За секунду до сумерек

Тот, все еще подозревая, не двигался и смотрел на него.

– Сплю уже, что ли. Сейчас что-то в голову ударило – думал мешок свой на привале оставил. Ты чего не ешь?

– Уже, – он взял Чия за локоть. – Сдвинься, мешаешь.

Сзади начали убирать костер, возились с мешками, они отошли вместе с Тольнаком, встав у Израна, который все так же сидел на земле. Тольнак стругал марановую кость ножом и продолжал Краюхе что-то рассказывать, начатое еще у костра. Чий не вникал. Сверху назойливо грохотало.

Он жевал на самом деле сгоревшее мясо в скрипящей на зубах золе. Все еще под впечатлением «мертвецов, затерянных во времени».

Наверное, приди такое на ум кому-нибудь из Караванщиков, и получилась бы еще одна сказка. Так у них это получается? Кто-то же, когда-то придумал остальные. Или спор какой-нибудь, конечно, на самом деле, это было не так, а гораздо дольше и сложнее, он чувствовал, что иначе быть не может, и такая вот сказка – не произведение одного человека или группы, тут совсем другой масштаб, это плод действия каких- то сил, может, на уровне народа. Но, все равно, принцип тот же. Людей волнует какой-либо вопрос – идут споры, размышления какие-то, кто-то, кстати, рассказывает случай из жизни, и параллельно с этим медленно вызревает… Наверное, так. А у нас?

Он вспомнил последний спор. На сколько же все это нелепо выглядело.

«А у деда твоего мотыга была?» – «Но я там знаю…» Чий улыбнулся. «А Тольнак ведь там не это увидел, – подумал Чий. – Каким же я ему теперь казаться должен, захотел – сделал. Как пальцам щелкнуть. Да и все равно, пусть думает».

Дунуло очень резко, надкушенная полоска мяса вывалилась из руки. Он дернулся вниз, представив, что увидит ее, безнадежно грязную, на земле. Снизу полосу протягивал Изран.

– О! Не упала?

– Ага.

– Спасибо. Чё, поделимся, будешь?

– Да нет. Ешь.

– Он собирался выпрямиться.

– Чий, – Изран смотрел на него снизу вверх, – ловко. Рука не болит.

Чий сперва даже не понял, что он имеет в виду, а в следующее мгновение ему уже было не до этого – он внезапно вспомнил, что должен означать это грохот. Он поднял глаза к небу, и в тот же миг почувствовал телом рябь сильных, холодных, мокрых пальцев. Они стучали на голове и плечах, с ровным шипением забарабанили по пыльной траве на переходы вокруг. Дождь!

Все кинулись к роще, мокрые, на ходу пытаясь развернуть тент. Земля, покрытая стеной воды, вспыхивала металлическими отблесками. Влажные ветки хлестали по лицу, холодные струи во время попыток растянуть материю, бежали за шиворот

– Дождь! – стараясь перекричать шум ливня со свистящим ветром, орал он на ухо Краюхе, с которым они пытались наклонить деревце. – Дождь, как мы его пропустить могли, знали же… И гром…

В небе опять грянуло. Потоки воды хлестали сверху, гася все прочие звуки. Тент все-таки накинули, его обтекал ветер, отдельные сильные порывы, пробивавшиеся внутрь, надували его пузырем, вырывая из рук. Ворот и Рыжий-старший, схватив лопаты, исчезли снаружи. Чий подошел к выходу, за сплошным пологом воды было темно. Уродливо раскачивались ветки.

Внезапно вспыхнула молния, озарив светом Степь, место у привала, черное пятно костра и какую-то горбатую груду рядом. Чию вдруг стало страшно – он понял, что это такое. Рядом с бывшим костром, под потоками сверху сидел Изран. Все так же, как и прежде – тихо, мирно. Это выглядело как-то неестественно нереально и потому нелепо и очень жутко. Он вдруг почувствовал, как шевелятся у него на затылке волосы. Что с ним? Промелькнула бредовая догадка, что с Израном что-то случилось, когда начался дождь. Может, он умер или просто не может встать, ему плохо, и он лежит сейчас там, не чувствуя рук и ног, беспомощно, в холодной воде, может, он даже кричит им, а дождь глушит звуки. Чий поймал себя на мысли, что если бы он наверняка знал, что это действительно так, то ни за что бы туда не пошел. И почему-то совсем некстати подумалось, что у него под таким ливнем обязательно должно промокнуть все в мешке.

Страшно… В темноте снаружи уродливо раскачивались ветки, выл ветер. Что-то он мне тогда сказал? Что? Насчет Ушастого, – он похоже это в виду имел. «Ловко»! Значит, тоже понял. Хотя здесь как раз-mo и понятно – если Тольнак понял, уж он-то сразу догадаться должен был, натаскан на это. Но Чий знал, что его беспокоит не это, там было что-то, еще недосказанное или непонятое. Он попытался восстановить тот момент в памяти. Что? И тут он понял, что это было, – его интерес, участие. Он ведь сидел, слушая, до этого считал, что, кроме него, не может никто, а тут, оказывается, нет. Или даже не задумывался, что так именно можно, вот и удивился. Да, если бы его не заинтересовало, он бы вообще слова не сказал. Это ведь Изран…

Он обернулся назад в темноту под шатром. На него смотрели мокрые, взъерошенные, испуганные дети. Сжатые губы, страх в глазах. Ему вспомнилось, какими они были на перевале утром – сытые, беззаботные. На прогулке они были, вот они, рыбы в луже. Его взяла злость за то, что им тоже страшно, и они также боятся что-то сделать, за то, что, оказывается, они просто дети.

– Ну что, весело сегодня идти было. Да?! – он и не думал, что скажет это в голос, тем более так, зло, чуть ли не крича.

Ему никто не ответил, даже почти не удивились, только снаружи было слышно, как бьется о плотную материя дробь тяжелых капель. Чий отвернулся.

Дождь внезапно усилился, или это только ему показалось, потому что ветер стих почти совсем, и вода лилась теперь ровно сверху вниз. В небе опять вспыхнуло, серия из трех или четырех огненных ломаных стрел, и Чий увидел, как неподвижная груда медленно выпрямилась, и, развернувшись от света к ним, человеческий силуэт поднял что-то с земли и пошел в сторону рощи.

Болото.

Опорная нога у него плавно погрузилась в жижу, Кольма завалился в бок и, неловко взмахнув руками, с головой ушел под зеленые листики кувшинок в стороне от тропы. Они опешили. Тольнак, шедший впереди Чия, кинул ему сумку и прыгнул за Рыжим.

– Куда, дурак, копье держи.

Сумка запуталась у Чия в ногах, и, когда Тольнак дернул за древко, упал лицом в черную, поднятую ногами грязь. С боков на него налетели, помогая вытягивать. Он отошел, пытаясь вытереть глаза и губы.

Кольма был весь черный, отплевывал грязь. Единственным участком другого цвета были белые, вытаращенные белки глаз на взъерошенной голове.

– Ты что, смотреть не умеешь, пьяный, что ли, из-за тебя человек жизнью рисковал!!!

– Да я-то тут…

– Рот свой закрой!!! – Изран заорал еще сильнее, приблизив вплотную свое лицо к запачканной голове. – A-а! Тупой, что ли? Не видит он, куда наступает! Я сейчас тебя, придурка, веревкой обвяжу, если тебе думать вредно, за башку и тянуть тебя буду, чтоб с тропы не сворачивал. Ну, это понять трудно, что ли?… Чтоб все…

Чий, спрятав лицо в ладонях, устало опустился на корточки, подумав о нелепости позы – сидеть на корточках, когда воды по колено.

Мари кончились, как мы так дальше идти будем, вот также по сотне раз на дню? Всё, ведь вот оно – завопили, дальше им уже не хочется, им домой хочется, как скотине, с поля в хлев, ночью, когда сатров учуют.

– Ты не насиделся? – Изран смотрел на него, какой-то особенно сегодня злой, насупив брови.

– Чий молча встал на ноги. Понимает, чувствует, вот ему когда все возможности появились, теперь их только подальше зайти надо заставить, а там сами умолять начнут вернуться. А я как?..

Идти в жиже было неудобно, ноги проваливались, хлюпали, по мари все же было легче, хотя говорят ведь, марь опаснее, но теперь это было уже все равно, теперь было только Болото, еще с вечера сплошное. Только изредка попадались крохотные участки мари, часто такие маленькие, что им даже нельзя было поместиться вдевятером. А один раз попалась чистая сухая полянка.

Закатанные штанины все время раскручивались от набившегося ила. Он сперва тратил на это время, поправлял, останавливаясь, а теперь уже не обращал внимания. Он подумал, как это, наверное, будет противно вечером, мокрая, липнущая к телу грязь, взявшаяся сверху потрескавшейся коркой, хотя кто знает, где они вообще вечером будут, может, вот в так же – в хляби.

Чий вдруг подумал, что он не помнит, когда это с ними произошло, в какой момент они все захотели обратно и почему. В низине, что ли, перед марями? Нет, их уже и тогда трясло, ещё до следов или нет? Наверное, в дождь или после. Он попытался вспомнить тот день, который был после.

…Утро было непривычным: дальние края рощи с очертаниями веток и Степь, как в молоке, тонули в тумане. Стояла безветренная тишина, только щебетали в кустарнике мелодичные птичьи голоса. После вчерашнего ливня, ночного холода, беспокойного прерывистого сна вповалку, когда просыпаешься от чужого озноба и слышишь монотонное шипение снаружи, эта мягкая прохлада оказалась неожиданно приятной. Кроме того, пока не пройдет туман, было ясно, что никуда они не пойдут. Нельзя было разобрать, в каком точно направлении надо двигаться, когда ходишь по Степи в тумане, легко можно сбиться с дороги и сделать крюк. Это даже хорошо – законная возможность отдохнуть, хотя бы и немного. Да в такой ситуации любой бы отдыхал, и с туманом, и без тумана оправдание себе какое-нибудь выдумали, и сушились бы сидели, мол «не мокрыми же идти, зерно надо на солнце прогреть, а то пропадет все» и в таком же духе, хотя, строго говоря, это можно на первом перевале сделать, потрудиться бы побольше пришлось. А вот мы бы пошли, нас бы Гроза Амбара пинками погнал, если бы обстоятельств не было, ему же только дай услышать, что кто-то оправдываться начал. И сам бы первым пошел. Хотя правильно, конечно, по идее. Но думать о том как надо, и как правильно, сейчас не хотелось.

Чий с наслаждением потянулся, растянувшись под раскидистым деревом, склоненным над землей вчерашней бурей, и сел. Он бодро пробежался на другую сторону рощи, сбивая босыми ногами росу с травы. Тент еще не убрали, сейчас с тыльной стороны он выглядел причудливо из-за тумана, сбившаяся черная глыба, ребристая от растопыренных веток. Внутри пахло сыростью, был полумрак, в котором проглядывались очертания маленькой человеческой фигуры.

– Где все? – он присел на какой-то влажный тюк. – Я уходил, еще валялись.

– В чакру, что ли, собирались, вроде, где привал был, еще Тольнак с Деревом тоже куда-то хотели.

Суран сидел с сонным видом, чумазый, растрепанный, в перекрутившейся рубахе.

– А ты чего, только проснулся?

– Да я давно уже, вставать не хотел.

Чий провел пальцем по полу – сплошная растоптанная ногами глина с сорванным дерном, с втоптанной травой, казалось невероятным, что они могли здесь спать. Снаружи заглянул Изран.

– Туман, – с какой-то вопросительной интонацией сказал он.

Чий покачал головой.

– Не видно ничего. Где все?

В чакру играют.

– Сыро. Просушить потом надо будет, – Изран потрогал материю. – Ну что, пойдем, поищем, или ты тут сидеть будешь?

Снаружи стало еще светлее. Теперь с этого места была видна вся роща и даже кусок поля за дальней окраиной.

– Захватим? – Чий кивнул в сторону тента.

Изран махнул рукой:

– Пойдем, сами заберут. Зачем пошли только, нет чтобы, встать убрать все, на поле отнести. Глаза открыли, пошли в чакру играть, обрадовались – время у них появилось. Вчера, не ожидали, дождь пошел. Из-за того, что самим, все равно промокли ведь, так испугались сразу, а сейчас обратно…

Они шли рядом. Чий глядел на него сбоку и думал, что Изран теперь это совсем другой человек, они не совмещались, сегодняшний деловой и вчерашний, хмурый, безразличный ко всему. Действительно, как будто вчера не он был, под дождем я его представить сейчас не могу. Из-за чего он так? Он еще раз поглядел на него со стороны. Домой хочет, старается, держится.

– Тольнак с Деревом пошли куда-то, еду, наверное, ищут.

– Ну, хоть кто-то, – Изран поглядел в его сторону и улыбнулся. – Так ты что думаешь, я злой на них? Ругать их, как мама, собрался? – он рассмеялся. – Мне все равно. Совсем. Я просто не понимаю, как так жить можно? Как ты их, детьми назвал? Вот точно.

Суран оказался прав. Кроме двух человек на месте старого привала сидели все. На рыхлом степном черноземе было криво обозначено поле. Особого интереса у них заметно не было, выглядели скучающе, как-то угрюмо, и вроде даже почти не говорили. Они пожали руки, Чий присел к полю, для вида поинтересовался, кто «ведет», кто «дожит», узнал, куда ушли Тольнак с Деревом, ему рассказали новость: Тольнак сильно простудился ночью, жар был, но говорит, идти сможет. Изран присел немного поодаль, за все время он сказал только пару слов. Чий время от времени поглядывал в его сторону, мыслей его по выражению лица понять нельзя было.

Сперва Чий ожидал, что Изран собирается высказать им за то, что они ничем не занимаются, что не разобрали мокрые вещи, но он молчал с отрешенным видом и выглядел почти также, как вчера, разве только не уставшим и свежим, было похоже, что ему действительно все равно, как он и сказал, но этого не могло быть никак, потому что до этого никогда не было. Не договаривает почему? И эти перемены его: то он бодрый как всегда, а через пару шагов вот такой, скучающий. Все равно ему… Опять всплыл в памяти Шага, извиняющийся. И Чий, внезапно вспомнив, в очередной раз повторил то объяснение – он извинялся не за то, что нарушил свое слово и оставил их одних, он извинялся за как будто уже совершенный поступок, он был уверен в том что с ними точно что-то произойдет, как будто знал это наверняка, а он оставляет их. Вновь вернулось то ощущение угрозы. Не думать об этом решил, да? Тоже уже как эти: верю, не верю. Добрые они. Хорошие, знаю давно… А что я реально знаю, без эмоций, без чувств? Идти он не хочет явно, возможности избежать, может быть, и есть, и подчиняться обстоятельствам он не любит. Это не домыслы, это проверено, не один раз я видел. Значит вполне возможно, что рук он и не опускал, и это в его интересах. Не верю, не верю. А выгодно ему это, может конечно, и нет ничего, но из виду, возможности такой, терять нельзя. Так? Так. А если возможность есть, то что получится? Он попытался продумать это основательно, но почти сразу понял, что ничего так не решить, слишком много вариантов развития, и возможностей, ясно было только то, что если они решились, сделать задуманное они должны еще в Степи, или на Болоте, в крайнем случае. Позже смысла уже не имеет и слишком рано тоже вряд ли, так как оставалось возможным то, что они повернут сами. И еще Чий все-таки решил на всякий случай забрать копье. Он поглядел на Ворота, который собирался «дожить». А если он мне его не отдаст? От этой мысли он опешил. Если просто возьмут и не отдадут. Встанут просто с невинным видом и скажут: А зачем тебе? Мы же договаривались уже. Он встретился взглядом с Израном и отвел глаза.

Ветер, скручивающий туман призрачными лохмотьями, поднялся почти сразу же после прихода Дерева и Тольнака. Они принесли тощую длинную змейку, её убили камнем после того, как она, выпрыгнув из травы, чуть не укусила за ногу Дерево. К тому времени все уже повеселели, все выглядело обычно – повседневная утренняя жизнь. Со змеи ободрали кожу, чулком от отрезанной головы, и, выпотрошив кишки, стали варить порубленную кусками с зерном.

– А, вот! – Дерево полез за пазуху – забыл совсем. Вот такое видели? Рядом нашёл.

Чий не сразу это узнал. То, что Дерево сжимал двумя пальцами, было, видимо, очином какого-то пера, полупрозрачный, цвета ногтя, обломанный с одной стороны, расщепленный цилиндрик с сохранившимся кусочком черного пуха. Все обычно, кроме размера. Рыжий-младший положил его себе на руку, по вдоль.

– Полторы ладони, больше даже, раза в два больше, чем у камышника. Это у кого такое?

Почему-то очин показался Чию странно знакомым, где-то уже виденным. Внутри шевельнулось чувство догадки и чего-то еще нехорошего, противного. В голове быстро мелькнула какая-то неясная картинка и исчезла.

– Ты это откуда взял?

– Да рядом совсем, в роще, где тент наш стоит, с дальнего края.

