След ласки

– Ты тоже пирожка хочешь, да?

Разломила свое богатство пополам и протянула больному:

– На, бери.

И смотрела как он ест, стараясь делать это очень аккуратно.                                  Прикончили пирожок они почти одновременно.

– Как тебя зовут? – полюбопытничала Ольга. –Игорь, – почему-то со вздохом отозвался парень.                                                               –  А я – Ольга. Запомнишь?                                                                  – Запомню. – машинально пообещал он, не понимая, что происходит. Ну пристала какая-то малявка, она ж лет на десять его моложе. Что не так?

 А потом Ольга, повинуясь какому-то внутреннему чутью, развязала бантик красной ниточки на своем запястье и подала на ладошке этот камешек этому взрослому парню.      –Не грусти! Болеют недолго.  – сказала она тогда. –  Это бог куриный. Я сама его нашла. – А еще   сказала: это тебе на счастье, на удачу.

Дотянулась и по щеке незнакомца погладила. Вот потянуло ее к этому больному взрослому парню, а почему понять не могла. А он зажал в кулаке камешек, теплый, такой уютный, словно он всегда ему принадлежал, осторожно поднялся и придерживая правой рукой живот, побрел обратно в палату.

– Ты чего?! – возмущался потом Костя – Мне пожалела, а чужому парню отдала!

– Не шуми. Ему этот бог куриный сейчас нужнее. Я если еще один найду, тот тебе обязательно отдам.

***

Бабушка Зухра старалась воспитывать девочек, как издревле полагалось, обучая всяким рукоделиям. Показывала, как вязать крючком и на спицах, учила вышивать. Она сама зарабатывала на жизнь тем, что вязала на продажу бесчисленные шапочки и носки. К ней домой периодически приходила толстая торговка с рынка, какая-то дальняя родственница, и скупала все связанное оптом.   Аминат отличалась большим терпением и усердием, а Ольге милее было побегать с мальчишками во дворе, играя в войну или в прятки. Или в той же, мужской компании лазить по чердакам за дикими голубями, выискивая белых или пестрых, которых можно было продать голубятникам и купить на эти деньги ирисок и мятных сосачек. Она с превеликой неохотой садилась за женское рукоделье и недовольно кривила губы, просчитывая ненавистные петли и накиды. Но бабушка Зухра была неумолима, а рука ее тяжела и стремительна. Так за волосы оттаскает или за ухо – мало не покажется. Пока не выполнишь положенного урока, никуда из комнаты не уйдешь.

При нужде Ольга могла вполне прилично хоть вязать, хоть шить, хоть вышивать, но только под настойчивым принуждением, не иначе.

Годам к двенадцати Аминат вязала шапочки и всяческие салфетки не хуже самой бабушки.  А по скорости даже обгоняла наставницу. Ольга, скрепя сердце, ковыряла к этим замысловатым шапочкам простенькие шарфики из той же пряжи. Пробовала жаловаться матери – бесполезно. Мать стыдила ее, что на такую бабушку богу молиться нужно, всему женскому научит. Что могла бы и понять, что им с отцом некогда, домой только спать, нужно зарабатывать на жизнь. А отец периодически забирал мальчишек в гараж. Тоже учил. Учеба эта оборвалась, когда Косте исполнилось четырнадцать, а Ольге двенадцать. Отец умер. Всю жизнь возился с машинами, от машины и погиб. Его задавили пятящимся "Кразом" возле самого гаража. Такого щупленького и "Кразом"… Хоронили отца в закрытом гробу, и Ольга так и отказалась воспринимать его как умершего. Ушел и все.

