Две стороны жизни

Он попытался сделать шаг и ощутил, как нечто, похожее на пол, упруго поддается под ним, но не передает никаких вибраций. Это было похоже на хождение по плотной вате. Испуганно, почти по-детски, он потянулся к своей любимой кофейной чашке, стоявшей на столе, как и всегда. Его пальцы, привыкшие к точным, выверенным движениям, должны были ощутить шероховатость керамики, тепло…

Но ничего не произошло. Его рука прошла сквозь твердую поверхность, словно сквозь дым. Он не почувствовал ничего, кроме легкого, едва уловимого сопротивления, похожего на касание прохладного пара. Он сжал пальцы внутри чашки – пустота.

«Что это? Сон? Галлюцинация?» – пронеслось у него внутри. Голос его мыслей прозвучал так же ясно, как и при жизни.

Он отшатнулся и, подбежав к огромному зеркалу в прихожей, заглянул в него. Зеркало было пустым. В нем отражалась лишь пустая комната, стерильная и безжизненная. Его там не было.

Паника, густая и липкая, поднялась из небытия. Он набрал воздуха в грудь, чтобы закричать, чтобы издать любой звук, способный разорвать эту гнетущую тишину, и изо всех сил крикнул.

Ничего.

Ни малейшего звука. Его горло напряглось, мышцы живота сжались, но мир остался безмолвным, будто его голосовые связки превратились в призраков. Он был немым актером на сцене собственной жизни, спектакль для которого уже закончился.

Это было невыносимо. Он метнулся к входной двери, пытаясь схватить ручку. Его пальцы снова бессильно скользнули сквозь металл. Он побежал сквозь стены, как сквозь плотный туман, оказываясь то в спальне, то в кабинете. Везде была одна и та же картина: идеальная, но бездушная копия его владений, лишенная малейшего намека на жизнь, на тепло, на человеческое присутствие. Это был не дом. Это была ловушка. Тюрьма, выстроенная из воспоминаний, где он был и узником, и надзирателем, и призраком.

Он замер посреди гостиной, и его невесомое существо содрогнулось от ужасающего осознания. Он был здесь, но его не было. Он умер. И это место, этот бледный слепок его жизни, и было тем самым «после». Не рай, не ад. Зеркальный зал, отражающий лишь пустоту, которую он так тщательно выстраивал при жизни. И теперь ему предстояло жить в ней вечно.

Глава 8: Зеркало. Пробуждение

Сцена 2: Первое отражение

Ошеломленный, он стоял в центре безмолвной гостиной, пытаясь осмыслить свое новое существование. Воздух, неподвижный и безжизненный, вдруг заколебался. В нем появилась едва уловимая вибрация, словно кто-то провел смычком по невидимой струне, натянутой в самой ткани этого мира. Блеклые цвета вокруг начали сгущаться, обретая плоть и форму.

И вдруг – они появились. Две фигуры, материализовавшиеся из ничего. Он сам – в том самом костюме, в котором уезжал на конференцию, и Лика, стоящая у того же окна. Сцена была до боли знакомой. Утро. Роковое утро.

Артём-призрак застыл, не в силах пошевелиться. Он видел свое собственное лицо – живое, но какое изможденное, какое опустошенное! Темные круги под глазами, складка раздражения у губ, взгляд, устремленный куда-то внутрь себя, в мир цифр и сделок. Он смотрел на этого человека, как на незнакомца, и с ужасом осознавал, что это и есть он.

– Не опоздаешь? – произнесла Лика-копия. Ее голос прозвучал приглушенно, будто доносясь из-за толстого стекла, но каждое слово было отчетливым.

– Нет. Выезжаю через пятнадцать минут, – ответил его двойник. Голос был плоским, металлическим, лишенным каких бы то ни было интонаций. Это был не разговор, а обмен информацией, как между двумя автоматами.

И тут случилось то, чего Артём-призрак никогда не видел при жизни. Его взгляд, привыкший скользить по поверхности, теперь был вынужден всматриваться вглубь. Он увидел, как плечи Лики, всего на сантиметр, почти неощутимо, сжались, будто от легкого удара. Он увидел, как в ее глазах, прежде чем она отвела их в сторону, вспыхнула и тут же погасла быстрая, как всполох молнии, боль. Это была не просто обида. Это было что-то более глубокое – разочарование, усталость от многолетнего ожидания, которое так и не закончилось взаимностью.