По их виду, разглядывающих кусок пера, молча передающих его из рук в руки, Чий понял, что опасность, или хотя бы какое-то подозрение, почувствовал не он один. Неизвестности боятся, да пусть даже это действительно хищник был, даже по-настоящему опасный, но знакомый, привычный, все по-другому бы было. Безразлично, конечно, не отнеслись бы, но по-другому. Неизвестность…Это же хоть чем быть может, и безвредным, и каким угодно… Но безвредным оно не казалось. Внутри продолжало вертеться какое-то воспоминание и прикасаться мысленно к нему не хотелось. Когда костер потушили и сняли котелок, воздух был уже совсем чистым от следов молочной пелены. Они поели, говорили о том, как надо будет идти теперь. Тольнак говорил, что не много отклонится на запад за водой, где они брали ее в прошлый раз. Чий заметил, что, когда разговор касался темы вчерашнего дождя, на Израна смотреть избегали. Затем, так и не просушив вещи, разобрали все по мешкам и сумкам, собрали свой шатер, оставив согнутые деревья и небольшой вал комьев земли вокруг. Все было как всегда, тумана уже не было, и это еще больше подчеркивало схожесть этого утра с остальными.

Чий оглядел их всех, обычные шутки, разговоры, как будто не было вчерашней бури, ночного холода. Засовывая плечо в лямку, он вдруг задумался о словах, которые только что услышал из разговора Дерева и Рыжего-старшего. Говорили они тихо, слышны были только отдельные фразы и примерно понятна тема разговора. Один раз до него долетел четкий фрагмент, показавшийся странным.

– А если бы сразу?

– Это как? Ты что, все равно бы сначала также, тут больше чем полнедели, как бы ты без воды шел, даже если не пить, готовить как?

– Да, пришлось бы, наверное.

– Не наверное, а точно бы пришлось, за водой Тольнака идти, ты сам подумай, по-другому никак не получается.

Да, значит, еще полдня, тогда, вперед, а потом обратно, у меня где-то через неделю чернолобого зарежут. Свеженины бы сейчас.

Дальше опять стали слышны только интонацию и отдельные слова на фоне общего шума. Они обсуждали варианты возможного возвращения. Вот оно – не забыли дождь, оказывается, несерьезно конечно, в шутку, а все равно свежатины ему захотелось. Идти он дальше не боится совсем, а вот только свежатины хочется. Смешно! Он улыбнулся и поглядел на них через плечо. Выглядели они совершенно обычно. Глядя на них, и не скажешь, что у них изменилось там что-то в мыслях. Он оглянулся вокруг: лица, настроившиеся на долгую ходьбу, задумчивый взгляд в землю или куда-то вперед, поджатые губы, такие же, как у Дерева с Рыжим, как и всегда. Он неожиданно представил, что все они сейчас также идут и думают, кто о свежатине, кто о парном молоке, кто об отваре из киривичной сушеной ягоды, с лепешкой, тонкой, горячей и хрустящей, а не как горелый, твердый сгусток муки, о рыбалке на заводи, запахе от отсыревшей после дождя кровли, о сне в сухости… А выглядят совершенно обычно. Ладно, ерунда. Тогда он не придал услышанному почти никакого значения, тем более, что перед глазами вспыхнул в подробностях расщепленный очин с куском черного пуха на конце, и ощущение чего-то важного, настораживающее грозного и до боли знакомого…

Рядом продолжало тянуться бескрайнее поле темной воды, с разбросанной местами зеленью плавающей листвы, и редко торчащими тонкими, потемневшими стволами болезненных деревьев, из-за которых нельзя было увидеть линию горизонта. Они выглядели сплошной непроницаемой завесой уже на расстоянии тысячи шагов. Местами, над гладью висели небольшие роящиеся шары мошкары, и было тихо, конечно, не совсем, но звуки были гораздо беднее, чем в Степи и совершенно другие. Основную их массу составляло хлюпанье по хляби собственных шагов, но если попытаться отвлечься от них и вслушиваться в мир вокруг, то через некоторое время собственная поступь становилась практически неразличимым, невыразительным фоном, и тогда снаружи, откуда-то из глубины, угадывалось что-то ворочающееся, покряхтывающее, и какой-то диалог. Временами Чий был готов поверить, что это действительно разговор, и он действительно его слышит.