***

 Уже распускала душистые тяжелые кисти сирень во всех скверах и палисадниках под окнами домов, буйно желтели одуванчики, когда дядя Муса, на следующий же день после очередного приезда, как было принято, повел всех ребятишек гулять. Аминат держалась вплотную возле него, то и дело мимолетно касаясь ладошкой рукава легкой отцовской куртки. Ибрагим с Костей по-взрослому, как-никак им уже по четырнадцать исполнилось, шагали впереди. Два неразлучных друга, и такие разные: Костя высокий и худощавый, совсем еще мальчишка, а Ибрагим более плотный, шире в кости и выглядящий намного взрослее. Уже и пушок над губой пробиваться начинал. Южная кровь.

Мальчишки самые первые и обнаружили блестящий новой желтой яркой краской вагончик почти у входа в парк. С крупными буквами на его боку   – ТИР. Можно было с уверенностью сказать, что он простоял на этом месте не больше двух недель.               –  Отец, смотри! –  Возбужденно обернулся Ибрагим, – давай зайдем!           –  Зайдем! Обязательно зайдем. Настоящий мужчина должен хорошо уметь держать в руках оружие.                                                                        Заправлял всем оружейным хозяйством рыжеватый веснушчатый парень в военной форме с орденскими планками на груди. Он сидел слева в инвалидном блестящем кресле, выдавал пневматички и пульки к ним. Парнишки потом еще специально подсмотрели, одной ноги у него нет или обеих. Оказалось, что обеих и выше колен.   Так, наяву, не из песен, напомнило о себе короткое и страшное слово Афган.

Настрелялись в тот раз вдоволь. Лучше всех, конечно, дядя Муса. Но и ему не удалось выиграть главный приз – синего плюшевого слоненка. Отцовской меткости хватило на коробку конфет, тут же всеми съеденную. Он старательно показывал сыну, как держать оружие, как правильно целиться, как задерживать дыхание. Косте он тоже объяснял, но не с такой тщательностью. Даже Ольге и то показывал. Аминат стрелять оказалась категорически, зато из нее получилась очень азартная болельщица. Она вскрикивала, хлопала в ладоши, подпрыгивала при удачных выстрелах. И тяжело вздыхала или ойкала с непритворными всхлипами, если видела промах. Всем очень понравилось. Когда выходили, дядя Муса сказал сыну:                                                                  – Это хорошо, что теперь здесь есть тир. Я прикажу матери, она будет тебе регулярно давать денег, чтоб ты смог ходить сюда и тренироваться в стрельбе. Потом приеду в следующий раз и проверю, чему ты научился. Пора тебе уже становиться мужчиной.

***

 Они стали очень частыми посетителями этого заведения. Их компанию уже узнавали при входе. Больше стрелял, конечно, Ибрагим. У него были деньги всегда. Костя с Ольгой копили, как могли, собирали макулатуру и бутылки, что-то давала мать. Но если, уж, они совсем оказывались на мели Ибрагим делился, давал сделать по паре выстрелов.        Ольга вскоре отработала свою выигрышную тактику. На все деньги, что были у них с братом, они покупали пулек сначала только для нее. И она, тщательнейшим образом целясь, сначала по самым простым мишеням, зарабатывала для брата призовые выстрелы. Костя особой меткостью, увы, не отличался. Владелец тира снисходительно улыбался настырной посетительнице и все соблазнял ее взять выигрыш не пульками, а одним из призов. Девочка отказывалась, отрицательно мотая головой. И добывать призовые конфеты приходилось только Ибрагиму. Иногда ему это удавалось.

 Ибрагим ухаживал за Ольгой с самого детства: уступал ей игрушки, катал на санках зимой, носил портфель из школы. Даже мать, тетя Динара удивлялась, как соседская девочка умудрялась вить веревки из ее сына, такого горячего, легковозбудимого. Лучше Ольги никто не мог его успокоить. Их пытались поначалу дразнить женихом и невестой, но, когда убедились какие крепкие кулаки у Ибрагима, отступились. Тем более что, ходили из школы всегда вчетвером и всё всегда делали вместе. Но чем старше становились, тем больше появлялось тайн. Ибрагим, как верный рыцарь, старался делать для Ольги все, что она хотела. Снисходила до просьб девочка очень редко, но если просила, то что-нибудь необычное. Например, Ольга попросила друга, чтоб тот научил ее свистеть тем особым, пронзительным переливистым свистом, повторить который не мог никто.                          –  Мой отец тоже так умеет, – хвастался Ибрагим.  Очень долго она беспомощно шипела, сипела, плевалась, пока, в конце концов, не научилась. И они, уже на пару, досажали старушкам во дворе и пугали голубей с галками.

2

Ольга, уже привычно, отправилась на все летние каникулы к деду с бабкой по отцовской линии. В глухую уральскую деревушку Поречье от полустанка добираться нужно тридцать километров с большим гаком на лошади или машине-вездеходе. Или на вертолете, который прилетал раз в месяц с пенсией старикам и продуктами для магазина.    Каждое лето их с братом разлучали на три месяца, отправляя к разным бабушкам. Родители справедливо считали, что сразу два их отпрыска в одном месте, да еще вместе с соседскими детьми сведут с ума кого угодно. Коммунальная квартира сразу становилась непривычно тихой. И соседи (взрослые, естественно) облегченно вздыхали и тоже наслаждались летними каникулами.

Летом в Поречье значительно прибавилось ребятни: и совсем еще детей и подростков. Они, сбиваясь в шумные стайки, играли в незатейливые игры, купались в омутистой речке, ватагами уходили за грибами и ягодами. Устраивали по вечерам танцы под магнитофон или травили разные байки, разбегаясь в темах от эстрадных кумиров до НЛО, мистики и ведьм. И как-то раз местные парнишки, с трудом пересиливая собственный страх, повели самых смелых дачников к околице, где в старом, заметно покосившемся влево доме, по слухам, жила самая настоящая ведьма.  Эта, так называемая ведьма, к общему разочарованию дачников, оказалась совсем еще нестарой, худощавой, мелкой, с нерусской скуластостью дотемна загорелого лица. И никаких внешних признаков сверхъестественности, в виде облика Бабы Яги, не обнаруживала. Женщина устало сидела на крыльце дома в распахнутой, когда-то темно-синей, а теперь серо-черной куртке, и темной, клетчатой, почти полностью закрывающей ноги шерстяной юбке. Она   медленно, с ласковым нажимом, гладила вдоль всей спины большого черного кота и отрешенно смотрела на догорающий закат. И, наверняка, заметила всю компанию любопытников, тщетно пытающуюся скрываться в старых раскидистых кустах дозревающей смородины возле ее колодца, но виду не подала. Молодежь пошушукалась еще немного и разочарованно ретировалась. И, лишь опасливо отойдя подальше, продолжила шумную дискуссию, что ведьма умеет одним взглядом наводить порчу. И что она кошкой бегает по улицам ночью и заглядывает в окна. И кто ее увидит в таком облике, может серьезно заболеть. Что ведьма мало с кем общается, но может испортить молоко у коровы или наслать дождь с градом на огород обидчика.

– Да ну-ка, не верю я в эти ваши бредни, – одной из первых возмутилась Ольга и демонстративно пошла прочь. Никакие ведьмы ее, тринадцатилетнюю дачницу, не интересовали. Как пока и мальчишки, если в виде ухажеров. Гораздо занимательнее было провести время у деда на конюшне, помогая кормить и чистить лошадей.

***

Их было одиннадцать – гнедых и соловых, с роскошными, чуть волнистыми хвостами и гривами. Крепких, широкозадых, со спинами, разваленными могучими мышцами надвое. Семь взрослых, рабочих, остальные – разновозрастный, необъезженный молодняк.

Ольга тайком таскала лошадям сахар, а бабушка старательно этого не замечала.

Однажды утром девочка застала деда на конюшне в очень возбужденном состоянии. Он, яростно матерясь себе под нос, стоял возле жеребой кобылы Марты.  Марта, вся мокрая от пота, нервно прядала ушами и периодически зло топала ногой. Ее роскошный хвост был спутан: скручен жгутами и почти правильными косичками.

– Деда, зачем ты Марте хвост заплел?

– Да разве ж это я?! Ласка в конюшне завелась, будь она неладна. Я уж давненько замечаю: и что это лошадь поутру потная? Козла бы нужно завести. Ласки, они, жуть как козлиного духа не переносят. Чем больше вони, тем лучше. Да где ж его возьмешь! Старых козлов в деревне не держат, молодняком обходятся. А от козлят-сеголеток никакой вони нет и проку, соответственно, тоже никакого. Придется капкан ставить.

– Деда, а какая она, ласка, большая?

– Да в том-то и дело, что маленькая. С твою линейку школьную.

Ольга второй день настойчиво сидела в конюшне. Очень хотелось увидеть таинственного зверька. Она удобно расположилась в центральном проходе у выгородки с ларем, из которого выдавали коням овес. Расположившись на неполном мешке с опилками, тихо читала, отмахиваясь от назойливого комарья. Хоть и каникулы, а столько нужно книг по списку прочитать! Бывает, интересные попадаются, бывает – хоть брось. Как сейчас, про Дон Кихота. Никак он ей не нравился, хоть ты тресни! Плевалась, но читала. Как-никак школьная программа. Уж, если сейчас, летом, такую тягомотину не осилишь, то   во время учебы руки, точно, до нее не дойдут.       Первый день зря просидела – ласка не показалась. Вот и сегодня, дело уже к обеду, а все тихо. Только незанятые на работе кони, изредка фыркая, методично хрумкают сено, уже нового укоса, иссиня-зеленое и душистое. Где-то под ларем опять разодрались мыши. Писк и вереск на всю конюшню. Дед жаловался, развелось их в этом году несчитано. Вот, мыши выкатились в проход и опять сцепились, противно и пронзительно вереща. Хоть бы чуточку побоялись   Ольги! И в этот момент откуда-то сверху, с лошадиной кормушки метнулась рыже-бурая молния. Хватанула одну мышь, придушила, бросила. Кинулась за второй, поспешно удирающей на коротких лапках под ларь. Догнала, хапнула уже чуть не за хвост. Не удержалась и вместе с добычей брякнулась на бок, только ярко-белое брюшко мелькнуло. Быстро перехватилась за шею, и мышь безжизненно обмякла у нее зубах, большая, жирная, со шкуркой, словно навырост, свободно свисающей с боков. Длина мыши – в третью часть тонкого, очень красивого зверька. Спинка у ласки немного сгорбленная, изящная головка сидит высоко. Ушки кругленькие, глазки черные. Блестящие, выразительные. Только что не говорит! Ласка удобнее подхватила добычу и метнулась с ней как раз в кормушку злосчастной Марты. Кобыла испуганно фыркнула и прянула от сена в сторону. Вторая мышь так и осталась лежать в проходе.

Ольга сидела, замерев. Вскоре ласка вернулась.

– Зверинька, миленькая, – мысленно умоляла ее девочка. –  Ты такая красивая! Не убегай. Дай на тебя посмотреть.

Ласка унесла вторую мышь и больше не появилась. Ольга напрасно подождала ее еще около часа и побежала домой, делится с дедом увиденным.

– Дедушка, пожалуйста, не ставь на ласку капкан! – умоляла она, повиснув у старика на шее. –  И козла не заводи, не надо. Она, ласка, хорошая. Она мышей у тебя в конюшне ловит.

