гостеприимство – это "нохчалла". "Нохчалла" – это уважение к женщине, защита ее чести. Это дружба на всю жизнь: в дни печали, и в дни радости. Взаимопомощь и взаимовыручка – тоже часть "нохчалла". Быть вежливым и уступчивым. Настоящий чеченец должен быть защитником, воином, мужественным заступником.
Заплетать по утрам девочкам косы, пока они не научились делать это самостоятельно, тоже помогала бабушка Зухра, не позволяя Ольгиной матери, если она уходила на завод в первую смену, будить девочку слишком рано. У Аминат косы выросли густущие, на зависть, видимо в папу удалась. У Ольги – так себе, средненькие. Она кое-как дотерпела с ними до шестого класса и под возмущенные причитания старших пошла в парикмахерскую и обрезала их так, чтоб волосы чуть плечи прикрывали. Аминат сохранила свое богатство до самой свадьбы. Зато Ольга, единственная изо всей четверки, ходила в танцевальную студию. Она пробовала одно время уговорить на это дело Ибрагима, когда у нее не было постоянного партнера. Но, соседу, похоже, медведь на ухо наступил. И наступил хорошо так. Он совершенно не чувствовал музыки, но очень любил смотреть, как танцует Ольга. Тетя Динара гордилась ее успехами не меньше, чем Ольгина мать, и шила девочке роскошные платья для танцев. Особенно хорош был костюм для индийского танца, обшитый блестящей органзой. Даже дядя Муса, как раз навещавший семью, восхищался танцем и шутил, что если бы Ольга жила в Чечне, то ее после такого выступления непременно бы украли. Тетя Динара махала на него полотенцем и требовала, чтоб он немедленно прекратил дразнить и пугать ребенка. А он смеялся и говорил: – В русской Ольге, пожалуй, больше южного огня, чем в моей собственной дочери. Даже если бы она родилась парнишкой, то все равно, никому бы не поддалась. Такую и замуж брать страшно – слишком непокорная, и не перевоспитать ни кнутом, ни пряником. – А я и не собираюсь никогда замуж выходить! – Папа, я женюсь на ней. – Незамедлительно выпалил Ибрагим. –Такими словами не бросаются, сын. – А я правду говорю. Вот только школу закончу и женюсь. Денег заработаю на выкуп. – Щас-с-с! – Возмутилась Ольга, – не нужны мне никакие мужья. Взрослые от души смеялись.
***Самое интересное место для гуляний, конечно, железная дорога. До станции далеко, но сами железнодорожные пути находились в конце улицы. Только еще с километр потом пробежать пустырем и вот они, пути, вернее, как тогда говорили – линия. После школы, если была хорошая погода и удавалось улизнуть от бабушки Зухры, вся компания отправлялась туда. Сбоку от узкой гравийной тропочки, проложенной непосредственно вдоль путей, высокой стеной стояла цветущая, пряно пахнущая пижма. Ее желтые таблеточки цветов собирались в плоские щиточки соцветий. Она хорошо ломалась и можно было устроить шуточный бой таким веником. Предзакатное солнце било в лицо и зажигало красными бликами рельсы. И резко, привычно пахли креозотные черно-бурые маслянистые шпалы. Если к ним притронуться руки долго-долго не отмоешь, ни мгновенно въедающуюся черноту, ни запах. А еще можно лежать на плоской крыше чужого сарая, крайнего к железной дороге, забираясь туда по сложенной позади сарая высокой и длинной поленнице дров и наблюдать за проходящими поездами. Хозяин, одинокий, хромой старик, гонял надоедливую молодежь. Но догнать, естественно, не мог и только грозил вслед костылем и ругался. Костя потом придумал как с ним поладить. Они с Ибрагимом приносили из колонки и ставили ему на крыльцо два ведра воды, старясь на глаза хозяину не показываться. За это старик старался их компанию не замечать. Периодически молодежь, поднявшись на крышу, обнаруживала там то пару больших подсолнухов, то яблоки или огурцы в тряпичной сумке, как бы невзначай заброшенной хозяином наверх. Поезда можно было определить, даже закрыв глаза. Если просто грохочет мимо, значит, это пассажирский идет. А когда товарняк проходит, тогда весь сарайчик от земли дрожит. И где-то внутри сарайчика, брякают, позвякивая друг о друга пустые бутылки или банки.
Можно далеко уходить в одну сторону вдоль путей, а возвращаться по другой. Попадались под ногами у рельс разные интересные камешки. Разноцветная галька, кусочки всякой руды, но чаще всего уголь. И бурый, и черный, иногда поблескивающий сколами антрацит. А однажды Ольга нашла маленький плоский треугольничек Куриного бога. Светло-серый камешек, с коричневой галочкой прожилок посредине. И со сквозной дырочкой. Говорят, что если через эту дырочку посмотреть на солнце и загадать желание, то оно непременно сбудется. Жаль, только загадывать можно лишь два раза в год. В день, когда светлое и темное суток равны друг другу. День весеннего или осеннего равноденствия. Она ни за что не согласилась его менять. Сплела красный, шелковый шнурочек и повесила камешек себе на левое запястье. И носила его уже больше года, снимая в школе, потому что учителя ругались.
Девочки перешли во второй класс и проучились уже три четверти, когда Аминат обожгла себе кисть левой руки. Опрокинула кипящий чайник. И на Ибрагима свалилось еще одно поручение, после школы водить сестру в больницу на перевязку. Тетя Динара договорилась с хирургом, и ребятишки подходили к приемному покою. Костя с Ольгой их сопровождали. Вот и в тот день они подошли к высокому крыльцу стационара. Им повезло. У центрального входа больницы толстая тетка торговала печеными пирожками. Деньги у Ибрагима были. Он купил по пирожку на каждого. Свой нетерпеливо разломил пополам и сразу откусил почти половину. Дал откусить Аминат. Остальное отдал Косте. Тот положил надкушенный пирожок в пакет к остальным, обещая сохранить соседскую долю. Костя подал пирожок Ольге, взял свой, остальное убрал в портфель. Они свалили все портфели кучей. Межидовы пошли в больницу, а Ларионовы прямо там, на крыльце, сели ждать пока для Аминат закончат неприятную процедуру. На том же крыльце, на скамейке у перил сидел высокий, тощий, очень коротко стриженный взрослый парень в полосатой больничной пижаме. И он жадными, голодными глазами смотрел на их пирожки. А пирожки были вкусными. Большие, в меру поджаристые. С картошкой и луком пережаренным. Так смотреть нарочно не притворишься. Ольга поднялась, подошла к незнакомому парню и спросила:
