Тихий час

Евгений Асекретов

Тихий час

Глава 1: Открытка с трещиной

Слипи-Холлоу встретило их солнцем, таким ярким и настойчивым, что оно казалось дешёвым спецэффектом.

– Гляди, Лу, – сказал Марк Фэйвелл, щурясь от непривычного блеска, – точь-в-точь как на открытках.

– На открытках не пахнет навозом, – буркнула с заднего сиденья Люси, уткнувшись носом в стекло. Ей было семь, и она обладала безжалостной проницательностью разведённого ребёнка. Марк фыркнул. Она была права. Воздух, струившийся в приоткрытое окно старого “Вольво”, был густым коктейлем из ароматов свежескошенной травы, цветущей сирени и едкой, но почему-то приятной сельской вонючки. Городок раскинулся перед ними, как трёхмерная карта, выточенная из мыла: белые домики с зелёными лужайками, почтовые ящики в виде миниатюрных амбаров, безупречные подъездные пути. Ни единой сорванной ветром ветки, ни одного окурка на асфальте. Слишком чисто. Слишком тихо. Словно гигантский купол накрыл это место, защищая от хаоса большого мира. От того хаоса, от которого Марк и пытался сбежать. В зеркале заднего вида он поймал взгляд дочери. Большие карие глаза, доставшиеся от матери, смотрели на него с немым вопросом, который он слышал без слов: “И мы теперь будем жить здесь? В этой открытке?”

– Школа должна быть вот за этим поворотом, – сказал Марк, больше для того, чтобы разрядить тишину. Книга, над которой он бился последние два года, лежала в багажнике в картонной коробке. Рукопись, состоящая из трёх глав и горы пустых обещаний, давила на него, как гиря. Новая жизнь. Нужно было начать всё с чистого листа. Именно так он и продал эту идею Люси и её матери. “Тихий городок, лучшая школа в штате, свежий воздух. Я смогу, наконец, дописать книгу”. Звучало убедительно. Почти как правда.

Школа "Сонная Лощина" оказалась таким же идиллическим зданием из красного кирпича, с колоннами у входа и флагом США, лениво полощущимся на ветру. Дети на площадке кричали и бегали, но их крики были какими-то приглушёнными, словно кто-то убавил громкость реальности. Он проводил Люси до входа, где их встретила миссис Кармайкл, учительница начальных классов. Она была воплощением доброты: тёплые глаза, мягкие седые волосы и платье в цветочек, пахнущее яблочным пирогом.

– Добро пожаловать, Люси! Мы так рады тебя видеть! – её голос был похож на тёплое молоко с мёдом. Люси робко улыбнулась, прижав к груди новый ранец.

Пока миссис Кармайкл рассказывала о расписании и кружках, Марк почувствовал себя старым и потрёпанным на фоне этой сияющей новизны. Его машина была самой грязной на парковке.

– …и, конечно, вы уже слышали о нашем “Тихом часе”? – голос миссис Кармайкл вывел его из задумчивости.

Марк моргнул.

– Тихом часе?

– Ах, значит, ещё нет! – она засмеялась, и звук был похож на звон хрустальных колокольчиков.

– Не волнуйтесь, всё очень просто. Ровно в три часа дня по всему городу раздаётся специальный сигнал. Очень тихий, мелодичный такой звонок. Чтобы родители могли… ну, вы знаете, подготовиться.

– Подготовиться к чему? – спросил Марк, чувствуя лёгкое недоумение.

Миссис Кармайкл сделала лёгкий, разглаживающий жест рукой, словно смахивая невидимую пылинку с идеального воздуха.

– О, к концу учебного дня. Кто-то заканчивает работу, кто-то занимается домашними делами. Это просто наш маленький ритуал. Очень удобно. Вы быстро привыкнете.

В её глазах на секунду мелькнуло что-то ускользающее, быстренькое, как ящерица. Предостережение? Или ему просто мерещилось? Писательское воображение, испорченное годами выдумывания подвохов.

– Понятно – кивнул Марк, хотя ничего не было понятно.

– Не беспокойтесь о Люси, мистер Фэйвелл. С ней всё будет в полном порядке. Всегда в порядке, – она ещё раз улыбнулась, взяла Люси за руку и повела её в здание. Люси обернулась на прощание, и её взгляд был полон того же немого вопроса.

Марк вернулся в машину. Солнце припекало лобовое стекло. Он посмотрел на школу, на безупречные газоны, на городок, спавший под одеялом из сирени и навоза. “Подготовиться”. Странное слово. Обычно готовятся к чему-то конкретному: к шторму, к приходу гостей, к войне.

Он завёл двигатель, и старый “Вольво” кашлянул выхлопом, нарушая идеальную тишину. Прежде чем тронуться с места, Марк бросил последний взгляд на парковку. И заметил кое-что. Все машины, даже новенькие внедорожники, были припаркованы строго в пределах разметки. Идеально ровно. Без единого миллиметра перекоса. Словно их расставила невидимая рука педантичного гиганта. Он с силой потёр виски. Воображение. Просто воображение и усталость с дороги. Новая жизнь. Чистый лист. Но когда он выезжал на пустынную главную улицу, у него возникло стойкое ощущение, что он не начинает новую главу, а вписывает себя и дочь в старую, давно написанную кем-то другим книгу. И перелистнуть страницу назад уже не получится.

Глава 2: Первый Звонок

День тянулся, как раскалённая смола. Марк сидел в гостиной своего нового, пахнущего свежей краской дома и пялился в пустой экран ноутбука. Курсор мигал с назойливой регулярностью метронома, отсчитывая секунды его творческого банкротства. Мысли путались, уворачивались от единственно важной – о том, что произошло бы, если бы он не забрал Люси из той проклятой школы в Бостоне, если бы он был более внимательным, если бы, если бы, если бы… Этот мысленный шквал был привычнее и почти утешительнее, чем тишина нового места.

Без четверти три он завёл "Вольво" и поехал за дочерью. Солнце стояло в зените, отбрасывая короткие, упитанные тени. Слипи-Холлоу всё так же благоухал и сиял, но теперь Марку почудилось в этой идиллии что-то натянутое, как неестественная улыбка человека, терпящего зубную боль.

Он припарковался у школы за пять минут до окончания занятий. Дети уже начали высыпать на площадку, их визг и смех наполняли воздух привычным хаотичным гомоном. Люси вышла одной из последних, неся в руках поделку – глиняную кружку, разукрашенную в горошек, с прилепленной пластиковой божьей коровкой. Она улыбнулась, увидев его, и это растопило лёд в его груди. Всё будет хорошо. Просто нужно время.

– Пап, смотри! – крикнула она, направляясь к нему, показывая свою кружку.

И тут время начало искажаться.

Было 14:58. Игра на площадке стала замедляться. Догонялки потеряли азарт, мяч полетел по дуге, показавшейся Марку неестественно плавной, и упал на асфальт, подпрыгнув всего один раз, с глухим, ленивым стуком. Смех стих, не оборвавшись, а словно выдохшись. Дети замирали на месте, как заводные игрушки, у которых кончилась пружина. Один за другим. Не падая, не теряя равновесия. Просто останавливаясь.

– Лу? – окликнул он её, и его собственный голос показался ему чужим и громким в наступающей тишине.

Люси была в десяти шагах от него. Она обернулась на его зов, её улыбка медленно таяла, уступая место лёгкому недоумению. Она сделала ещё шаг.

И тут прозвенел звонок.

Это был не резкий школьный звон, а нечто совершенно иное: тонкий, мелодичный, металлический звук, похожий на удар хрустального стакана по стеклу. Он вибрировал в костях, а не в ушах, и, казалось, шёл не из динамиков на столбах, а со всего неба сразу, заполняя собой каждый сантиметр пространства. Звук длился не больше секунды. Когда он смолк, наступила тишина. Но не просто отсутствие шума. Это была полная, абсолютная, физически ощутимая тишина. Исчезло жужжание насекомых, пение птиц, даже шелест листьев на ветру. Воздух стал густым и мёртвым, как в склепе.

Люси замерла на полпути. Её правая нога была приподнята для следующего шага, рука с кружкой вытянута вперёд. Выражение лица – пустое, бессмысленное. Совершенно пустое. Как у куклы.

– Люси!

Марк рванулся вперёд, сердце бешено заколотилось в груди. Он схватил её за плечи, потряс.

– Лу, что с тобой? Детка, слышишь меня?

Тело дочери было податливым, но совершенно инертным. Он заглянул ей в глаза – зрачки были расширены и не реагировали на свет. Он не чувствовал её дыхания. Паника, холодная и липкая, поднялась по его горлу.

– Дыши! Дыши, черт возьми!

В своей панике он задел её руку. Глиняная кружка выскользнула из расслабленных пальцев, полетела вниз и… не разбилась. Она с глухим, тупым стуком ударилась о асфальт, покатилась и застыла на боку. Божья коровка смотрела в белесое небо.

Марк обвёл взглядом площадку. Его кровь застыла в жилах. Всё замерло. Десятки детей застыли в самых невероятных позах: один застыл, подняв ногу, чтобы перешагнуть через скамейку, другой – с открытым ртом в середине крика, третья – с протянутой рукой, чтобы поймать падающую резиночку для волос. Они были похожи на экспонаты в музее восковых фигур, застигнутые катастрофой.

И сквозь этот лес неподвижных тел к нему шла миссис Кармайкл. Она двигалась спокойно, её туфли мягко шуршали по асфальту, и этот звук был таким громким в звенящей тишине, что резал слух. На её лице была не тревога, не шок, а лишь глубокая, бездонная усталость.

– Мистер Фэйвелл, – её голос был тихим, но идеально чётким в мёртвом воздухе. – Пожалуйста, не волнуйтесь.

– Не волнуйтесь? – прохрипел Марк, не отпуская плеч дочери. Его пальцы впились в ткань её платья. – Что, чёрт возьми, происходит? Она не дышит! Она… она как кукла!

– Она дышит. Просто очень-очень медленно. Сердце бьётся. Всё функционирует. – Миссис Кармайкл подошла ближе и посмотрела на Люси с тем же странным, отстранённым выражением, с каким садовник смотрит на цветок. – Первое время все так реагируют. Это шок.

– Шок? Это же коллапс! Массовый психоз! Надо вызывать скорую!

Она медленно покачала головой, и в её глазах Марк увидел нечто, заставившее его содрогнуться – не сочувствие, а скорее жалость. Жалость к нему, неразумному, нарушающему незыблемый порядок вещей.

– Скорая не поможет. Никто не поможет. Это просто наш “Тихий час”. Так было всегда. Так будет всегда.

– Но… что это?

– Час покоя, – просто сказала она. – Для них. И для нас. Она очнётся ровно в четыре. Как по часам. Ни минутой раньше, ни минутой позже. Вы не можете её разбудить. Лучше просто… подождать.

Она посмотрела на часы-кулон на своей груди.

– Сейчас без пятнадцати четыре. Совсем скоро.

Марк отшатнулся от неё. Он посмотрел на лицо дочери, на это красивое, безжизненное личико. На кружку с божьей коровкой, лежащую на асфальте. На застывших в движении детей. На учительницу, стоявшую с видом человека, ожидающего автобус. И он понял, что миссис Кармайкл не пыталась его успокоить. Она просто констатировала факт. Жуткий, необъяснимый, но неоспоримый факт жизни в Слипи-Холлоу.

Он медленно опустился на корточки перед Люси, глядя в её остекленевшие глаза. Тишина давила на уши, становясь почти невыносимой. Он почувствовал, как по его спине пробежали ледяные мурашки. Это был не конец света. Это было нечто гораздо, гораздо хуже. Это была рутина.

Глава 3: Ненаписанная книга

Тишина последовала за ними домой. Она висела в салоне “Вольво”, пока Марк вёз Люси – всё ещё вялую, аморфную, как будто её вынули из морозильника и оставили оттаивать при комнатной температуре. Она молча смотрела в окно, и Марк ловил себя на том, что постоянно косится на неё, проверяя, дышит ли она, не застыла ли снова её грудь в этом леденящем душу неподвижном состоянии.

Дом встретил их пустотой, пахнущей краской и старыми половицами. Марк усадил Люси на диван, накрыл её пледом, хотя в доме было душно.

– Лу, как ты себя чувствуешь? Ты помнишь, что произошло?

Она медленно перевела на него взгляд. В её глазах не было паники, лишь глубокая, непроглядная усталость.

– Я устала, пап. И у меня кружится голова.

– Но что ты помнишь? На площадке? Звонок?

Она нахмурилась, пытаясь поймать ускользающее воспоминание.

– Мы вышли на улицу. Было солнце. А потом… как будто щёлкнули выключателем. Темно. И тихо.

Больше ничего. Провал. Чёрная дыра длиной в час, выдолбленная в её сознании.

Оставив дочь подремать, Марк подошёл к окну. Улица была пустынна. Идеально пустынна. Ни машин, ни пешеходов, ни соседей, поливающих газоны. Слипи-Холлоу вымер. Он представил себе десятки, сотни таких же застывших детей в своих идеальных гнёздах, и десятки взрослых, которые, как и он, пялились в окна или, что было страшнее, не пялились, а занимались своими делами, пользуясь этим подаренным часом тишины. Мысль о том, что это происходило каждый божий день, что это было нормой, была отвратительна и невероятна.

Он подошёл к ноутбуку. Экран по-прежнему был пуст. Белый лист вордовского документа казался ему теперь не вызовом, а насмешкой. Какие могут быть выдуманные истории, когда реальность сама плетёт такие сюжеты, от которых кровь стынет в жилах? Он попытался написать хоть что-то – описание города, диалог, – но пальцы не слушались. В голове стучала только одна фраза: “Она не дышала. Она не дышала”.

Ему нужно было поговорить с кем-то. С кем-то нормальным, с кем-то извне. Он схватил телефон, с трудом найдя в памяти номер бывшей жены. Палец дрожал, когда он нажимал кнопку вызова.

Трубку взяли на четвёртый гудок.

– Марк? – голос Сьюзен был ровным, деловым. Он представил её в своём офисе в Бостоне, с видом на залив, отгороженную от мира стеклом и успехом.

– Сью. Тут произошло нечто… необъяснимое.

На том конце провода повисла тишина, густая и тяжёлая, как смог над вечерним Бостоном. Сьюзен стояла у панорамного окна своего офиса на двадцать восьмом этаже. Внизу раскинулся город – не пасторальная открытка, как Слипи-Холлоу, а живой, дышащий организм из стали, стекла и миллионов огней. Мир, который она понимала и которым умела управлять. И теперь голос её бывшего мужа врывался в этот отлаженный мир, как треснувшая нота в слаженной симфонии.

– Опять? – её голос прозвучал ровно, но в нём была стальная нить усталости, которую Марк знал слишком хорошо. Это была усталость не от пятиминутного совещания, а от многолетней войны с его демонами. – Марк, мне на совещание через пять минут. Говори быстро. Только факты.

И он выпалил. Сбивчиво, задыхаясь, срываясь на фальцет. Он говорил о леденящем душу звонке, о детях, застывающих, как мухи в янтаре, о пустых, остекленевших глазах Люси, о кружке, которая упала и не разбилась, с тупым, безжизненным стуком. Он звучал не как испуганный отец, а как единственный выживший после кораблекрушения, которого никто не хочет слушать.