– Мышей ловит, говоришь? – Задумчиво переспросил дед – и к Марте в стойло таскает? Гнездо у нее там, наверное. Детеныши. Штук шесть али семь, поди. До десятка бывает. Ласки, они, навадку имеют на добычу сверху прыгать. Вот и приладилась: по хвосту на лошадь заберется и катается, пока мышь не проскользнет. Тогда – сверху прыг на нее. Съест, али деткам утащит, и опять на лошади спину. Ну, дык, тут ничего удивительного, ежели всю ночь по спине кто-то бегает, не мудрено и вспотеть! Марта, она оводливая очень, щекотки страсть как боится.

– Деда, только не надо гнездо у ласки зорить!

– Ладно, уговорила. Я вот что сделаю: Марту в свободное стойло переведу, которое возле Рублика. А в это стойло буду сено на подкормку сваливать. Дверь сниму и решетку из жердей на пол сколочу. И сено не сопреет, и хищникам твоим под решеткой вольготно будет мышей гонять.

И уже на следующее утро позвал внучку.

– Иди, принимай работу, звериная заступница. Ты мне еще мышей жалеть начни!

У Ольги, который день, из ума не выходила ласка. Красивый изящный хищник, растящий своих детенышей в дедовой конюшне. Вот бы всех их увидеть, и маленьких тоже! Если взрослый зверь на двух ладонях свободно уберется, то какие же тогда детеныши? С палец что ли?

***

Ольга лениво шла пустой к обеду деревенской улицей на речку, проверить утиный выводок и покормить крутой ячневой кашей белую, толстую крикливую утку с десятком ее желтых пуховиков, уже начинающих отращивать на крыльях настоящие, беловатые, но еще не развернувшиеся перья.

 Оставалось только свернуть в проулок, чтоб спуститься к речке по узкой тропке, заросшей по сторонам настоящими стенами из разнообразного бурьяна, когда сзади раздался призывный крик. Она обернулась.    К ней, запыхавшись, неслись обе близняшки Скворцовы, две девятилетние беленькие толстушки, на первый взгляд абсолютно неразличимые.

– Оля, Оля! – Наперебой затараторили они, едва успев приблизиться. –  А, знаешь, Семка Нестеров ведьминого кота рыбой подманил и ей в колодец бросил. А он тонуть не хочет, плавает и орет.

– Кто орет?   –  не поняла Ольга.

– Кот в колодце! А ведьмы дома нет, она в лес ушла.

– Ну, сволочь! –  обозлилась Ольга, поставила на столбушку забора миску с кашей, накрыв ее лопухом от птиц, и побежала к ведьминому дому. Близняшки еле успевали за ней и еще пытались наперебой на бегу рассказать, как Нестеров вчера шел в кино и встретил ведьму.        – Она так посмотрела на него! И Семка потом, возле клуба уже, споткнулся, упал, расшиб колено и порвал новые джинсы.

– А ведьма здесь при чем?

– Так она же посмотрела на него!

– Дурдом! Ну, точно – дебил суеверный!

– Нет, правда, правда!

– А кот в чем провинился?

– Он же колдовской, черный! И любит ведьма его.

– Ну, Семка, тварина, погоди!   –  Угрожая, пообещала Ольга, подбегая к колодцу.

Кот, упорно цепляясь за жизнь, все еще плавал и хрипло, истошно мявкал. Его глаза светились из темной глубины жутким фосфорным блеском.

– Ну, Семка, гад!   –  Ольга быстро огляделась по сторонам. Взрослых никого не было видно, а кот уже пару раз уходил под воду с головой.

Тогда она, большим железным карабином, на который вешается ведро, закрепила колодезную цепь у себя на поясе, размотала ее с ворота на всю длину и встала на край замшелого сруба, приказав близняшкам:

– Будете меня вытаскивать.

Потом села, спустила ноги в колодец. Снизу пахнуло сырым пугающим холодом. Лед еще не весь растаял там, у черной, далекой воды. Страшно!  А кот уже тонет.

 И она, зажмурившись, прыгнула. Тяжелая колодезная цепь загремела следом, пребольно огрев по спине.