«Нет, – пронеслось в сознании призрака. – Это не так. Я же просто… спешил. У меня был важный день».

Но картина перед ним опровергала все его внутренние оправдания. Он видел, как его двойник, не сказав больше ни слова, развернулся и пошел прочь, оставляя Лику одну в этой огромной, холодной комнате. Он видел, как она осталась стоять у окна, ее спина выражала такую беззащитность и одиночество, что у него, у того, кто не имел уже ни сердца, ни легких, возникло физическое ощущение сжатия где-то в груди.

Он был бесправным зрителем. Пленником первого ряда в театре абсурда, где главный герой, носивший его лицо, методично и без эмоций разрушал все, что их связывало. Он не мог закричать, не мог вмешаться, не мог объяснить. Он мог только наблюдать.

И в этот миг пришло осознание, тяжелое и неумолимое, как каменная глыба. Он смотрел не на искаженную картинку, не на чью-то злую пародию. Он смотрел на правду. На чистую, неприукрашенную правду о том, кем он был. Все его оправдания, вся его циничная философия, все его убеждение в собственной правоте – рассыпались в прах, столкнувшись с этим немым свидетельством.

Главным злодеем в этой истории был он. Не стечение обстоятельств, не тяжелая работа, а он сам. Его равнодушие. Его эгоизм. Его слепота.

Сцена начала таять, фигуры расплывались, цвета снова блекли, возвращая комнату в состояние стерильной пустоты. Но ощущение от увиденного осталось – жгучее, живое, как незаживающая рана. Это было лишь первое зеркало. И он с ужасом понимал, что за ним последуют другие.

Глава 9: Зеркало. Хроники бездействия

Сцена 1: Больница. Эпизод с медсестрой Ириной

Стерильная белизна обрушилась на него, сменив унылые тона квартиры. Артём очутился в длинном больничном коридоре, знакомом до каждой трещинки на кафеле. Воздух здесь был насыщен запахом антисептика, но и он казался приглушенным, словно фильтрованным через вату. Здесь тоже царила своя, особая тишина, нарушаемая лишь далеким эхом шагов и приглушенными голосами из палат.

И снова он увидел себя. Свой двойник, в расстегнутом халате, с лицом, застывшим в маске усталого раздражения, только что вышел из операционной. Он был жив, полон той самой уверенной, ядовитой энергии, которую Артём-призрак когда-то считал силой.

И тут произошло то, что он уже смутно предчувствовал. Из-за угла, торопливо сверяя что-то в планшете, вышла молодая медсестра Ирина. Она чуть было не столкнулась с его двойником, вовремя отпрянув и взволнованно взглянув на него.

– Доктор, простите, я… – Ирина, – голос двойника прозвучал как удар бича, холодный и отточенный. – Если ты не в состоянии отличить палату №314 от №341, может, тебе стоит вернуться на первый курс? Или подумать о другой профессии, где не требуется элементарной внимательности?

Артём-призрак замер. Он помнил этот случай. Какой-то пустяк, перепутанные анализы, ничего критичного. Но он тогда считал необходимым «воспитывать» персонал, выжигая любую возможность ошибки презрением.

Теперь же его взгляд был прикован не к собственной фигуре, а к Ирине. Он видел, как алая волна стыда заливает ее щеки, как будто ее ударили по лицу. Ее пальцы, сжимавшие планшет, побелели в суставах. Она старалась дышать ровно, но мелкая дрожь в руках выдавала ее с головой. И самое ужасное – ее глаза. Они наполнились слезами от унижения, и она, яростно моргнув, отчаянно смахнула предательскую слезу, не давая ей скатиться по щеке. В ее взгляде читалась не только обида, но и растоптанное желание быть частью команды, получить одобрение того, кого она считала гением.

– Заткнись! – закричал Артём-призрак, бросаясь к своему двойнику. – Прекрати! Это же мелочь!

Но его слова растворились в беззвучной пустоте. Его кулак, посланный в спину самого себя, прошел насквозь, не вызвав ни малейшей реакции. Двойник с тем же ледяным выражением лица прошел сквозь него, как сквозь воздух, и удалился по коридору, оставив Ирину одну в ее унижении.

Артём остался стоять рядом с ней, бессильный и раздавленный. Он не чувствовал ещё вины – той глубокой, осознанной ответственности. Нет, это было нечто иное, более острое и примитивное. Жгучий, обжигающий душу стыд. Стыд за свое хамство, за свою напускную важность, за ту легкость, с какой он ломал другого человека, даже не задумываясь о последствиях.

Он смотрел, как Ирина, спрятавшись в нише у служебного лифта, прижала ладони к глазам, чтобы подавить рыдания. Он видел, как она заставляла себя выпрямиться, сделать глубокий вдох и, стиснув зубы, снова пошла по своим делам, неся на своем лице маску профессионального спокойствия, под которой скрывалась свежая, кровоточащая рана.

И он понимал, что стал причиной этой раны. Не обстоятельства, не стресс, а он – Артём Геннадьевич, блестящий хирург. И его сила, его авторитет, были обращены не на исцеление, а на то, чтобы калечить тех, кто находился рядом. Это было его первое прямое столкновение с последствиями своего равнодушия. И зеркало, в котором он это увидел, было безжалостным.

Глава 9: Зеркало. Хроники бездействия

Сцена 2: Вечеринка. Эпизод с ординатором

Шум вечеринки обрушился на Артёма внезапно, словно включили звук после гнетущей тишины больничного коридора. Тот самый зал, те же самые лица, застывшие в улыбках, тот же джаз, звучащий как насмешка. Он снова стоял в центре этого праздника собственного тщеславия, но теперь лишь как тень.

И вот он увидел их. Себя – того, каким он был тогда, с бокалом в руке и маской снисходительного превосходства на лице. И напротив – молодого ординатора Максима. Его глаза горели тем самым огнем, который когда-то был знаком и самому Артёму, много лет назад.

– Доктор, ваша операция – это же прорыв! – с жаром говорил Максим, и его голос звенел искренним восторгом. – Это ведь ради этого мы идем в профессию, правда? Чтобы спасать, дарить шанс!

Артём-призрак сжался внутри, предчувствуя удар. Он знал, что сейчас последует. Его двойник медленно повернулся к юноше, и в его глазах не было ничего, кроме холодной, отполированной циничности.

– Спасать, – повторил двойник, и это слово прозвучало как приговор. – Дарить шанс. Красивые слова, Максим. Они хорошо смотрятся в сериалах.

И понеслось. Та самая, отточенная тирада о том, что пациенты приходят и уходят, что благодарность испаряется, что нужно думать о карьере, деньгах, статусе. Каждое слово било точно в цель, будто снайперский выстрел. Артём-призрак видел, как с каждым произнесенным предложением огонь в глазах Максима медленно угасал, словно кто-то закручивал невидимый регулятор яркости его души.

Но на этот раз сцена не закончилась на ядовитом: «Все остальное – иллюзия». Зеркало продолжало показывать. Оно следовало за Максимом, который, пробормотав что-то невнятное, отступил от сияющего центра вечеринки в тень. Артём-наблюдатель видел, как плечи юноши, еще недавно такие прямые, сгорбились под невидимой тяжестью. Как он поставил свой бокал с соком на поднос и, не глядя ни на кого, направился к выходу, став чужим среди этого веселья.

Артём последовал за ним, этот мир позволял ему это. Он видел, как Максим остановился в пустом, плохо освещенном коридоре, прислонился лбом к холодной стене и замер. Не было слез, не было истерики. Была лишь тихая, всепоглощающая пустота. Та самая, которую Артём так хорошо знал по себе, но которую он теперь сеял в других.

«Нет, это же правда! – отчаянно пытался оправдаться Артём-призрак, глядя на сломленного парня. – Я же хотел как лучше! Предупредил его! Уберег от разочарований!»

Но жгучий стыд, который он почувствовал в больнице, теперь перерастал в нечто более тяжелое и неумолимое. Это была боль. Не его собственная, а чужая, которую он причинил. Он физически ощущал ее как ледяную тяжесть в своей призрачной груди. Он смотрел на этого молодого, полного надежд человека и видел, как его собственная «трезвая правда» выжигала в нем все живое, оставляя лишь пепел цинизма.

Его слова, которые он считал мудрыми и практичными, были не силой. Они были оружием. Холодным, точным, безжалостным. И он раздавал его направо и налево, калеча тех, кто находился рядом, кто доверял ему, кто видел в нем учителя. Он не спасал мир. Он заражал его своей собственной болезнью – равнодушием, прикрытым маской прагматизма.

Сцена с Максимом начала расплываться, но образ его потухших глаз врезался в память Артёма навсегда. Это была вторая рана, нанесенная ему зеркалом его же собственных поступков. И он с ужасом понимал, что это далеко не последняя запись в этой хронике его бездействия. С каждым новым отражением та стена, которую он выстроил вокруг себя при жизни, давала все более глубокие поражения, обнажая ту пустоту, что скрывалась за ней.

Глава 10: Зеркало. Учитель

Сцена 1: Встреча

Артём плыл в безвременье, истерзанный отражениями собственной жизни. Видения сменяли друг друга, оставляя после себя не боль, а нечто худшее – леденящее осознание своей подлинной сути. Он был сломан. Беспомощный призрак, затерянный в бесконечной галерее зеркал, где из каждого на него смотрел незнакомец, чье лицо он когда-то называл своим.

Он оказался в пустоте, которая была ни местом, ни состоянием. Просто отсутствием всего, даже тех блеклых декораций, что служили ему тюрьмой. Здесь не было ни верха, ни низа, ни света, ни тьмы. Только тишина, такая абсолютная, что она давила на несуществующие барабанные перепонки.

И в этой бездне отчаяния что-то изменилось.

Воздух, если это можно было так назвать, сгустился перед ним. Не вспышка, не явление, а плавное проявление, будто невидимый художник начал выписывать контуры на холсте небытия. Сначала возникла легкая дымка, потом она обрела плотность и форму.

Перед ним стоял мужчина. Лет пятидесяти, не больше. Обычные, даже несколько простоватые черты лица, седина у висков, проницательный, но спокойный взгляд. Он был одет в нечто нейтральное, лишенное стиля и эпохи – просто темные брюки и светлая рубашка с расстегнутым воротником. В его осанке не было ни величия, ни угрозы. Он просто был. Реальным и неоспоримым, как факт.

Артём, привыкший уже к полному одиночеству, замер. Он не почувствовал ни страха, ни надежды. Лишь настороженное любопытство.

Незнакомец смотрел на него. Его взгляд был лишен оценки. Он не осуждал, не сочувствовал, не одобрял. Он просто видел. Видел всю его изодранную в клочья сущность, всю накопленную боль, весь стыд – и принимал это как данность.

– Ты… кто? – мысленно выдохнул Артём, не надеясь на ответ.

– Наставник, – прозвучало в его сознании. Голос был таким же нейтральным, как и внешность незнакомца – ровный, глубокий, без возраста и эмоциональной окраски. Он не звучал в ушах, а возникал прямо в голове, как собственная мысль, но явно извне.

Артём ощутил странное облегчение. Наконец-то хоть какая-то определенность в этом хаосе.

– Это ад? – спросил он, собрав остатки воли. – Мое наказание?

Наставник медленно покачал головой. В его глазах не вспыхнуло ни раздражения, ни насмешки.

– Нет, – его мысленный отклик был беззвучным, но непререкаемым. – Это не наказание. Это возможность.

– Возможность? – мысленно взорвался Артём. – Смотреть, как я калечил всех, кого касался? Возможность видеть это снова и снова? Какая же это возможность?

– Ты здесь для понимания, – пояснил Наставник. Его «взгляд» скользнул куда-то в сторону, будто он видел все те сцены, которые только что пережил Артём. – Ты всю жизнь смотрел на мир через искаженное стекло своего эго, своих обид, своих страхов. Тебе показывают чистые отражения. Без призм самооправдания.

Артём почувствовал, как его призрачное естество содрогнулось от гнева и бессилия.

– Я все понял! Я все увидел! Довольно! Как отсюда уйти? Что я должен сделать?

Наставник снова посмотрел на него, и в его взгляде впервые появилось нечто, похожее на… сосредоточенность.

– Принять свою правду. Всю. Без купюр. Без оправданий, без той лжи, что ты годами рассказывал сам себе. Пока ты не сделаешь этого, ты будешь заперт в этом зеркальном зале. Ты будешь вынужден снова и снова пересматривать последствия каждого своего выбора, каждой причиненной боли, каждого слова, что ранило другого.

Он сделал паузу, давая словам проникнуть в самое нутро Артёма.

– Твоя задача – не просто испытать раскаяние. Твоя задача – добраться до корня. До самого первого, самого главного предательства, которое отравило все остальное. И только когда ты признаешь его и искренне захочешь исправить содеянное – насколько это возможно отсюда, – у тебя появится шанс сдвинуться с места.

С этими словами фигура Наставника начала терять плотность, становиться прозрачной.

– Жду, когда ты будешь готов к следующему шагу, – прозвучал его голос, уже отдаляясь.

И он исчез. Так же тихо и неярко, как появился.

Артём остался один. Но теперь одиночество его было иным. Оно было наполнено не просто страхом, а вызовом. Перед ним поставили задачу. Трудную, мучительную, но задачу. Он смотрел в окружающую его пустоту и понимал, что величайшее приключение только начинается. И это будет путешествие не в пространстве, а вглубь себя. В ту тьму, куда он боялся заглянуть всю свою жизнь. И первый шаг в этом путешествии ему предстояло сделать одному.

Глава 10: Зеркало. Учитель

Сцена 2: Объяснение правил

Тишина, последовавшая за появлением Наставника, была иной – насыщенной смыслом, подобной паузе между вопросом и ответом. Артём ощущал свое призрачное существование с невыносимой остротой. Каждое пережитое отражение – Лика, Ирина, Максим – висело на нем тяжелыми гирями стыда.

– Это ад? – мысленный голос Артёма прозвучал сломанно и глухо. – Мое наказание?

Наставник не изменился в позе. Его спокойствие было не безразличием, а чем-то более глубоким – пониманием, выходящим за рамки осуждения или прощения.

– Нет, – прозвучало в сознании Артёма, и это слово было подобно ровному свету, рассеивающему мрак. – Это не наказание. Это возможность.

– Возможность? – мысленно взорвался Артём. – Видеть, как я ломал тех, кто был рядом? Слышать свои жестокие слова? Какая же это возможность?

– Ты здесь для понимания, – продолжил Наставник, и его «взгляд» казалось, охватывал всю цепь недавних видений. – Ты всю жизнь смотрел на мир через кривое стекло своего эго. Ты видел не людей, а функции. Не чувства, а слабости. Не последствия, а оправдания. Тебе показывают чистые отражения. Без искажений.

Артём почувствовал, как его призрачная сущность сжимается от сопротивления. Эти слова били в самую суть. Он всегда считал себя реалистом, трезвомыслящим прагматиком. А оказалось – слепцом.

– Я все понял! Довольно! – отчаянно мысленно крикнул он. – Как отсюда уйти? Что я должен сделать?

Наставник слегка склонил голову, будто прислушиваясь к отзвукам этого отчаяния.

– Принять свою правду. Всю. Без купюр. Без оправданий, без той лжи, что ты годами рассказывал сам себе.

Он сделал паузу, позволяя каждому слову проникнуть в самое нутро Артёма.

– Пока ты не сделаешь этого, ты будешь заперт в этом зеркальном зале. Ты будешь вынужден снова и снова пересматривать последствия каждого своего выбора, каждой причиненной боли, каждого слова, что ранило другого.

– Но я уже все видел! Я раскаиваюсь! – в отчаянии воскликнул Артём.

– Раскаяние – лишь первый шаг, – мысленный голос Наставника прозвучал твердо. – Твоя задача глубже. Не просто испытать сожаление. Тебе нужно добраться до корня. До самого первого, главного предательства, которое отравило все остальное. Того, что стало квинтэссенцией твоей жизни.

И в этот момент Артём почувствовал, как в его сознании всплывает образ – не ясный, но узнаваемый. Дмитрий. Молодой, улыбающийся, с горящими глазами. И тут же – сжатый комок стыда и ярости, который он десятилетиями носил в себе.

– Только когда ты признаешь это и искренне захочешь исправить содеянное – насколько это возможно отсюда, – у тебя появится шанс сдвинуться с места, – завершил Наставник.

Его фигура начала терять четкость, становиться прозрачной, сливаться с окружающей пустотой.

– Жду, когда ты будешь готов к следующему шагу, – прозвучал его голос, уже отдаляясь, будто из другого измерения.

И он исчез. Так же бесшумно и неярко, как появился.

Артём остался один. Но теперь одиночество его было иным. Оно было наполнено не просто страхом, а вызовом. Перед ним поставили задачу. Трудную, мучительную, но задачу. Он смотрел в окружающую его пустоту и понимал, что величайшее приключение только начинается.

Он остался наедине с самым страшным и самым честным зеркалом – тишиной собственной души, где больше не было места для лжи. Путешествие вглубь себя начиналось. И первый шаг в этом путешествии ему предстояло сделать одному.