Сьюзен слушала, сжимая в руке не телефон, а якорь своей реальности. Её взгляд упал на экран ноутбука, где был открыт отчёт из школы Слипи-Холлоу. Идеальные оценки Люси. Хвалебный отзыв миссис Кармайкл: “Люси демонстрирует выдающуюся усидчивость и концентрацию”. Это были факты. Цифры. Результаты. А то, что описывал Марк, было порождением его же собственного, вечно воспалённого воображения, той самой творческой жилки, что так и не смогла написать книгу, зато всегда была готова сочинить катастрофу.

– Марк, – наконец сказала она, и её голос приобрёл острый, хирургический тон, которым она рассекала на совещаниях невыгодные контракты. – Я же говорила тебе. Там странный городок. Все эти разговоры про “особую атмосферу”. Но рейтинг школы – лучший в штате. Результаты – выше всяких похвал. Ты сам это проверял.

– При чём тут рейтинг?! – его голос сорвался на крик, и она на мгновение представила его – взлохмаченного, с безумными глазами, в полупустом доме, пахнущем чужими жизнями. – Я говорю о том, что наша дочь впадает в кататонический ступор каждый день! Она не дышит, Сью! Это ненормально!

В её горле подступил комок. Не от страха за Люси – от страха перед тем, что он мог оказаться прав. Потому что если он прав, то она, Сьюзен Фэйвелл, блестящий стратег, мастер по управлению рисками, совершила непростительную, чудовищную ошибку. Она отдала своего ребёнка в руки безумия, предпочтя его хаосу – хаос упорядоченный, рейтинговый, но от этого не менее жуткий.

– А что нормально? – её голос прозвучал резко, с той же свинцовой жестокостью, с какой она когда-то подписывала бумаги о разводе. – Нормально – это когда её чуть не сбила машина, выезжая с той самой «нормальной» парковки в Бостоне? Нормально – это твои панические атаки и пустые бутылки в мусорном ведре? Может, этому “Часу” есть медицинское объяснение. Массовая медитация, я знаю, сейчас это в моде в таких… элитных местах.

Она произносила это, глядя на своё отражение в тёмном стекле окна – отражение успешной, собранной женщины, за которой стоял выстроенный ею самой мир. И этот мир рухнул бы в одночасье, если бы она допустила, что тени могут быть реальными. Он что-то кричал в ответ, но она уже почти не слышала. Она видела, как по стеклу за окном потекли первые капли вечернего дождя. Они стекали по гладкой поверхности, искажая огни города. Ей вдруг показалось, что это не дождь, а слёзы. Слёзы Люси, которую она не могла услышать за километры, отделявшие её от этого проклятого городка.

– Марк, возьми себя в руки. Для Люси. Просто… прими это как данность, – сказала она, и это была не просьба, а приказ. Приказ самой себе. Потому что альтернатива – признать свою вину – была страшнее любого “Тихого часа”.

Она положила трубку, не дождавшись ответа. Офис погрузился в тишину, нарушаемую лишь тихим гулом кондиционера. Она подошла к столу и закрыла ноутбук, скрыв улыбающееся лицо дочери с отчёта. Ей нужно было идти на совещание. Нужно было улыбаться, говорить уверенным голосом, принимать решения. Она должна была делать то, что умела лучше всего – жить в мире, где кошмары не настоящие. Потому что если они настоящие, то её собственная жизнь оказывалась самой большой ложью из всех.

…К четырём часам Люси заметно ожила. К ней вернулся румянец, взгляд стал осмысленным. Она потянулась и зевнула, как будто проснулась от долгого сна.

– Пап, а что на ужин? Я проголодалась.

Он смотрел на неё, ища в её глазах хоть намёк на пережитый ужас. Не было ничего. Только детская непосредственность.

– Спагетти, – автоматически ответил он. – Лу… а сны тебе снились? Когда ты… заснула днём?

Она задумалась, ковыряя пальцем узор на пледе.

– Наверное. Но я почти не помню. Что-то было… – она нахмурилась, – …скучное.

– Скучное?

– Да. Как серая комната. Большая-большая серая комната. И в ней была… скучная тень. Она просто стояла и смотрела. Как будто ждала чего-то.

“Скучная тень”. Фраза отозвалась в нём леденящим душу эхом. Это не было похоже на яркий детский кошмар. Это было хуже. Это было описание безразличия. Пустоты.

Пока он готовил ужин, Люси включила телевизор. Звук мультфильма, яркий и дурашливый, заполнил дом, но уже не мог прогнать ощущение надвигающейся беды. Марк стоял у плиты и понимал, что его рукопись так и останется ненаписанной. Потому что настоящая история, та, что происходила здесь и сейчас, была страшнее любой выдумки. И он был её единственным свидетелем.

Глава 4: Невысказанное правило

На следующий день Марк проснулся с ощущением, что его череп набили ватой. Ночь была беспокойной, полной обрывков снов, где Люси превращалась в фарфоровую куклу, а он не мог сдвинуться с места, чтобы помочь ей. Солнечный свет, лившийся в окно, казался теперь не таким уж и дружелюбным – он был слишком ярким, слишком настойчивым, словно пытался выжечь из памяти вчерашние события. Он нуждался в подтверждении. В том, что он не сошёл с ума. Ему требовалось услышать от кого-то ещё, от нормального, здравомыслящего взрослого: “Да, чёрт возьми, это ужасно! Что за дьявольщина творится в этом городе?”

Его шанс представился после обеда. Сосед с левой стороны, представительный мужчина лет пятидесяти по имени Джерри, устроился на заднем дворике с барбекю. С ним они успели познакомиться ещё вчера, представившись друг другу. Запах жареного мяса и древесного угля, такой земной и нормальный, поманил Марка, как маяк. Он вышел, делая вид, что просто наслаждается днём.

– Джерри! Отличный денёк для жарки, а? – крикнул Марк, подходя к невысокому забору.

Джерри вздрогнул, словно пойманный на чём-то, но через мгновение его лицо расплылось в широкой, чисто американской улыбке. Слишком широкой.

– Марк! Как раз вовремя. Стейки как раз готовы. Не желаешь кусочек? – Он говорил чуть громче и оживлённее, чем того требовала ситуация.

– Спасибо, я уже поел. – Марк облокотился на забор, стараясь казаться расслабленным. – Слушай, Джерри, я вчера в школе кое-что видел… довольно странное.

Улыбка на лице Джерри не исчезла, но застыла, как маска. Его глаза, всего секунду назад искрящиеся дружелюбием, стали осторожными, как у оленя, учуявшего охотника.

– В школе? – переспросил он, медленно переворачивая стейк. – Что же? Наш Билли что-то натворил?

– Нет, нет. Речь не о детях… точнее, не совсем о них. Этот… “Тихий час”.

Марк выпалил эти слова, ожидая реакции. Он её получил.

Джерри замер на полпути. Его рука с щипцами застыла в воздухе. Длилось это всего мгновение, но Марк уловил это. Затем сосед с неестественной небрежностью бросил стейк на решётку и повернулся, уже с новой, извиняющейся улыбкой.

– Ах, да, “Тихий час”! – Он засмеялся, и смех прозвучал фальшиво, как треснувший колокольчик. – Забыл тебя предупредить. Новенькие всегда пугаются. Ничего страшного, правда. Абсолютно нормальная вещь.

– Нормальная? – не удержался Марк. – Джерри, они замирают! Как статуи! Не дышат!

Лицо Джерри стало гладким, непроницаемым. Он сделал глоток из банки с пивом.

