Господин следователь. Смерть на обочине

Удивились все трое. Но задавать вопросы – почему арестовывать Парамонова, не стали.

Городовые пошли за подозреваемым, а мы с приставом – в дом. Там сидела мрачная Нюшка Сизнева.

– Полы-то уже можно мыть? – поинтересовалась она в первую очередь, а во вторую спросила: – Дорожки мамкины будете брать или раздумали?

– Дорожки покупать буду, целых три штуки, – сообщил я. – А полы станешь мыть после допроса. Тебя, Анечка, стану допрашивать.

– Меня?

– Тебя-тебя, – улыбнулся я почти ласково. – Хочу узнать – почему ты мужиков надоумила так ловко соврать? И еще – почему вся деревня, двенадцать взрослых людей, послушались одну пигалицу?

Нюшка недоуменно заулыбалась, но не особенно правдоподобно.

– Анна Игнатьевна, – официально обратился к девчонке, – тебе рассказать, в чем твой прокол?

– Прокол? Ничего я не прокалывала.

– Анна, ты же прекрасно все поняла, – поморщился я. – Прокол – это твоя ошибка. Ты допустила только одну, но ее хватило, чтобы арестовать Гаврилу Парамонова. Сейчас его повезут в город, посадят в тюрьму, а там он все расскажет. И о тебе тоже. Так интересно, в чем ошибка?

Нюшка Сизнева понурила голову, пробурчала:

– Интересно.

– Тогда расскажу, – пообещал я, искоса посматривая на пристава.

Бедный Антон Евлампиевич. Поначалу, видимо, решил, что молодой следователь спятил, а теперь смотрит на девчонку открыв рот.

– Так в чем ошибка-то? – напомнила о себе Нюшка.

– Все дело в собаке, – сказал я.

– В собаке?..

Пришлось пускаться в пояснения и рассуждения.

– Все мужики твердили – залаяла собака, ей вторили остальные. Верно? Не слишком ли часто повторяли про одну собаку? И все спросонок определили – вначале одна, потом остальные? Это правдоподобно, как ты считаешь? Как же тут не задуматься. У Федора Сизнева во дворе две собаки, у Гаврилы одна. Будь ты на месте конокрада, на чей двор полезла?

– Туда, где одна собака, – кивнула Нюшка.

– Умница. Если бы говорили – собаки залаяли, я выбежал на шум – то никаких зацепок. Залаяли и залаяли, собакам положено лаять. Но если все говорят об одной собаке, какой напрашивается вывод? Что человек, давший наставления мужикам, соединил правду и вымысел. А крестьяне, словно попугаи, все запомнили и талдычили.

– А как вы догадались, что это я придумала? – спросила девчонка со страхом, смешанным с гордостью

– Ты мне сама сказала, – пожал я плечами.

– Когда? – вскинулась девчонка.

– В самом начале, когда ты дорожки в избе скатывала, – пояснил я. – Вчера, как мы приехали, то вся изворчалась – мол, сегодня убирай и вчера убирала. Резонный вопрос – зачем ты вчера половики скатывала? Значит, в ваш дом приходили мужики, а ты девчонка аккуратная, грязь не любишь.

– Не люблю, – подтвердила Нюшка.

– Я поначалу на твоего отца думал. Игнатий, человек умный, не зря приказчиком на складе служит…

– Управляющим, – поправила меня девчонка.

– Тем более, управляющим. Придумал все кто-то умный, но твой отец в эти дни дома почти и не был. Значит, мужики приходили к тебе. Вот теперь самое непонятное. Взрослые люди пришли за советом к девчонке. Как так?

Нюшка подняла голову и улыбнулась.

– А я умная, – сообщила она. – Читать и считать умею, писать тоже. В город часто хожу. Цены примечаю – где меньше, где больше. Слушаю, о чем приказчики купеческие разговаривают. На меня внимания не обращают – девчонка, да еще маленькая. Что она понимает? Записываю, потом думаю – кому выгоднее шерсть продать, кому сено. А вот с зерном у нас плохо, земля худая, самим покупать приходится, так я тоже смотрю – у кого подешевле. И покупать лучше пораньше, не весной, пока цены не подняли. С пуда две копейки – и то выгода. Надо мной поначалу смеялись, затрещины отвешивали, потом прислушиваться стали. С год уж за советами ходят.

– Отцу, наверное, ты помогла управляющим стать? – полюбопытствовал я.