Глава 11: Найти Дмитрия

Пустота, в которой он остался после ухода Наставника, была не статичной, а живой и отзывчивой. Достаточно было подумать о чем-то с достаточной силой, как пространство вокруг начинало колебаться, подстраиваясь под его мысль. Он был как водолаз на дне океана, где вода была соткана из памяти и чувств. Он еще не умел плавать, но уже мог отталкиваться от невидимых стен.

Он сосредоточился. Отбросил все остальные образы – Лику, больницу, вечеринку. Внутри него, как заноза, сидело имя, с которым была связана самая старая и самая гноящаяся рана. Дмитрий. Он вложил в это имя все свое отчаяние, всю свою растерянность, всю потребность найти ответ.

«Дмитрий… Димка… Где ты?»

Мир дрогнул. Блеклые очертания пустоты поплыли, закрутились воронкой. Его понесло сквозь этот поток, беззвучно и стремительно. Он видел мелькающие образы – знакомые улицы города, но будто смазанные дождем, потускневшие. Ощущение было таким, будто он мчится на огромной скорости в полной темноте, и лишь отдельные детали выхватываются из мрака лучом фонаря.

И вдруг движение прекратилось. Резко, как удар тормозов.

Его окутал запах. Сырости, старой пыли, дешевого табака и чего-то кислого, похожего на запах немытой посуды и безнадежности. Он стоял в тесной прихожей. Однокомнатная квартира. Обои с безвкусным цветочным узром местами отклеились, обнажив серый бетон. С потолка свисала одинокая лампочка без плафона. Воздух был спертым и холодным, будто здесь давно не жили, а лишь доживали.

И он увидел его.

Дмитрий сидел за кухонным столом, заваленным пустыми бутылками из-под пива, смятыми пачками сигарет и обрывками бумаги. Он был неузнаваем. Тот парень с фотографии, полный сил и энтузиазма, исчез. Его заменил этот сгорбленный мужчина с всклокоченными седыми волосанами, в грязной домашней толстовке. Лицо покрывала щетина, а под глазами залегли глубокие, черные тени. Но самое страшное были его глаза. Они смотрели на стол, но не видели его. Это были два темных, пустых колодца, в которых угасла последняя искра.

И тогда Артём заметил это. На столе, аккуратно лежавший на чистой, вытертой салфетке, был пистолет. Черный, матовый, бездушный. Рядом с ним – несколько листков бумаги, исписанных неровным почерком. Предсмертные записки.

В груди Артёма что-то оборвалось. Холодная волна ужаса затопила его.

«Нет! – закричал он беззвучно. – Димка! Нет!»

Он ринулся вперед, забыв о своей призрачной сути. Он пытался схватить пистолет, вырвать его, отшвырнуть в сторону. Но его пальцы проходили сквозь холодный металл, не встречая ни малейшего сопротивления. Он был тенью, дымом, ничем.

– Дмитрий! Выброси это! – вопил он, находясь в сантиметрах от его лица. – Посмотри на меня! Я же здесь! Это я, Артём!

Он тряс его за плечи, вкладывая в эти движения всю ярость и отчаяние. Но его руки не оставляли следов на толстой ткани толстовки. Дмитрий лишь безучастно почесал плечо, словно от назойливой мушки, и потянулся за сигаретой.

Артём отпрянул, обессиленный. Он смотрел, как его лучший друг, человек, чью жизнь он разрушил, готовится ее оборвать. Он видел, как тот берет в руки один из листков, перечитывает его, и по его щеке медленно скатывается единственная слеза, оставляя чистую полосу на грязной коже.

Бессилие сдавило его горло невидимой петлей. Он мог наблюдать. Только наблюдать. Он был сверхъестественным свидетелем величайшей трагедии, которую сам же и спровоцировал, и не мог сделать ровным счетом ничего. Ни крикнуть, ни прикоснуться, ни остановить.

Это было не просто наказание. Это было высшее, изощренное издевательство. Дать ему увидеть финальную сцену крушения, главным архитектором которого он был, и отнять любую возможность что-либо изменить. Он рухнул на колени посреди убогой кухни, и его беззвучные рыдания смешались с тягучим, гнетущим молчанием этого места. Он нашел Дмитрия. И это открытие оказалось страшнее, чем все зеркальные залы, вместе взятые.