– Врачи говорят, что это такой защитный механизм. Перегрузка нервной системы от учёбы. Телу нужен отдых. Очень полезно, знаешь ли. – Он говорил заученными, обкатанными фразами, словно цитировал памятку. – И нам, родителям, только на руку. Час тишины в наше время – на вес золота. Успеваю и барбекю сделать, и с машиной повозиться. Жена в восторге.

Он снова повернулся к мангалу, демонстративно заканчивая разговор. Его спина говорила красноречивее любых слов: “Тема закрыта”.

– Но… – начал Марк.

– Эй, а ты не пробовал стейки от мясной лавки на Мейн-стрит? – перебил его Джерри с притворным оживлением. – Просто пальчики оближешь! Настоятельно рекомендую. Лучше, чем в городе.

Марк понял, что продолжать бесполезно. Он простоял ещё минуту, глядя на напряжённую, неподвижную спину соседа, потом тихо побрёл назад в дом, чувствуя себя невидимым и глухим.

Джерри не оборачивался, пока щелчок калитки не подтвердил, что он остался один. Его плечи, бывшие до этого налитыми уверенностью, по-стариковски обвисли. Он швырнул щипцы на раскалённый мангал. От резкого запаха палёного мяса его вдруг затошнило.

“Передышка для нервной системы” – с горькой усмешкой мысленно повторил он эту спасительную, вызубренную мантру. Он опустился на стул, и его взгляд упал на батут, купленный в прошлом месяце для Билли. Мальчик прыгал на нем всего пару раз. После последнего “Часа” он сказал: “Неинтересно, пап. Как будто я прыгаю во сне”.

Джерри закрыл глаза, и перед ним всплыл образ не сегодняшнего, замершего Билли, а того, прежнего – того, что был три года назад, до того, как “Тихий час” стал ежедневным. Тот Билли хохотал до слёз, когда Джерри катал его на закорках по двору. Тот Билли падал, разбивал коленки и, рыдая, бежал к нему, чтобы папа дунул и всё стало не больно. А потом пришёл “Час”. Первые разы Джерри и Сьюзен сидели над окаменевшим сыном, держались за руки и плакали от бессилия. А потом… потом появилось объяснение. Удобное, научно звучащее. И Сьюзен ухватилась за него, как утопающий за соломинку. “Видишь, он же потом в порядке! Совсем не помнит! Это же лучше, чем если бы он помчался на дорогу!”

И однажды, во время очередного “Часа”, Джерри не выдержал. Он вышел в гараж, завёл двигатель своего старого "Мустанга" – той самой машины, на которой он когда-то увозил Сьюзен на свидания. Рёв мотора заглушил звенящую тишину дома. Он сидел там, вдыхая запах бензина и машинного масла, и плакал. А потом с ужасом осознал, что это – самый спокойный час за последние месяцы. Час, когда можно не видеть. Не знать. С тех пор он использовал “Тихий час” по максимуму. Чинил, красил, смотрел спортивные передачи с пивом. Он продал живого, смеющегося сына за этот час искусственного покоя. И самое чудовищное – он успел привыкнуть к этой цене. Успел полюбить тишину больше, чем смех.

Он открыл глаза и посмотрел на дом соседа. “Не лезь, парень, – с отчаянием подумал он. – Не буди это. А то проснётся нечто такое, что мы все вместе не сможем затолкать обратно”. Он резко потушил мангал. Столб пара и гари на мгновение скрыл идеальный фасад его дома. Джерри почувствовал дикое, иррациональное желание, чтобы этот едкий дым навсегда съел краску с всех домов в Слипи-Холлоу, обнажив прогнившую под ней древесину.

…Вечером, оставив Люси смотреть мультфильмы, Марк пошёл в единственный бар в городе. Ему нужен был не столько алкоголь, сколько доказательство, что он не одинок в своих сомнениях.