– Немножко, – хихикнула Нюшка. – Господин Высотский, которому склад принадлежит, хотел барочные гвозди у мужиков брать – двадцать пудов. Если поменьше, пуд или два, можно проверить, перебрать, а двадцать – долго. Высыпать, перебрать – дел на полдня. Поэтому только верхние смотрят. А я услышала, что половина гвоздей не из привозного железа – оно хорошее, а из болотного. Болотную руду добывать трудно, да и плохая она, зато деньги на уральскую не надо тратить. Половину гвоздей мужики из привозного железа отковали, половину из нашего. И плохие гвозди в самый низ сунули. Потом-то бы все раскрылось, но денежки-то у господина Высотского уже тю-тю. Я тятеньке рассказала, он решил всю партию перебрать. Ох, и ругались мужики! Зато господин Высотский прознал, тятю управляющим назначил.

– Ну, девка, ума у тебя палата, – покачал головой Ухтомский.

– Умная девушка, – согласился я. – Ладно, а мужики-то что?

– А что мужики? – хмыкнула Нюшка. – Дядька Гаврила вначале пришел, за ним остальные: а что делать-то? Ежели ворюгу все убивали, то все в Сибирь и пойдем? Спрашивают – подскажи, ты девка умная. Жалко дядьку – он моего тяти четвероюродный брат. Родня, как-никак. Тут я и думаю – если одна половина деревни на другую покажет, а другая – на эту, и каждая на своем настаивать будут, до правды никто не докопается.

– Анна Игнатьевна, как хорошо, что ты моей женой никогда не станешь, – искренне сказал я. – От умной жены надо подальше бежать, а от такой, как ты – еще дальше.

– Не женятся господа на крестьянках, – наставительно произнесла Нюшка, словно она не деревенская девчонка, а героиня какого-нибудь романа. – А если бы и женились, я бы за вас замуж не пошла.

Пристав захохотал, а я немного обиделся.

– Почему это?

– А потому, барин, что вы тоже умный. А двое умных в одной семье быть не может, одна голова должна быть. Станет две – разлад пойдет. Вы бы лучше сказали: что мне за это будет?

Пристав посмотрел на меня, я на пристава.

– Тебе сколько лет? – поинтересовался я. – Четырнадцать? Если четырнадцать, тогда ничего. Если бы убила кого или украла что-то, тогда да. А введение следствия в заблуждение наказуемо только после совершеннолетия.

– А что с дядькой Гаврилой будет? В Сибирь сошлют или смертью казнят? А с остальными?

Вот ведь неугомонная девка. Не стану же ей говорить, что вначале нужно получить признание Парамонова, потом придется допрашивать по новой всех мужиков, а еще и баб. Но даже если все расскажут чистую правду, скорее всего, ни Сибирь, ни даже заключение никому не грозит. Что взять с Гаврилы Парамонова? Мужик пытался защитить собственное имущество, а если попадется толковый присяжный поверенный и подскажет, то вообще заявит – мол, конокрада застал на месте преступления, тот пытался меня убить, народ кинулся спасать земляка. Конокрада убили, но не хотели, так получилось. А врали следователю, так бес попутал, со страха.

– Барин, а дорожки?

Точно, собирался купить. Не знаю, зачем они мне? Но коли обещал, придется.

– Беру три штуки, даю рубль.

– Маловато, барин. Сами сказали, никто за язык не тянул – красота тут, которую на стенку надо повесить и любоваться. За красоту полтинник накиньте.

Вот ведь, малолетняя вымогательница. Выскреб из кармана все серебро, рубля на два, и высыпал в загребущую ручку. Красота денег стоит. И девчонка мне понравилась. Про таких говорят – из ума сложена. Только не дай бог, если у меня когда-нибудь родится дочь и станет такой же умной, как Нюшка.

Глава вторая

О проблемах женского образования

Помощник окружного прокурора Виноградов слегка ошалело посмотрел на меня, когда я явился к нему с двумя толстенными пачками. Складывая их на стол, радостно сказал:

– Александр Иванович, работу вам принес!

Еще бы мне не радоваться – почти две недели ездил в Борок, допрашивал и передопрашивал мужиков и баб. Можно сказать – жил на работе. Городовые уже ошалели, пристав меня за глаза материт. Наталья Никифоровна ворчит – дескать, с лица спал, не ест ничего! Даже ночью (простите за интимную подробность) беспокоилась – не слишком ли устал, не вредно ли для здоровья?! Не понимала, что это возможность снять стресс, накопившийся за день. Каково это слушать от баб: «Барин, ницё не цюю, ницё не знаю!» и от мужиков «Ну, усе били, дык и я бил, а цё?»

Теперь все бумаги подшиты, готовы к передаче в суд. Как там в загадке? Вопрос: что означает «кончил дело – гуляй смело»? Ответ – выходной день у следователя.

– Это по вашему конокраду? – грустно спросил Виноградов.

Конокрад-то вовсе не мой, он сам по себе, но спорить не стал.

– По нему, родимому, чтоб ему пусто было.

Титулярный советник загрустил еще больше. Понимаю. Мое дело снять показания, отыскивая истину, а ему все это читать, вникать, писать заключение, передавать дело в суд, потом выступать обвинителем на процессе.

– Говорят, вы половину деревни в тюрьму определили? – спросил Виноградов.

– Враки. Не половину, а только четверть, – уточнил я. – Зачинщика отправил и двух его братьев, которые мертвому Фомину руки-ноги поленьями ломали. Тех, кто конокрада убивал, понять еще можно, но когда над трупом измываются, это плохо. В деревне тринадцать мужиков живет, один не в счет, в городе безвылазно пропадает, три от дюжины, как раз и получится четверть.

– М-да, основательно вы потрудились, – похвалил меня помощник прокурора. – По подобным преступлениям следователи по-иному все делают. Запишут показания человек двух или трех, остальных полицейские допрашивают, в рапорт внесут, а суд уже сам решает – вызывать свидетеля на процесс или нет. И следователю работы меньше и судьям легче.

– Что тут поделать? – развел я руками. – Если бы мужики сразу правду сказали, и заморачиваться бы не стал. А они сами себя перемудрили.

Удивительно, но никто из крестьян не заложил Нюшку. Может, им стыдно, что послушались сопливую девчонку?

– Я свое дело сделал, теперь вы трудитесь, – сказал я. Хотел добавить – бога не забывайте, но не стал. – Вот в этом деле, – постучал пальцем по первому тому, – первоначальные показания, во втором – повторные. Еще здесь допрос старшего брата конокрада – Иллариона Фомина. Человек из Грязовецкого уезда приехал, чтобы тело любимого брата на родине похоронить.

– Ничего себе! – закрутил головой Виноградов.

Я сам позавчера башкой затряс, узнав, что меня дожидается крестьянин из Вологодской губернии. Хочет, чтобы господин следователь разрешил ему тело брата забрать. Мол, черкните записочку служителям морга, иначе не отдадут.

Мне этот покойник не нужен, а невостребованный труп по истечении месяца похоронят за счет города. Записку я написал, но коли брат конокрада-неудачника пришел, его тоже допросить следует. Пусть члены суда узнают, что покойный Игнатий Фомин был хорошим человеком и искусным сапожником. Жил себе в Починке, землю пахал, а еще валенки лучше всех в волости подшивал и сапоги чинил. Купец приезжий, что кожи по деревням скупал, Игната с панталыка сбил. Зашел к нему заплатку на сапог поставить, увидел работу брата, сманил того в Рыбинск. Доехал ли младшенький до Рыбинска, кто его в конокрады зазвал – Илларион не знает.

Меня удивило – а как крестьянин, проживающий в соседней губернии, вообще узнал о гибели брата? Оказывается – все просто. Приехал к нему урядник и все сказал. Еще и дознание учинил – мол, знал ли Илларион, что его брат конокрад?

Сам я всех тонкостей здешней полицейской работы не знаю, могу лишь предположить, что после опознания тела Игната Фомина наш исправник отправил телеграмму в губернский центр, оттуда, как положено, проинформировали Вологду и Грязовец. Конокрадство – не самое распространенное преступление, но случается. Грязовецкая полиция, вполне возможно, станет «отрабатывать связи» Игната Фомина. Или, если урядник приходил, уже отработала.

Молодец Илларион, не поленившийся проехать сто пятьдесят верст, чтобы забрать тело младшего. А ему еще с трупом на родину возвращаться.

Невольно вспомнился случай, тоже связанный со старшим братом покойника. Другого, разумеется. Недавно, когда заходил по своим делам к исправнику, Василий Яковлевич показал мне запрос из канцелярии новгородского губернатора, в котором его высокопревосходительство (не сам, разумеется, через своих подчиненных) интересовался: почему череповецкая полиция до сих пор не вернула вещи покойного фельдшера Щепоткина его брату? Где овчинная шуба и полушубок, костюм праздничный новый, восемь рубашек, три пары кальсон, сапоги, а самое главное – набор немецких хирургических инструментов, купленных за семьдесят рублей?

Брат покойного фельдшера Виссариона, Михаил Щепоткин из Мороцкой волости, просит господина губернатора, чтобы тот посодействовал в возвращении вещей усопшего. Чуть не спросил исправника – фамилия брата самоубийцы точно Щепоткин? Или он все-таки Шпак?[3] Список вещей самоубийцы изрядно меньше[4], а уж набора хирургических инструментов там точно не было. Зачем они Щепоткину? Понятно, что в исключительных, я бы даже сказал – в экстремальных случаях, фельдшер, обладающий навыками и опытом, способен провести хирургическую операцию, но в обычное время он это не станет делать. Да и права не имеет.

Если бы Мороцкая волость была в моем ведении, потряс бы Михаила Щепоткина – отчего же ты, сукин сын, на родную полицию напраслину возводишь? Мог бы даже и дело открыть, за клевету. Впрочем, Василий Яковлевич, которому пришлось отписываться и объясняться с канцелярией губернатора, и сам знает, что клеветника следует примерно наказать.

Я уже собрался сорваться с места и убежать, пока титулярный советник не примется выискивать орфографические ошибки, но не успел.

– У меня для вас тоже кое-что имеется, – сообщил Виноградов. – Писание, правда, не в двух томах, всего об одном листе. Дочь попросила, как ей откажешь?

Принимая от титулярного советника сложенный вдвое листочек «женской» почтовой бумаги – голубого цвета, с рюшечками по краям, склонил голову, обозначив поклон.

– Вот, пришлось почтовым голубем стать, – усмехнулся титулярный советник, потом вдруг спросил: – Надеюсь, с Леночкой Бравлиной у вас все серьезно?

Видимо, я настолько неласково глянул на своего коллегу – дескать, какое ваше песье дело? – что Виноградов принялся спешно оправдываться:

– Не обижайтесь, но мы с супругой Леночку очень любим и уважаем. Она для нас почти как родная. Когда ее родители из Белозерска в Череповец перевезли, в Мариинскую гимназию определили, Леночка с Танюшкой моей сразу сдружилась. Я думал – ладно, подруг у девочки пока нет, но позже, как обустроится, подыщет подружек своего круга.

– Какого круга? – не понял я.

– Ну, своего, какого еще? – хмыкнул титулярный советник. – Того, где девушки не дочки поповича или коллежского секретаря – я титулярного позже получил, а из дворянства, либо из купечества первой гильдии.

Неужели у Виноградова настолько развит комплекс неполноценности? Ну и ну. Не выдержав, сказал:

– Александр Иванович, вы ерунду не городите и себя не накручивайте. Никому дела нет, кем был ваш отец. А хоть бы и было, этим гордиться нужно.

– Не понимаете вы меня, Иван Александрович, – вздохнул Виноградов.

– Тут и понимать ничего не надо, – хмыкнул я. – Накручиваете, делаете проблему на ровном месте. Самые известные историки – профессора Сергей Михайлович Соловьев и Василий Осипович Ключевский – из духовного сословия. Не совру, если скажу, что половина ученых из детей священников или диаконов, а то и дьячков вышла. А на государственной службе сколько? Да что там – Михаил Михайлович Сперанский, светило нашей бюрократии, из духовного сословия.

Соловьева с Ключевским мой коллега мог и не знать, но имя Сперанского ему должно быть известно по долгу службы. Как-никак, под руководством Михаила Михайловича были собраны законы Российской империи, начиная с «Соборного Уложения» Алексея Михайловича[5]. И он же контролировал создание «Действующего свода законов Российской империи». Конечно, свод из пятнадцати томов – многовато, зато все законы под рукой.

– Сперанский – из духовного сословия? – недоверчиво протянул Александр Иванович.

– Совершенно верно, – кивнул я. – Его отцом был священник, матушка – дочь диакона. А вы не знали?

Виноградов лишь покачал головой. Странно. Подобные вещи следует знать.

Услышав, что сам Сперанский происходит из одного с ним сословия, титулярный советник словно воспрянул духом.

– Александр Иванович, вы сказали, что Леночка с вашей дочкой подружилась – это хорошо или плохо? – спросил я.

– Да как сказать… – пожал плечами Виноградов, хитренько посмотрев на меня. – Ежели записки любовные через папку подруги передавать – это плохо, но то, что Леночка мою дочь по французскому языку подтягивала, вроде и хорошо. Татьяне моей французский не сразу дался. Леночка с ней месяца два кряду билась, все получилось.

Мысленно похвалив Елену за помощь подруге, заступился за дочку титулярного советника.

– Дочка у вас умница, – похвалил я девушку. – Историю государства Российского прекрасно знает, литературу. А иностранные языки не сразу даются. Мне самому английский язык дался быстро, с немецким труднее было, а французский – прямо беда. Таня, Татьяна Александровна, по-французски лучше меня говорит.

Я абсолютно не врал, пусть мы с девушками по-французски еще ни разу не разговаривали и, смею надеяться, разговаривать не станем. Но это само собой разумеется – Татьяна изучает язык не первый год, я только третий месяц. К тому же отцу приятно, когда дочь хвалят. А Виноградов дядька-то ничего. Вон, записочку мне передал. Что там, любопытно? Надо бы почитать, но опять задержал старший коллега.

– Дочка-то у меня умница, – согласился титулярный советник, но как-то грустно. – Куда только она со своим умом пойдет?

– Таня мне говорила, что мечтает попасть на Бестужевские курсы, на словесно-историческое отделение, – сказал я.

– Мечтать-то можно о чем угодно, а что толку?

– В каком смысле? – не понял я. – Экзамены на курсы сдавать не нужно, аттестат у нее будет отменным, поступит.

– Поступить-то она поступит, – проворчал Александр Иванович. – А учить-то я ее на какие шиши стану?

– А разве курсы не бесплатные? – удивился я.

– Бесплатные – держи карман шире, – нервно сказал Виноградов. – Сто рублей в год, не хотите? Это не двадцать пять за гимназию отдать.

– Хм… Я даже не знал.

Конечно же не знал. Я даже не знал, сколько платил за обучение своего сына вице-губернатор Чернавский.

– Ну, сто рублей вы осилите.

– Сто-то рублей осилю, а все остальное?

Ох ты, боже мой! Не додумал. Мало заплатить за учебу, девчонку еще понадобится одевать-обувать, квартиру снимать, учебники и тетради оплачивать. Да, еще и кормить бы неплохо, хотя бы раз в день[6].

– Вы не прикидывали, во сколько обучение Татьяны встанет? – поинтересовался я.

– Как не прикидывал? – невесело улыбнулся Виноградов. – Квартиру снимать в Петербурге – это вам не Череповец, худым концом, придется тридцать рублей в месяц выкладывать, да за дрова платить – еще не меньше пяти. Поесть – кладем хотя бы рублей пятнадцать-двадцать. Одежду с обувью – ладно, это мы тут купим. Тетрадки, ручки – тоже все здесь. Учебники на курсах вроде бы за счет платы за обучение выдают. По мелочи – не знаю, что именно, но всегда что-то выскакивает непредусмотренное, это еще не меньше трех, а то и пять рублей.

Согласен с титулярным советником. По мелочи тоже потребуется – мыло закончится или порошок зубной, гребешок потеряла. Или, предположим, каблучок отлетел, набойку поменять. Еще хорошо, что моему коллеге не нужно давать дочери деньги на колготки, нижнее белье и губную помаду, а чулки да сорочки, если понадобится, Татьяна сама заштопает.

Кстати, с колготками-трусиками понятно – их еще нет, а что там с губной помадой? В лавках не видел, да и женщины с накрашенными губами не попадались ни здесь, ни в Новгороде.

– Учеба десять месяцев в году, сколько в итоге получается? – задал вопрос Александр Иванович и сам же на него ответил. – Все про все – семьсот рублей. А у меня жалованье восемьсот рублей в год. За выслугу доплачивают, наградные идут. Итого – тысяча набегает. Смогу я с женой на триста рублей в год прожить? Хорошо, дом у нас свой, одежду можно не покупать – старую сносим, но и самим что-то и есть, и пить нужно.

– Наверное, квартиру девочке можно на двоих с подругой снять, – предположил я. – Если вдвоем, то уже не тридцать пять в месяц, а семнадцать с полтиной – существенная экономия.

– Где бы еще подругу-то отыскать? – всплеснул руками Виноградов. – Если бы Леночка Бравлина вместе с ней была, тогда бы славно. И Танечке не столь одиноко в чужом городе и, опять же, квартира дешевле.

– Вроде Елене Георгиевне в Мариинской гимназии место предложили? – спросил я, слегка возмутившись планом господина Виноградова.

– Леночкин отец – статский советник, управляющий казенной палатой. Вот-вот действительного получит[7]. Жалованье у Георгия Николаевича не моему чета, да и поместье у Бравлиных имеется. Зачем при таком отце в преподавательницы гимназии идти? Я думал, удастся нам Леночку уговорить, чтобы она тоже на курсы ехала… – Александр Иванович снова вздохнул и, как-то странно посмотрев на меня, закончил фразу: – Но не судьба, видно.

Правильно, не судьба ехать. Иначе что – невеста у меня в Питер уедет, я здесь останусь?

– Александр Иванович, квартиру за тридцать рублей можно только на первое время снять. Месяца на два, не больше, – предложил я. – Таня потихоньку привыкнет, с однокурсницами перезнакомится. Уверен – там и другие девушки будут, которые захотят на жилье сэкономить. Вскладчину, вдвоем-втроем и снимут.

– Еще чего не хватало! – возмутился Виноградов. – Моей дочери, да невесть с кем квартиру снимать?

– Почему невесть с кем? – удивился я. – Со своими же однокурсницами. Девушками, желающими получить высшее образование. Тем более что Татьяне Александровне вместе с девчонками и жить веселее будет, да и к занятиям готовиться проще.

– Нет уж, ни за что в жизни! – горделиво сказал титулярный советник, заложив правую руку за вырез жилета и откидываясь назад, насколько позволяла спинка стула. – Чтобы моя дочь жила вместе с какими-то голодранками, у которых нет средств на квартиру? Лучше сам стану недопивать и недоедать, но моя дочь ни в чем нуждаться не станет, и квартиру я ей сниму за тридцать рублей, не меньше.

Как говорится, вольному воля. Но до чего хорош сейчас Александр Иванович! Не иначе, представил себя в роли Сперанского. Кого-то он мне напоминает? Ах да, героя картины Павла Федотова «Свежий кавалер». Крестика в петлице Виноградова нет, да и сам он в мундире, но поза и выражение лица – точь-в-точь как у того чиновника, что хвастается перед кухаркой каким-то орденом[8].

Глава третья

Дела сердечные

Первая любовная записочка в моей жизни. И в этой, и в той. В прошлой моей реальности никто записочек не писал. Если только в школе, но это уже выветрилось из памяти. Девушки либо эсэмэски отправляли, либо сообщения в социальных сетях. Короткие, со смайликами. Что пишут девушки в девятнадцатом веке?

Увы, о любви ни слова. Красивым и четким почерком (надеюсь, что Лены) написано: «Ув. И. А. В ближайшее воскресенье мы с тетушкой собираемся гулять на Соборной горке. Буду рада, если Вы сумеете к нам присоединиться в 10:00. Е.»

Ну да, а ты чего ожидал? Письма Татьяны? Его за девушку мужчина писал.

Сегодня пятница, до воскресенья еще целый день ждать. Но это хорошо. Надо обдумать линию своего поведения, посоветоваться с умными людьми. Или хотя бы с одной умной женщиной.

За ужином, увлеченно разделывая запеченного с картошкой шекснинского судака, я спросил:

– Наталья Никифоровна, нужно что-то дарить девушке, если она приглашает на свидание?

– Лена приглашает на свидание? – удивленно переспросила квартирная хозяйка. – Наедине?

После визита Литтенбранта, когда Наталья Никифоровна села вместе с нами, мы начали столоваться вместе. И ей удобнее, и мне веселее.

– Нет, разумеется, барышня будет не одна, а со своей тетушкой, – уточнил я.

Все-таки это не дорога от гимназии до ее дома, да еще вместе с подругой. А тетка, если умная, в сторонку отойдет, позволит племяннице поболтать с кавалером. Не станет, как Татьяна, постоянно околачиваться рядом.

Наталья Никифоровна, хоть и шапочно, но была знакома с теткой Елены – Анастасией Николаевной Десятовой, в девичестве Бравлиной. Судьбы у обеих женщин была чем-то схожи. Мужья умерли, детей бог не дал. Правда, у Десятовой супруг имел чин статского советника и полную выслугу, поэтому и пенсия у Анастасии Николаевны была соответственная и ей не нужно было держать квартирантов.

– Лена – умная девушка, – кивнула Наталья Никифоровна. – Познакомитесь с тетушкой, а если понравишься Анастасии Николаевне, она тебя в гости пригласит, получишь статус официального кавалера, там и до жениха рукой подать, если родители не будут против. А что подарить…