Воды оказалось по шею. Дыхание перехватило, и сердце остановилось. Первое ощущение – ожог. Будто кипятком колодец наполнен. Кота нигде не видно. Наверное, сшибла его под воду, когда прыгала. Чтоб пошарить на дне, пришлось окунуться с головой. Коченеющей рукой выхватила с глубины за хвост корчащееся тельце, вздернула над головой, интенсивно потрясла, избавляя от воды в легких. И, вскидывая лицо к далекому светлому квадрату, прохрипела сразу осипшим голосом:

– Тащите!

Головы близняшек немедленно исчезли, а цепь натянулась.

Кот, наконец, вдохнул, задушенно мявкнул и немедленно загреб когтистой лапой свою спасительницу по щеке. Боли не было, только ощущение тепла, быстро стекающего к шее.

– Ах ты, гад!   –  Пальцы разжались сами собой. Ольга уронила кота в воду.

И еще раз выловила его, на сей раз уже за шкирку.   Девчонки старались изо всех сил и, похоже, не смогали. Ольга уперлась лопатками в ноздрястую синеватую ледяную глыбу, а ногами в противоположную стенку и стала помогать девчонкам. Она перебирала ногами по бревнам, запоздало соображая, что если немедленно отсюда не выберется, то совсем замерзнет и умрет от переохлаждения еще до того, как утонуть.

Злобный, испуганный кот вкогтился всеми четырьмя лапами   в левую руку. И зубами, полной пастью, извернувшись, впился. Клещом повис. Не оторвешь! И замер так, тяжелым как гиря, клокастым, мокрым чудовищем.

Ольга добралась почти до середины сруба и сорвалась. Далеко наверху испуганно плакали близняшки, всем весом налегая на ворот.

Говорят, со дна колодца видны звезды, даже днем. Ольга задрала голову. Нет. Жаль! Никаких звезд, только светлый квадрат, в котором жизнь. И она вновь начала медленный подъем. Ни ноги, ни руки почти не слушались. Даже кот орать перестал. Придушила что ли она его? Или с закрытой пастью не орется? Лед на стенах сруба опять сменился скользким мхом. Правую ногу чуть вверх, теперь левую. Передвинуть лопатками непослушное тело. И еще…

 Неожиданно близняшки наверху синхронно, испуганно взвизгнули, что-то быстро запричитали. Ольга уже не слышала или не соображала, что именно. Цепь провисла. Больше всего хотелось разжать правую руку с намотанной на нее цепью, закрепленной на поясе. И заснуть. Глаза закрывались сами собой. Но еще неизвестно, сумела ли бы она даже отцепиться. Пальцы свело судорогой.

Цепь вновь натянулась, быстро пошла вверх и потащила ее за собой, уже не успевающую цепляться за бревна сруба. Чужая рука ухватилась за шиворот ветровки и выдернула девочку из колодца. Ольга свалилась лицом вниз в теплую дождевую лужицу у сруба. Кот, прижатый к земле под животом, протестующе хрипло мявкнул. И кто-то, вытащив ее на сухое место, по одному, быстро и осторожно, разжимал белые пальцы, насмерть впившиеся в звенья цепи.

Понемногу она начала соображать, что все же еще жива. Перевернулась с бока на спину. И увидела над собой склоненное лицо самой ведьмы в тугом обрамлении синего платка. Ее глубоко сидящие глаза показались жуткими черными провалами. Ольга хотела попытаться все объяснить, но губы отказывались шевелиться. Она зажмурилась и еле-еле вывезла, проскрипев деревянно:

– к-к-к-о-тт, – и чуть приподняла руку со вцепившимся в нее, обтекающим струйками тяжелым зверем. Ведьма с трудом отодрала кота. Может, она и не совсем злая, но своего полуутопленного, полупридушенного любимца не простит никому. И, пожалуй, разбираться сгоряча не будет кто прав, кто виноват.