Говорили двое. Молодой, чуть заметный, переливающийся шепоток. Он был приятным и шелковистым. Он что-то спрашивал, пытался что-то доказать с юношеской наивностью, и сердитый, грубый, утробный бас, который знал, что он старше и мудрее, и кто здесь хозяин. Он резко отвечал что-то, порой даже, нахально и цинично, игнорируя и ставя на место, и тогда шепоток замолкал, а неведомый обладатель властного скрипучего баса тоже молча, нахально смотрел на него в упор, не по-воровски даже – презрительно, поджав губу в ухмылке, он был ему не ровня. Спокойно, как ему подобает и даже не очень зло, давая почувствовать, что тот, кто говорил шепотком, – никто, и ничего не значит. Но тот не мирился, собравшись, он опять что-то быстро спрашивал, приводил новые доводы: Что это? Караванщик бы сказал, что это Старший Брат. Как они его? Спящий в недрах, что Шарухан, когда-то наступил сюда пяткой. В Болоте раздался громкий всплеск от чего-то упавшего, затем резкий птичий крик и звук от частых-частых взмахов крыльев. Чий поднял голову и присмотрелся в сторону крика, ничего необычного видно не было. Он развернулся вперед. Чий шел почти самым крайним, дальше него сзади двигался один Тольнак, и ему были хорошо заметны все семеро впереди: усталые, ссутулившиеся грязные спины, шагали, казалось, нелепо широко, по жиже по другому было нельзя, обычным шагом, было труднее и гораздо медленнее. В поступи чувствовалась усталая заморенность.

На Болоте было гораздо прохладнее, чем в Степи. Несмотря на солнце, жары не ощущалось, снизу ощутимо веяло холодком, и от этого чувствовалась массивность лежащей здесь воды. Это была не их деревенская топь, которая, по существу являлась просто пересыхающей лужей у дороги, в нее летела пыль от проходящих людей, она всегда оставалась частью не то Степи, не то Деревни, а Болото было само по себе, независимым ни от поля, которое захлебывалось в окружающих хлябь марях, ни тем более от человека, они казались здесь незаметными и чужими. Даже тропа, признаки которой то и дело угадывались, не была человеческой, до них люди по ней, скорее всего, ходили, может и не раз, но она была не для них и не их. Он вдруг подумал, что не может представить отчетливо Деревню. Она возникала обрывочно и не натурально, казалась почему-то очень далекой, а не в двух неделях пути.

Чувствуя, как на него наваливается обычное дремотное отупение, он попытался вернуться к воспоминаниям. Значит тогда, вернее, даже в ночь до того дня, а вечером было не просто нежелание и робость, вечером был уже страх. Он даже на мгновение закрыл глаза, пытаясь восстановить образ как можно детальнее.

…До воды оставалось уже недалеко. Рубаха прилипла к вспотевшим груди и плечам. Чий попытался взбодриться, перекинув мешок на другую сторону, он бегом догнал Тольнака.

– Сколько еще?

– Да кто его знает. – тот внимательно всматривался в местность, поворачивая голову. – Думаешь, помню? Где-то здесь уже вроде, сегодня в любом случае, дойти должны.

Начинались сумерки. Небо еще освещал закат, а поросшую травой землю видно уже не было, из-за длинных вечерних теней, трава полностью скрывалась в своей собственной. Но сейчас Чию показалось, что она изменилась, что-то стало другим, и сам контур этой темной массы тоже как-то улегся и растрепался. Он увидел, что Тольнак, также, как и он, смотрит под ноги.

– Заметил? Что такое?

Тольнак опустился на колено, потом поднял лицо в улыбке:

– Скот… Это вытоптали так, здесь следы скотские вокруг! Натоптали столько… А! Так это стадо же, то, наше, крюк, видать, сделали, и опять мы с ними пересекаемся.

Чий нагнулся. Тольнак был прав. Между ломаных поваленных стеблей травы виднелись округлые отпечатки.

Да, были бы накомарники, можно было бы и задержаться на пару дней, они, наверное, и не почувствовали бы, что их меньше стало. На них на всех ведь с целой Деревни и накомарников не хватит.

Водоем появился неожиданно. Только тогда, когда до него оставалось шагов двадцать, заметили, что между буграми, в одном месте, не было травы а зияла темень провала, небольшая по площади яма, глинистый берег, круто обрывающийся внутрь. Она выглядела неестественно. Степь, – место плавного и ровного, пологие холмики, маленькие углубления, даже не ямки, а просто понижение поверхности в одном месте, а тут была резкая, непонятно как появившаяся впадина.