 Ужас придал Ольге силы. Она   уселась и начала быстро отползать, отталкиваясь ладонями и ступнями. Потом вскочила и, спотыкаясь на непослушных ногах, рванула прочь. Близняшки уже исчезли. Если бы она видела себя со стороны – испугалась бы. Белое лицо с синими губами. Располосованная в четыре багровых полосы щека. Яркая кровь на лице и шее. Мокрые волосы с налипшей колодезной тиной со стенок колодца. В клочья разодранный левый рукав ветровки, пропитанный водой и кровью. Ольга не видела этого и сама до полусмерти сейчас боялась ведьмы. (А вдруг она и впрямь настоящая?! И сейчас как…!)

Поэтому и удирала, что было силы.

Домой, естественно, не пошла.  Заругают же. Залезла на полупустой еще сеновал конюшни, стянула с себя всю мокрую одежду вплоть до трусов и развесила ее на жердях для просушки. Солнце заглядывало в широкое окно сеновала и приятно согревало. Хорошо хоть в прошлый раз она сама же забыла здесь старое покрывало, на котором загорала. В него она и завернулась, зарылась в сено и надолго обессиленно уснула.

Проснулась к вечеру, услышав, как дед разговаривает с лошадьми. Села, еще не вылезая из-под покрывала. Левая рука отдалась глухой болью. Осмотрела нехорошо, красно вспухшие царапины и отпечатки зубов с запекшейся кровью.

– Ну и урод, этот кошак! Надо было так и оставить его в колодце. Его, придурка, спасали, а он вон как расплатился. Ничего, ладно, пройдет, не впервой.

Оделась в полусухую одежду, слезла к деду. Солнце спряталось за наползающей с запада темной, в полнеба, тучей. Собирался нешуточный дождь, хорошо, если не гроза.

– Ты где была, окаянная? Вся деревня роем гудит, что ведьма тебя в колодце утопила.

– Никто меня не топил!

– Вот и хорошо, что не утонула. Бабка-то нас обоих убьет. Да еще если в таком ободранном виде тебя обнаружит. Она же с ног сбилась тебя разыскивать!

– Я здесь, на сеновале спала.

– Ну, и ладненько. Давай, помоги овес раздать и домой поспешать надо, а то промокнем. Гроза шутить не будет. Не боишься грома-то?

– Не, деда, гроза, она красивая.

– Красивая, баешь? Ну-ну…

Как ни торопились они, а все равно, пока добирались до дому, вымокли под грозовым ливнем до нитки.

Бабка с причитаниями и незлобливой руганью выдала им сухую одежду и усадила ужинать при свете керосиновой лампы, потому что электричество отключили. Молния в трансформатор угодила. А это всерьез и надолго.

Ольга ела вяло, постаралась поскорее забраться в постель в своей тесовой выгородке – имитации отдельной комнаты в деревенской избе, куда влезала старая кровать и небольшой, дедом сколоченный столик, почти впритирку к ней. Залегла, забилась комком под ватное одеяло и никак не могла согреться. Долго возилась, слушая, как тихо молится бабушка и громыхает рассерженное небо. Разглядывала, как мертвыми, синеватыми вспышками освещаются полосатые обои и большой, темный натюрморт с дичью, цветами и фруктами на противоположной стене.

3

Она не заметила, как забылась, а посреди ночи проснулась от нестерпимой духоты и жара. Во рту все пересохло. Потянулась к кружке с водой. Бабка

всегда оставляла ее в изголовье на столе, вдруг девочке ночью попить захочется. Не дотянулась, опрокинула на пол. Кружка покатилась и загремела на всю избу. Бабушка вскинулась:

– Ты что Оленька?

– Да попить хотела. Ты спи, баб. – Голос прозвучал неожиданно хрипло и придушенно.

– Ну-ка, ну-ка, – поднялась обеспокоенная бабушка, быстро прошаркала к ней, заботливо дотронулась до лба шершавой сухой ладонью: